Ковчег детей, или Невероятная одиссея

В Харбине Бремхолл снял гостиничный номер. В центре города. В гостинице остался сержант с чемоданами. Сам же Бремхолл вместе с переводчиком отправился знакомиться с Харбином. Ему не терпелось как можно скорее приступить к обмену. И он прихватил с собой пятьдесят тысяч керенских рублей.

В те годы Харбин был скорее русским городом, чем китайским. Русское лицо и русскую вывеску можно было встретить на каждом шагу. Здесь не было моря. Был другим рельеф местности. Но улицы и краснокирпичные фасады домов напоминали Владивосток. В свою очередь, и во Владивостоке на каждом шагу слышалась китайская речь, а у входа в харчевни мелькали иероглифы. Так что ориентироваться было нетрудно.

Бремхолл навел справки еще до отъезда и узнал, что в Харбине много обменных лавок. И все же действительность превзошла ожидания. Менялы не давали прохода. Но Бремхолл решил не торопиться. Азарт может повредить делу, ради которого он сюда приехал.

Переводчик едва поспевал за его длинными ногами. Они обходили квартал за кварталом. Бремхолл задавал короткие, но точные вопросы, приценивался. Он был финансистом и знал, что не только на бирже, но и при совершении мелкой сделки, когда ты лицом к лицу с соперником, действуют одинаковые правила. За невинной фразой и улыбкой скрывается жесткий поединок.

Вот к какой тактике он прибегнет. Не следует предлагать к обмену крупную сумму. Не более десяти тысяч рублей за один раз. Иначе вызовешь подозрение, и курс керенки упадет до самого низкого уровня. Для менял он не должен выглядеть деловым человеком, а просто американцем. В Китае он проездом и хочет избавиться от русских денег. Дома, в Америке, они ему ни к чему. Образу простодушного американца, у которого в чемоданах не деньги, а гардероб на все случаи жизни, способствовала внешность Бремхолла — его рост и открытое лицо.

И все же менялы, в этом особенность их профессии, были подозрительны и придирчивы. Они долго ощупывали каждую банкноту. И если ассигнация была старой, засаленной или, не дай бог, ветхой, сразу снижали ее цену и даже отказывались принимать.

Он переходил от лавки к лавке, редко появляясь в одном и том же месте дважды. Содержимое чемоданов медленно, но неуклонно уменьшалось, а валюта прибавлялась.

Наконец все позади. На всю операцию ушло больше времени, чем они рассчитывали с Алленом, почти две недели. Теперь Бремхолл мог подвести итоги. После обмена у них четверть миллиона долларов. Блестящий результат, который поможет решить финансовые проблемы колонии.

Но они находятся от Владивостока в нескольких сотнях километров. И следующий шаг не менее трудный — как доставить деньги в сохранности, не подвергая опасности и свои жизни.

Бремхолл был человеком решительным. Опустевшие чемоданы он выставил из гостиничного номера и попросил отправить на задний двор, чтоб не мозолили глаза. А вместо них приобрел небольшой сейф, обшив его мешковиной. Он также решил арендовать отдельный вагон, который прицепили к хвосту поезда.

Дорога в Россию прошла спокойно, хотя и заняла четыре дня. Манчжурия населена куда меньше, чем Южный Китай. И все же небольшие станции и примыкавшие к ним села попадались довольно часто. Крестьяне стучались в вагонные двери и заглядывали в окна, предлагая свой товар. Но Бремхолл был предусмотрителен и в этом. В Харбине они запаслись провизией и напитками и теперь не нуждались ни в чем.

На китайско-русской границе поезд остановился. Сначала задержка не вызвала тревоги. Но когда пошел второй час ожидания, Бремхолл послал переводчика узнать, в чем причина.

Теперь пришлось ждать венгра. Уйти на его поиски — значило оставить сержанта одного с четвертью миллиона долларов. Бремхолл долго колебался, но все же решился выпрыгнуть из вагона. И тут увидел своего переводчика. Тот шел в сопровождении трех японцев. Один держал его за локоть, второй наставил дуло карабина в спину, а офицер, возглавлявший караул, следовал сзади.

— Это ваш человек? — спросил он Бремхолла.

— Да, а в чем дело?

— Вопросы буду задавать я. Почему у вас отдельный вагон? И с какой целью вы едете в Россию? — Его английский был далек от совершенства.

— Я не обязан вам отвечать.

— У нас есть подозрение, что вы везете оружие и контрабанду.

— Дверь открыта. Можете заглянуть. Видите, вагон пустой.

— И все же я обязан его осмотреть.

— Милости прошу, если это вам интересно.

Офицер с одним из солдат забрался в вагон. Сейф, обтянутый парусиновым чехлом, был единственным предметом, который мог привлечь внимание. Японец подошел к нему и попытался сдвинуть с места. Сейф был, хотя и небольшим, но достаточно тяжелым. Офицер постучал по нему пальцем и услышал металлический звук.

— Что это?

— Это сейф.

— Не соизволите его открыть?

— Не соизволю.

— В таком случае нам придется его конфисковать.

— На это у вас нет права. Между американскими и японскими оккупационными войсками есть соглашение, которое вы пытаетесь нарушить. К тому же, если вы решитесь вынести сейф, мы окажем сопротивление. Сами понимаете, к каким осложнениям между нашими странами приведет эта стычка. Подумайте о своей карьере, лейтенант.

Японец стоял в нерешительности, не зная, как поступить. Тогда Бремхолл решил прибегнуть к последнему аргументу.

— Вам стоило бы послушать меня еще и потому, что перед вами офицер, старший по званию.

— Вы офицер?

— Да, я майор Американского Красного Креста.

— Почему же вы сразу не сказали, что работаете в Красном Кресте? Относительно этой организации у нас особые инструкции.

Несколько десятилетий спустя, когда Барл Бремхолл был членом правления «Френклин-Банка», одного из крупнейших на северо-западе Америки, он давал интервью газете «Сиэтл-Таймс».

На вопрос журналиста, какая из финансовых операций в его жизни самая удачная, он ответил:

— О, это случилось давно, когда я был совсем молодым человеком. Обстоятельства забросили меня в Китай. Я и мои спутники подвергали свои жизни опасности. Зато полученные нами дивиденды оправдали надежды.

Правительство Вашингтона дало указание генералу Гревсу, а Гревс — своим солдатам и полиции — оставить Владивосток. Эвакуацию назначили на 1 апреля, куда раньше, чем предполагал Райли Аллен.

В этот день его разбудил мерный топот ног. Так накатывается на берег тяжелая волна. Тысячи людей, одетых в военную форму, двигались в сторону порта, колонна за колонной, прямо к сходням ожидавших судов.

Райли наспех оделся и вскоре слился с толпой, наблюдавшей, несмотря на ранний час, за происходящим. Еще накануне он простился с теми, кого близко знал, и теперь искал знакомые лица. Но, увы, одинаковая одежда и однообразное движение уравняли всех, лишив индивидуальных черт.

Наблюдая за нескончаемым шествием, Райли вспомнил другой день, уже далекий.

…Они с мамой жили на окраине города. Невдалеке находился военный лагерь. Детей не покидало любопытство. Им хотелось знать, что творится за высокой оградой. Лагерь, в их представлении, мало чем отличался от загона, с той разницей, что вместо лошадей там держат курсантов. И так же редко выпускают на свободу.

Было лето, и был праздник. Уж не припомнить какой. У лагерных ворот собралось много людей. Ворота распахнулись неожиданно. Так в театре открывают занавес. Сначала показались музыканты. Медные трубы, которые они держали в руках, были того же цвета, что и заходящее солнце. Трубы смотрели прямо в лицо Райли, так что он на время ослеп и не сразу заметил колонну солдат, идущую вслед за музыкантами.

Грянул марш. Вскоре колонна влилась в русло ближайшей улицы, обрастая людьми, вовлекая в свой поток все новых прохожих.

Мальчишки слетелись, как воробьи. И, как воробьи, бежали вприпрыжку. На долгие годы он сохранил в памяти эту ликующую толпу, частью которой был и сам…

Прошло четверть века. И вновь он в толпе, рядом с колонной. Вполне возможно, подумал Райли, среди этих солдат есть сыновья тех курсантов.

Другое время, другой город, другие солдаты, другие мальчишки… И другая толпа, угрюмая и молчаливая. Так провожают оккупантов. Без цветов и маршей. Тогда сияли трубы. Сегодня все небо — как одна сплошная туча, серая и непроницаемая. К тому же накрапывает дождь.

И все же соотечественники Райли Аллена не бегут, а достойно уходят. Это заслуга генерала Гревса, которого он уважает за ум и талант. Райли тоже недавно присвоили офицерское звание. Он стал полковником Красного Креста. Но не готов повторить Гревса. Армейскому корпусу куда легче сняться и переместиться как угодно далеко. Солдат на то и солдат, чтобы рисковать и подвергать свою жизнь опасности. Другое дело — дети. Райли не покидает чувство, что возглавляемую им колонию бросают на произвол судьбы, оставляют без всякой защиты и поддержки.

Он и его помощники все еще надеются вернуть детей в Петроград по железной дороге. Каждый вагон сегодня на вес золота. И все же им удалось подготовить два состава, готовых тронуться в путь хоть завтра. Но Транссибирская магистраль по-прежнему блокирована на всем протяжении и находится в руках разных сил, враждующих друг с другом.

…Дождь усилился. Райли поднял воротник плаща. Последняя колонна и последний солдат скрылись за поворотом улицы.

Гревс покинул Владивосток 1 апреля. А три дня спустя Райли Аллен проснулся от выстрелов.

— Все важное в этом городе происходит непременно утром, — проворчал он. Ему ужасно не хотелось вылезать из-под теплого одеяла.

Так было и в детстве, когда Райли только-только пошел в школу. Мамин голос, всегда ласковый и нежный, в этот ранний час становился неумолимым. Он отмахивался от ее прикосновений, поворачивался спиной, не открывал глаза… Все напрасно. Мама, которая вечером заботливо поправляла одеяло, теперь безжалостно его сдергивала.

Но самое худшее — недосмотренный сон. Приходилось его додумывать по дороге в школу. Не потому ли развилась его фантазия и он стал сочинителем и поэтом, а после окончания университета — и журналистом.

Сейчас рядом не было мамы. Но были выстрелы. А они способны поднять с постели кого угодно. Райли распахнул окно, и в это же мгновение небо словно раскололось надвое. Так грохнуло, что во всей гостинице задрожали стекла, а некоторые, не выдержав ударной волны, со звоном посыпались. Вслед за первым раздался новый залп. И еще, и еще!.. Стреляли со стороны моря.

Это японцы, сразу решил Райли, больше некому. Надо позвонить на Вторую Речку…

Единственный телефон на втором этаже. Там уже находился Бремхолл.

— Куда звоните, Барл?

— Хочу предупредить Коллиса. Пусть не вздумает посылать детей в гимназию.

— Сомневаюсь, что пригородные поезда пойдут сегодня по расписанию.

— Да, верно, — согласился Бремхолл. — Интересно знать, откуда стреляют?

— Думаю, с тех судов, что стоят на внешнем рейде.

Райли помолчал, а потом спросил:

— Скажите, Барл, приходилось ли вам читать книги о пиратах?

— Я вырос на берегу океана. Этим все сказано, — ответил он с некоторой обидой.

— Ну, хорошо. Тогда скажите, что предпримут пираты после того, как обстреляют город?

— Разумеется, высадятся на берег.

— Теперь понимаете? Японцы стреляют не зря. Они тоже готовят десант. Барл, вы должны немедленно вернуться на остров. Я последую за вами. Но чуть позже. Сначала выясню, что происходит.

Только после обеда Аллену удалось дозвониться до главы японской дипломатической миссии графа Мацудайры. Встреча была назначена на вечер.

Его предупредили чтобы он был осторожным. Улицы простреливаются. На чердаке аптеки Боргеса, что на углу Светлановской и Алеутской, установлены два пулемета. И еще один — на Фонтанной улице.

Мацудайра встретил Аллена, рассыпаясь в любезностях:

— Мистер Аллен, мне часто приходится держать в руках американские газеты. В том числе, и «Гонолулу Стар-Бюллетень». Ваши статьи читаю с особым интересом. В них точный анализ, что мы, дипломаты, так ценим. Удивительно, как вам удается совместить дела Красного Креста с работой журналиста!

— Но сегодня, господин Мацудайра, я пришел к вам не для интервью. Меня волнуют последние события. Я отвечаю за безопасность многих людей.

— Знаю, знаю… Нас станут обвинять в агрессии и вероломстве. Но разве не Вашингтон отозвал свой экспедиционный корпус, оставив нас лицом к лицу с Красной гвардией, партизанами и милицией? А ведь коммунизм и его русская разновидность, большевизм, — наша общая опасность.

— Не будет ли лучше, если русские сами сделают свой выбор? Без вашего и нашего вмешательства.

— Вам легче рассуждать. Америку и Россию разделяют тысячи тихоокеанских миль. А мы рядом. И вынуждены принять самые решительные меры. Императорское правительство весьма обеспокоено. Красная бацилла может попасть и к нам, в Японию.

— Вы преувеличиваете.

— Нисколько. Пять недель тому назад японское командование разоружило целую роту. Солдаты не исполняли приказы, срезали погоны и надели красные банты.

— И что же?

— Солдатам связали руки. И группами по десять человек посадили на судно, идущее в Корею. Они заражены. Отправлять их домой опасно.

Аллен решил сменить тему разговора:

— Утром по Владивостоку били орудия.

— Эсминцы стреляли не целясь, — сказал Мацудайра. — Скорее для устрашения. А если и есть попадания, то они случайны.

— Захвачены правительственные учреждения…

— Они заняты на короткое время. Мы их освободим уже завтра.

— В городе начались грабежи и мародерство.

— В эти минуты наши патрули наводят порядок.

— Что вы скажете об острове Русском?

— Понимаю, вы беспокоитесь о детях. Там высадился небольшой десант. Под его защитой вашей колонии не о чем беспокоиться.

«В этом человеке удивительным образом сочетаются хитрость дипломата и восточное лукавство», — думал Райли Аллен, покидая особняк японской дипломатической миссии.

Из воспоминаний Петра Александрова:

— На рассвете 4 апреля 1920 года нас разбудила орудийная канонада. Стреляли со стороны Японского моря. То залпами, то одиночными выстрелами. Воспитатели пытались нас остановить. Куда там! Одеваясь на ходу, мы побежали к старому форту. Оттуда все было хорошо видно. В километре от того места, где мы стояли, поперек судоходного канала выстроилась японская эскадра. Несколько линейных кораблей, развернувшись бортами, палили по Владивостоку. Снаряды падали за мысом Чуркина. Оттуда слышались разрывы.

Зрелище, нужно сказать, грандиозное. Мы так загляделись, что забыли обо всем, и даже не задумывались, что снаряды несут смерть. Стрельба длилась около часа. Затем от судов отошли шлюпки с солдатами. Помню, они были в белой форме.

На берегу тем временем слышалась дробь пулеметных очередей и крики японцев:

— Банзай! Банзай!..

Десант высадился на берег, но стрельба слышалась еще долго и затихла только к середине дня. Военные суда продолжали стоять на рейде, а вечером развернулись и скрылись за горизонтом. Их место заняли транспортные суда.

На Тигровой сопке был спущен красный флаг и поднят японский. Это означало, что во Владивостоке сменилась власть. В тот же день японцы появились и возле наших казарм.

После встречи с японским дипломатом Райли Аллен решил отправиться не в гостиницу, а на остров. Он испытывал беспокойство, и ему хотелось быть ближе к детям.

Наступили сумерки, но катер все еще стоял у причала, ожидая последних пассажиров. Райли спустился в салон и уже через минуту-другую почувствовал, что засыпает. Нет, уж лучше зябкий апрельский ветер, чем убаюкивающий звук двигателя за спиной.

Матрос проводил его на верхнюю палубу и показал па полукруглую скамью на корме.

— Принести вам дождевик?

— Что, погода портится?

— Не думаю. Небо, видите, чистое. Но ветер меняется. Когда выйдем на середину бухты, может накрыть волной.

Укрывшись, Райли стал думать об ушедшем дне. Японцы настрелялись вволю. Сейчас тихо. Надолго ли? Что будет завтра? Они привезли детей во Владивосток, надеясь, что здесь, как в тихой бухте, смогут переждать бурю. Но утренние выстрелы разрушили надежды. Остров Русский перестал быть островком безопасности.

…Аллена не ждали. Колония ужинала. Призывно светились окна столовой. Оттуда доносились гул голосов и вкусные запахи.

По дороге сюда он решил, что сразу же соберет совет, и приготовил слова, которые скажет воспитателям. Но, сойдя не берег, почувствовал непомерную тяжесть в ногах и неодолимое желание спать.

Первая, кого он встретил, была Ханна Кемпбелл. Взглянув на Райли, она тотчас поняла, в чем он нуждается более всего, и проводила в уединенную комнату для гостей.

— Я распоряжусь, чтобы вам принесли ужин.

— Только сэндвич и чай. Остальное наверстаю утром.

— Вы очень похудели, мистер Аллен. Там, в гостинице, о вас некому позаботиться.

— Не преувеличивайте, миссис Кемпбелл. Мужчина должен быть поджарым, как волк. Без всяких округлостей.

— Вот ваш десерт. — Она протянула яблоко. — Спокойное ночи, мистер Волк.

Она закрыла за собой дверь, но снова вернулась, чтобы сказать:

— Вы самый добрый волк на свете.

Оставшееся лежать на столе яблоко неожиданно напомнило маму. Она тоже угощала, тоже что-нибудь дарила перед тем, как ему уснуть. Но лишь много лет спустя Райли понял, что лучшими подарками были ее песни и сказки. Мама брала его руку в свою, теплую и нежную. Сказка незаметно переходила в сон. Их было много, этих красочных грез. Вымышленный мир путался и смешивался с явью.

Конечно, Райли не мог себя помнить грудным младенцем. Но был уверен, что и тогда мамин голос завораживал его. В доме, где он рос, висела люлька. Висела в углу, рядом со старинным веретеном. В люльке выросло четыре поколения Алленов. Эта семейная реликвия прошла не только сквозь целое столетие, но и вместе с фургоном, запряженным буйволами, преодолела целый континент, начав свой путь в Новой Англии и завершив на тихоокеанском берегу, где теперь находится штат Орегон. В пути любили, рожали детей, пели им колыбельные песни.

Люльку сделал прадед и, подобно скрипичным мастерам, оставил на ней свое имя. Мамины пальцы прикасались к колыбельке, перебирали резные перильца, и самая лучшая скрипка не могла бы сравниться с ее голосом.

…Райли не заметил, как уснул. Так спят очень уставшие люди, разметав руки и зарывшись головой в подушку. Окно было открыто. Прохладный воздух шевелил занавески. Весь остров погрузился в тишину. Ни кашля, ни смеха, ни оклика… Только слитный шум моря и леса.

А ночью ему приснился сон, самый странный из всех, что он видел.

— Это было нечто большее чем сон, — рассказывал он потом своим друзьям. — Я услышал голос. Кто-то звал меня по имени. Я выглянул в окно и был потрясен. Ночное небо напоминало рождественскую елку. Оно вспыхивало в самых неожиданных местах, низвергало водопады света, мигало и пульсировало… Разве что не взрывалось… Наверно, так выглядит северное сияние.

Я был до того заворожен красочным зрелищем, что не сразу заметил человека, стоявшего в нескольких шагах от казармы. Лесной бродяга или сторож, нанятый Бремхоллом, подумал я.

Незнакомец сделал мне знак рукой.

— Прости, что разбудил, — сказал он.

Голос его был глухим, но звучал ясно, тем более что небесная иллюминация не сопровождалась ни единым звуком. Я высунулся из окна, насколько это было возможно:

— Что это значит?

— Лучше выйди. Отсюда виднее, — посоветовал незнакомец.

Любопытство оказалось сильнее желания спать. Кто он, этот человек, так бесцеремонно разбудивший меня?

У порога меня встретил высокий старик. Теперь, когда он стоял совсем рядом, заслонив собой полнеба, я мог разглядеть его куда лучше. Его голова напоминала голову льва. В светлых глазах отражались небесные сполохи. Портрет дополняла борода. Она была такой длинной, что, казалось, растет снизу, от земли. А затем уже переходит в целую копну волос.

— Ведь это вы меня звали? — спросил я не вполне уверенно.

— Да, сын мой. Я тебя звал.

— Но почему вам известно мое имя?

— Я все знаю.

— Все знает один Бог.

— Это правда. Но я хожу под Богом. И один среди грешников остался верен своему Создателю. Потому и обрел благодать пред очами Господа.

— Кто же вы?

— Я — Ной…

— Журналистика — моя профессия, — продолжал Аллен свой рассказ. — Информация — моя стихия. И я просто обязан, как это делает Фемида, взвесить на весах истины каждый факт и любое сообщение. Но лучше это делать без повязки на глазах.

Я не сомневался, что уличу величественного старца во лжи и мистификации. Скоро мне станет ясно, ловкий ли это актер или человек, страдающий манией величия. Я взял ночного незнакомца в оборот. Вопрос за вопросом, как следователь, ведущий дознание, как кадровик, заполняющий анкету.

Итак:

Фамилия: Ной.

Место жительства: Не установлено.

Семейное положение: Женат. Родил трех сыновей — Сима, Хама и Иафета.

Профессия: Скотовод и винодел, судостроитель и мореплаватель.

Был ли заграницей? Да, был. На борту трехпалубного ковчега совершил кругосветное путешествие.

Есть ли награды? Есть. За выполнение особо важного задания. Во время экологического бедствия — ливня и последовавшего за ним потопа — вел спасательные работы. За что получил Божье благословение. Присвоено звание — Праведник.

Дополнительные сведения: До потопа жил шестьсот лет. Всего прожил девятьсот пятьдесят лет.

Буйство холодного огня над нашими головами продолжалось. Старик спокойно поглаживал бороду, которая, как мне показалось, пахнет сеном.

Мои вопросы его не смущали. Он не видел в них подвоха. Тысячи людей помнят Библию чуть ли не дословно. Еще больше у нее толкователей. Но если это настоящий Ной, то ему должно быть известно не только содержание Священного Писания. Одно дело — читать, и совсем другое — быть свидетелем и участником.

Я уже думал об интервью, самом необычном и сенсационном. Оно позволит понять, кто передо мной — библейский праведник или другой человек, заурядный фантазер и выдумщик.

Ною посвящено в Библии больше трех страниц. Очень много, но и крайне мало. Как прожил он 600 лет, которые предшествовали потопу? Какими были детство и юность? Мы ничего не знаем о его жене, даже имени. Интересно бы узнать подробности его плавания на ковчеге. Судовой быт, уход за живностью, повседневные занятия и заботы… Все живое, что ходило, ползало и летало, истребилось с Земли. Остался только Ной и его ковчег с пассажирами. А что было после потопа? Ведь больше трети его жизни прошло уже после того, как он открыл кровлю ковчега. Обо всем этом в Библии так мало сказано. Поведать об этом может только человек, переживший и испытавший.

Вот о чем я хотел спросить.

— Пойдем к берегу, — неожиданно сказал старик. — Ты любишь море?

— Да, — ответил я. — Море лучше всего на свете.

Мы сели на обкатанный волнами ствол дерева. Мы были одни во всей вселенной. Небесные огни лишь усиливали это чувство. Бог продолжает отделять свет от тьмы. Сотворение мира продолжается. А люди не догадываются, хотя и видят, как из земли вырывается пламя, рождаются новые вершины и острова…

Бревно, на котором мы сидели, вросло в берег. Сколько лет оно болталось в море и где лес, в котором оно росло и состарилось? Неужто его прибило к острову для того лишь, чтобы оно послужило местом, где будет рассказана и выслушана удивительная история?

Старик начал говорить, а я только внимал, начисто забыв, о чем собирался его спросить.

Закончил он свой рассказ еще до восхода солнца, уложившись в каких-нибудь два часа. И это было столь же невероятно, как и многое другое, случившееся в ту ночь. Уже много позднее я понял, что этот сравнительно короткий рассказ вместил в себя события многих веков. И для их изложения требуются дни, а никак не часы.

Но самое невероятное — все услышанное потом исчезло, пропало, выветрилось из памяти. Я знал, о чем рассказ, но не помнил подробностей.

Ночная волна тихо ласкала берег. У нее не хватало ни сил, ни желания добраться до бревна, на котором мы сидели. И только ветерок слегка шевелил бороду моего соседа.

— Возраст дает о себе знать, — сказал Ной. — Мы уже долго сидим. У меня затекли ноги. Не пройтись ли нам?

Прежде чем встать, он похлопал по бревну:

— Море всегда выбрасывает то, что ему не нужно.

— А то, в чем нуждается, забирает себе, — решил я продолжить его мысль.

— Море ни в чем не нуждается. Это мы в нем нуждаемся, — возразил он. — Вскоре оно понадобится и тебе.

— Мне? Зачем? Оно всегда рядом. И никуда не денется.

Ной скрестил руки и опустил голову на грудь.

— Все в этом мире повторяется… Приходит на круги своя, — сказал он. — Вначале люди чтили и боялись Бога. Служили Ему. Но постепенно сделались нечестивыми, начали действовать против Его воли. Земля наполнилась злодеяниями и насилием. Люди истребляли и грабили друг друга. Непрестанно воевали. И никто не обращал внимания на предостерегающий голос Творца. И тогда Господь прогневался и решил навести на землю поток водный, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни. Так хотел положить Он конец греховному существованию.

Я решился прервать старика, чтобы спросить:

— Предупредили вы людей о грозящей опасности?

— О да, я говорил людям, что Бог истребит весь мир потопом, и советовал отступить от злых дел своих. И обратиться к Творцу, пока не поздно. Но никто не слушал.

— И ни один человек не внял вашему предупреждению?

— Ни один. Поверь, я потратил много времени и сил, чтобы их убедить. Все напрасно. Но Бог не хотел, чтобы все его творение превратилось в прах, чтобы все животные, птицы и насекомые исчезли с лица земли.

— И обратился к вам?

— Да.

— Но трудно поверить, что среди множества людей вы единственный остались праведным и непорочным. Неужели все человечество настолько погрязло в грехе? Стало до такой степени нечестивым и растленным?

— Да. Это так. Всякая плоть извратила путь свой. Все мысли и помышления во всякое время были обращены во зло. Вот почему раскаялся Господь, что создал человека на земле. И восскорбел в сердце своем.

— А жена ваша, и дети ваши, и жены сыновей ваших? Они тоже были праведниками?

— Да. И я, и жена моя были примером для моих сыновей. Господь это видел. В Библии обо мне так и сказано: «Ной был человек праведный и непорочный в роде своем». Вот почему Бог решил спасти все мое семейство.

— Ной, — снова спросил я, — всякий раз, читая Библию, я представлял себе, как гибнет, как тонет все живое. Наверное, люди, в том числе и дети, взбирались на верхушки деревьев и вершины гор… И перед лицом смерти молили Бога о пощаде. Где в эти минуты было Его милосердие?

— Трудный вопрос. Создателю нашему виднее. Он был терпелив и не раз предупреждал грешников о предстоящей каре. Но они продолжали предаваться своим греховным страстям. Они были глухи к предостережениям…

— Но дети!

— Они ничего не видели вокруг себя, кроме греха. И им суждено было вырасти тоже грешниками. Если вы хотите, чтобы в сосуде вода была чистой, то должны из него выплеснуть все, бывшее в нем прежде.

— Очень жестоко… И мне трудно с этим смириться. Но вот еще вопрос. С вас и детей ваших пошли новые поколения. Земля вновь заселилась людьми. И вновь вода в сосуде замутилась. Земля сегодня переполнена греховностью и преступлениями еще больше, чем до потопа. Выходит, зло вечно и неистребимо?

— Сатана неутомим в своих черных замыслах и делах. Но Бог милостив. Когда я вышел из ковчега, то построил алтарь, дабы принести своему Господу жертву в благодарность за спасение. И Бог дал мне и сыновьям моим утешительное обетование. Он сказал, чтобы мы не боялись дождя. За дождем больше никогда не последует потоп. Зато можно будет увидеть семицветную радугу. Бог ее повесил на лучезарный свод в знак вечного мира с людьми и всеми земными тварями.

Услышав последние слова, я взглянул на сияющее небо. Ной перехватил мой взгляд.

— Да, — сказал он, — это знамение свыше. Богу угодна наша встреча.

— Выходит, вы пришли ко мне с просьбой, наказом, Божьим благословением?

— И с первым, и со вторым, и с третьим… Слышал ли ты, сын мой, такое изречение: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».

— Не только слышал, но и знаю: изречение это из Книги Притчей.

Старик положил мне руки на плечи:

— Хорошо, что знаешь Писание. Сердце твое любо нашему Господу. Ему ведомо: ты покинул свой теплый остров, где счастливо жил. И сменил на эту холодную страну, где война и бедность. Ты взял на себя заботу о детях. Бог дал всему жизнь и дыхание. И он хочет, чтобы они вернулись в родной дом. Теперь вам предстоит нелегкий путь на ковчеге через два океана и еще через океан зла, затопивший землю. Но Господь будет с вами… Он даст тебе силы… Он наш Спаситель.

Глаза Ноя, его дыхание были рядом с моим лицом. И я не удержатся, чтобы не спросить:

— Ты прожил девятьсот пятьдесят лет. Но давно умер. Так кто же передо мной?

— Я умер. Но душа моя вечна…

Нас было только трое — Ной, я и море. Он растворился в предутренних сумерках. Исчез так же внезапно, как появился. Будто волна смыла мое видение.

Трижды пыталась Ханна Кемпбелл разбудить Райли Аллена. Всё напрасно. Он не отзывался на стук. Не отзывался на ее голос. Открыть дверь Ханна не решалась и позвала доктора Эверсола, который шел мимо.

— Все хорошо, — успокоил он. — Райли спит сном праведника.

Первое, что увидел Райли, когда проснулся, было яблоко, подаренное ему накануне вечером. Оно продолжало лежать на столе, у изголовья. Румяное, как солнце. Он повертел яблоко в руке. Но пожалел. Не стал есть.

За окном лаяла собака. С ней играл мальчик. Райли узнал Федю Кузовкова, беспризорника, которого колония приютила недавно, уже здесь, во Владивостоке. Федя швырял палку, а собака бросалась следом, возвращая ее хозяину, и выражала свою радость заливистым лаем. Этот-то лай и разбудил Аллена.