Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мир Волкодава (№3) - Ветер удачи

ModernLib.Net / Фэнтези / Молитвин Павел / Ветер удачи - Чтение (стр. 20)
Автор: Молитвин Павел
Жанр: Фэнтези
Серия: Мир Волкодава

 

 


Театральные представления становились все более изысканными и, что было немаловажно, приносили солидный доход содержателям театров. Настолько солидный, что Кешо, придя к власти, решил пополнить за их счет казну империи, обескровленную постоянными и к тому же не слишком удачными военными кампаниями, им же самим и затеянными. Учиняемая на сцене резня оказалась чрезвычайно прибыльным делом, ибо теперь со зрителей, пришедших поглазеть на нее, взимались деньги, как за театральное представление, и, отнюдь не к чести обитателей империи, следовало заметить, что кровожадности им было не занимать. Глядя на заполнивших скамьи амфитеатра ремесленников, военных, купцов, селян, рыбаков и Небожителей с их слугами и домочадцами, Эврих с удивлением и разочарованием видел, что пришли они сюда с женами и дочерьми и те, в ожидании кровавого представления, почти не обращают внимания на выступления атлетов, шутов, мимов и жонглеров.

Оживленно болтая, обмениваясь шутками и остротами, собравшийся в театре Тор-Богаза люд выпивал и закусывал, благо лоточников и торговцев водкой и вином было хоть отбавляй. Вид улыбающихся, лакомящихся миндалем, фигами и финиками, маленькими жареными осьминогами, сладкими и солеными лепешками, фруктами и пирожками со всевозможной начинкой людей настолько напоминал Эвриху театральные представления в Верхней и Нижней Аррантиаде, что он невольно усомнился в правдивости историй, слышанных от сидящих где-то неподалеку телохранителей и Нжери, категорически отказавшейся составить им с Газахларом компанию и заявившей, что с большим удовольствием отправилась бы на городскую бойню, поскольку там, по крайней мере, льется кровь не людей, а животных, чья смерть является необходимым условием человеческой жизни.

— Эге! Уж не Иммамал ли это? — пробормотал аррант, натолкнувшись взглядом на невзрачную фигуру сухощавого саккаремца, беседующего о чем-то с продавцом жареных креветок несколькими рядами ниже Центральной ложи, отведенной для императора и его приближенных.

Несколько мгновений Эврих колебался, стоит ли ему окликнуть тайного посланца Мария Лаура, успевшего, как он и предполагал, избавиться от рабского ошейника и, судя по всему, преуспевающего, но тут по амфитеатру прокатился громкий рокот, люди начали подниматься с мест, приветствуя появление императора, и момент был упущен.

— Кешо! Кешо! Да здравствует император! — недружно и без особого вдохновения кричали заполнившие театр зрители. Обернувшийся вместе со всеми к Центральной ложе Иммамал встретился с Эврихом глазами и, как показалось арранту, приветственно помахал ему рукой.

— Кешо! Кешо!.. — пронзительным фальцетом заорал, вскакивая с места, сидевший перед Эврихом Небожитель, и тучная фигура его скрыла Иммамала от глаз арранта.

Следуя примеру окружающих, Эврих поднялся со скамьи, оборачиваясь в сторону вошедшего в ложу императора.

Стоящий на подиуме перед креслом-троном Кешо широко раскинул поднятые вверх руки, не то призывая благословение Великого Духа на собравшихся, не то желая обнять ими весь мир, и выглядел в высшей степени внушительно. Угольно-черный, в белом, уложенном красивыми складками императорском намоге, с золотым обручем в густых, растущих едва ли не от бровей, волосах, он, обладая гигантским ростом, производил особенно сильное впечатление благодаря окружавшим его кряжистым, невысоким, но удивительно широким в кости телохранителям. Нарочито простое одеяние и отсутствие украшений выгодно отличали его от роскошно и даже крикливо вырядившихся Небожителей, а добродушную улыбку, открывавшую два ряда жемчужно-белых зубов, можно было смело назвать лучезарной. Вот только глаза — малоподвижные, тусклые и невыразительные — позволяли находившимся неподалеку людям усомниться в великодушии, мягкосердечии и веселом нраве ныне здравствующего императора. Хотя, поправил сам себя Эврих, помимо внешности, существовали еще и деяния, из которых должны были сделать правильные выводы о характере Кешо даже те, кто ни разу в жизни не видел его ни вблизи, ни издали.

Аррант покосился на Газахлара и подумал, что не зря на редкость молодо выглядевший для своих сорока лет император, чьи волосы не тронула седина, а лицо не избороздили морщины, окружает себя не слишком пригожими и явно превосходящими его по возрасту советниками. Пренебрегая их советами, он имеет в то же время возможность публично обвинить в собственных промахах недальновидных помощников, а ежели дела принимают слишком уж скверный оборот, отдает одного или двух на растерзание толпе, как поступил, например, с барбакаем Мачахой, экспедиционный корпус которого был разбит под Игбарой объединенными войсками Кидоты и Афираэну.

Кешо между тем опустил руки и уселся в кресло, давая тем самым сигнал к началу основной части представления. Загремели тамтамы, и вышедший из Главной арки, расположенной под трибунами восточной части театра, глашатай объявил, что первыми будут биться заклятые враги: славный копьеметатель из племени нундожу и меченосец из рахисов. Вновь зарокотали тамтамы, им вторили трещотки и гуделки, под звуки коих на сцену из Белых ворот вышли два рослых красавца, при виде которых Эврих не мог удержаться от гримасы отвращения.

Нундожу, рахисы и мибу, жившие некогда северо-западнее земель пепонго, никогда серьезно не враждовали между собой, но слова глашатая не были оговоркой, как подумалось поначалу арранту. Яркие плащи — желтый у нундожу и зеленый у рахиса — не были отличительными, присущими этим племенам одеяниями и цветами, равно как нанесенная на воинов раскраска не имела отношения ни к боевой, ни к охотничьей, коими украшали свои тела достигшие совершеннолетия мужчины. И плащи, и набедренные повязки, и раскраска призваны были сделать бой более зрелищным и помочь зрителям отличать бойцов друг от друга, ведь между многочисленными племенами, обитающими по соседству, сходств имелось несравнимо больше, чем различий. Да иначе и не могло быть, коль скоро из века в век между ними практиковались перекрестные браки и кровь их давно смешалась, а обычаи и верования отличались разве что незначительными и незаметными для посторонних деталями.

— Ставлю на желтого два цванга! — капризным тоном произнес сидящий слева от Газахлара Небожитель с длинным невыразительным лицом и еще более длинными волосами, расчесанными на прямой пробор и разделенными на множество прядей, перехваченных на уровне плеч золотыми бляшками, украшенными сверкающими драгоценными каменьями.

— Два на меченосца, — лениво ответствовал сидящий перед ним оксар, презрительно оттопыривая нижнюю губу.

Мельком взглянув на кружащих по сцене воинов: одного вооруженного тремя дротиками и кинжалом и другого — с мечом и щитом, Эврих окинул взглядом амфитеатр и понял, что едва ли не половина зрителей увлеченно билась об заклад, делая ставки на бойцов точно так же, как на соревнованиях колесниц или всадников, борцов, бегунов или стрелков из лука. О да, это очень напоминало Аррантиаду, вот только здесь после соревнования в силе, скорости и мастерстве победитель и побежденный, беззлобно подшучивая, не отправятся пить красное, как кровь, виноградное вино Победивший вернется в бараки для рабов, а побежденный зальет усыпанную морским песком сцену красной, как виноградное вино, кровью и, представ перед Всеблагим Отцом Созидателем, не сумеет оправдаться перед ним тем, что расстался с дарованной ему жизнью, защищая отчий дом, выручая из беды друга, любимую или же просто придя на помощь оказавшемуся в беде собрату, соплеменнику или чужеземцу…

— Как они могут сражаться, зная, что одному из них суждено умереть на потеху толпы? — обратился Эврих к Газахлару, успевшему уже поспорить с сидящим позади него знакомцем.

— У них нет выбора. Тех, кто отказывается драться или же дерется плохо, предают мучительной смерти. Бросают связанными на съедение земляным крабам, опаивают ядом цгульи, от которого человек умирает в страшных мучениях, причем процесс умирания длится двое или трое суток. Есть, впрочем, и простенькие способы медленного и крайне болезненного умерщвления. Например, переломав руки и ноги или ткнув ножом в живот, бросить в сточную канаву или же выгребную яму. — Газахлар устремил на побледневшего арранта проницательный взгляд. — Почему ты не делаешь ставки? Это придает зрелищу особую остроту.

— Я… э-э-э… привык получать деньги, возвращая людям здоровье, а порой и жизнь. Но наполнять кошель за счет чьей-то смерти… — Эврих почувствовал, как начинает подергиваться у него изуродованная шрамом щека, и отвернулся от Газахлара.

— Интересное рассуждение. Но едва ли верное. Оглянись-ка вокруг, ты, кажется, единственный такой чувствительный, — с коротким смешком промолвил хозяин «Мраморного логова» и тихо добавил, наклоняясь к Эврихову уху: — Больше всех наживается на смерти незадачливых бойцов наш достославный император. Но ты ведь не станешь его за это осуждать?

Арранту хотелось ответить, что за подобные зрелища, приучающие людей к виду крови и смерти, надобно не осуждать, а предавать самой лютой казни, дабы другим неповадно было следовать дурному примеру, однако заставил себя промолчать. В конце концов, любая война является способом нажиться за счет чьей-то смерти. Что значит гибель одного-двух или даже двух десятков рабов на сцене театра по сравнению с гибелью двух тысяч, а то и двадцати, на поле брани? И снова ему вспомнился Зачахар и захотелось плакать от собственного бессилия, ибо в конечном счете дело, разумеется, не в таких, как Кешо, развязывающих войны повелителях, а в их подданных. Кровожадной стае псов, которые желают обрести еще более злобного и охочего до крови вожака и, конечно же, рано или поздно получают его. Впрочем, действительно ли это так? Разве может ремесленник или рыбак противостоять императорской власти?

— Не может, — тихо вздохнул Эврих и тут же добавил: — Но не ходить-то на такие зрелища они в состоянии? Никто же этих людей сюда на аркане не тащил?..

— Что, иноземец, кишка тонка на наши развлечения смотреть? — обернулся к нему тучный обладатель пронзительного фальцета. — Или тощий кошель заставляет пустой желудок ворчать?

«Тебя бы на сцену выпустить да заставить с мечом или дротиками побегать, тогда бы и постиг подлинную цену этих развлечений», — мысленно пожелал аррант тучнотелому и легонько хлопнул ладонью по кошелю, заставив зазвенеть лежащие в нем серебряные дакки.

— Вай-ваг! Так чего же ты сидишь с надутым видом? — оживился толстяк. — Ставлю десять цвангов на желтого, а ты? Или, может, не одобряешь развлечения наши, самим императором одобренные?

Эврих уже было открыл рот, собираясь сказать, что узаконенное убийство все равно остается убийством, но в этот момент Газахлар чувствительно наступил ему на ногу. И аррант, вспомнив осторожничанье капитана «Верволики», коего нельзя было заподозрить в трусости, проклиная себя за малодушие, промямлил:

— А что тут спорить, ясное дело, желтый победит.

— Хитрец! — ухмыльнулся толстяк, переставший следить за происходящим на сцене и сосредоточивший все свое внимание на арранте. — Так ты и есть тот самый Газахларов исцелитель? А меня зовут Амаша Хуршиат.

— Жел-тый! Жел-тый! Жел-тый! — взорвался криками гигантский амфитеатр, приветствуя победу воина из племени нундожу, который, будучи дважды ранен меченосцем, ухитрился все же прикончить его третьим, последним дротиком.

— Стало быть, мы оба выиграли. Любопытно будет узнать, на кого ты поставишь во время следующего боя? — задумчиво протянул Амаша и отвернулся от Эвриха, дабы получить выигрыш со своего сидящего впереди соседа.

— Не вздумай отказаться от спора! — прошипел Газахлар. — И укороти, ради Великого Духа, язык! Ты вот-вот споткнешься об него, и это будет стоить тебе головы!

Это Эврих успел сообразить и сам, поскольку немало наслышан был об Амаше Душегубе, ведавшем тайным сыском императора. Только вот представлял он себе Душегуба совсем другим и никак не ожидал встретиться с ним в театре Тор-Богаза. Хотя если уж сам Кешо не погнушался приехать полюбоваться кровавым зрелищем, то почему бы и Душегубу не последовать его примеру?

Ощущая неприятную пустоту под ложечкой, аррант думал сразу о нескольких вещах: о предсказании оракулов, убийстве агентов Амаши и о том, случайно ли Душегуб оказался сидящим прямо перед ним. Разумеется, это могло быть совпадением, хотя верилось в подобное с трудом. Если бы Газахлар надумал познакомить его с Амашей, то, без сомнения, предупредил бы о своем намерении и проинструктировал о том, как надобно себя с ним держать. И раз уж он этого не сделал, значит, и для него опасное соседство и якобы случайно завязавшийся разговор явились полной неожиданностью.

— Ну, на чьей стороне будет, по-твоему, победа теперь? — обратился к Эвриху Душегуб, когда под гнусавое пение длинных, в человеческий рост, труб на сцену вышли три воина из племени мибу и шесть пигмеев пепонго.

— Хотелось бы поглядеть на них в деле, прежде чем заниматься предсказаниями, — осторожно ответствовал аррант, судорожно соображая, движет ли Амашей естественное любопытство или же служебное рвение, обязывающее его присмотреться к человеку, которого Газахлар сватает Кешо в качестве императорского лекаря.

Зачем этакому здоровяку, никогда и ничем, если верить слухам, не болевшему, нужен лекарь, Эвриху было не совсем понятно, однако некоторые соображения у него на этот счет имелись. Никто, понятное дело, не говорил вслух и даже не шептался о тайной болезни императора, но ежели за десять без малого лет пребывания на престоле он не обзавелся женой и наследником, то сам собой напрашивался вывод, что любвеобилие и неразборчивость в связях, преподносившиеся базарными певцами-чохышами как несомненное достоинство и свидетельство его мужественности, дорого обошлись Кешо. Если это действительно так, то внимание, проявленное Душегубом к искусному лекарю, более чем оправдано и само по себе опасности не таит. Врачевателя, от которого повелитель ожидает помощи, слуги его обезглавливать не станут. Опасность заключалась в другом: лекарь, удостоившийся быть посвященным в тайны Кешо, обречен на гибель, если не исхитрится стать его правой рукой. Доверенным лицом, от коего потребуется умение составлять не столько целебные снадобья, сколько смертоносные яды.

Мысль о том, что его в любой момент могут призвать к императору, изрядно отравляла Эвриху жизнь с того самого дня, когда Газахлар впервые намекнул ему на открывающиеся перед ним при дворе Кешо блестящие перспективы. Однако время шло, и у него зародилась надежда, что император здоров и в обозримом будущем в услугах чужеземного лекаря нуждаться не будет. Последние же дни, узнав о предстоящем Газахлару путешествии в Терентеги — одну из образованных не так давно западных провинций, где тот должен будет принять и проследить за отправкой в столицу сотни боевых слонов, специально обученных и доставленных при посредничестве пепонго с юго-западной оконечности Мономатаны погонщиками из племени калхоги, — он и вовсе перестал думать о возможном вызове к императору. В полном соответствии с утверждением предсказателей, владелец «Мраморного логова» пожелал взять своего бывшего домашнего лекаря, а ныне секретаря, с собой, и аррант уже предвкушал встречу с легендарными исполинами, изображения и описания коих поразили его при чтении рукописей, хранящихся в библиотеке блистательного Силиона. И вот нате вам — угораздило же перед самым отъездом попасться на глаза Душегубу!

— Ну, любезный, так ты и не надумал рискнуть монеткой-другой, поставив на карликов или на мибу? — напомнил о себе Амаша, которому явно хотелось заставить арранта сделать то, чему противилась вся его сущность, что вызывало в душе его гнев и омерзение.

— Я не любитель спорить и биться об заклад, но если уж ты так настаиваешь… Полагаю, победителями выйдут мибу.

Эврих старался не смотреть на сцену, и это не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Амаши, удивленно приподнявшего состоящую из нескольких крохотных волосинок бровь и вежливо поинтересовавшегося:

— Какую же ставку сочтешь ты для себя не слишком обременительной?

— Мне приглянулось одно из твоих колец. То, что с изумрудом, — уточнил Эврих, с удовольствием глядя на то, как открывается у Душегуба рот. — Газахлар оценивает собрание моих лекарских трактатов и снадобий в триста цвангов. Я готов поставить его против твоего колечка, камень которого прекрасно гармонирует с цветом моих глаз.

— Гхэм! — Амаша издал неопределенный горловой звук, Газахлар зашипел, как готовящаяся к броску кобра, и Эврих ощутил на душе удивительную легкость и приятность, подумав, что общение со шкодливым Тартунгом, безжалостно терроризировавшим обитателей «Мраморного логова» с момента своего появления в особняке, не прошло для него даром. В последнее время он стал относиться к жизни слишком серьезно, а это едва ли пристало простому смертному. К тому же ему представился отличный случай последовать совету щеголеватого Фелиция Тертца, с глубокомысленным видом утверждавшего, что, «ежели желаешь знать волю Богов Небесной Горы, а равно и всех прочих, дай им возможность ее проявить».

Прежде смысл этой фразы как-то ускользал от Эвриха, предпочитавшего полагаться на собственные силы, но теперь он вынужден был признать, что человек, надумавший вверить свою судьбу в руки Всеблагого Отца Созидателя, здорово упрощает и облегчает свое существование. В решении свалить на другого одолевающие тебя заботы определенно есть своя прелесть. Во всяком случае, прелесть новизны, уточнил Эврих, наблюдая за гаммой чувств, последовательно отражавшихся на лице Амаши.

Изумление, возмущение, понимание того, что его провели и поставили в глупое положение, досада и, наконец, решимость во что бы то ни стало завершить начатое дело, преобразив одутловатый лик Душегуба, вновь исчезли под маской азартного и не слишком умного игрока.

— Вот это по-нашенски! Спорить так спорить! — притворно восхитился он, и заулыбался, выдавливая из себя кудахчущий смех, и даже потянулся, вроде бы собираясь поощрительно похлопать Эвриха по колену, но пронзительные, змеиные глаза оставались по-прежнему холодными и злыми. — Однако же зачем тебе мой перстень? Лучше, пожалуй, я против твоих писулек и склянок, хоть и ни к чему они мне вовсе, полновесные цванги поставлю. Золотишко-то, оно и накормит, и напоит, и в постель к красивой девке уложит! А с перстенька моего какая тебе польза? Да и не стоит он, право же, трехсот монет…

— Конечно не стоит, — согласился Эврих. — Но ведь и я не для прибытка спорю. Ну, решай, готов или нет перстеньком рискнуть? А то, гляди, скоро уж и бою конец.

— Добро. — Амаша протянул арранту мягкую короткопалую ладонь. — Газахлар, ты свидетель нашего уговора.

Хозяин «Мраморного логова» кивнул с таким видом, будто пари его ничуть не заинтересовало, и уставился на сцену, где кружили девять ярко разодетых и раскрашенных, издали похожих на танцоров воинов.

Представив кипящие в Газахларовой душе гнев и ярость, Эврих ухмыльнулся и мысленно потер руки от удовольствия. Он поставил на кон то, чем не владел, и, в чью бы пользу ни решился спор, окажется в выигрыше. Сомнительном, прямо скажем, выигрыше, но, имея дело с Душегубом, на лучшее рассчитывать не приходится.

Если его тюки перейдут к Амаше, он сегодня, самое позднее завтра сбежит из-под опеки Газахларовых телохранителей и забьется до времени в какую-нибудь щель в приречном районе, где сыскать его будет мудрено не только бывшему хозяину, но и людям Амаши. Ну а коли улыбнется ему удача и завладеет он очаровательным, но совершенно никчемушным и даже могущим повредить его здоровью перстеньком, ход будет за Амашей и Газахларом.

И все же в легкомысленном, вызывающем, чреватом неприятностями и к тому же отдающем мальчишеством поступке его имелся скрытый смысл, который, хотелось бы верить, до поры не будет угадан ни Душегубом, ни хозяином «Мраморного логова». Заключался он в том, что в нынешнем своем положении Эврих исчерпал все доступные способы покинуть Город Тысячи Храмов и ему надобно было искать какие-то новые возможности, которые могли открыться лишь с изменением его положения в здешнем обществе. Удрав из «Мраморного логова», он попробовал бы связаться с контрабандистами, которые, судя по наличию в лавках Мванааке кое-каких товаров, ухитрялись заниматься своим ремеслом невзирая на запреты Кешо. Будучи же представлен императору, а того лучше — сделавшись императорским лекарем, он расширил бы круг знакомств и в конце концов отыскал какого-нибудь высокопоставленного чиновника, рискнувшего за солидное вознаграждение способствовать его бегству с южного континента. Второй путь — более рискованный — позволял, однако, надеяться, что ему удастся выбраться из столицы со всем своим бесценным грузом, и Эврих предпочел бы избрать именно его. Но для этого трое мибу должны были победить шестерых пепонго, а происходящее на сцене внушало серьезные сомнения в подобном исходе затянувшегося боя.

Никогда прежде Эвриху не доводилось видеть столь странной схватки, которая, если забыть о неизбежности кровавого финала, действительно сильно смахивала на театральное представление. Вооруженные длинными тяжелыми копьями мибу были в одних белых набедренных повязках, но при этом ярко разрисованные тела их украшало огромное количество аляповатых ожерелий, ручных и ножных браслетов, а головы венчали плетенные из ремней шапочки, над коими реяли высокие курчавые перья рабуи, похожие на кучевые облачка или же на горы взбитого крема. Карлики в алых плащах, с маленькими круглыми щитами и короткими метательными дубинками, вырезанными из железного дерева, выглядели на их фоне расшалившимися детьми, но мало кого из сидящих в театре могла обмануть их кажущаяся безобидность и беспомощность.

Устроители кровавого зрелища были прекрасно осведомлены о возможностях выпускаемых на сцену бойцов и позаботились о том, чтобы силы противников оказались равными. Лучшим доказательством этому было то, что к тому моменту, когда Эврих заставил себя взглянуть на сражавшихся, один из мибу был убит, а двое пепонго корчились на залитом кровью песке. Оставшиеся на ногах бойцы, получив легкие ранения, продолжали плести затейливый рисунок боя, вникнув в который аррант понял, что пигмеи начинают все более активно теснить мибу, успешно используя дубинки своих тяжелораненых товарищей.

Лишенные щитов, являвшихся, в действительности, неотъемлемой частью их вооружения, мибу могли только увертываться от пущенных в них метательных снарядов и медленно, шаг за шагом отступали, позволяя тем самым пепонго вновь и вновь поднимать и пускать в ход свои смертоносные дубинки, которые те кидали с завидной точностью и силой. Пассивность мибу неизбежно должна была привести к тому, что рано или поздно один из них не успеет уйти из-под удара метко брошенной дубинки, после чего жить им останется считанные мгновения.

Сознавая это, они изо всех сил пытались устоять на месте и все же вынуждены были отступать, пританцовывая, раскачиваясь из стороны в сторону в рваном, постоянно меняющемся ритме, дабы сбить с толку следующих за ними по пятам и ловящих каждое неверное движение пепонго. К удивлению Эвриха и возмущению зрителей, мибу не пробовали атаковать и почти не делали ответных выпадов, словно смирившись с ожидавшей их смертью.

Впрочем, это-то как раз аррант мог понять. Припомнив заповедь пастыря Непры о том, что лучше быть обиженным, чем обидчиком, он, рассудив, что, очень может статься, поступил бы на месте мибу точно так же, перестал следить за поединком, исход которого был, похоже, предрешен, но истошные вопли зрителей вскоре оторвали его от размышлений, каким способом и когда лучше всего избавиться от опеки Газахларовых телохранителей.

— Ми-бу! Ми-бу!.. — надрывалась та часть зрителей, что ставила на трех рослых воинов.

— Бей! Бей! Бей! — вторили им сочувствующие пепонго.

Причина же всего этого шума была в том, что один из пигмеев, нарушив установившееся течение боя, вооружился копьем поверженного противника и атаковал мибу от центра сцены. Мысль, казавшаяся на первый взгляд здравой, привела к той самой оплошности, на которую рассчитывали и которой терпеливо дожидались пятившиеся под натиском карликов мибу.

Завладевший тяжеленным копьем парень был не в силах его метнуть и, делая им выпад, собирался, видимо, не столько поразить цель, сколько отвлечь на себя внимание одного из рослых противников. И преуспел в этом. Вот только не ожидал он, что мибу, вместо того чтобы сделать ответный выпад, рискнет кинуть в него свое единственное оружие. Копье пронзило тщедушное тело карлика насквозь, и, попробуй бросившийся к нему мибу извлечь из него свое оружие, тут бы ему и пришел безвременный конец. Но он в стремительном прыжке дотянулся до копья, выпавшего из рук убитого пепонго, и, продолжая движение, метнул его в ближайшего противника.

Обтянутый бегемотовой кожей щит, сплетенный из толстых ивовых прутьев, лопнул, и отточенный бронзовый наконечник впился в тело пигмея. И тотчас же второй мибу в свой черед метнул свое страшное оружие…

— Не вздумай требовать с него кольцо! — склонился к арранту Газахлар, не дожидаясь, пока мибу прикончат последнего оставшегося в живых пепонго. — Найди способ обратить ваш спор в шутку!

— Как бы не так! — процедил Эврих и, повысив голос, сказал: — Господин Амаша, я бы хотел получить свой выигрыш.

— Вот он.

Душегуб принялся стаскивать массивный перстень с мизинца, но это оказалось не таким уж легким делом. Он крутил и вертел его так и этак, а перстень и не собирался слезать с пальца. Или Амаша ждал, что аррант одумается, и намеренно тянул время?

— Не торопись, любезный. Я вовсе не желаю получить твой мизинец в качестве придатка к колечку, — заверил Душегуба аррант, не обращая внимания на угрожающие гримасы Газахлара. — Если бы я мог предположить, что спор наш может привести к членовредительству, то никогда бы не осмелился…

— На! — Амаша содрал наконец перстень с пальца и протянул Эвриху на раскрытой ладони. — Я должен был помнить, что в споре, как и в игре, везет начинающим, дуракам и женщинам.

Аррант взял перстень с чуть подрагивающей, влажной ладони. Заглянул в полные ненависти и угрозы прищуренные глаза Душегуба и, улыбнувшись, пробормотал:

— Многие уходят стричь овец, а приходят остриженные сами.

Амаша отвернулся, не ответив Эвриху, а сосед справа, делая вид, будто ничего не видел и не слышал, произнес:

— Сейчас начнется самое интересное. Двадцать воительниц из Кидоты будут сражаться с тридцатью пепонго. Зрелище бывает особенно занятным, ежели карлики побеждают. Тогда они принимаются насиловать раненых девок весьма разнообразными способами.

— В таком случае я лучше отправлюсь в «дом веселья», — пробормотал Эврих, поднимаясь со скамьи и стараясь не глядеть в сторону Газахлара, смотреть на коего было по-настоящему страшно.

— Останься, недоумок! — тихо проскрежетал хозяин «Мраморного логова», но аррант решительно двинулся по узкому проходу к Обводной галерее. Смотреть, как убивают имевших глупость взяться за оружие женщин, он не собирался. И уж тем более не входило в его планы любоваться тем, что произойдет с ними в случае победы пепонго. На сегодня с него хватит. А если Амаша сочтет, будто он сбежал, опасаясь потерять выигрыш в результате нового пари, так это и к лучшему, подумал Эврих, надевая выигранный перстень на безымянный палец левой руки.

Он шел не оборачиваясь и не мог видеть буравящих его спину взоров Газахлара, Амаши и множества других оксаров, но подозревал, что уход его из театра не останется незамеченным. Догадывался он и о том, что одна из множества пялящихся ему вслед пар глаз принадлежит императору. А ежели это и не так, то через день-другой Кешо всенепременно узнает о выигранном им у Душегуба споре, и будет весьма странно, коли у него не возникнет желания познакомиться поближе с наглецом, походя лишившим начальника тайного сыска империи одной из его любимейших цацек.

* * *

— Кто бы мог подумать, что мы встретимся с тобой в театре Тор-Богаза, в Городе Тысячи Храмов? — изумленно повторил Эпиар Рабий Даор, поднимая сделанный из ствола бамбука стаканчик с пальмовым вином. — Верно, сами боги свели нас с ведомой им одним целью.

— Да уж, поистине счастливая случайность, — поддакнул Эврих. — Но как тебя угораздило очутиться здесь? Я слышал, когда войско Кешо подступило к Аскулу, арранты, не желавшие иметь дело с имперцами, отплыли на родину.

— Я родился в Аскуле и, сбежав в Аррантиаду, лишился бы не только отчизны, но и состояния. И кому бы я там был нужен? В лучшем случае мне удалось бы наняться приказчиком к какому-нибудь средней руки купцу. А начинать все с начала, в мои-то годы… — Эпиар нарочито безнадежно махнул рукой.

Тренькавший на расстроенной дибуле чохыш неожиданно резко ударил по струнам и противным, гнусавым голосом запел:

Горбатый однажды жениться решил

И очень тем самым друзей насмешил.

Сыскали девицу,

Почти что царицу,

Ему бы жениться

Да Богу молиться,

«Мне теща не нравится!» — он заявил.

Кто-то из посетителей трактира зашикал на излишне шумного певца, другие, наоборот, поддержали чохыша и принялись перетаскивать поближе к нему кожаные подушки. Среди последних были и Хамдан с Аджамом, усевшиеся в некотором отдалении от Эвриха и встреченного им при выходе из театра знакомца, но глаз со своего подопечного не спускавшие.

— Какие твои годы? Еще, поди, и сорока нет, а ты уж в старики себя зачисляешь!

Глядя на бронзовокожего, широкоплечего, пышущего здоровьем Эпиара, Эврих готов был поклясться, что аскульский купец чего-то недоговаривает. Родина — родиной, а надумай тот перебраться в Аланиол, так прибыл бы туда не с пустыми руками. Как человек предусмотрительный, не мог он исключать возможности того, что имперские войска возьмут в конце концов Аскул, и скорее всего позаботился о том, чтобы своевременно переправить часть своих накоплений и товаров за море. Нет, не случайно Эпиар остался в Аскуле, а затем перебрался в Мванааке. Трусом он, помнится, не был, а Царю-Солнцу нужны чуткие уши и зоркие глаза, дабы быть в курсе происходящего в империи. Занятие торговлей — прекрасное прикрытие для соглядатая, и что бы Эпиар ни говорил вслух, где бы ни родился — аррантом он был до мозга костей и им же до конца своих дней и останется…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25