Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Пароход изрядно покачивает. Но дети, позавтракав, спешат на ют. Там встреча с Ильей Соломоновичем Френкелем. Они услышат его рассказ о Гольфстриме.

Френкель стоит, широко расставив ноги для равновесия. Пенсне его поблескивает, скрывая выражение глаз. Он не призывает к тишине, а ждет, пока она установится сама.

Начинает учитель издалека:

— Напомнит мне кто-нибудь реки, которые мы проезжали по пути из Петрограда во Владивосток?

Раздались голоса:

— Нева… Волга… Кама… Тура… Тобол… Обь… Иртыш… Енисей… Ангара… Амур… Сунгари…

— Так вот, соедините их вместе и прибавьте другие самые крупные реки: Конго, Нил, Дунай, Рейн, Ганг, Амазонку, Евфрат, Миссисипи, Янцзы, Хуанхэ, Нигер… И все равно их общая водная масса будет значительно меньше Гольфстрима. Его ширина почти сто километров, а глубина равна тремстам метрам.

Когда улеглись возгласы удивления, Френкель сказал:

— А теперь — спрашивайте…

Дети хорошо знают, привыкли, что уроки их любимого учителя редко напоминают лекцию. Чаще всего — это интересная беседа. Посыпались вопросы.

— Гольфстрим называют «печкой Европы». Почему?

— Такое сравнение вполне уместно. Помните, как мы страдали от жары, когда «Йоми Мару» шел по Карибскому морю и Мексиканскому заливу? Мало того, что солнце там безжалостно. Туда попадает еще и вода, нагретая на экваторе. А потом она устремляется на север через пролив между Кубой и Флоридой. Температура и скорость огромного потока настолько высоки, что он не успевает остыть. И доносит до европейского севера тепло экватора. Вот почему в Лондоне, Стокгольме, Брюсселе, Роттердаме и в нашем Питере такая мягкая зима.

— А Мурманск — незамерзающий порт… — Это дополнение сделал Борис Моржов.

Петя Александров тоже приберег свой вопрос:

— Можно ли благодаря течению скорей попасть в Европу?

— Американские моряки пользуются этим. Суда из Нового Света приходят в Англию на день-два раньше, тем самым экономя время и уголь.

— А наше судно?..

— Насколько мне известно, капитан Каяхара и его старший помощник впервые в этих местах. Надо спросить у них.

Но самый интересный вопрос был задан Виталием Запольским:

— Если положить в бутылку записку, а бутылку бросить в Гольфстрим с кубинского берега, попадет она в Европу? А может, и в наш Петроград?

— А почему бы нет? Все возможно в этом мире. Ведь приносит Гольфстрим к берегам Европы стволы красного дерева и многое другое… Некоторые из этих предметов можно увидеть в морских музеях.

В конце каждого урока Френкель обычно рассказывает какую-нибудь притчу. Не стал исключением и сегодняшний день.

— …Это произошло в прошлом веке, когда европейцы осваивали Северную Америку. Земли было достаточно. И каждый выбирал для своей семьи подходящее место.

Один из колонистов, назовем его Томасом, остановил свой фургон у невысокого холма. Ему приглянулись и лес, и река, и пастбище.

— Тут и поселимся, — сказал Томас своему брату. — Освобождай лошадей от упряжи.

Неожиданно из леса вышли несколько индейцев во главе с вождем, которого звали Ястребиный Глаз.

— Что хотят бледнолицые? — спросил он.

— Хотим здесь жить.

— Ну что же, места хватит всем.

— Нам нужно много земли…

— Как много? — спросил индеец.

— Вон до тех гор, — показал Томас.

Ястребиному Глазу не понравились эти слова. Но Томас настаивал на своем.

— Хорошо, бледнолицый брат, — подумав, согласился вождь. — Дам тебе землю. Сколько сможешь обойти за день — все твое. Завтра с восходом отправишься в сторону гор. Но вечером, когда солнце коснется горизонта, буду ждать тебя на этом самом месте.

Так все и было. На следующий день в путь отправились три человека — Томас и два индейских воина. Томас не давал отдыха ни себе, ни индейцам. Он хотел прихватить как можно больше земли. Его глаза горели от жадности.

К заходу солнца, обойдя большой круг, Томас вернулся к своему фургону. Но здесь сердце не выдержало, и он упал бездыханный.

Ястребиный Глаз постоял молча над трупом. А затем поднял копье и очертил вокруг него линию.

— Вот сколько человеку земли надо, — сказал он и ушел. А вместе с ним и его воины.

— Я читал похожий рассказ Льва Толстого, — сказал Леонид Дейбнер. — Только действие там происходит не в Америке, а в Башкирии.

— Очень хорошо, что ты вспомнил Толстого, — похвалил Френкель. — Такой сюжет есть и в одной из украинских сказок. И даже у греческого историка Геродота. О чем говорят такие совпадения? Как вы думаете?

— О том, что в разные времена и у разных народов осуждалась человеческая жадность, — ответила первой Ксения Амелина.

— А среди вас есть жадные дети?

— Есть, есть! — поднялось сразу несколько рук.

— И кто же это?

— Те, кто в Панамском канале приносил в трюм много апельсинов и манго. Куда больше, чем можно съесть. Они даже стали портиться.

Вечером Райли Аллен, стоя на ходовом мостике рядом с капитаном, пересказал ему притчу о жадном поселенце.

— Назидательная история, — ответил Каяхара. — Человек ненасытен. Ему всего мало. Вот сейчас мы свободно плывем по океану. Но уверен, к концу столетия морские карты расчертят вдоль и поперек. Появятся не только сухопутные, но и морские границы.

— Но это повредит мореплаванию и торговле. Не преувеличиваете, капитан?

— Уже вижу этому начало. Военные суда патрулируют не только вдоль собственного побережья, но и ведут себя как хозяева в международных водах. Знаете, что это напоминает?

— Да, капитан…

— Животных, которые метят свой участок.

15 сентября 1920 г. Среда.

Атлантический океан.

Расстояние, пройденное с полудня 14 сентября до полудня 15 сентября, — 235 миль. Средняя скорость — 9,9 мили в час. Пройдено: от Нью-Йорка — 797 миль, от Владивостока — 10901 миля. Расход угля — 55 тонн.

Потребление воды (котел и кухня) — 93 тонны.

* * *

В 19.30 умерла русская воспитательница Мария Леонова — (№ 833). Она скончалась в результате мастоидита (гнойное воспаление среднего уха).

Из судового журнала «Йоми Мару».

На пароходе два журнала. Один из них заполняет вахтенный штурман. Другой ведет начальник детской колонии.

Записи полковника Аллена сухи и лаконичны, как бухгалтерская книга. Терпеливо день за днем, иногда час за часом ведет он судовую летопись, избегая красочных деталей, стараясь быть беспристрастным и предельно объективным.

В открытом море дни похожи один на другой. Почти близнецы. День 15 сентября тоже не предвещает ничего нового. Вот почему Аллен отступает от заведенного порядка и делает запись заблаговременно. Сразу после обеда, а не вечером. После ужина Аллен пойдет к Марии. Она просила почитать ей что-нибудь перед сном. На глаза ему попалась книга Майна Рида о жизни маронской общины на Ямайке. Это должно ей понравиться.

Стемнело, когда Аллен покинул каюту. По привычке подняв глаза, он увидел, что на мачте зажегся огонь.

— Мистер Аллен! — К нему шла, размахивая руками, медсестра Елена Домерчикова. — Очень срочно! Меня послал за вами Коултер.

— Что-то случилось?

— Марии стало хуже.

В палате, кроме Коултера, находилась Флоренс Фармер. Вскоре подошел и Девисон. Они хлопотали у постели больной, бросая друг другу торопливые фразы, смысл которых не был понятен Аллену.

Он хотел подойти к Марии, но его не пустили. Попросили не мешать.

Наконец все расступились, и он смог увидеть Марию. Она спокойно спала. Одна рука лежала поверх одеяла, другая свисала с противоположной стороны кровати. Ей стало лучше! Слава Богу!

— Все уже позади? — спросил он, облегченно вздохнув.

— Все позади… — повторил, как эхо, Коултер.

— Она ведь спит… Не так ли? — спросил он, еще не осознавая случившегося.

— Она уснула навсегда, — сказал Девисон. — Это сон, от которого не просыпаются.

Мисс Фармер подошла к Аллену и положила ему руку на плечо.

— Дорогой мистер Аллен. Марии больше нет… Я очень сожалею.

Из рассказа Ханны Кемпбелл:

— Мисс Мария была общей любимицей. После операции в Нью-Йорке ее поместили в наш маленький, но уютный судовой лазарет. Все о ней заботились. Особенно Флоренс Фармер. В течение трех дней состояние девушки неизменно улучшалось. И вдруг смерть… Такая неожиданная!

Какое уныние распространилось по всему пароходу!

Райли Аллен пришел ко мне посоветоваться, как сделать саван для похорон. Я взяла это на себя. Капитан выдал толстую парусину, и несколько русских женщин старшего возраста сшили саван.

Слава Богу, мне больше никогда не приходилось заниматься таким делом.

Из рассказа Александры Горбачевой:

— 15 сентября, среда — день этот всегда в моей памяти. Не стало Марии, моей любимой сестры. Все произошло так неожиданно! Еще два часа назад мы сидели рядом, смеялись, строили планы на будущее. А потом я пошла ужинать. В столовой мне и сообщили страшную новость.

Ханна Кемпбелл:

— …Русский персонал взял на себя проведение заупокойной службы, согласно православным обычаям. Тело было облачено и выставлено на кормовой палубе. Всю ночь над ним читали молитвы. На следующий день отслужили две короткие панихиды.

Мальчики и девочки чистыми и печальными голосами пели церковные песни.

Александра Горбачева:

— …Море было неспокойным. Дул сильный ветер. Наш пароход нырял в бушующем море. То вверх, то вниз. Я стояла рядом с сестрой в неизбывном горе. Фотограф сделал несколько снимков. Но они у меня не сохранились.

Шесть человек из японской команды положили тело в парусиновый мешок и покрыли его флагом с эмблемой Красного Креста.

Ханна Кемпбелл:

— …К щиколоткам был подвешен груз, состоявший из старых колосниковых решеток, чтобы тело не могло всплыть на поверхность. Эти приготовления заняли немногие минуты.

Тело покоилось на койке, а палуба освещалась яркими электрическими лампами.

Александра Горбачева:

— …На палубе собрались русские воспитатели, американский персонал и старшие колонисты.

Начальник колонии полковник Аллен приготовился прочесть заупокойную молитву. Но Каяхара сказал: «Я буду читать. Это моя обязанность как капитана».

Молитву он прочел на ломаном английском языке.

Ханна. Кемпбелл:

— …В двадцать два часа остановился пароходный двигатель. Судно было развернуто носом к ветру. Тело переложили с койки на особые носилки, сколоченные матросами. Один их край опирался на борт судна. Носилки плавно наклонили, и под пение последней молитвы тело медленно соскользнуло и погрузилось в темные воды океана.

Свет, падавший на фигуру в саване, скорбные песнопения и то, что тело опустили не в землю, а в морскую пучину, — во всем этом было что-то неправдоподобное, мистическое.

Не только дети, но и многие взрослые впали в истерику.

Александра Горбачева:

— …Рядом со мной были подруги, воспитатели и врач. Они меня поддерживали и всячески утешали. Позднее мистер Бремхолл рассказал, что одна из подруг Марии пыталась перелезть через борт, чтобы броситься в океан. Но ее удержали и отвели в госпиталь.

Сцена морских похорон осталась в моей памяти как в тумане. Зато я хорошо помню координаты захоронения. Их мне вручил капитан Каяхара.

Вот эти цифры:

Западная долгота — 50 градусов 20 минут 10 секунд. Северная широта — 42 градуса 12 минут 0 секунд. В 310 милях на северо-запад от мыса Рейс.

16 сентября 1920 г. Четверг.

Атлантический океан.

Погода улучшилась. Свежий ветер. Утром небольшой туман. Меню: завтрак — кофе, хлеб, масло, пирог; обед — суп, говяжья тушенка, картошка в мундире, жареная рыба; ужин — макароны с мясом, чай, джем, печенье.

Из судового журнала «Йоми Мару».

Закончилась траурная церемония. Все разошлись по своим трюмам и каютам. Погасли лампы и прожекторы. Пароход погрузился в темноту, слившись с ночным океаном. И лишь топовый огонь на грот-мачте продолжал писать в небе замысловатые письмена.

Аллен остался один. Наедине со своими мыслями и горем. Теперь не от кого скрывать слезы. А если кто и увидит, то примет их за соленые капли океана, с которым навсегда соединилась Мария. Стала его частью.

Перед ним все еще стояла сцена похорон.

Когда японские матросы принялись закрывать верхнюю часть савана, где покоилась голова Марии, Райли остановил их, чтобы в последний раз взглянуть на ее лицо. На губы, которые так часто целовал. Глаза, которые уже никогда не обожгут его сердце. На щеки — они не вспыхнут румянцем. Больше он не будет пропускать меж пальцев волны ее волос, неповторимо и сладко пахнущих.

Матросы, терпеливо стоявшие в стороне, подошли снова и продолжили свою печальную работу. Райли отвернулся, чтобы не видеть, как к ногам Марии привязывают грубые и тяжелые колосники. К ногам, которых он нежно касался.

Райли закрыл не только глаза, но и уши, когда медленно и неотвратимо стала наклоняться в сторону океана гладкая доска с телом женщины, которую он любил. Только бы не слышать всплеска, этого последнего звука, давшего понять всем, кто собрался на палубе, — Мария оставила этот живой мир. Теперь с ними лишь ее образ.

Кто-то вышел из-за кормовой надстройки. Это была миссис Кемпбелл. Копна ее белокурых волос светилась даже в темноте.

— Райли, я не нашла вас в каюте. И поняла, вы здесь.

— Спасибо, Ханна. Вы всегда рядом в трудную минуту.

— Мне едва удалось усыпить Александру. Пришлось дать ей успокоительное средство.

— Бедная девочка… Каково ей сейчас…

— Знаете, что она мне сказала? «Теперь Мария встретится с папой и мамой». Вы ведь знаете, что они утонули?

— Это случилось пять лет назад. В Ботническом заливе. Перевернулся паром. Я обещал Марии и Александре, что доставлю их к этому месту. Они хотели бросить венок.

— Смерть… Как это страшно!

— Потому что неотвратимо… Навсегда…

Аллен замолчал, раздумывая, поделиться ли тем, что заставляет его страдать вдвойне.

— Ханна, вы ведь знаете, Мария была беременна. Мария сказала об этом только вам, даже врачам ничего не было известно. Прошу, не говорите и вы никому.

— Вы правы. Александра так чувствительна. Это усилило бы ее горе.

— Нужно подумать о ее будущем.

— Согласись она, я бы ее удочерила.

— Время покажет. Сейчас мысли детей занимает только Петроград.

В то самое время, когда мистер Аллен и миссис Кемпбелл, стоя на корме, вели этот невеселый разговор, Петя Александров лежал на своей кровати с открытыми глазами. В углу трюма тускло горел ночной фонарь. Он раскачивался вместе с пароходом, как маятник, что-то отсчитывая. То ли время… То ли расстояние… Или то и другое вместе.

В самом низу, охраняя путь к трапу, за узким столом сидел Георгий Иванович Симонов. Перед ним стояла эмалированная кружка с каким-то напитком, который он время от времени отхлебывал. Но главным его занятием была газета, одна из многих газет, которые ему щедро принесли перед отплытием «Йоми Мару» нью-йоркские знакомые. Он ее не только перелистывал, но и делал выписки.

Для воспитанников оставалось загадкой, как их воспитатель, ложась позже всех, уже на ногах, когда они просыпаются.

Днем Георгий Иванович не прикасался к газетам. Зато рассказывал детям о прочитанном. Его рассказы о политике, войне, обычаях и нравах были замечательным дополнением к урокам Ильи Френкеля.

Пете Александрову захотелось спуститься вниз и поделиться с наставником потрясением, пережитым вчера. Но он знал, вслед за ним вокруг стола соберутся и другие колонисты. И ночь превратится в шумное собрание.

Вот почему Петя продолжал лежать, восстанавливая во всех подробностях ушедший день. А потом вспомнил другой день, тоже недавний, когда он хоронил сестру. Многие его жалели, выражали сочувствие. Но когда вслед за другими к нему подошла Мария, сердце мальчика вздрогнуло. Она обратилась к нему — «Петенька». Так называла его только мама. Кто мог подумать, что спустя две недели будут хоронить и Марию. И теперь уже он будет выражать соболезнование Александре.

И еще Петя Александров подумал, что за короткое время, всего за полмесяца, смерть постигла трех колонистов. И каждая из смертей была случайной и ужасной. Леночку укусила ядовитая муха… Павел Николаев погиб от шального выстрела… И вот новая трагедия.

Было уже далеко за полночь, но и другие мальчики не могли уснуть. В голове Бориса Моржова продолжала звучать «Вечная память», которую детский хор пел в минуты погребения.

А Саше Трофимовскому представилась другая картина. Когда-то дядя ему рассказал: если на судне покойник, то за этим судном сразу устремляются акулы.

И действительно, когда на корму вынесли тело Марии, вдали показались три акулы. Они то всплывали, то ныряли под воду. Боцман вышел с ружьем и стал в них стрелять. Но акул это не испугало. Они продолжали плыть за пароходом.

17 сентября 1920 г. Пятница.

Атлантический океан.

Пользование пресной водой в душевых ограничено тремя днями в неделю. Она будет подаваться по понедельникам, средам и субботам.

Из судового журнала «Йоми Мару».

— Чем ближе к берегу, тем больше радиограмм. Вот еще одна, — говорит капитан. — Она на мое имя. Но это для вас. Президент нашей компании выражает «глубокое соболезнование в связи со смертью одной из пассажирок».

Последние слова он не пересказал, а прочел.

— Спасибо, что пароходная компания приняла близко эту трагедию, — ответил Аллен дрогнувшим голосом. Радиограмма кольнула его в самое сердце своей казенностью. Для кого-то Мария всего лишь «пассажирка», еще одна единичка в скорбной статистике морских происшествий.

Каяхара понял состояние Аллена.

— Мой капитанский стаж равен двум десяткам лет, — сказал он. — Несколько раз я терял людей. В последний раз это случилось в Желтом море. С мачты сорвался матрос. Но никогда не приходилось хоронить в море женщину. Я имел счастье несколько раз беседовать с мисс Марией. Не только на пароходе, но и на берегу. Помните ресторан в Нью-Йорке, где мы сидели втроем? Такая молодая и очаровательная… Казалось, ей предстоит долгая и счастливая жизнь. Увы, судьба…

— Вы верите в судьбу?

— Как не верить…

Он помолчал, затем спросил:

— Боцман мне сказал, что мисс Мария была облачена в кимоно. Так ли это?

— Да, верно, — ответил Аллен. — Она отправилась в свой последний путь в том самом кимоно, которое мы ей подарили на Хоккайдо.

Каяхара продолжал стоять, скрестив руки на груди, о чем-то размышляя.

— Неожиданная смерть молодой девушки, — сказал он, — и то, что она растворилась в океане, напомнили мне стихотворение нашего поэта:

Внезапный крик, исполненный печали,

Воздушной птицы из осенней дали, —

Ты знаешь ли?

Жемчужину, скользящую на дне

В предутренней нахлынувшей волне, —

Ты знаешь ли?

Каяхара прочел стихотворение по-японски и сам же перевел на английский.

Стоявший здесь же Бремхолл заметил:

— Капитан, каждый раз вы открываетесь с новой стороны.

— А вы думали, Каяхара только и умеет, что отдавать команды рулевым? На моей полке, кроме лоции, стоят и другие книги. Любовь к поэзии — национальная черта японцев.

Каяхара уже собирался уходить, но, что-то вспомнив, достал из кармана листок бумаги.

— Мистер Аллен, чуть не забыл. За вчерашний день средняя скорость судна составила чуть больше восьми узлов. При такой скорости мы придем в Европу на сутки позже.

— Вы уже знаете причину?

— Причина в угле.

— Разве в Нью-Йорке мы не получили паровичный уголь самого лучшего качества?

— Мои кочегары думают иначе.

— Что же делать?

— Для начала проведем экспертизу топлива.

— Прошу это сделать как можно скорее. Еще раз напоминаю — каждые сутки фрахта обходятся Красному Кресту в кругленькую сумму.

— Помню, помню, полковник. Сумма и в самом деле не малая — пять тысяч долларов.

19 сентября 1920 г. Воскресенье.

Дежурный врач провел санитарную инспекцию палуб, туалетов и умывальников.

После полудня в одном из трюмов, а вечером — на открытой палубе показывали новые фильмы, чему дети очень рады.

Из судового журнала «Йоми Мару».

Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.

В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают-компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.

Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.

Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, — заявил он. — Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».

Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают — каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.

Похоже, капитан опомнился.

— Хорошо, — согласился он, — если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.

— Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы — матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.

Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.

Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.

Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.

Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке — синяк. Через день-два все пройдет.

Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.

Молодой японец продолжал раздувать ссору.

На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.

— Русские делают мне оскорбительные знаки, — так объяснил он.

Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.

Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью-Йорке список пассажиров «Йоми Мару».

— Полковник, — сказал он, переводя дыхание, — там неприятности!

Молодой стюард не успокоился.

Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.

Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?

Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.

Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда-либо со времени отплытия из Владивостока.

День этим не закончился.

После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.

Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.

— Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?

— Да, полковник.

— Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб-квартиру Красного Креста.

Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32-го калибра.

— Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.

— А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто-то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.

— Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.

— Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.

— Да, выстрелы на судне — это страшно. Так же страшно, как и пожар.

— Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.

— Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.

Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.

Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью-Йорк.

— Что-то еще плещется, — сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:

— Раскурим трубку мира, капитан…

Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:

«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.

Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».

21 сентября 1920 г. Вторник.

Атлантический океан.

Сегодня у русских большой церковный праздник день Богородицы. Слышно, как мальчики настраивают музыкальные инструменты, готовясь к танцам.

Из судового журнала «Йоми Мару».

После Нью-Йорка пароход оставил за кормой две тысячи миль — две трети расстояния, разделяющего Америку и Европу.

Кочегары сумели приспособиться к неудобному топливу, и упавшая до восьми узлов скорость вернулась к прежним десяти. «Йоми Мару» пробегает 240 миль в сутки. И теперь уже легко посчитать, когда судно пристанет к французскому берегу. Произойдет это, как обещают штурманы, в ночь с 24 на 25 сентября.

Все бы хорошо. Но главный двигатель (то же самое сердце) начал давать сбои. Механик попросил остановить пароход. Достаточно одного или двух часов, сказал он капитану, чтобы осмотреть и привести машину в порядок.

Воцарившаяся тишина заставила притихнуть и пассажиров. Но затем из глубины каждого трюма вырвался вопль ликования.

Дети привыкли — остановка в открытом океане означает купание. За борт опустят большую сеть. И они станут прыгать в океан. Друг за дружкой. Кто «солдатиком», а самые умелые и отчаянные — головой вниз. Конечно, кроме девочек и младших мальчиков, кому еще рано очертя голову бросаться в воду.

Придут и обнаженные до пояса кочегары. Для них наступила передышка, поубавилось работы… И они поднимутся из клокочущей огнем котельной на палубу, чтобы присоединиться к детям и вместе окунуться в океанскую купель.

Не теряя времени, дети обратились к воспитателям, а те к Бремхоллу.

Ответ был неожиданным.

— Со дня смерти мисс Марии, — сказал он, — прошло всего четыре дня. Дети будут прыгать в океан, и многим это напомнит страшную картину похорон.

Георгий Иванович Симонов счел такое объяснение неубедительным. Дети не должны слишком долго пребывать в унынии.

Но жена Симонова, Елизавета Аристидовна, поддержала Бремхолла:

— Я согласна с Барлом. Еще не время для веселья.

Отвернувшись от мужа, она сказала своим воспитанницам:

— Девочки, идемте на урок.

Большие ее глаза готовы были пролиться слезами. Вот почему она поспешила вместе с детьми к трюмному трапу, подальше от солнца и океана.

У каждого на судне свои заботы.

Начальник колонии пригласил к себе Серафиму Викторовну Боброву. Кто-то распространил слух, будто пароход везет в нижних трюмах оружие для Франции.

— Что вы на это скажете, миссис Боброва? Шутка это или злонамеренная пропаганда, начатая еще в Нью-Йорке?

— Не придавайте значения, мистер Аллен. Мало ли что болтают!

— И все же я хочу рассеять сомнения. Вот список грузов, которые мы везем в Европу.