Андреевский кавалер (№2) - Когда боги глухи

– Я не добегу… – скрипнул от бешенства зубами Игорь, он готов был убить эту дуру.

– Чего ты злишься? – удивленно уставилась на него девушка. – Не надо было есть эти дурацкие устрицы.

В голове пронеслось: «Десять раз я имел возможность смыться, а когда действительно понадобилось, эта девка все готова мне испортить!»

– Тебе уже легче? – участливо заглядывала в глаза Эльвира. – Может, минеральной выпьешь? У собора рядом кафе.

– Легче, – пробурчал он. – Ладно, пошли к кинотеатру…

Улочка была пустынна, лишь на другой стороне у магазинчика человек в кепке с целлулоидным козырьком, сидя в «ситроене», безуспешно заводил его. Завывающий вой стартера нарушал тишину улочки. Больше никого не было видно. Белые и сизые птицы облепили витую чугунную решетку.

Игорь пропустил вперед латышку – да и латышка ли она на самом деле? – а сам поплелся сзади. Решение созрело мгновенно: еще раз оглянувшись на «ситроен», он сорвал с шеи тяжелую «Пентаку» и ударил ею по голове Эльвиру. Подхватил под мышки, чтобы не упала на тротуар, и втащил в первый попавшийся подъезд, к счастью не закрытый. По лицу девушки медленно потекла струйка крови, щеки побледнели, длинные полосы спустились на глаза.

Привалив ее к зеленоватой оштукатуренной стене, выскочил на улочку.

– Найденов! – по-русски крикнул мужчина, высовываясь из приоткрытой дверцы «ситроена». – Жми сюда! Быстрее!

Не раздумывая, Игорь перемахнул узкую дорогу перед самым радиатором обшарпанного автомобиля с откидным верхом и вскочил в предусмотрительно распахнутую дверь «ситроена».

– Документы взял? – коротко бросил незнакомец, не оборачиваясь. Мотор у него мигом завелся, и машина рванулась вперед.

– У меня заграничный паспорт…

– Я про сумку этой дылды, которую ты огрел фотоаппаратом по черепушке.

– Не до того было, – немного приходя в себя, ответил Игорь.

– Шляпа! – заключил человек и на короткое мгновение оглянулся, улыбка тронула тонкие губы. – С благополучным приездом, Игорь Найденов, в прекрасную Францию!

– А вдруг я убил ее? – сказал Игорь. Он взглянул на «Пентаку»: дорогой фотоаппарат вроде бы не пострадал, значит, удар был не очень сильным. Скорее всего, оглушил ее… Очнется – крик подымет…

– Ты все правильно сделал, – глядя на дорогу, заметил мужчина. – Я видел, как она кинулась из собора вслед за тобой. И лицо у нее было в этот момент очень решительное…

– Черт, на нее я совсем не подумал! – вырвалось у Игоря.

– Надо было обыскать, может, у нее за пазухой или под юбкой спрятан револьвер, – рассмеялся незнакомец.

– Вы русский? – поинтересовался Игорь. Они уже выехали на широкую улицу и неслись все дальше и дальше от собора в потоке разноцветных машин.

– Андрей Соскин, – наконец представился мужчина. – Я покинул бедную несчастную Россию в шестьдесят третьем. Почти точно так же, как и ты, только без кровавых эксцессов. Видишь ли, я принадлежал к артистической среде, точнее, прибыл сюда с людьми искусства, а лучшее оружие интеллигентных людей – это интеллект… – Он рассмеялся. – Впрочем, очень скоро здесь я научился всему, в том числе бить морды и даже убивать…

Глядя на ряды красивых каменных зданий, на дворцы, соборы, Найденов постепенно освобождался от напряженности. Все происшедшее отодвигалось на задний план, даже миловидное лицо Эльвиры стушевывалось… Когда-то, плавая с Катей по озеру, он подумал, что мог бы, как в «Американской трагедии» Драйзера, убить девушку фотоаппаратом… И вот аппарат сработал! Он даже не успел сообразить, как это все получилось! Будто его рукой двигал кто-то посторонний…

– Где тут сидел в крепости узник, ставший графом Монте-Кристо? – спросил Игорь. Почему-то эта мысль не давала ему покоя.

– Граф Монте-Кристо сидел на Карантинном острове в замке Иф, – ответил Соскин. – Туда теперь туристов водят. В замке Иф три месяца томился Мирабо. Его туда упекли родственники за то, что проматывал состояние… Сидел капитан корабля, завезший в Марсель оспу… Ты еще там побываешь!

– Надеюсь, в качестве туриста? – пошутил Игорь.

– Времена графа Монте-Кристо канули в Лету. Теперь избавляются от неугодных людей другими способами…

– Куда мы едем? – осмысливая его слова, спросил Игорь.

– От глупой русской привычки задавать направо-налево вопросы постарайся поскорее избавиться. Здесь этого не любят!

– Здесь?

– При нашей работе – везде, – отрезал Соскин.

Вадим Казаков ехал по улице Ракова мимо Дома радио, когда со стоянки выскочили новенькие «Жигули». Он резко вильнул в сторону, и в следующее мгновение послышался самый неприятный для автомобилиста звук – царапающий скрежет металла о металл. Вадим затормозил, с обреченным видом вылез и обошел свой «Москвич»: левая дверца вдавлена, краска содрана до металла. Выбрался из «Жигулей» и высокий парень в кожаной куртке с поясом, стал осматривать сверкающий бампер, который пропорол бок «Москвича». Как водится, тут же собралась толпа зевак.

– Я считаю, мы оба виноваты, – миролюбиво заметил парень в куртке. – Вы ехали быстро, а я, не заметив вас, подал машину прямо на проезжую часть. Может, без милиции разберемся?

– Тебе-то хорошо – отделался царапиной, – вступился за Вадима пожилой мужчина в бежевом плаще и синей шляпе. – А ему ремонта – на полсотни минимум.

Приедут инспектора ГАИ, составят протокол, временно отберут права. Не везет Вадиму! Снова придется обращаться к Михаилу Ильичу Бобрикову…

– Ты же ему товарный вид попортил, – суетился пожилой в шляпе. – Если погоните на станцию, насчитают больше сотни, истинный бог! Уж я-то знаю!

– Решайте, вы больше пострадали, – вздохнул высокий. По-видимому, ему тоже не хотелось дожидаться ГАИ.

– Заплати человеку полсотни – и весь разговор, – настаивал непрошеный защитник Вадима.

Парень в кожаной куртке пожал широкими плечам», достал из бумажника две двадцатипятки, протянул Вадиму, тот машинально взял.

– Радуйся, что дешево отделался, – не унимался защитник. – Новичок? Небось права-то получил без году неделя?

Высокий, даже не удостоив взглядом «синюю шляпу», укатил. В кабине «Жигулей» сидела черноволосая девушка, она так и не вылезла оттуда.

Видя, что все закончилось мирно, толпа разошлась. «Синяя шляпа» подошел к «Москвичу», провел ладонью по вмятинам.

– Таков наш автолюбительский крест – утром выехал, а вечером можешь очутиться в больнице… А железо – это пустяки! – Он нагнулся к уху Вадима: – Я дам вам адресочек одного умельца, он в своем гараже вам за день вес выправит и покрасит. Ей-богу, будет как новая. Ну, понятно, обойдется подороже, чем на станции техобслуживания, зато без очереди …

Вадим и эту бумажку засунул в карман. Он вообще за все это время не произнес ни слова. Раньше думал: случись такое – как и другие шоферы, схватился бы ругаться с виновником аварии. Кстати, кто виновник, так и не успели выяснить, наверное, и впрямь оба. Неотступно сверлила мысль: «Не в отпуске ли Бобриков? И согласится ли поставить машину на ремонт?» Еще повезло, что сейчас глубокая осень, нет той весенней суеты, когда все торопятся на станцию техобслуживания.

В мрачном настроении он потащился на Московский проспект. Регулировщики бросали взгляды из своих застекленных будок на машину, но не останавливали. Вадим договорился с Викой Савицкой поехать на юг, в Коктебель. И выехать они должны были в следующую субботу, а сегодня понедельник – вот уж воистину день несчастный! Успеют ли за это время все сделать? Возможно, придется дверцу менять, ручка-то все равно сорвана…

Михаил Ильич оказался на месте, на этот раз не понадобилась и Савицкая: он сразу узнал Вадима и вроде бы даже обрадовался, встал из-за стола, пожал руку, кивнул на диван, мол, садись…. Как и тогда, звонили телефоны, в дверь с угодливыми улыбками заглядывали автолюбители и покорно прикрывали, увидев Вадима.

– Опять поцеловался с кем-то? – улыбнулся Бобриков.

– Так глупо получилось…

– Умных аварий не бывает, – перебил Михаил Ильич. – Глянь в окно. Видишь вишневые «Жигули»? Крыша и капот всмятку. Человек только что получил новенькие в магазине, стал выезжать из ворот и поцеловался с самосвалом! Ремонту – на тысячу, не меньше, да и товарный вид уже наверняка потерян.

– Черт с ним, с товарным видом, – сказал Вадим, не понимая, куда тот клонит. – Наверное, дверцу менять придется.

– А где ее взять-то, дверцу? – хитро прищурился начальник. – Тут придется поломать голову…

Мастер кузовного цеха осмотрел «Москвич», задумчиво потер переносицу. Он был в черном кожаном пиджаке, модных туфлях на каучуковой подошве, на руке голубовато посверкивали японские часы. К нему то и дело совались со своими просьбами автолюбители, но, наткнувшись на его холодный взгляд, понимающе кивали, молча отходили.

– Надо сделать, Петрович, – взглянул Михаил Ильич на коренастого мастера.

– А как с «Волгой» адмирала?

– Адмирал в море, подождет.

Пока Вадим оформлял заказ, загонял машину в цех – прежде пришлось помыть ее, – наступил обеденный перерыв. Некоторые автослесари потянулись к ожидающим их в стороне автолюбителям. На пути к автобусной остановке Вадима нагнал на своих новеньких «Жигулях» Михаил Ильич.

– Тебе в город? – спросил он. – Садись, подвезу.

Чехлы на сиденьях финские, обшитый толстой кожей руль фиатовский, под креслами установлены деревянные динамики, а стереомагнитофон спрятан в перчаточном ящике. Бобриков нажал клавишу, и салон густо наполнился мелодичной музыкой.

– «Филипс», – небрежно бросил Бобриков, поймав восхищенный взгляд Вадима. – С риверсом.

Вадим не знал, что такое «риверс», но спросить постеснялся, он вообще впервые увидел магнитофон в машине. Маленький аппарат, целиком заглотивший кассету, звучал ничуть не хуже стационарного, казалось, мелодия наполняет весь салон: она идет снизу, сверху, с боков. Михаил Ильич приглушил звучание, сбоку быстро взглянул на Вадима:

– Нравится? Могу уступить… Мне предлагают «Пионер», у него мощность побольше.

Вадим поинтересовался, сколько же стоит такая штука.

– Семь рублей, – ответил Бобриков. – С колонками. И что удобно – магнитофон не виден снаружи: колонки под сиденьями, а сам аппарат закрывается крышкой. Кто ставит колонки у заднего стекла, тот рискует лишиться магнитофона, а тут все шито-крыто! Ни один воришка не догадается, что в машине аппарат.

– Семь рублей… – повторил Вадим. – Семьсот?

– Такие теперь цены, – улыбнулся Бобриков. – За что капиталисты дерут с нас шкуру?

– Скорее, наши спекулянты, – вставил Вадим.

– Сходи в комиссионку, поинтересуйся, «филипсы» с риверсом идут по семь-восемь рублей.

– Вещь хорошая, конечно, но и цена!

– Дефицитная вещь, бери, пока я добрый, не пожалеешь! – соблазнял Бобриков. – Я скажу ребятам, они тебе за четвертак его сразу и установят.

«На круг семьсот двадцать пять рублей… – соображал Вадим. – Если взять эту штуку, то на „Жигули“ не хватит…»

Он собирался поставить на комиссию свой «Москвич» и приобрести «Жигули» – эти машины ему больше нравились, да и его развалюха уже набегала свыше ста тысяч километров, теперь придется больше ремонтировать, чем ездить.

– Поехали ко мне, пообедаем? – предложил Бобриков. – Я живу на Васильевском острове.

Хотя Казаков и не испытывал симпатии к Бобрикову, он согласился: нутром журналиста чувствовал, что это интересный тип! В нем уживаются, по-видимому, способный администратор и ловко замаскированный делец! Каждая новая встреча с Бобриковым давала пищу для размышления. Как хитроумно приспособился этот человек к обстоятельствам! Отлично понимая, как автолюбителям необходимы запчасти, ремонт машин, он извлекает из этого гораздо больше тех, кто открыто берет взятки. Бобриков – психолог, и довольно тонкий… И его не так-то просто будет припереть к стенке! Такой из самой критической ситуации сумеет вывернуться,. Но тем и интересен был для Вадима Казакова Михаил Ильич, что с ним нужно было и самому проявить все свои качества журналиста. Бобриков явно считает его, Казакова, за простака, иначе не предлагал бы дорогой «Филипс»… Пусть он так и продолжает думать. Желание написать про ловкого делягу крепло в Вадиме.

У Михаила Ильича была двухкомнатная квартира, богато обставленная импортной мебелью, на подставке – заграничный стереомагнитофон, проигрыватель, десятка два кассет, на стене подвешены фирменные колонки. С потолка квадратной меблированной кухни спускается матовый плафон, на деревянных резных полочках флаконы со специями – все красивое, заграничное, даже холодильник финского производства. Двери в квартире и подсобных помещениях из красного дерева, моющиеся импортные обои. Ничего подобного Вадим в продаже не видел.

Михаил Ильич поставил на электрическую плиту кастрюлю, сковородку, достал из холодильника масло, икру, семгу.

– Я буду чай, а ты, если хочешь, свари кофе, – предложил он.

Движения у него быстрые, резкие. На одном месте он долго не мог находиться. Пока разогревался обед, успел позвонить несколько раз и договориться вечером о встрече. «Будь у меня в семь пятнадцать! Плюс-минус пять минут, опоздаешь – меня дома уже не будет!» Голос начальственный, не терпящий возражений. Повесив трубку, на минуту вдруг прилег на тахту. Вскочил, будто подброшенный пружиной, и включил магнитофон. С Вадимом обращался так, будто они сто лет знакомы и тот уже не один раз бывал у него дома.

– Надо бы пару колонок и на кухне поставить, – философствовал он. – Где большую часть времени проводим мы? На кухне за столом. А в комнате жена накрывает лишь по большим праздникам.

На обед были борщ, котлеты с картошкой. Бобриков говорил, что Вадиму крупно повезло с магнитофоном. «Филипс», отличная новейшая модель, такую нигде не достанешь, ему, Бобрикову, привез из ФРГ его друг-приятель кинорежиссер Саша Беззубов. Не задаром, конечно, пришлось ему «отстегнуть» семь штук, за столько же отдает и Вадиму. У нас пока это редкость, а там магнитофон на каждой машине установлен…

Вадим еще не дал согласия, а Михаил Ильич уже считал дело решенным, говорил, что прямо сейчас поедут на станцию техобслуживания и электрик в два счета поставит в «Москвич» магнитофон. Будет Вадим ездить и благодарить его, Бобрикова, за такой «подарок»! Ну а если что еще случится с машиной, то в любое время к нему – для хороших друзей всегда найдутся дефицитные запчасти…

– Почему я на этой работе столько лет держусь? – разглагольствовал Михаил Ильич. – Взяток не беру. Уже сколько на моем веку начальников станций техобслуживания из-за этого погорело! А у меня ни одного прокола. А когда совесть чиста, человек ничего не боится. Ты бы послушал, как я с профессорами-академиками разговариваю: чем, мол, вы лучше других автолюбителей? Становитесь в порядке очереди, и все будет о’кэй!

– А как суют взятки? В конверте? – поинтересовался Вадим. – Или борзыми щенками?

– Сначала пробовали… – усмехнулся Бобриков. – Дело в том, что кто дал взятку, тот больше тебя не уважает, а я, понимаешь, не терплю к себе неуважения. Я хочу быть не зависимым ни от кого. Звонит мне мой начальник, – дескать, помоги с ремонтом такому-то товарищу, – я говорю: пусть приезжает… Прикатит и ко мне в кабинет, мол, я от такого-то… Ну, я ему вежливенько разъясняю, что необходимых ему запчастей у меня нет, сам министр не прикажет поставить то, чего у меня не имеется в наличии, а вот сделать техобслуживание, помыть машину – пожалуйста!

– На самом деле деталей нет?

– В том то и дело, что есть, но я по блату никому не даю. И никакой мне начальник не прикажет. Я ведь не отказываю, но и не даю. Как говорится, на нет и суда нет. Мой начальник ведь не знает, что у меня в загашнике хранится…

– А кому же… даете дефицитные запчасти?

– Тебе не отказал бы, – улыбнулся Бобриков. – Ты не трясешь перед носом своим удостоверением, не ссылаешься на авторитеты. Не грозишься написать про меня в газету… Почему бы тебе и не помочь?

– Спасибо, конечно, но…

– Без всяких «но» обращайся ко мне, всегда помогу, – заверил Бобриков.

– А магнитофон с колонками я не возьму, – вздохнув, сказал Казаков. – Дороговато для меня, да и нужен ли в машине магнитофон? Пожалуй, отвлекать во время езды будет.

Михаил Ильич сразу поскучнел, заторопился на работу. Вадим почувствовал, что тот потерял к нему всякий интерес и уже, наверное, жалеет, что многое наобещал…

Хотя часть пути можно было проехать вдвоем, Бобриков не предложил ему сесть в машину. Приоткрыв дверцу, сухо осведомился:

– Про каких ты щенков-то говорил?

– Про борзых, – скрывая улыбку, ответил Вадим.

– Дочь просит карликового пуделя, а борзая – это такая большая собачина с поджатым брюхом?

– Любого зайца догонит.

– Услышишь про карликового пуделя – позвони мне. – Бобриков хлопнул дверцей и резво взял с места.

Наверное, просто по наитию Вадим зашел в комиссионный в Апраксином дворе, протиснулся сквозь толпу к витрине и увидел на полке точно такой же «Филипс», который так упорно навязывал ему Бобриков. И стоил он ровно пятьсот рублей. Не поверив своим глазам, Казаков переспросил у продавца, тот подтвердил, что эта модель стоит пятьсот рублей, их целая партия прибыла в «Березку».

Шагая по Невскому, Вадим мрачно размышлял, зачем Бобрикову брать взятки с автомобилистов? Можно просто клиенту продать какую-либо вещь, не имеющую никакого отношения к запчастям… Он вспомнил, как Вика Савицкая рассказывала, что Михаил Ильич, устроив кузов ее мужу – Василию Попкову, взял «на время» дорогой транзисторный приемник, да так и не вернул…

«Вот он, материал для фельетона, – подумал Казаков. – К Бобрикову на Московский теперь мне путь заказан! Машину он поставил на ремонт в надежде всучить мне „Филипс“».

Вадим решил, что станцией обслуживания и Бобриковым он займется, когда возвратится из отпуска. Правда, тема не нова: не так уж редко появляются в печати материалы про станции техобслуживания… Ничего, внесет и он свою лепту в это дело!…

Глава восемнадцатая

Павел Дмитриевич бухал кулаком по дощатой двери – от мощных ударов сотрясалась стена, в сенях звякали на лавке пустые ведра. В окне мелькнул свет, немного погодя сонный женский голос произнес:

– Господи, да кто это грохочет в такое время? Пожар, что ли?

– Мама, я сам открою, иди спи, – проговорил мужчина.

Скрипнула дверь в избе, потом лязгнул засов в сенях, и на крыльцо вышел Широков – он был в исподней рубахе и трусах, темные волосы на голове взлохмачены. Абросимов сгреб его за грудки, рванул на себя так, что затрещала рубаха, и, заглядывая в глаза, прорычал:

– Меня надоумил выпроводить отсюда Ингу Ольмину, а сам, моралист чертов, мою жену увел?!

Иван Степанович стоял перед разгневанным Абросимовым и молчал.

Тот развернул его и ударом кулака сбросил с крыльца на землю. Широков медленно поднялся.

– Бей не бей, а делу, Паша, не поможешь, – сплюнув и облизав губу, проговорил он. – Потерял ты Лиду.

– Да я только свистну, она тут же ко мне прибежит! – не помня себя, кричал Павел Дмитриевич.

– Свистни, – глухо уронил Иван Степанович.

На крыльцо выскочила в длинной исподней рубахе старуха Широкова. Седые волосы рассыпались по плечам, в тонких руках ухват.

– Ты чего, бесстыжие твои глаза, ночью людям спать не даешь?! – завопила она. – Вот ухватом огрею по горбине! А ты, Ванька, чего язык проглотил?

Тот подошел к матери, отобрал ухват и отбросил в сторону.

– Иди, мама, – спокойно сказал он. – Без тебя разберемся, дело тут мужское… – Оглянулся на тяжело дышавшего Абросимова и прибавил: – Сейчас оденусь и выйду, а ты, гляди, дом на куски не разнеси…

– Пашка, ты? – подслеповато щурилась в темноту старуха. – За своей Лидкой приперся? Да бери ты ее ради бога! Вместе с робятишками…

– Мама, пойдем в избу. – Сын увлек ее в черноту сеней.

Прислонившись плечом к забору, Павел Дмитриевич отрешенно уставился на смутно вырисовывающуюся на фоне темного беззвездного неба водонапорную башню, – казалось, она наклонилась в его сторону и грозила упасть на голову. Мелкий дождик опутывал липкой паутиной лицо, мокро шелестел в полуголых ветвях огромной березы, стоявшей напротив дома Широковых. Кругом тихо и темно, лишь желто светятся два высоких окна на вокзале. Холодные порывы ветра раскачивали телеграфные провода на столбах, и они тихонько гудели. Мимо ног бесшумно прошмыгнула кошка, ожгла зеленоватым огнем вспыхнувших глаз.

Широков вышел в ватнике, волосы на затылке топорщились; долго всматривался в сумрачное лицо Абросимова, потом присел на верхнюю ступеньку, закурил. Неяркий огонек спички выхватил из сумрака прищуренный глаз и черную бровь.

– Я думал, ты раньше сюда заявишься, – негромко сказал он. – Лида тебе еще когда написала?

– Где она?

– Тебе лучше с ней утром потолковать.

– Ты что ее прячешь? – вскинулся Абросимов.

– Дай Лиде развод, Павел, – сказал Иван Степанович. – Не вернется она к тебе, это факт.

– Дождался-таки своего, – горько усмехнулся Павел Дмитриевич, тяжело усаживаясь рядом на мокрую ступеньку. – Долго же ты ждал!

– Двенадцать лет, – ответил Иван Степанович.

– А детей как? – искоса взглянул на него Абросимов. – Делить будем: Валентина – мне, Ларису – тебе?

– Лида детей тебе не отдаст, – глубоко затягиваясь папиросой, проговорил Широков. – Не они первые, не они последние без родного батьки-то вырастут. Ты и сам без отца воспитывался, да и к матери-то не шибко тянулся…

– Это, Ваня, не твое собачье дело, – насупился Абросимов.

– Сам завел разговор, – усмехнулся тот.

– Морду тебе набить, что ли?

– Бей, – продолжал усмехаться Широков. – Ты сильнее. Только прок-то какой? Ты сам во всем виноват: нашел другую, завертелся-закрутился, а она разве не живой человек?

Абросимов повернулся к нему, впился серыми глазами в его смутно белеющее лицо:

– Ты рассказал Лиде про Ингу?

– Шила в мешке не утаишь, Павел!

– Конечно, не ты… – понурил голову Павел Дмитриевич. – Да и какое это теперь имеет значение? – Он облизал пересохшие губы. – У тебя есть выпить?

Иван Степанович ушел в избу и скоро вернулся с бутылкой, двумя стаканами, в которые были засунуты по большому соленому огурцу. Все это разложил на верхней ступеньке.

– Про хлеб забыл!

– Сиди, – остановил его Павел Дмитриевич. Он разлил вино по стаканам, не чокаясь, залпом выпил, закусывать не стал. – Ни Лиды теперь у меня, Иван, ни Инги… Замуж вышла Ольмина и уехала аж во Владивосток. За военного моряка выскочила! И где она его только в Рыбинске нашла? Там и морей нет!

– Потому ты и кинулся сюда, к Лиде?

– Правильно моя бабушка Ефимья Андреевна говаривала: «Сам корову за рога держит, а люди молоко доят», – вертя пустой стакан в пальцах, проговорил Абросимов. – Это про меня сказано.

Иван Степанович отпил половину, закусил огурцом. Из-под ватника белела рубашка. Дождь чуть слышно шуршал дранкой, из-за леса зашарил по насыпи, кустам луч приближающегося к Андреевке поезда. Голубоватым пламенем вспыхнули провода, блеснули сталью рельсы, в каждом окне железнодорожной казармы, стоявшей на бугре, обозначались неясные туманные луны.

– Я вот как думаю, Павел, – неторопливо начал Широков. – Ты, конечно, можешь заставить Лиду жить с тобой: все же дети и, потом, женское сердце все прощает…

– Моя мать никогда никому ничего не прощала, – перебил Абросимов.

– Мы толкуем о Лиде, – мягко продолжал Иван Степанович. – Она тебе все простит, но счастья уже не будет в твоем доме, Павел. И ты это знаешь. Сейчас тебе одному плохо, ты сильный мужик и справишься с этим, а разлучи ты нас с Лидой – всем нам тогда будет худо, и тошнее всех – Лиде. Вот и решай. Как скажешь, так и будет… Только предупреждаю: я от Лиды не отступлюсь! Ждал двенадцать лет, буду и дальше ждать. Судьба нас готовила с Лидой друг для друга, но вмешался ты… Ладно бы любил ее, так нет, не любишь! Не выйди замуж за другого твоя учительница, ты о Лиде и не вспомнил бы. А тут примчался, шумишь: давайте мое! А нужна ли она тебе, Лида-то? Ты же умный мужик и знаешь, что разбитый кувшин не склеишь.

Павел Дмитриевич упорно смотрел на водонапорную башню Поезд прибыл и теперь шумно пускал пары на станции, слышались неясные голоса сцепщиков, хлопанье крышек букс, мерный шум воды, наливаемой в тендер.

– Ты говоришь, доброе женское сердце… – заговорил Павел Дмитриевич. – Лида мне все написала… про вас с ней… Может, она для меня сейчас как для утопающего соломинка…

– Ты хотел, чтобы она тебя пожалела?

– Ненавижу бабью жалость! – громко вырвалось у Павла. – Не жалость мне ее нужна… Не чужие ведь? У нас дети.

– Павел, поверь, Лиде будет лучше со мной, – сказал Широков. – Это я знаю точно.

– А я вот ни черта не знаю! – грохнул кулаком по доске Абросимов. Пустая бутылка подскочила и, прыгая со ступеньки на ступеньку, покатилась вниз. – Думал, здесь у меня дом, жена, дети, а ночевать придется идти в дедовский дом! – Он покосился на абросимовский дом с темными окнами: – Туда-то меня хоть пустят?

– Ночуй у меня, – предложил Иван Степанович.

Павел Дмитриевич вдруг громко рассмеялся, встал во весь свой внушительный рост и сверху вниз посмотрел на Широкова.

– И чего меня сюда принесло? За каким лядом? Жизнь сама мудро рассудила нас: ты долго ждал и получил Лиду, я тоже долго ждал – и потерял Ингу!..

– Я не могу без нее, Павел.

– Конечно, я дам развод, Ваня, – сказал Павел Дмитриевич. – А вот на свадьбу не приглашай…

– Смолоду тебя не видел таким, – покачал головой Иван Степанович.

– Каким?

– Да все вы, Абросимовы, в деда Андрея: отчаянные, бесшабашные, взрывные, как порох.

– А ты, Ваня, другой! – рассмеялся Абросимов. – Ты не взорвешься, ты, как капля камень, долбишь, долбишь и все-таки своего добьешься! Ну да ладно, кто каким уродился, таким тому и быть…

Рукой взъерошил волосы и, крепко впечатывая в землю подошвы, крупно зашагал к калитке. Иван Степанович, попыхивая папиросой, видел, как он прошелестел в своем плаще вдоль забора, отпер калитку; потом услышал громкий стук в дверь абросимовского дома, глухие голоса, скрип половиц в сенях.

Бросив окурок в бочку под застрехой, Широков поднялся с крыльца.

Дверь отворилась, и в щель просунулась растрепанная голова матери.

– Я думала, он прибьет тебя, Ванюша! – зашептала она. – У них, Абросимовых, тяжелая рука… Андрей Иванович – дед-то Павла – разок тряхнул твоего батьку, так из того чуть дух вон не выскочил!

– И ты все время под дверью стояла? – удивился сын.

– Ванюшка, как же ты бабу-то берешь с двумя ребятишками? – плаксивым голосом заговорила старуха. – Лидка-то, она работящая, веселая, но с таким приплодом! Можа, Ванюша, другую выберешь? Девок-то в Андреевке пруд пруди, а ты прилепился к замужней…

– Иди в избу, маманя, – сказал Иван Степанович. – Это надо же в сенях столько времени проторчать!

– И всю-то мою горемычную жизнь наши суседи Абросимовы поперек дороги встревают! – причитала она, шлепая в валенках к двери.

– Только ли они? – усмехнулся Иван Степанович. – И мы с тобой, маманя, в их жизнь встрянули…

– И я говорю, связал нас черт с ними – прости мя, господи, грешницу, – одной веревочкой…

– Если бы бог, – усмехнулся сын, закрывая за собой дверь на железный засов.

Алексей Листунов вышел из метро «Новослободская», взглянул на часы: без пяти три. В потоке прохожих дошел до сберкассы, но внутрь входить не стал, да ему там и делать было нечего. У будки телефона-автомата, что неподалеку, ровно в три часа они должны встретиться с Изотовым. Точнее, в маленьком сквере, где под черной старой липой виднелась мокрая скамья. Ничего подозрительного Листунов не заметил, да и что может быть подозрительного, когда мимо течет толпа прохожих. И нет ей конца и краю. Да и Изотов, как говорится, стреляный воробей, знает, как действовать. И вместе с тем в глубине души Алексея зрела тревога, она зрела вместе с тупой болью в желудке. С год как Листунов стал ощущать под ложечкой жжение и боль. Особенно это ярко проявлялось после выпивки, примерно на третий день.

Изотова он сразу увидел – тот не спеша прошел мимо, уселся на скамью, предварительно подстелив газету. Алексей вскоре тоже присел рядом. У Изотова в руках портфель. Что интересно, в нем?

– Как обычно… – только эти слова и успел произнести Родион Яковлевич, передав портфель.

– Никаких лишних движений, сидите спокойно, – произнес молодой мужчина, появляясь перед ними. Неизвестно откуда возникли еще двое.

– Мы присели отдохнуть… – промямлил Лнстунов.

– Это ваш портфель? – резко спросил молодой человек.

– Портфель? – бросив косой взгляд на Изотова, спросил Алексей.

– Впрочем, передача портфеля нами зафиксирована, – сказал молодой человек, по-видимому, старший. – А теперь вставайте и пройдемте к машине.

Тут же серая «Волга» подкатила к тротуару, по которому текла безразличная к происшедшему толпа. Да и вряд ли кто чего понял: группа людей направляется к двум машинам. Краем глаза Алексей заметил еще одну «Волгу», подкатившую чуть позже.

Все было для Листунова настолько нереальным, что на ум пришел запомнившийся эпизод из детективного кинофильма: люди в штатском, машины, наручники… Вроде бы наручники не собираются им надевать…

Алексей Листунов и не заметил, как очутился в «Волге», зажатый между двумя рослыми мужчинами с невозмутимыми лицами. Во вторую машину таким же манером посадили Родиона Яковлевича Изотова.

На коленях Алексея лежал тяжелый портфель с двумя блестящими замками, тот самый, который только что передал в сквере под черной облетевшей липой Изотов.