Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ковчег детей, или Невероятная одиссея

ModernLib.Net / Историческая проза / Липовецкий Владимир / Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Чтение (стр. 30)
Автор: Липовецкий Владимир
Жанр: Историческая проза

 

 


Александров замолчал. А потом показал на рюмки:

— Давайте выпьем за тех, кто с нами и кого уже нет…

<p>ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ</p> <br /><p>ТЕЛЕГРАММА</p>

Перед самым отплытием из Бальбоа Эверсол получил длинную телеграмму из Вашингтона, подписанную Алленом и Фаррандом. Он собирался положить ее в папку, чтобы прочесть позже. Но взгляд невольно выхватил первые строки:


«…Из-за международного положения, а также критического положения с продуктами в Петрограде необходимо высадить всю колонию во Франции…»


Далее телеграмма сообщала, что пребывание во Франции будет недолгим, что из этой страны в Россию дети будут репатриированы отдельно или группами, что следует сохранить американский и русский персонал для последующей работы, что понадобится срочно отправить во Францию на быстроходном судне особого человека (еще до прихода туда «Йоми Мару») и что этим человеком, возможно, будет сам Эверсол… И так далее…

В последнее время Эверсол, как ему кажется, сросся с детьми, стал лучше понимать мотивы их поступков.

Он заботится о них — как отец… Поощряет за усердие и наказывает за шалости — как учитель… Следит за их здоровьем и лечит — как врач… Выслушивает исповеди и наставляет на путь истинный — как священник… Защищает и мирит — как старший брат…

Каждое утро дети подходят к нему. Он знает, каким будет первый вопрос: сколько миль судно прошло за ночь?

Сначала они складывали сухопутные мили, потом — морские. Так складывают деньги. Долго и терпеливо. А собрав, покупают что-то необыкновенное. О чем давно мечтали. Мечта детей — родной дом. Если «Йоми Мару» проходит за сутки не двести сорок миль, а на десять миль больше, они ликуют. Значит, прибудут в Петроград на целый час раньше!

И вот телеграмма… Как гром среди ясного неба! Почему Аллен и Фарренд поручили это ему? Не лучше ли сказать детям обо всем на берегу, когда колония высадится в Нью-Йорке…

Эверсол прошелся по судну. На каждом шагу ему встречались сияющие лица. Дети перебегали с борта на борт. Им хотелось увидеть все разом. И тропический лес… И отвесные скалы, по которым низвергаются водопады… И стаи прожорливых пеликанов… А с другой стороны — к ним протягивала руки пестрая и ликующая толпа. Панамцы размахивали шляпами, платками и без устали, сменяя друг друга, бросали фрукты. В воздухе стоял свежий и терпкий запах апельсинов.

Нет, он не станет портить детям праздник. Пусть плохая новость подождет в папке. О ней колонисты узнают позже, когда судно выйдет в море.


В Колоне пришлось задержаться. За пределами мола бушевал шторм. Дети легли спать, отказавшись от ужина. Они были сыты впечатлениями дня и многократным угощением — десертом из фруктов вперемежку с мороженым.

Эверсол пригласил к себе в каюту Ханну Кемпбелл, Елену Домерчикову и Барла Бремхолла.

— Фирма «Пейн и Уордлоу» подарила мне две бутылки вина, — сказал он. — Кит Пейн взял с меня слово, что по крайней мере одну из них я открою еще до того, как мы выйдем в Атлантику. Вот почему я вас пригласил.

— Интересно посмотреть, что вам подарили? — улыбнулась миссис Кемпбелл.

— Никак не думал, Ханна, что вы проявите к этому интерес! Вы разбираетесь в винах?

— Еще как разбираюсь! — без тени смущения ответила она. — Мы с мужем всегда хранили в кухонном шкафу несколько дюжин бутылок. И не только вина, но и виски. Среди друзей моего Чарли много итальянцев. И редко кто приходил с пустыми руками. Так что наша коллекция не убывала, а только увеличивалась.

— Ну, хорошо… Тогда посмотрим, чем нас порадовал Кит Пейн.

— Вот эта из Франции, — сказала Ханна, поднеся бутылку грушевидной формы ближе к свету. — Самое любопытное, что она ровесница века.

— Выходит, ей двадцать лет?

— Выходит, так.

— Ну, а вторая?

— Из Калифорнии. Вино молодое. Ему только два года.

— Какую же из бутылок нам открыть?

— Я бы открыла красное, что из Франции.

— А молодое?

— Оно подождет. Всему свое время.

— Пока не состарится?

— Оно не успеет состариться. Скоро у нас будет другой повод, чтобы его открыть.

— Что же это за повод? — спросил молчавший до сей поры Бремхолл.

— Этому вину два года. Не так ли?

— Да.

— Получается, оно разлито в том же году, когда дети отправились в путешествие… Вот мы и разольем его еще раз… Но уже по бокалам, когда путешествие закончится.

— Прекрасная мысль, миссис Кемпбелл! — воскликнул Эверсол. — Эту бутылку я припрячу.

— Будем надеяться, ничто не помешает скорому возвращению детей в Петроград, — сказала Ханна.

Эверсол нахмурился. Последние слова напомнили ему о телеграмме.

— За что выпьем? — поднял свой бокал Бремхолл.

— Я предлагаю тост за нашего шефа, за Райли Аллена, — сказала Ханна.

— Любопытно, что он делает в эту минуту? — задумчиво произнесла Елена Домерчикова.

— Скорее всего, ждет ответа на свою телеграмму, — неожиданно проговорился Эверсол.

— Какую телеграмму?

Эверсол вздохнул и достал из стола папку. Когда он закончил читать, в каюте повисло молчание.

— Вы познакомите с ней детей? — спросила Ханна.

— Непременно. Но не сейчас. Думаю это сделать ближе к Нью-Йорку. Но что мы услышим в ответ? Как дети отнесутся к этой новости?..

— Под телеграммой стоит подпись Райли Аллена, — сказала Домерчикова. — Колонисты ему верят. Наверно, у Красного Креста есть основания, раз принято такое решение.

— И все же, и все же… — покачал головой Бремхолл. — Что-то здесь не так. Нельзя решать судьбу детей без их согласия. Ведь половине колонистов уже больше четырнадцати лет. Я предвижу протест. В том числе и со стороны русских воспитателей.

— Не преувеличивайте, Барл, — горячо возразила Домерчикова. — Я все время рядом с детьми. Правда, чаще с девочками. Послушайте, что сказала одна из них. В Бальбоа на «Йоми Мару» поднялась очень богатая еврейская семья русского происхождения. Эти люди пришли с подарками. Они беседовали со многими из детей. И каждый раз спрашивали, что могут сделать для них, чем помочь. Дети отвечали: они получают все необходимое от Красного Креста. А одна из девочек сказала, что просит лишь об одном — пусть эти люди, вернувшись домой, помолятся за Американский Красный Крест, который так замечательно заботится о русских детях.

— Но не будем забывать, Лена, — Ханна мягко положила руку на плечо Домерчиковой, — что ночью в трюме мы часто слышим, как дети плачут, как повторяют во сне слово «мама»…

— Да, от этого у меня разрывается сердце.

Ханна пригубила вино:

— Мне приятно, что сотни детей обращаются ко мне: «Мамаша Кемпбелл». Но мамаша — это не мама.


Грегори Эверсол еще раз убедился в прозорливости Райли Аллена. Прощаясь в Сан-Франциско, они имели долгий разговор. Когда, казалось, все советы и наставления были уже позади, Райли сказал:

— В юности я прочел немало книг о морских приключениях. Не потому ли мне все время снятся мятежи?

— В том числе и на «Йоми Мару»?

— Стыдно в этом признаться… Но представьте себе — да!

Грегори внимательно посмотрел на Райли.

— В Карибском море, где мы скоро окажемся, случались корабельные бунты, — сказал он. — Я тоже читал Стивенсона и знаю, какие события разыгрывались на борту «Испаньолы»… Уже через несколько дней после отплытия «Святой Марии» экипаж потребовал от Колумба повернуть назад. А позже угрожал ему «пеньковым галстуком». И если бы не спасительный крик: «Земля!», раздавшийся из «вороньего гнезда», то не избежать бы им бунта.

— Вижу, и вы провели немало часов за книгой. И наверно, сожгли при этом не одну сотню свечей…

— Вы угадали. Помню, причиной мятежей чаще всего были скверная пища и протухшая вода. Хлеб и сухари превращались в пыль, вперемешку с червями и мышиным калом. Солонина покрывалась черными пятнами, а десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной моряк уже не мог принимать никакой пищи.

— Грегори, вы нарисовали страшную картину, будто сами перенесли все эти муки и тяготы.

— Просто я хотел напомнить, что не только дети, но и японский экипаж не испытывают ничего подобного. Посмотрите наше меню. Оно разнообразно и редко когда повторяется. Каждый день на столе свежие овощи и фрукты. И это в то время, когда на половине планеты царит голод. Могу, как врач, заверить кого угодно, что на нашем пароходе цинга исключена.

— А перенаселенность?

По тому, с каким выражением Райли задал этот вопрос, стало ясно, что он втягивается в полемику.

— Здесь я с вами согласен, — сказал Грегори. — Скученность на «Йоми Мару» сверх всяких норм. Условия более чем спартанские. Но дети могут свободно перемещаться. Они имеют доступ почти в любое место на корабле. Кроме, разумеется, ходовой рубки и машинного отделения. Прибавьте сюда — фильмы, танцы, игру в волейбол.

— Да, это так.

— Чего же тогда опасаться?

— Видите ли, Грегори, вы все сводите к бытовой стороне.

— Согласен, согласен… Среди детей есть задиры и драчуны. Мальчишки всегда собираются в стаи. А некоторые любят верховодить. Потом они перестают быть подростками. Начинают влюбляться, ходить парами, — подхватил Грегори.

— И слава Богу!.. Только вот у меня не идет из головы тот случай, когда один из японских матросов, проходя ночью с фонарем через трюм, трогал девочек.

— Вы боитесь ревности, соперничества?

— В том числе и этого. Но однажды я видел и другое — матросы и колонисты ожесточенно спорили между собой.

— На каком языке?

— На английском, разумеется.

— О чем же они спорили?

— О русско-японской войне тысяча девятьсот четвертого года, о Цусимском сражении. И, представьте себе, о границах между двумя странами.

— Вы боитесь, что эти словесные стычки могут перерасти в рукопашные?

— Среди колонистов и в судовом экипаже немало восемнадцатилетних. В таком возрасте самолюбие особенно развито. Помножьте это на горячность и несдержанность. Мне уже приходилось с этим сталкиваться. Вот почему, Грегори, я вас призываю — не проходите мимо. К любой ссоре или стычке относитесь очень серьезно. Не дайте разгореться искре вражды. Пламя на судне куда опасней, чем на берегу. Вы и капитан должны быть заодно, союзниками. Я уверен, Каяхара человек, с которым вы найдете общий язык.

<p>ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ</p> <br /><p>ДРАЧУНЫ</p>

Раньше, покидая берег, отмывали пароход от угольной пыли. А сейчас предстояло очистить трюмы от фруктов, запасенных детьми в таком количестве, что они уже стали портиться.

— Мы наелись. А теперь покормим рыбок, — сказала Зоя Яковлева, вываливая за борт целую корзину манго.

— Не жалко? — вздохнул Дима Волков, мальчик из соседнего трюма.

— А чего жалеть? — ответила вместо Зои ее сестра Валя. — Скоро снова берег. И нам принесут все свежее.

— Ты уверена?

— В Сан-Франциско нам давали подарки? — ответила вопросом на вопрос Валя.

— Давали.

— В Панаме угощали фруктами?

— Угощали.

— А известно тебе, что Нью-Йорк самый большой город в Америке и даже в мире?

— Нам об этом говорил учитель.

— Теперь соображай. Нас придет встречать много-много людей. И у каждого в руке что-нибудь да будет.

— Валя, как тебе не стыдно! — упрекнула сестру Зоя. — Ты рассуждаешь как побирушка.

— А мы и есть побирушки.

— С чего ты взяла?

— Помнишь, как мы просили милостыню, когда жили на Урале?

— Но это было давно…

— Давно, давно… А я не забыла.


Встречу с Атлантическим океаном решили отпраздновать. По нему уже прямая дорога домой, в родное Балтийское море.

Сначала праздничный ужин, а затем — танцы.

Наготовили пирогов. Самых разных: с яблоками, капустой, картошкой, с грибами, мясные… Кто что любит.

Каждый пирог украсила надпись из теста: «Питер», «Нева», «Панама», «Нью-Йорк»… И даже «Тихий океан». Кому что достанется.

Колонисты любили делать надписи. На пасхальных яичках, тортах и пряниках, самодельных глиняных кружках, вышивали на носовых платочках и салфетках… И везде — дорогие имена.

Не доев пирога, девочки побежали к зеркалу (вот что берегли в море больше всего) — готовиться к танцам.

Перед зеркалом стоит и Эверсол, завязывая галстук. Он тоже собирается на танцы. Уже слышна музыка. Надо спешить. Он будет не только танцевать, но и возьмет в руки гитару.

— Мистер Эверсол! Мистер Эверсол! — За дверью его ждал воспитатель.

— Что случилось, мистер Котовский?

— Наши мальчишки повздорили с японцами.

На месте происшествия уже находились Каяхара и Бремхолл. Требовалось разбирательство.

Капитан предложил собраться в столовой команды. Он послал за матросами, которые замешаны в происшествии, а Эверсол пригласил колонистов.

Вскоре картина того, что случилось, стала более-менее ясной.

…Борис Ильин, один из старших колонистов, и матрос-стюард затеяли состязание по борьбе. За поединком наблюдало много зрителей. Не только японцы и колонисты, но и бывшие военнопленные. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Атмосфера постепенно накалялась.

Услышав шум, воспитатель Котовский пробрался сквозь толпу зрителей и попытался остановить поединок. Он схватил японца за плечи, уговаривая отпустить подростка. Видя, что это не помогает, воспитатель оттолкнул матроса.

То, что кто-то посторонний вмешался в ход борьбы, привело японца в ярость. Он замахнулся на воспитателя и даже ударил одного из мальчиков. Но на этом не успокоился. Побежав к трюму с углем, стюард схватил доску и швырнул в толпу. К счастью, она ни в кого не попала. Друг Ильина Николай Егоров схватил японца в охапку, стараясь утихомирить.

Тем временем еще один из колонистов, Алексей Буренин, толкнул другого матроса, за что получил в ответ. Началась драка. Австрийцам и прибежавшим на крики японским офицерам удалось утихомирить драчунов.

Еще не успела рассеяться толпа, а стюард появился снова, на этот раз в руке у него был огромный кухонный нож. Но оружие у него отняли.

Такими были свидетельства со стороны колонистов. Теперь осталось выслушать главного виновника, который сидел здесь же, в столовой.

— Всему виной русский учитель, — сказал стюард. — Борьба велась честно, согласно японским правилам. И ничего плохого не случилось бы, не вмешайся он.

Рассказывая обо всем этом, молодой матрос очень волновался. Он ударял рукой о стол и размахивал полотенцем в сторону Котовского, сидевшего за столом напротив.

Потом слово попросил Котовский. Он постарался как можно спокойней объяснить капитану и матросу, как все выглядело с его точки зрения.

— Борьба принимала нехорошее направление. И я решил прекратить поединок. Некоторые мальчики поддержали меня. «Пора идти на танцы», — сказали они. Ильин послушался и встал. А матрос, оставшись один, прыгнул на колониста, и оба они упали на палубу. Мне показалось, что японец душит Бориса. А ведь это мой воспитанник, и я отвечаю за него. Вот почему я и применил силу. Иначе неизвестно, чем бы все закончилось.

Все разошлись. Столовая опустела. Остались капитан и начальник колонии.

— Я думаю, — сказал Эверсол, — инцидент связан с обоюдным непониманием языка. Воспитатель и колонисты кричали: «Довольно!», а матрос продолжал бороться, не понимая сказанного.

— У нас, японцев, с раннего детства воспитывают высокое чувство собственного достоинства. А ваш учитель, похоже, был невежлив и груб.

— Но это не давало права вашему матросу вернуться с ножом. Палуба была полна детей. Представьте на минуту, что произошло бы, пусти он в ход холодное оружие…

— Я уже распорядился, чтобы нож принесли сюда. Я его спрячу в сейф, а скорее всего, выброшу за борт.

— Это верное решение. Вы хозяин на судне, а матрос — ваш подчиненный. И первое, что он должен был сделать, прийти к капитану и доложить о случившемся.

— Он совсем молодой человек.

— Очень несдержанный и не знающий дисциплины. У меня до сих пор дрожат руки. Представляете, что могло произойти?!

Каяхара покачал головой, что-то обдумывая.

— К сожалению, — сказал он, — команду набирали срочно. Так же быстро, как переоборудовали «Йоми Мару». Мне подсунули несколько молокососов. На работе от них мало проку. Да вот еще и неприятности…

— Подумайте, капитан, какой бы разгорелся международный скандал, если бы с кем-то из моих детей, а ваших пассажиров, случилась беда. На берегу пароход ждет толпа голодных до сенсации журналистов.

— Что говорить, с таким грузом мне еще не приходилось иметь дело.

— Если хотите, я попрошу врачей, чтобы они осмотрели вашего парня…

— В этом нет необходимости, мистер Эверсол. Он моряк. Негоже мужчине обращать внимание на царапины. Я дам указание матросам, чтобы они больше не устраивали соревнований по борьбе. Отныне отношения экипажа с пассажирами будут только официальными.


Последние слова капитана обрадовали Эверсола. Но не успокоили. Врач по профессии, он знал: страсти так быстро не утихают. Конфликт может повториться. И не ошибся.

На другой день колонисты заметили, что стюард прохаживается по судну, кого-то высматривая. Увидев Котовского, который спокойно сидел у левого борта, он взял в руки метлу и стал ею размахивать перед лицом воспитателя, явно провоцируя его.

Котовский повернулся спиной. Тогда матрос обошел кругом и вытащил нож. Воспитатель по-прежнему вел себя спокойно и даже невозмутимо. Кто-то спугнул японца, и он направился в другой конец судна.

Чуть позже к Эверсолу обратились несколько мальчиков. Матрос угрожал ножом и им.

Подростки были взволнованы и вели себя нервно. Они собирались группами и громко обсуждали происходящее. Эверсол подошел к ним и попросил разойтись, чтобы не усугублять ситуацию. Дети послушались и вместе с воспитателями спустились в трюм.

Положение становилось нетерпимым. Эверсол и Бремхолл уединились и больше получаса совещались: что предпринять?

Десять минут спустя Эверсол покинул свою каюту. Он был строго одет. И лицо его тоже было строгим и непроницаемым. Так выглядят дипломаты, которым предстоит сделать важное заявление.

Переступив порог капитанской каюты, он сказал следующее:

— Мистер Каяхара, не прошло еще и суток, как мы с вами обсуждали положение, создавшееся на «Йоми Мару». Мы его нашли весьма серьезным. И вы обещали уже в ближайшие часы навести порядок на судне и призвать некоторых членов экипажа к соблюдению дисциплины. Я, со своей стороны, тоже взял обязательства. И выполняю их. Детям запрещено собираться группами, запрещено вступать в разговоры с матросами, велено сдать перочинные ножи. На палубе и в некоторых других местах дежурят воспитатели, а также, по моей особой просьбе, и бывшие военнопленные. Это люди с военным опытом. Как видите, мы предпринимаем все возможное. Чего нельзя сказать о вашем экипаже.

Прежде чем продолжить, Эверсол посмотрел на Каяхару. Тот сидел не шелохнувшись.

— Вам известно, капитан, что в отсутствие полковника Аллена, вплоть до прихода судна в Нью-Йорк, я выполняю обязанности начальника экспедиции. Следовательно, несу ответственность за жизнь и благополучие восьмисот детей. Вот почему вынужден вам заявить следующее. Если кто-либо из членов экипажа будет приставать к русским детям или воспитателям без всякого повода, а тем более угрожать оружием, то я прикажу пристать в одном из кубинских портов и сдать нарушителя спокойствия под строгую американскую охрану. О чем сделаю соответствующую запись в журнале. Все дополнительные расходы, понесенные Красным Крестом, будут отнесены на счет вашей компании.

Я не исключаю и другого — при необходимости я попрошу военного присутствия и на борту парохода. В этом случае по приходу в Нью-Йорк договор о фрахте будет прерван.

— Мистер Эверсол, — сказал капитан, выдержав паузу, — я вас вполне понимаю и разделяю ваше беспокойство. Я намерен прямо сейчас пригласить к себе старшего офицера, боцмана и свободных от вахты матросов. Мы исправим положение.

— Убежден, вам это удастся, мистер Каяхара. Нужно лишь проявить волю. Мы должны предотвратить не только мятеж на борту, но и мировой скандал. Я имею в виду Москву.

Сказав слово «мятеж», Эверсол запнулся. Ему невольно вспомнился разговор с Алленом в Нью-Йорке.


Вечером капитан, увидев Эверсола, стоявшего на палубе в окружении детей, спустился к нему. Они испытующе посмотрели друг на друга, а затем улыбнулись — двое мужчин, у которых хватит терпения и ума, чтобы преодолеть любые трудности.

Они вместе прошлись по судну. Пусть видят: их союз и согласие встанут на пути любого беспорядка.

— Час тому назад, — сказал Каяхара, — ко мне постучался стюард и извинился за свою несдержанность. Это его первый рейс. Только теперь он понял, что в море себя ведут не так, как на берегу, а по другим правилам. Его очень испугал возможный арест и высадка на чужом берегу. Он обещает, что подобное не повторится и готов извиниться перед вами и воспитателем.


Понедельник, 23 августа 1920 г.

…Команда осознала серьезность ситуации и принесла Красному Кресту свои извинения за происшедшее. Японские моряки приложат все усилия, чтобы «Йоми Мару» шел быстрее и раньше закончил путешествие. Похоже, они держат свое слово. За последние сутки скорость увеличилась. Судно прошло 257 миль. Я поблагодарил капитана.

…Вечером мальчики и девочки пели на палубе. Светила полная луна, и море было спокойным. Это выглядело очень живописно. А главное, не было того напряжения, что в предыдущие два дня.

Около двадцати часов нас догнал пассажирский корабль и, к великому восторгу детей, прошел мимо. Это был «Кристобаль». Он был так близко от нас, что капитан забеспокоился и уже был готов изменить курс. Но в это время «Кристобаль» сам изменил направление.


Показания корабельного лага.

Пройдено миль:

От Колона — 833.

От Владивостока — 8938.

До Нью-Йорка — 1167.

Из судового дневника Г. Эверсола.

<p>ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ</p> <br /><p>ВДВОЕМ</p>

Сначала они ехали в разных купе, разделенных тонкой стеной. Райли стучал в деревянную перегородку. Мария стучала в ответ. А затем уже начинала дробно стучать пишущая машинка — старенький, но надежный «ундервуд», который мама подарила ему еще в то время, когда Райли был студентом Вашингтонского университета. Куда бы его ни забрасывала судьба, он не расставался с двумя вещами — «ундервудом» и курительной трубкой.

К счастью, Мария оказалась очень способной к машинописи. Раньше она неплохо печатала на русском языке. А на острове освоила и английскую машинопись.

Райли Аллен никогда не прибегал к помощи машинистки. Ни в колонии, ни прежде, когда работал в редакции «Гонолулу Стар-Бюллетень». Клавиатура была как бы продолжением его пальцев. Мысль, рождаясь в голове, в одно мгновение, как по телеграфу, переносилась на белый лист бумаги.

Другое дело — с Марией. Скучное, казенное дело превращалось для него в праздник. Она садилась к столику перед «ундервудом», двигала стулом, примеряясь к предстоящей работе. А потом поднимала пальцы над клавишами, готовая их опустить с первым продиктованным словом. Райли в такую минуту чувствовал себя дирижером.

— Мария, то, что мы сегодня будем печатать, — скучно. Даже очень скучно.

— Но ведь необходимо.

— Да, это финансовый отчет. Я должен отчитаться за каждый доллар, который мы потратили на пути от Владивостока до Сан-Франциско. За каждую тонну угля и пресной воды.

— Но разве не для того вы взяли меня с собой, чтобы я помогала?

— Конечно. Но здесь множество цифр и разных перечислений.

— Я готова. — Мария еще выше подняла пальцы.

Ее профиль на фоне вагонного окна, за которым что-то мелькало и перемежалось, маленький круглый подбородок, завитки волос, восхитительные линии спины и груди — все это заставило Райли забыть, зачем он держит в руке блокнот.

— Я жду, — робко напомнила девушка.

Через час Райли закрыл блокнот:

— На сегодня хватит.

— Я совсем не устала.

— Не будем спешить, Мария. Впереди еще несколько дней. До Вашингтона успеем сделать отчет. А теперь пора завтракать, мисс, приглашаю в ресторан!

— Я не хочу кушать. Разве только чай…

— Хорошо. Закажем прямо сюда.

— Чай и кофе, — сказал Райли проводнику. — И по куску пирога. Хорошо бы яблочного.

— Будет сделано, сэр. Может, принести и виски?

— Нет, только кофе. И покрепче… Да, вот еще что. Спросите в ресторане хорошего трубочного табаку. Забыл купить в Сан-Франциско.

— Хорошо, сэр.


А вечером случилось вот что.

Мария вышла из своего купе в тускло освещенный коридор. Надоело сидеть и лежать. Она попыталась поднять окно, но это ей никак не удавалось. Неожиданно рядом появился мужчина.

— Мисс, позвольте вам помочь.

— Спасибо…

Ловким движением он поднял стекло, и в лицо сразу ударила сильная струя встречного ветра, смешанного с паровозной гарью.

— Ой! — вскрикнула Мария.

— Что с вами? — участливо спросил незнакомец.

— Что-то попало в глаз.

— Так бывает. Это кусочек угля. Его надо вымыть. И чем раньше, тем лучше. Не беспокойтесь, мисс. Я вам помогу. Пройдемте ко мне в купе. — Он взял ее за руку.

— Нет, нет! Я сама справлюсь…

— Неужто меня боитесь? Без помощи вам не обойтись. На этот раз он взял ее за плечи, а затем, опустив руку, обхватил талию и, почти приподняв, стал тащить в сторону своего купе.

— Что вы делаете? Мне больно!..

— Потерпите немного, — шепнул он ей на ухо. — Скоро вам будет очень хорошо…

— Отпустите меня! — Мария уперлась обеими руками о косяк двери. — Я сейчас закричу!

— Кричать глупо. Вы такая юная, свежая. Вы зажгли во мне сильное желание. Я с ним не в силах справиться… Каких-нибудь десять минут — и все будет позади. Никто не узнает.

Марии было стыдно звать на помощь. Но не оставалось ничего другого, как закричать.

Аллен прибежал на крик первым.

Позже он сам дивился своей мгновенной находчивости. Что-то подсказало: кулаки не лучший способ обезвредить нападавшего. Нужно прибегнуть к другому средству. Приблизившись к незнакомцу, Аллен вытряхнул ему за ворот пепел из трубки, которую до этого держал в зубах.

Такое нетрадиционное оружие тотчас возымело действие. Нападавший взвыл от боли. Ему уже было не до Марии. Он попытался выдернуть сорочку из брюк, чтобы освободиться от того, что так жгло спину и поясницу. И потеряв равновесие, упал на колени. Аллен не замедлил этим воспользоваться. Он стал выколачивать трубку о голову незнакомца, будто перед ним находилась не голова, а подлокотник кресла или столешница, приговаривая при этом:

— Знаю, тебе больно. Но я хочу на всю жизнь вбить в твой череп несколько правил. Не обижай слабых… Уважай женщину, сколько бы лет ей ни было… Сдерживай инстинкты… Не буди в себе зверя… Не садись больше в вагон, где едут приличные люди!

В словах своих он был куда жестче, чем в действиях. Хотя чубук трубки и оставлял заметные следы на голом черепе (по числу наставлений), но с каждым взмахом гнев Аллена остывал, как и пепел на спине человека, так неожиданно нарушившего мирную жизнь поезда.

Что двигало Алленом? Казалось, праведный гнев и ревность должны затмить разум. Но Аллен был Алленом. Помните о романтичном и одновременно рациональном в его характере?

Он вспомнил, как впервые увидел Марию, как она ослепила его красотой. Можно, можно потерять разум, встретив такую девушку! Что же тогда сказать об этом грубом и невежественном, но, как видно, очень чувственном человеке? Он действовал сообразно своим инстинктам. Но теперь достаточно наказан.

Начали собираться пассажиры, привлеченные шумом. Аллен отослал Марию в купе. Ему не хотелось портить путешествие, хотелось все завершить миром.

Но проводник уже вызвал полицию, и теперь предстояло разбирательство.

Представитель власти не заставил себя долго ждать. Он оказался настоящим гигантом. Такого роста и объема, что вагонные рессоры наверняка просели до предела.

Райли одно время вел в газете отдел происшествий и надеялся, что сейчас ему это поможет.

— Кто вы? — обратился к нему полицейский.

— Знакомый той самой девушки, которой этот мерзавец нанес оскорбление, — услужливо опередив Аллена, ответил проводник.

— А где она сама?

— В своем купе, — сказал Райли. — Душевное состояние не позволяет ей находиться здесь. Но она не собирается подавать жалобу.

Полицейский почесал затылок:

— Однако я обязан задержать этого господина. Право же я поставлен в трудное положение. Вы и в самом деле не станете жаловаться?

— И не подумаем. Кроме того, в ближайшие дни мы покидаем Америку. Нам предстоит путешествие в Европу. Но у нас есть непременное условие. Этот человек должен быть выдворен из вагона.

— На этом настаивают и другие пассажиры, — добавил проводник.

— О'кей! Будем считать это нашим джентльменским соглашением. Должен сказать, что дорожные происшествия всегда трудно разбираются. Как далеко до ближайшей остановки?

Проводник взглянул на расписание:

— Через четверть часа небольшая станция.

— Вот и хорошо. У вас несколько минут, чтобы собрать свои вещи, — сказал виновнику происшествия полицейский.

— Но в Вашингтоне меня ждут неотложные дела… — взмолился тот. — Где я проведу ночь? Следующий поезд только завтра.

— Думаю, под открытым небом, — ответил полицейский. — Ночи сейчас теплые. У вас будет достаточно времени, чтобы обдумать свое поведение.

— Эта девушка меня неверно поняла… Но я готов стать на колени и просить прощения…

— Вас и без того простили. Вижу, вы не понимаете, чего избежали. Напиши мисс заявление — и вы на несколько лет угодили бы за решетку.

— Помилуйте, за что?

— За попытку изнасилования.

Райли Аллен достал из кармана табак и стал набивать трубку. А затем и разжег ее. Задержанный, не отрываясь, как завороженный смотрел на все эти действия. Но стоило Райли сделать шаг вперед, как он отпрянул и спрятался за необъятную спину полисмена.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47