Ковчег детей, или Невероятная одиссея

— Уважаемый Клаус, назовите цену. Я покупаю портрет, — предложил Аллен.

— Он не продается. Я уже сказал, что хочу его подарить этой девушке.

— Марии Леоновой сейчас нездоровится.

— Что с ней случилось?

— Сильные головные боли.

— Когда она мне позировала, я видел в ее глазах боль. Что-то мучило ее.

— Господин художник, почему бы вам не встретиться с девушкой чуть позже, когда мы выйдем в море? — предложил капитан.

— Американские друзья хлопочут за меня. И хотят отправить в Европу на пассажирском судне ближайшим рейсом.

— Надеюсь, вы не заберете с собой картину? — спросил Аллен.

Клаус задумался.

— Так и быть. Сделайте это от моего имени, мистер Аллен. Вот мой венский адрес. Напишите, понравился ли ей портрет.

Аллен принял из рук Клауса портрет, и ему показалось, что он обнял Марию.

— Как себя чувствуешь, дорогая?

— Гораздо лучше. Меня усыпил дождь, и мне приснился сон. Но я его не досмотрела.

— Это я виноват, что разбудил тебя. Что же ты видела?

— Много чего видела. Видела маму, склонившуюся над швейной машинкой… Потом бегала по лужам… Видела каток во дворе… Мужика в тулупе, который меня однажды испугал до смерти… Золотую паутину на нашем чердаке, а в ней — зеленую-презеленую муху… Видела папу, он читал нам с сестрой Евангелие… Соседского мальчика Митю, грызущего яблоко… Видела бабушку перед иконкой, ее сгорбленную спину… И дедушку видела, как он закуривает трубку от свечи… А перед тем, как ты разбудил меня, пыталась залезть на дерево. И не удержалась… Видишь, шрам на локте…

Она приподняла рукав.

— Ты хотела бы вернуться назад, в свой сон?

— Нет. Потому что там не было тебя.

Аллен взял ее руки в свои:

— Скажи откровенно. Тебе и в самом деле стало лучше?

— Когда ты рядом, боль отступает. Но когда уходишь, когда тебя нет…

— Давай договоримся… Нам осталось быть в Нью-Йорке три или четыре дня. Это время ты проведешь в палате. Запомни, для тебя я еще и начальник колонии.

— И в ответе за своих подчиненных, — досказала Мария и обняла его за плечи.

— Да, отвечаю. За их здоровье и жизнь.

— Раз так, я согласна. Отвези меня утром в госпиталь. А сейчас налей нам вина.

— Тебе нельзя.

— Я только пригублю.

— За нас с тобой!

— За нашу любовь!

— У меня для тебя подарок.

— Еще один? Ты ведь недавно подарил мне браслет.

— Угадай, что я принес на этот раз.

Началась игра, такая знакомая и любимая ими.

— Что-то маленькое? Что можно сжать в кулаке? — предположила Мария.

— Не угадала!

— Могу я его поднять?

— О да! Совсем легкий.

— Коврик или гобелен?

— Ты близка к истине. Но совсем другое.

— Я нетерпеливая. Больше угадывать не буду.

— Тогда отвернись и закрой глаза.

Райли разрезал тесьму и освободил картину от бумаги.

В первую минуту она не узнала себя. Потом взяла портрет в руки, подошла к зеркалу и стала переводить поочередно взгляд со своего отображения в стекле на холст.

— Неужели это я?

— А кто же еще?

— Эта девушка не от мира сего. Будто ее вынесло на палубу волной.

— Афродита тоже появилась из пены.

— Все женщины на «Йоми Мару» знают, что вы великий мастер комплимента, мистер Аллен!

— Завтра же закажу золоченую раму, и мы повесим портрет.

— Его незачем вешать. Завтра меня уже здесь не будет. Но ты не сказал главного — откуда портрет? Я не помню, чтобы кому-то позировала.

— Здесь приложено небольшое письмо от художника. Это Клаус, один из бывших военнопленных. Кто бы подумал, что рядом с нами на пароходе такой мастер!

— Который моет посуду и драит палубу…

Дождь за окном прекратился. Мария принялась готовить ужин.

— Я помогу, — сказал Райли.

— Нет, я сама. Хочешь, сделаю коктейль? А ты посиди рядом и полистай свою любимую «Нью-Йорк таймс».

Райли засмеялся.

— Чему ты смеешься?

— Мы как типичная американская семья. С одной разницей — за мамин передник не держится маленькая золотоволосая девочка, похожая на тебя.

— Или малыш — копия папы. Маленький Райли.

— Ах, если бы это стало правдой!

Райли отложил в сторону газету и подошел к Марии. Она улыбалась, и глаза ее были полны любви. Уже несколько дней Мария собиралась сказать об этом, но все не могла выбрать время. Райли уезжал рано, а возвращался поздно и уставшим. Да и она себя чувствовала скверно.

— Райли, ты сказал, что нам кое-чего не хватает, чтобы вполне походить на типичную семью.

— Это так. К сожалению…

Она взяла его руку и осторожно приложила к своему животу.

— Нас уже трое…

После гибели Павла Николаева мальчики стали строже. Их оставило желание шуметь и озорничать. По многу раз в день они проходили мимо лужайки, где случайный выстрел оборвал жизнь их товарища.

Острым напоминанием о происшедшем была и пустующая койка Павла. Никто не вынес ее из казармы и никто не занял. Койка была аккуратно застелена, и Кузовок время от времени подходил к ней и клал голову на суконное одеяло, все еще хранившее живой запах мальчика. Каждое утро на стоявшей рядом тумбочке появлялись цветы. Их приносили девочки, жившие в соседнем домике.

Петя Александров, Федя Кузовков, Борис Моржов, Юзек Яновский и их четвероногий друг держались вместе. Все у них было общим — развлечения, поездки в город, даже кошелек. Конечно, больше всего долларов перепадало Юзеку от папы, почти ежедневно посещавшего Водсворт.

Американский мальчик, отпросившийся сначала на несколько дней, теперь окончательно поселился в лагере и не отказался бы и дальше разделить судьбу колонии. Не только в казарме, но и в пароходном трюме.

Тетушка Вероника, мать Юзека, кажется, понимала и чувствовала это куда лучше мужа и пригласила мальчиков на ужин с последующим ночлегом. Они уже собирались покинуть лагерь, как их остановил Виталий Запольский.

— Сегодня на берегу возле пушек большой сбор, — предупредил он.

— Это важно?

— Очень важно.

Дети уже привыкли к митингам, нашествиям гостей и делегаций, журналистам и фотографам. Сначала было интересно. Потом надоело. Надоели жалость, восторги, глажение по голове и даже, как ни покажется странным, подарки. Пресытились…

Будь это заурядное собрание, мальчики улизнули бы. Но большой сбор — другое дело. Собираются все-все, от мала до велика. Не только дети, но и воспитатели. Все, кроме американцев.

В назначенный час мальчики были на берегу, Федя опередил других, чтобы занять удобное место.

— Это наша пушка, — заявил он.

Они уселись на ствол, беспечно свесив ноги. А собака расположилась на лафете, охраняя и саму пушку, и своих друзей.

Леонид Дейбнер взобрался на возвышение и произнес пылкую речь — самую страстную из всех, когда-либо звучавших на острове Стейтен-Айленд.

Водрузив на нос очки, он сказал, что в истории Петроградской детской колонии наступил важный момент. Вот-вот они поднимутся на пароход, чтобы начать вторую часть путешествия. Но куда собираются направить «Йоми Мару»? На их протест ехать во Францию так и нет ответа. Почему маршрут держат в секрете? Нельзя молчать! В море их голос не услышат. Вот почему они и собрались здесь. Сейчас Юра Заводчиков прочтет письмо, которое подпишут все колонисты.

Длинное, на нескольких страницах письмо было адресовано президенту Вильсону, Международному Красному Кресту в Женеве, в штаб-квартиру Красного Креста в Вашингтоне, Государственному секретарю, представителю Советского правительства в Нью-Йорке и в Комитет русских организаций. Письмо требовало, чтобы американцы связались с родителями и совместно решили, где будет конечный пункт морской экспедиции.

Письмо заканчивалось словами: «Дети и учителя высоко ценят работу Красного Креста, многочисленные знаки внимания и доброты и навсегда сохранят чувство благодарности».

Далее Юра Заводчиков сказал, что каждый из семисот восьмидесяти колонистов и тридцати семи преподавателей, которые присутствуют на митинге, должны подойти и расписаться.

Выстроилась очередь. Детям было очень лестно поставить свои подписи под письмом президенту. Сотни подписей заняли куда больше места, чем само послание.

Миссис Кемпбелл решила разделить этот день на две части. Первую половину она отдаст работе, а ближе к вечеру побродит по магазинам.

Смешно сказать, вот уже два года, как ее гардероб не обновлялся. Аляска, Байкал, Владивосток, а затем морские будни превратили ее из элегантной женщины, тщательно следившей за модой и посещавшей театры, в рабочую золотого прииска с лопатой и тачкой в руках, а теперь — в прачку, няньку, швею, сиделку, кухарку, официантку…

Она забросила собственных детей, перепоручила их своему Чарльзу, самому терпеливому на свете мужу, чтобы заняться чужими детьми, сотнями мальчиков и девочек. Теперь она знает их имена и язык, знает, чему они рады и почему плачут. Каждая их слезинка доставляет ей боль, а улыбка — греет душу, как солнце. Как бы ни было трудно, она засыпает и просыпается в блаженной уверенности, что в ее большой семье все будет хорошо.

Сегодня Мамаша Кемпбелл решила поехать в порт. Готов ли «Йоми Мару» к приему колонии? От Аллена и Бремхолла она знает, что судно уже покинуло сухой док, где его корпус тщательно осмотрели и очистили днище от водорослей и ракушек. Это прибавит скорость. И они скорее пересекут Атлантический океан.

Закончен и ремонт паровой машины, приведен в порядок такелаж. Но все это мужские заботы. Ханну интересует другое: как выглядят столовая, кухня, госпиталь, бельевая, но главное — спальные места.

Вот почему вместе с ней в автобусе — полтора десятка бывших военнопленных. Они покидают Водсворт, чтобы первыми переселиться на пароход, помочь ей навести порядок и чистоту.

Они венгры и составляют одну бригаду, самую дружную и трудолюбивую. Почти все — офицеры с высшим образованием. Половина из них музыканты. Есть врач, учитель, юрист и даже политик. Нью-Йорк преобразил их. Они приоделись. Костюмы, галстуки, шляпы и даже запонки…

Ханна слегка растеряна. Придется снять шляпы, развязать галстуки и переодеться в робы. Как сказать им об этом помягче?

Венгры громко говорят на своем языке, не похожем ни на какой другой европейский язык. Ханна не может уловить ни слова и прислонилась головой к окну автобуса.

— Миссис Кемпбелл, — говорит ей ближайший сосед, — извините за балаган. Сегодня у Франтишека день рождения. Ровно тридцать лет. Мы собирались в ресторан, а вместо этого едем на пароход.

— Выходит, я помешала вашему празднику? Что же вы не сказали раньше? Я бы взяла других людей.

— Пустяки… Отметим юбилей на «Йоми Мару». Там никого нет, кроме японцев. Думаю, капитан не станет возражать.

— А что любит ваш друг Франтишек?

— Что может любить молодой мужчина? К тому же истосковавшийся по свободе. Хорошенькие женщины… Хорошее вино…

— Как ваше имя?

— Ласло… Ласло Ковач.

— Могли бы вы, мистер Ковач, мне помочь?

— С превеликим удовольствием. Я к вашим услугам.

Ханна остановила автомобиль. Через четверть часа она и Ковач вернулись с ящиком вина. И с другим ящиком, где находилась закуска для праздничного стола — окорок, головка сыра, консервы и фрукты.

— Вы добрая фея, — смущенно сказал Франтишек. — Но чем я заслужил такое внимание?

— Тем, что вы далеко от дома.

— Зато рядом мои друзья.

У трапа «Йоми Мару» скучал матрос. Еще издали увидев миссис Кемпбелл во главе группы мужчин, он дал знать на мостик о гостях. И бросился вытирать салфеткой поручни.

Капитан едва успел одеть китель.

— Всегда вам рад, миссис Кемпбелл, — сказал он, протягивая руки. — Но только не сегодня.

— Не ожидала от вас это услышать. Что-то случилось?

— Пароход в отвратительном состоянии. Только вчера мы приняли топливо. Везде мусор и угольная пыль.

Каяхара провел пальцем по обшивке каюты.

— Посмотрите, он черный. А вы в нарядном платье.

— Я прописана на «Йоми Мару». И люблю этот пароход. Да, он старый и не предназначен для пассажиров. Но это наш плавучий дом. Вы здесь капитан, а я — хозяйка. И пришла навести порядок.

— Конечно, конечно… Вы — Мамаша Кемпбелл. Самая многодетная мама на свете.

— Но я пришла не одна, а привела с собой целую бригаду уборщиков.

— Вы уверены, что эти господа захотят взять в руки тряпку и швабру после того, как нарядились в европейские костюмы?

— Еще как захотят! На этом пароходе им добираться домой, где они не были целых три года.

— Ну что ж, если так — принимайтесь за дело. А мои люди помогут.

Пока в капитанской каюте шла беседа, Франтишек и его друзья успели переодеться и перестали быть похожими на гостей.

Ханна тоже прихватила с собой рабочее платье и не намерена была терять ни минуты.

Капитан был прав. Глазам предстала удручающая картина.

Судно запаслось углем, и все закоулки и щели забиты пылью. Куски угля лежат даже на койках. А палубы завалены мусором, который не разрешается бросать за борт, пока судно не выйдет в открытое море.

Но больше всего поразило Ханну то, что она увидела на кухне и в столовой. Рабочие, жившие на судне, пока оно стояло в доке, не вымыли за собой ни одной тарелки. Груды их громоздились до потолка.

— Ну что, закатаем рукава? Примемся за дело? — предложила венграм Ханна.

— Считаете ли вы нас джентльменами? — спросил в свою очередь Ласло Ковач.

— О да, без сомнения!

— Как же мы позволим вам заниматься этой грязной работой?

Сопротивляться было бесполезно, и Ханне пришлось снова одеть выходное платье. В нем она и в самом деле выглядела феей, спустившейся с небес.

Сначала помыли стаканы. Ласло разлил вино. И все, включая капитана, выпили за здоровье Франтишека, за скорое его возвращение в Будапешт.

…Из порта миссис Кемпбелл отправилась в торговый центр. Свои покупки она привыкла начинать с обуви. Достав из сумки визитные карточки, стала перебирать их. И остановилась на «Ковард шуз» — фирме, которая десять дней тому назад обула всех мальчиков колонии.

Миссис Кемпбелл постаралась остаться неузнанной. Перед ней поставили несколько коробок. После короткой примерки она выбрала две пары туфель.

— Подождите, пожалуйста, — попросил ее приказчик и скрылся в задней двери.

Через минуту оттуда появился пожилой человек. Он с заметным интересом посмотрел на покупательницу.

— Я вас слушаю.

Ханна показала выбранную обувь и протянула деньги. Пожилой приказчик повертел их в руках.

— Ваши деньги никуда не годятся, — неожиданно услышала она. — Вы не можете ими оплатить эти туфли.

— Позвольте… Я вас не понимаю…

— Вас зовут миссис Кемпбелл. Не так ли?

— Верно… Но какое это имеет значение?

— Неужели не помните меня? Это я был в Водсворте и делал примерки русским детям.

— Сейчас припоминаю. Но почему вы отказываетесь принять у меня деньги? — Она снова положила их на стол.

— Все очень просто. Любой, кто назвал меня «парнем», как сделали вы в то утро, может получить туфли за мой счет.

— И все же не вижу оснований, чтобы вы так щедро одаривали меня, мистер Ковард.

— Никто уже много-много лет не называл меня так. Вы мне вернули молодость.

Этот день имел все основания стать самым спокойным за все время пребывания в Нью-Йорке. Если бы, вернувшись в лагерь, миссис Кемпбелл не обнаружила на своем столе записку.

Дорогая Ханна!

Завтра утром Марию кладут в госпиталь. Предстоит встреча с врачом. Не могли бы Вы быть вместе с нами?

Райли.

Первой мыслью было позвонить. Но, подумав, Ханна решила не спешить. Уже вечер. Пусть поздний звонок не потревожит Марию и Райли в их уединении.

Интуиция не обманула миссис Кемпбелл. В эту минуту они были одни и принадлежали друг другу. С потолка свисал кисейный полог, совсем рядом с кроватью. Это ограничивало их и без того маленький мир. Зато еще больше сближало.

— Мария…

— Да, милый…

— Я не перестаю думать о твоих словах.

— О чем ты?

Вместо ответа он нежно погладил ее по животу. Она удержала его руку, положив на нее свою.

— Прошло так мало времени, как ты стала моей.

— А мне кажется, прошла вечность.

— Нашему малышу всего месяц.

— Уже целый месяц.

— Каяхара как-то рассказывал, что в Японии возраст человека считают с зачатия, а не со дня рождения, — сказал Райли.

— Выходит, японцы старше нас…

— Вот почему они мудрее.

Мария завернулась в простыню.

— Пойду приму душ, — сказала она.

— Я тем временем приготовлю кофе.

— А для меня — чай. Там есть яблочный торт со взбитыми сливками.

Мария повернула кран и дождалась, пока вода станет теплой. Закрыв глаза, она отдалась ощущению покоя. Ей не хотелось думать, что это последний вечер и последняя ночь в этой квартире на девятнадцатом этаже. За две недели она испытала здесь все, что можно узнать за целую жизнь. Любовь, боль, отчаяние, надежду… И даже ожидание материнства.

Боясь проспать, Ханна оставила гореть настольную лампу. Ей хотелось приехать как можно раньше, чтобы встретиться не в приемном покое, а у наружных ворот, где еще улица, а не госпиталь.

Так и получилось.

Госпиталь находился на окраине Нью-Йорка. Утро выдалось тихим и прохладным, обещая погожий сентябрьский день. Солнце было слабым, но птицы его подбадривали своим дружным пением.

Аллен и Мария шли в обнимку. Так идут не в госпиталь, а возвращаются после свидания, устав от любви. Ханна не стала их отвлекать. Пусть продлятся минуты счастья, которых всегда не хватает.

— Миссис Кемпбелл, — Мария опустила ей голову на плечо. — Вы всегда появляетесь в самое трудное и нужное время. Вы волшебница!

«Вчера меня назвали феей», — вспомнила Ханна.

— Будем молить Бога, чтобы волшебником оказался и врач, с которым мы сейчас встретимся, — сказал Райли. — Хотя я в этом не сомневаюсь. Доктор Фогель — лучший специалист на восточном побережье.

— Через три дня, когда мы, наконец, выйдем в море, все страхи и боли останутся лишь в воспоминаниях, — подбодрила Марию и Ханна.

Аллен предложил сесть на скамейку.

— У нас еще есть время.

— Вы оба правильно делаете, что успокаиваете меня, — сказала Мария. — Я ужасная трусиха. Боюсь всего. Боюсь боли. Еще больше боюсь умереть и оставить одинокой мою сестру Александру. Она и без того сирота. Боюсь остаться без тебя, Райли. Если же суждено умереть, то в твоих объятиях. Боюсь и того, что доктор меня не выпустит из палаты. Пароход уйдет, все покинут меня… И я не увижу Петроград.

Мария вспомнила, как однажды (это было несколько лет назад, когда они с сестрой жили в сиротском доме) старшим девочкам предложили посетить госпиталь. Там находились раненые солдаты. Их привезли из Галиции, где шли особенно ожесточенные сражения.

Санитары были измучены работой. Глаза воспалены от недосыпания. Девочки заявили — они хотят помогать, быть волонтерами, готовы выполнять любую работу, даже самую черную.

Но для Марии все закончилось в первый же день.

Прибирая в палате, она увидела солдата, которого привезли из операционной после ампутации обеих ног. Все закружилось перед глазами — окна, койки, люди… Дальше она ничего не помнила. Те, кому Мария вызвалась помогать, сами бросились ей на помощь. Девочку уложили на свободное место и стали приводить в чувство.

С тех пор Мария боится даже слова «госпиталь».

И вот он рядом, у нее за спиной. Через четверть часа она войдет в это здание и окажется под надзором врачей. Что ей предстоит? Неужели операция? Ожили прежние страхи, и Мария прижалась к Райли.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — сказал он и поднялся.

— Ты куда?

— Я ненадолго. Посмотрю, на месте ли доктор.

Миссис Кемпбелл прислушалась, как за Алленом захлопнулась тяжелая дверь.

— Я тоже легла бы в госпиталь, будь свободнее, — сказала она.

— Вам нездоровится?

— Дело в другом. Вы нуждаетесь в участии. Кто-то должен быть рядом.

— Да, я знаю, в палате мне будет страшно. Но не одиноко.

— Что вы имеете в виду?

Мария замешкалась с ответом:

— Я беременна…

— Но это же замечательно! — всплеснула руками миссис Кемпбелл. — А Райли? Он знает?

— Вот уже два дня, как мы только об этом думаем и говорим. — Мария посмотрела в конец улицы, где поднималось солнце. — Такое утро лучше встречать на берегу, а не у входа в госпиталь, — сказала она.

— Я подумала о том же, — вздохнула миссис Кемпбелл. — Но хватит терпеть боль. Вы должны быть здоровой женой и мамой. В вашей жизни будет еще много рассветов и закатов.

— Давай прощаться, Райли. Тебе пора в офис, — сказала Мария после того, как Аллен представил ее доктору. Она постаралась придать своему лицу спокойное выражение, но сердце трепетало как птица, попавшая в клетку. Протяни Райли ей руку, она, не задумываясь, покинула бы эти безликие стены.

Но голос миссис Кемпбелл все поставил на свои места:

— Мария права. Занимайтесь делами. А мы здесь освоимся.

Аллен кивнул головой. Ему предстоит встреча с Кеппелем. Сегодня вечером они должны объявить детям, в какую страну и в какой порт направится «Йоми Мару».

— Я приеду позже, — вздохнул он. — Что тебе привезти, дорогая? Чего тебе хочется?

— Чтобы ты меня поцеловал. Это самое лучшее лекарство. Ведь верно, доктор?

Доктор Фогель встал из-за стола и поклонился:

— Святые слова… Любовь лечит и спасает.

Вашингтон.

9 сентября 1920 г.

Атлантический отдел Американского Красного Креста.

44 ист, 23-я улица, Нью-Йорк.

Л.Н.Дейбнеру. Петроградская детская колония.

Многоуважаемый господин Дейбнер!

Только что получил перевод Вашего письма относительно возврата детей в Петроград их родным.

Сообщаю, что первоначальный план, согласно которому детскую колонию предполагалось временно высадить в Бордо, изменен. Пароход на короткое время зайдет в другой французский порт Брест, чтобы выгрузить товары, предназначенные для раздачи французскому населению. Никому не будет разрешено сойти на берег, и через несколько часов «Йоми Мару» направится в один из балтийских портов. Возможно, Гельсингфорс. Он и станет конечным пунктом морской экспедиции.

Вам должно быть известно, как много делает Американский Красный Крест для помощи мужчинам, женщинам и детям всего мира, оказавшимся в бедственном положении. Действия нашей организации вполне бескорыстны. Она не преследует ни политических, ни коммерческих интересов. Единственная наша задача — помогать тем, кто в этом нуждается.

В подтверждение тому я бы мог привести много примеров. Но уверен, нет необходимости вдаваться в подробности. Ведь Вы один из тех, кто в течение двух лет имел возможность убедиться в бескорыстии и преданности своему делу наших сотрудников, которые достойно представляют американский народ.

Американский Красный Крест никогда не колебался в своем намерении вернуть русских детей их семьям. Однако многие не отдают себе отчета во всех трудностях, сопряженных с этой задачей. К счастью, сами дети хорошо видят и понимают, кто их истинные друзья.

Позвольте пожелать Вам и вашим товарищам благополучного путешествия и скорого соединения с теми, с кем были так долго разлучены.

Ф. Р. Кеппель,

вице-президент Ам. Кр. Креста.

— Это мой официальный ответ, — сказал Кеппель после того, как Аллен прочел письмо. — Но я хотел бы встретиться и с Дейбнером.

— Хорошая мысль. Это вам поможет лучше понять настроение колонии. Дейбнер — самый старший. Ему почти двадцать. Но дело не в возрасте. Ум, образованность, начитанность этого юноши достойны восхищения. Хотел бы знать, какая карьера ждет его в Советской России.

— Вы имеете в виду политическую карьеру?

— Не исключено. Он прирожденный лидер. Но главное его увлечение — химия.

— Россия сейчас не лучшее место для занятия наукой, — заметил Кеппель.

— Нельзя не согласиться…

— Понимаю, куда вы клоните, мистер Кеппель. Умные люди бегут из ада, а мы направляем в его врата целый пароход с детьми.

— Правильно понимаете. Давайте представим следующую картину. Посреди океана встретились два судна. Одно движется на восток. Это «Йоми Мару». Пассажиры другого, встречного, машут руками, подают знаки остановиться… А потом втолковывают — «детский пароход» должен изменить курс. В стране, куда он следует, вот уже три года Гражданская война. Миллионы погибших и умерших, в том числе от голода. И еще миллионы бежавших, покинувших пределы большевистской России…

— Эти доводы и предупреждения мы слышали не однажды, — остановил Аллен разыгравшееся воображение Кеппеля. — В них много правды. Даже слишком много. Но у детей другая правда. На все один ответ: «Мы хотим домой!»

Аллен подошел к окну:

— А вот и тот, кого вы хотели видеть.

Дейбнер не сразу заметил гостя. Войдя, он коротко поздоровался и снял очки, чтобы протереть стекла.

— Хорошо, что вы зашли, Леонид, — сказал Аллен. — Это мистер Кеппель. Он приехал из Вашингтона.

— Я привез ответ на ваш протест, — сказал Кеппель как можно мягче.

— И каков же ответ? — быстро спросил Дейбнер.

— Уверен, он вам понравится. Послезавтра колония покидает Нью-Йорк.

— Разве это новость?! Малыши, и те знают. И уже готовятся к отъезду.

— Не торопитесь. Я еще не все сказал. Вот конверт. В нем подробности. Надеюсь, они вас удовлетворят.

Юноша нетерпеливо открыл конверт и пробежал глазами письмо.

— Значит, мы не высадимся в Бордо?

— Штаб-квартира Красного Креста взвесила все обстоятельства и приняла именно такое решение.

— Тогда я пойду, чтобы обрадовать своих товарищей.

— Подождите, Леонид, — попросил Аллен. — Вчера вы виделись с господином Рюлом, который представляет молодежный отдел Красного Креста. Как прошла встреча?

— Прекрасно! Мы хорошо поняли друг друга. Но главное, всем колонистам была подарена фотография американского президента с подписью: «Детям Петрограда с наилучшими пожеланиями от их друга. Вудро Вильсон».

Дейбнер открыл портфель и достал хорошо знакомую фотографию. Вильсон подарил Аллену точно такую же. На президенте черный костюм, рубашка с закругленным воротником, светлый галстук и того же цвета платочек в нагрудном кармане. Лицо спокойное и чуть строгое. Взгляд через пенсне устремлен не в объектив, а куда-то в сторону и выше — в одному ему известное будущее.

— Но это еще не все, — сказал Дейбнер. — Джеймс Рюл дал мне копию письма, присланного ему Вильсоном. И вот что там написано:

«Обращаемся к вам с просьбой передать колонии петроградских детей, которые находились в течение прошлого года под заботой Сибирской комиссии Американского Красного Креста и теперь перевозятся в Европу, наши искренние приветы. Можете с уверенностью сказать детям, что весь народ Соединенных Штатов глубоко сочувствует им и надеется, что их будущее будет счастливым и вознаградит их за доставшиеся на их долю испытания. С глубоким уважением -

Эдит Болинг Вильсон, Вудро Вильсон».

— Я тоже вам желаю счастливого путешествия на борту «Йоми Мару».

Кеппель пожал руку юноше и обнял его.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

РОЗА ВЕТРОВ

Проводник помог мне опустить на перрон багаж и помахал рукой.

— Будьте осторожны! В Ленинграде гололед.

Над городом сиял голубой купол неба. Такой же величественный, как и купола храмов. Природа и человек соперничали в своих творениях.

К счастью, со стороны Финского залива не дул ветер, обычно сырой и пронизывающий, о чем меня предупредили мои московские друзья, посоветовав прихватить с собой свитер, да потеплее.

Проводник, увы, оказался прав. Улицы, площади, спуски и лестничные марши покрыл сплошной слой льда, тонкого и прозрачного, как стекло. Разбить такое стекло трудно, зато легко, поскользнувшись, поломать кости.

В мои планы не входило провести ближайшую неделю в больнице. Потому я передвигался как можно осторожнее.

Спустившись в метро, я вышел на четвертой станции. Нужная улица была рядом. Дорогу к дому преградил дворник со скребком в руках: с его помощью он убирал лед с тротуара. Обходя дворника стороной, я чуть не грохнулся.

— Внимательнее, приятель!

— У меня скользкая обувь…

— Да, в таких башмаках лучше ходить по паркету, — согласился дворник, а затем неожиданно сказал: — Могу поспорить, вы моряк.

— Откуда такая уверенность?

— Мы людей распознаем издалека. С нашим братом, дворником, даже милиция советуется.

— Шерлок Холмс!

— Такая работа.

— Вы служили в армии?

— Судите по офицерской шапке?

— По ней и по кокарде.

— Здесь особый случай. Шапку недавно обронили с верхнего этажа. Обошел все квартиры… Повесил объявление… Никто не отзывается.

— Интересная история.

— Интереснее, чем думаете. Военные в нашем доме не проживают. Откуда взяться подарку? Не с неба же!

— К кому-то пришел в гости офицер, — предположил я.

— Начинаете соображать. Пришел на свидание… Стоит у окна, курит… А шапка тю-тю… Улетела!

Он помолчал. Закурил. Выпустив в морозный воздух облачко дыма, продолжил рассказ: