Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Посадку на судно американцы организовали блестяще. Думаю, благодаря Барлу Бремхоллу. Не зря он был банковским служащим. И во всем любил точность и учет. С высоты своего роста Бремхолл замечал каждую мелочь. О его наблюдательности и памяти ходили легенды и анекдоты. Наверно, в ту пору, когда еще не были изобретены компьютеры, он вполне их заменял.

Что же он придумал? Каждому колонисту был присвоен номер и вручен жетон. Жетон имел шнурок и напоминал те, что выдаются в гардеробе.

Каждый, поднимаясь по трапу, показывал висящую на шее бляху с личным номером. И его отмечали в списке. Той же цифрой отмечалось спальное место и личный багаж. Она сопровождала каждого вплоть до Петрограда. Эти номера мы помнили всю жизнь, как помнят день своего рождения. Мой номер был — 136.

Старшие колонисты шли на пароход не торопясь и даже степенно. Чего не скажешь о младших. Их восторг искал выхода. Им не терпелось как можно скорее ознакомиться с «плавучим домом». Как ртуть, растекались они по всем закоулкам судна. Настоящая стихия, которая, впрочем, скоро угомонилась.

Мы с Дейбнером решили осмотреть пароход. И нашли, что он хорошо приспособлен для долгого путешествия. Трудно поверить, что за такое короткое время невзрачное судно удалось переделать в транспорт для перевозки тысячи пассажиров. Каждый из четырех трюмов рассчитан на двести человек. Некоторые воспитатели будут жить с нами. Другие, а вместе с ними американцы и военнопленные, поселятся в палубных надстройках.

В трюм вела пологая деревянная лестница с перилами. По всем стенам, подобно ласточкиным гнездам, размещались койки. Размещались в три ряда, или, если угодно, в три этажа. Койки очень напоминали люльки. Вместо няньки их будет раскачивать море. Чтобы в шторм никто не выпал, «люльку» снабдили высоким бортиком.

Ниже коек, на дне трюма, стояли столы. Сюда с верхней палубы будут подавать завтраки, обеды и ужины. А когда столы освободят от еды и посуды, они станут местом для занятий, чтения и игр. Но можно убрать и сами столы. Вот вам и площадка для спорта и танцев. А где места для зрителей? Они, как ни в чем ни бывало, будут возлежать на своих койках, наблюдая сверху за состязаниями в волейбол или танцующими парами, выражая свои чувства восторженными криками.

Мы переходили с места на место. Сотни людей, больших и маленьких, занимались устройством своего быта. Они пребывали в состоянии радостного смятения и легкой растерянности. Воспитатели были бессильны заставить своих воспитанников лечь спать. Кажется, это называется коллективным непослушанием. Но что не могли сделать наставники, сделала зыбь. Она раскачивала судно. Вверх-вниз, вверх-вниз… И сон все-таки сморил малышей. Будто волшебник взмахнул своей палочкой, и они застыли в самых различных местах и позах.

Я и Дейбнер были в числе тех, кто так и не уснул в эту ночь. Мы стали помогать воспитателям. Брали детей на руки и, прижав к себе, спускались по лестнице в трюм, чтобы там уложить их в койку-люльку.

Теперь, когда на палубе не осталось ни одного мальчика и девочки, наступила тишина. Уснул и Владивосток. Береговые огни перемигивались с огнями судов, стоящих на рейде. Матросы приняли с баржи последние стропы с бочками и стали приводить грузовые стрелы в походное состояние.

Из судового журнала Р. Аллена.

С полудня 13 июля до полудня 14 июля:

Пройдено — 255 миль.

Расход воды — 70 тонн.

Расход угля — 75 тонн.

Сообщений о морской болезни нет.

Ничего удивительного, что никого не укачало. Море гладкое, никакого ветра. Легкий туман, сквозь который пробивается солнце. А это предвестие хорошей погоды и на завтра.

Никто не страдал от морской болезни, зато всех качало от усталости. Накануне был трудный день. И Райли распорядился — спать, спать, спать!.. Пусть дети отдыхают как угодно долго. И взрослые — тоже.

Но сам он был ранней птицей. Как и капитан Каяхара. И они столкнулись во время обхода судна.

— Что вы скажете, если я вас приглашу на чашку кофе? — спросил капитан.

— Мне кажется, я уже чувствую его аромат.

Вчера они встретились во время подъема американского флага. Но не обмолвились ни словом. Звездно-полосатый флаг был поднят на самую высокую точку судна — грот-мачту. Было много гостей — чешский генерал и другие офицеры. Были представители местного правительства и священник. Были женщины, представлявшие благотворительные организации. Произносились речи, пожимались руки, детей гладили по головке. Число посетителей пришлось ограничить.

Но куда больше людей было на берегу. Они хотели попасть на пароход совсем с другой целью. Некоторые садились в лодки и, приблизившись к судну, в одной руке держали швартов, а в другой — деньги. Но безуспешно. Матросы имели строгий приказ. Мольбы и уговоры тех, кто хотел покинуть Россию, сменялись проклятиями.

Шумный и трудный день. Последний день накануне отхода. Каждый был занят своим делом. И все же Каяхара нашел Аллена, чтобы спросить:

— Во втором трюме лает собака. Как это понять?

Райли вспомнил. Недавно на пароход поднялся с собакой Федя Кузовков. И был, конечно, остановлен воспитателем.

— Животных нельзя брать с собой!

— Позовите мистера Аллена, — потребовал Федя.

— Мистер Аллен, — сказал мальчик, — вы нам рассказывали, что Ной взял на свой ковчег тысячи животных. Даже тараканов. И сделал это по велению Бога.

— Как зовут твою собаку?

— Кузовок.

— Пойми, на судне всем распоряжается капитан.

— Ему понравится Кузовок. Он очень добрый и умный. Я его научил делать разные фокусы.

— Ладно, проходи со своим Кузовком. Но последнее слово не за мной.

— Объясните мальчику, — сказал Каяхара, — что будут проблемы. Санитарная инспекция неумолима. Возможно, собака больная. Ее не пустят на берег. Я вынужден отказать.

— Видели бы вы, как они неразлучны, как привязаны друг к другу…

— И все же есть правила и законы, — повторил капитан.

Аллен решил прибегнуть к последнему аргументу:

— Помните, вы просили познакомить вас с мальчиком, который сказал крылатую фразу?

— Это какую же?

— Деньги — американские, судно — японское, а товар — русский.

Каяхара рассмеялся:

— Автор такого блестящего афоризма заслуживает какой угодно награды. Так и быть… Давайте сообща возьмем покровительство над этим мальчиком и его четвероногим другом.

— Ну что же, капитан. В таком случае и вас ждет награда.

— Интересно, какая?

— Сейчас узнаете.

Аллен пригласил бухгалтера Кларенса Роуленда, совмещавшего и должность кассира.

— Капитан, — сказал Роуленд, — распишитесь в ведомости о получении денег. Мы решили выдать команде зарплату за месяц вперед. Здесь положенные вам лично шесть тысяч сто сорок иен.

— Но это куда больше, чем оговорено нашим соглашением.

— Вы заслужили двойное вознаграждение, господин Каяхара. Мы знаем, сколько стараний вы положили, чтобы подготовить «Йоми Мару» к приему пассажиров, — сказал Роуленд.

— Могу ответить только одно: я сделаю все возможное, чтобы наше совместное путешествие было спокойным и безопасным.

— Капитан, есть ли у вас замечания или просьбы? — спросил Аллен.

— Да, есть. В ведомости я вижу имена и других членов экипажа. Будет лучше, если они получат свои деньги не сегодня, а после выхода в море. Конечно, это не касается первого офицера и других моих помощников.

— Почему вы считаете это необходимым?

— Сомневаюсь, что мои матросы и кочегары сумеют распорядиться своим заработком наилучшим образом. Есть и другая причина. Получив деньги вперед, кто-то не захочет вернуться на пароход. С кем я тогда выйду в море?

— Теперь понимаю, что вас беспокоит. Мне казалось, японские моряки куда благоразумнее наших, американских.

— Моряк — самая интернациональная профессия, — ответил Каяхара. — Есть немало судовых экипажей, где люди разных стран работают рядом. Они учатся друг у друга хорошему и плохому. Американцы пьют саке, а японцы любят виски. Но последствия одинаковы.

Райли Аллен вспомнил свою встречу с другим моряком — Робинсом. Выходит, у всех моряков одинаковые заботы и тревоги.

* * *

14 июля 1920 г. Порт Муроран.

Прошу подготовить для парохода «Йоми Мару»следующие продукты:

Свежей рыбы — 6850 кг.

Говядины — 1270 кг.

Моркови — 5500 кг.

Японской редьки — 1100 кг.

Из радиограммы Б. Бремхолла.

Дети никогда не были так счастливы, как на борту парохода «Йоми Мару», увозящего их домой. А тут привалила новая радость. Они побывают в Японии.

Петя Александров вспомнил красивые коробки из-под китайского и японского чая, которые собирал, как и другие мальчишки Гатчины. Он радовался, когда мама посылала его в бакалейную лавку. Значит, коллекция пополнится. На глянцевых коробках были нарисованы пагоды, рикши, женщины в кимоно и с высокой прической. Коробки еще долго хранили терпкий аромат заморской страны. Он и не мечтал встретить все это наяву. Но, проезжая Манчжурию, они видели китайцев. А завтра-послезавтра увидят настоящих японцев. Почему-то Петя не считал вполне настоящими японцами тех, которые встречались ему на улицах Владивостока, острове Русском и здесь, на пароходе.

…Аллену принесли несколько радиограмм. Одна из них прибыла из Токио. От Рудольфа Тойслера. Он поздравил колонию с началом рейса и просил денежного отчета о стоимости ремонта и фрахта. Райли не любил возни со сметой и, если была возможность, перепоручал финансовые дела Бремхоллу. Вот почему он решительно отложил эту радиограмму в сторону.

Второе сообщение пришло из Мурорана. Местные школы, мужская и женская, приглашают русских детей послушать японские песни. «Почему бы нам не выступить с ответным концертом? — подумал Райли. — Надо поговорить с миссис Цорн».

Среди колонистов Цорн получила прозвище Наседка. За чрезмерную опеку над девочками своей группы. Но сама она считала, что любовь к детям не бывает чрезмерной. Возможно, поэтому воспитатели избрали ее председателем своего совета.

— Елизавета Андреевна, — Райли иногда любил обращаться к русским воспитателям по имени-отчеству. — Прочтите, пожалуйста.

Цорн достала из сумочки очки и углубилась в содержание радиограммы.

— Но какое это имеет отношение ко мне?

— Наши дети должны показать себя. А вы председатель совета.

— Согласна с вами. У нас и в самом деле прекрасный хор. И музыканты хоть куда. И танцуют девушки превосходно. Но давайте поручим кому-нибудь другому. Я слишком стара, чтобы заниматься этим.

— Тогда кому же?

— Я к вам пришлю самую молодую воспитательницу, Марию Леонову. Из группы приюток. Она все организует.

Услышав это имя, Райли на какое-то время потерял дар речи. Последние два года его окружало много женщин. Молоденькие медсестры, прибывшие во Владивосток из различных американских штатов… У двери его кабинета всегда стоят просительницы, готовые на что угодно, только бы оставить несчастную Россию и устроить свою судьбу на чужом берегу. Почему же ему запала в душу эта тоненькая и светлая девушка? Он, кажется, начал верить в амуров с их стрелами… Что-то пронзило его сердце — остро и надолго. Он искал и вместе с тем избегал встреч с Марией. Райли знал: каждый его шаг и слово на виду. Он не мог себе позволить поставить девушку в двусмысленное положение. У нее младшая сестра. А воспитанницы Марии не намного моложе ее. Волновала его и собственная репутация. И репутация Красного Креста.

— Добрый день, мистер Аллен.

— Здравствуйте, Мария.

— Извините, что без стука. Ваша дверь была открыта.

— Выгоняю дым.

— Когда я ругаю мальчишек за то, что курят, они ссылаются на вас.

— Я — плохой пример. Трубка стала частью меня самого. Наверно, тому виной профессия журналиста. Но помню слова бабушки. Она говорила: у каждого человека должен быть хотя бы один недостаток. Иначе с ним скучно.

— Думаете, курение — ваш единственный недостаток?

— Вы уже начинаете меня воспитывать?

— Простите…

— Наоборот, я хотел бы стать одним из ваших воспитанников.

— Почему?

— Чтобы чаще видеть вас. Быть рядом.

Мария покраснела:

— Хорошо, что нас никто не слышит.

— Я об этом готов сказать громко. Даже слишком громко.

— Райли. — Она впервые назвала его по имени.

— Что, Мария?

— Думаю, вы забыли, зачем позвали меня.

— Нет, не забыл. Я вас приглашаю отужинать со мной в ресторане. В японском ресторане, — уточнил он.

За двое суток пароход прошел 495 миль. На рассвете 15 июля он достиг берегов Японии и вошел в Сангарский пролив, разделяющий острова Хоккайдо и Хонсю. На южной оконечности первого из них и находится Муроран.

Лоцман распорядился бросить якорь в миле от порта. Дальше начиналось мелководье. Вскоре подошел полицейский катер, и начались обычные формальности. В полицейском управлении не скрывали своего нежелания принимать колонистов:

— Наш город небольшой. И появление тысячи чужестранцев на его улицах может привести ко всяким неожиданностям.

Аллен вынужден был признать, что эти опасения небезосновательны. Но решил не уступать. К нему обратился представитель от военнопленных. Еще сто человек заявили о желании сойти на берег. Их тоже надо понять. Впереди долгий переход через Великий океан. Хочется постоять на земле. И при этом увидеть экзотическую страну.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

— Мистер Аллен, — сказал Каяхара. — У меня добрые отношения с торговой фирмой «Курибаяши Шоквай». Я готов связаться с их агентством в Муроране. Это влиятельные люди. Они помогут.

Райли с благодарностью посмотрел на капитана. Уже в первый день их знакомства он понял, что в лице Каяхара встретил не только навигатора, единственная цель которого вести судно в заданном направлении. Он способен видеть больше, чем пункт назначения. Он видит цель.

— Спасибо, капитан. Вы дарите нам надежду. Дети очень хотят посмотреть Японию. Пусть их не покидает доброе настроение.

— Я хочу того же. Они мои пассажиры. Вы отвечаете за быт и здоровье. Я же несу ответственность за их безопасность и жизни.

Переговоры шли трудно. Начавшись на берегу, они были продолжены на судне. Несколько чинов из полицейского управления прибыли на «Йоми Мару», желая увидеть детей собственными глазами. А они, чувствуя, что многое зависит от их сдержанности, вели себя чинно.

И все же разрешение поступило на пароход только через несколько часов. Колонисты смогут находиться в городе до шести вечера.

Пока взрослые решали свои дела, дети свесились за борт, вглядываясь в чистую гладь залива, отражавшую их лица. Они сгорали от нетерпения, так хотелось им добраться до берега. Надо охладить их пыл, решил Бремхолл. И вот что придумал. По его просьбе в воду опустили легкую металлическую сеть. На довольно большую глубину, чтобы дети могли не только купаться, но и прыгать. К тому же это не лишняя предосторожность от акул.

Младшие спускались в воду по трапу, а старшие бросались в море с семиметровой высоты. И вновь блеснули мастерством Коля Егоров и австриец по прозвищу Белый Дьявол. Прежде чем коснуться поверхности моря, они успевали несколько раз перевернуться в воздухе, вызывая восторг не только товарищей, но и японской команды.

Сотня детей барахталась в воде, оглашая бухту криками радости. «За них нечего беспокоиться, — подумал Бремхолл. — Еще немного, и они распугают всех акул».

На следующий день к пароходу подошли четыре баржи. Высадка десанта прошла быстро и уверенно. Овладев берегом, колонисты построились в две колонны и пошли на приступ города.

Но, оказавшись на его улицах, растерялись от разнообразия впечатлений. Как кадры кино, мелькала перед ними чужая, незнакомая жизнь. Крестьянин в плоской шляпе из камыша… Женщина с ребенком за спиной… Другая женщина, в ярком кимоно и с белыми заколками в черных волосах… Широколицый Будда, невозмутимо восседающий на каменной плите… Голые дети, нисколько не стесняющиеся своей наготы… Красные ворота, напоминающие иероглиф… Мужчина в пестром халате и повязкой на лбу… Бамбуковые вешала, на которых сушатся водоросли… Парень на велосипеде, балансирующий с блюдом в руке…

У колонистов не было фотографического аппарата. И все увиденное они запечатлели позже в своих альбомах. В ту пору как у девчонок, так и у мальчиков был замечательный обычай (вспомним Пушкина) иметь альбом и вести дневник. А что может быть более искренним, чем живые свидетельства юности… Кстати, дневники колонистов очень помогли мне при написании этой книги.

Когда «Йоми Мару» покинул Муроран и уже следовал по океану, учитель рисования Гурский предложил колонистам запечатлеть увиденное с помощью карандаша и кисти. Показывая эти рисунки и акварели другим учителям, он говорил:

— Посмотрите, какая у детей зрительная память, какая наблюдательность! Они едва-едва познакомились с Японией, видели ее всего-то три дня, а как сумели передать колорит и характеры!..

…Но это будет потом. А пока что колонна детей вошла во двор мужской школы. Здесь гостям показали гимнастические упражнения и борьбу дзюдо. После чего мальчики с той и другой стороны захотели померяться силами.

В женской гимназии спорт уступил место музыке. В ответ хор колонистов, которым руководила Мария Леонова, с блеском исполнил песню «Гей, славяне!».

Ханна Кемпбелл с умилением смотрела на смешанную толпу детей — смуглые, черноглазые японцы и светловолосые русские.

Как бы ни были бдительны воспитатели, а не заметили улизнувшую группу мальчиков. Тех самых, что любили посещать владивостокские базары. Ими двигало не только любопытство, но и то, что в карманах остались кое-какие деньги.

Подростки были поражены разнообразием рыбного рынка. Казалось, море единым махом выплеснуло на эту площадь все свои богатства. Многочисленные моллюски и королевский краб. Плавники акулы и толстые пласты китового мяса… Морской рак и зернистая икра… Бочки с сельдью и вяленый тунец… Разнообразные ракушки и нежно-розовый лосось… Корзины с серебристой мерлузой и полосатым окунем… Змееподобный угорь и загадочный осьминог… Неужто и его можно есть?

Мальчикам хотелось чего-то попробовать. И они купили суси. И что-то еще светло-коричневое, чему не знали названия, похожее на недоваренную лапшу. Оказалось, это сушеный кальмар. Прекрасное лакомство!

Бывают же на свете чудеса! Совершенно неожиданно Райли Аллен встретил мистера Хатума, которого знал по Гонолулу и даже учился у него японскому языку. Старый джентльмен, всеми любимый и уважаемый. Он приехал на Хоккайдо, чтобы организовать здесь среднюю школу.

Хатума был в восторге от встречи, а еще больше — от морской одиссеи.

— Будь я моложе, непременно напросился бы в вашу команду. Но придется обойтись малым. Я хочу пройтись вместе с русскими детьми по улицам Мурорана. Не возражаете, Райли?

— Напротив. Это замечательно. А вечером… Почему бы не отметить нашу встречу в ресторане?

— Мы будем вдвоем?

— Зачем же вдвоем? Надеюсь, наше застолье украсят женщины. У вас будет возможность познакомиться и поговорить с воспитательницами колонии.

Пока дети были на берегу, пароход загружался. Сначала глубокое хранилище приняло десять тонн льда, а затем — и запас мяса. После чего сверху был спущен огромный торт. Жаль, что в то время Гиннесс не фиксировал мировые рекорды.

Но больше всего хлопот доставила погрузка угля. Его требовалось много — на двадцать дней перехода до Сан-Франциско. Бункеры не вместили всего топлива. И часть его пришлось поместить на палубе. Ничего хорошего, если учесть, что множество ног разнесет угольную пыль по всем помещениям.

Судовая команда торопилась с погрузкой, зная, что вскоре пассажиры должны вернуться из города. Но все ли они вернутся вовремя? Вопрос этот заботил Бремхолла, ожидавшего детей у трапа. Ведь в соглашении оговорено, что колонисты должны быть на судне в шесть вечера. Тех же, кто задержится в городе, отошлют на пароход в сопровождении полиции. А это неприятно.

Но таких оказалось немного — только те, кто предпочел посещению школы базар. Зато свои йены и доллары они истратили без остатка. Василий Смирнов купил целую ветку бананов. Как же он был разочарован, когда узнал, что на судно уже привезли фрукты, в том числе и любимые им бананы. «Лучше бы я купил какой-нибудь сувенир, — подумал мальчик. — Вот бы мама обрадовалась…»

Но огорчался Смирнов недолго. К пароходу подъехал очередной автомобиль, и стали выгружать подарки: деревянные игрушки, куклы, веера, зонты, сандалии и многое другое. А мэр прислал кульки ароматных конфет и открытки с видом города.

Судовой колокол оповестил, что уже восемь часов. Дети проголодались. Они сидели за столами на дне своих трюмов в ожидании, когда к ним спустят бачки с кашей и горячим шоколадом.

Мария Леонова тоже проголодалась. Но усталость была куда сильнее. Сначала прощание с Владивостоком, потом устройство на «Йоми Мару», переход на Хоккайдо, бессонная ночь перед Японией, сегодняшние встречи в Муроране — все это, как только девушка поднялась по трапу, вдруг, в одну минуту, соединилось в непомерную тяжесть. Потяжелели веки, налились свинцом ноги, стало непослушным все тело… И она провалилась в беспамятство, в то состояние, когда и сны не снятся. И спала бы до утра, если бы кто-то не тронул ее за плечо, а потом начал и трясти. Все сильнее и сильнее.

Она услышала чей-то голос.

— Мария, Мария… — повторял этот голос. — Проснитесь! Прошу вас, проснитесь!..

Она подумала, что они уже в море и объявлена учебная тревога, о которой их, воспитателей, предупредили заранее. Рука невольно потянулась к стене, где висел спасательный пояс. Сдернув его, она увидела, что перед ней стоит Ханна Кемпбелл.

— Дорогая моя, я подняла вас совсем по другому поводу. Мы обе приглашены в ресторан. Мистеру Аллену было неловко стучаться к вам. И он поручил это мне.

— Ресторан? — удивленно повторила еще не вполне проснувшаяся Мария. — Но разве сейчас не ночь? К тому же я не готова. У меня даже нет подходящей обуви.

— О, за это не волнуйтесь. Что-нибудь придумаем.

Аллен и Хатума ожидали женщин на набережной.

— Миссис Кемпбелл и мисс Леонова, — представил их Аллен японцу. А потом, наклонившись к Марии, сказал: — Извините, ради Бога, за прерванный сон. Но так хотелось вас увидеть… К тому же я пригласил вас в ресторан еще вчера. Или забыли?..

— Как забыть? Но я подумала, вы шутите. И, кроме того… — Мария смутилась.

— Что, кроме того?

— Я ни разу не была в ресторане. Только читала об этом. Там много людей… Женщины в нарядных платьях… А я — как Золушка.

Райли не смог сдержать улыбки:

— Не думайте об этом. Японский ресторан совсем другой. Не такой, как в Европе или у нас, в Америке. А вы и в самом деле Золушка. Самая прекрасная.

Ресторан стоял на берегу залива. «Фуки-Нуки» — таким было его название. И оно понравилось Марии, потому что звучало легко и шутливо. Но ни Аллен, ни даже Хатума не могли объяснить, что оно значит и как переводится.

Мария ожидала увидеть зал, а в нем — много столов. Ожидала услышать голоса и звон посуды. Но вместо зала была пустая комната и в ней один-единственный стол. Да и тот — безногий. Столешница находилась почти на полу. На кого это рассчитано? Не на карликов же? Японцы, как она заметила, народ низкорослый. Но не до такой же степени.

Перехватив взгляд девушки, Аллен понял ее недоумение.

— Японцы не пользуются стульями, скамейками, креслами… Они сидят на полу.

— Ужасно неудобно! — удивилась Мария.

— Как сказать…

— Я иногда забираюсь с ногами в кресло. Но это другое дело.

— Поверьте, Мария, японцы, сидя на циновке, чувствуют себя достаточно комфортно.

— И что же? Ноги у них не деревенеют?

— Разумеется нет. Так они могут просидеть и час, и два. Как угодно долго. Можно сказать, японцы куда ближе к матушке-земле, чем мы с вами.

— Выходит, японский император не имеет трона? И тоже сидит на полу?

— Точно не могу сказать. Но мы сейчас выясним. Хатума-сан, — начал Аллен свой вопрос, но в это время вошли две женщины, пожилая и молодая. Они низко поклонились.

— Господа, — сказала та, что постарше, и показала обеими руками на свою спутницу. — Это Норико. Норико будет вам прислуживать.

После этого она взяла из рук девушки две хризантемы и поочередно воткнула в петлицы мужчин. Вручила она цветы и женщинам.

Оставшись одна, Норико достала из ниши шелковые подушки с вышитыми драконами и разложила вокруг стола.

Миссис Кемпбелл все время стояла в стороне и не вмешивалась в разговор. Но когда «подали» подушки, уверенно и изящно опустилась на одну из них. Получив наглядный урок, Мария последовала ее примеру. Подобрав под себя ноги, присели и мужчины.

Мистер Хатума, как и подобает настоящему ученому, подытожил разговор:

— Оказавшись в Европе, мы, японцы, конечно, вынуждены пользоваться стульями. Но для нас это так же болезненно и утомительно, как вам сидеть на подушке. А вернувшись домой, мы с радостью опускаемся на татами. И словно освобождаемся от груза. Так легче не только обедать, но и вести беседу. А если ты наедине, то и размышлять.

— Да. Традиции, как и привычки, властвуют над нами, — согласился Аллен.

Мария тем временем с любопытством осматривала комнату. Ничего лишнего. Пол устлан желтоватыми циновками из упругой соломки. На стене — единственная картина: ветка цветущей вишни. На другой стене — свиток, на котором всего два иероглифа. Комната, как и петлицы мужчин, украшена цветами.

Теперь, сидя на подушке, девушка смогла увидеть отсюда, снизу, что у столика тоже есть ножки. И не четыре, а целых шесть. А сам столик — настоящее произведение искусства. Из красного дерева, с инкрустацией и тонкой резьбой. Что не мешает находиться на нем жаровне. А на ней — широкой и глубокой кастрюле. В этой глубине что-то жарится и булькает. Мария невольно заглянула в кастрюлю, и ее ноздрей коснулся целый букет ароматов. Окончательно очнувшись от сна, она вновь почувствовала голод. Голова закружилась от дразнящих запахов.

Райли Аллен, кажется, понял ее состояние и легким кивком головы дал понять Норико, что они готовы приступить к трапезе. Казалось, кимоно, широкие рукава и отсутствие фартука помешают японке обслуживать гостей. Но она это делала с таким изяществом и предупредительностью, что невольно вызывала восхищение.

Марию смутило отсутствие вилки и ножа. Вместо них подали серебряные палочки. И она растерялась, не зная, как ими пользоваться. Но не решалась спросить. Хотелось быть в тени, быть незаметной. Но так не получалось. То, что она самая молодая, и единственная русская, и впервые оказалась в Японии, и никогда в жизни не посещала ресторан (об этом знал только Райли), — все это заставляло и Аллена, и Хатума, и Ханну Кемпбелл (ей все еще было неловко, что она так бесцеремонно прервала сон девушки) оказывать Марии знаки внимания с удвоенной силой. Норико это заметила и уже не отходила от молодой гостьи, своей ровесницы. И даже догадалась заменить серебряные палочки привычным столовым прибором.

Мария попробовала кусочек сочного мяса:

— Вкусно!

— Это скияки. Любимое блюдо японцев, — пояснил Аллен. — Тонкие полоски мяса жарят на соевом соусе и со сладким рисовым вином. Добавляют грибы, лук, морковку, бобовые и бамбуковые побеги… И особые травы, названий которых я не знаю. Они-то и придают вкусный запах.

— Мне нравится, что готовят не на кухне, а здесь же, на глазах гостей, — сказала Мария. Она уже оправилась от смущения.

— Мне тоже нравится, — поддержала ее миссис Кемпбелл. — Европейцев объединяет стоящая в центре стола бутылка вина. А японцев — жаровня. Люди всегда собирались вокруг костра. Жаровня, костер, домашний очаг делают людей ближе. Вот что греет сердце. А вино — оно согревает только кровь.

— Почему вы рассказываете мисс Леоновой только о скияки? — вмешался в разговор Хатума. — Это действительно излюбленная еда японцев, но, к счастью, не единственная.

— А что вы сами любите, мистер Хатума?

— Список будет большим и для вас — неожиданным. Время от времени я ем мясо осьминога, акулы и даже медуз. Насколько я знаю, европейцы все это считают несъедобным. Необыкновенно вкусен и морской трепанг, которого подают в сыром виде — с уксусом и тертой редькой.

— Зачем же есть сырым? Вареный — разве не лучше?

— В сыром виде он питательнее, богаче йодом и фосфором. Вот почему мы едим сырыми не только трепанга, но и тунца, лосося и даже морского рака — лангуста. Любовь японца к морским продуктам так велика, что он даже ест шаровидную рыбу. А ведь при неверном приготовлении это может привести к смерти.

— А вы сами рисковали?

— Неоднократно. Но Бог миловал. Как видите, сижу за этим столом.

Райли Аллен наклонился и что-то шепнул на ухо Ханне Кемпбелл.

Та, в свою очередь, что-то тихо сказала мистеру Хатума. Они согласно кивнули и вышли. Райли и Мария остались вдвоем.

— Почему они ушли?

— Я их попросил кое о чем. Они скоро вернутся. — Аллен сел ближе к Марии.

— Скажите, чего вам хочется попробовать? Только не стесняйтесь.

— Сказать правду?

— Только правду. И ничего, кроме правды.

— Вот уже два года, как я не пробовала мороженого.

— В японском ресторане есть свой ритуал. Блюда подаются строго по очередности. Но мы его нарушим. Мы — глупые и невежественные иностранцы. И нам все простится.

— Тётто нэ сан! (Сестрица, можно вас на минутку?) — позвал Аллен Норико. — Есть ли в вашем ресторане мороженое?

— В нашем ресторане есть все.

Когда принесли мороженое, Аллен вновь заговорил по-японски:

— О-сэва сама-ни наримасита.

— Что вы сказали?

— Это трудно перевести точно. Я поблагодарил Норико.

Райли любовался Марией, тем, как она ест лакомство. Они непринужденно улыбались друг другу. И в этих улыбках было больше, чем простое выражение вежливости или дружелюбия.