Андреевский кавалер (№2) - Когда боги глухи

– Я не гадалка, – не совсем вежливо ответил Казаков.

Он думал, что после этого «артист» отвяжется, но не тут-то было. Раскрыв журнал с цветной вкладкой (это был «Знание – сила»), сосед словоохотливо продолжал, легко перескочив на другую тему:

– Людям пересаживают чужие сердца… Фантастика!

– Я слышал, ученые создали искусственное сердце.

– С искусственным сердцем шестьдесят три часа жил Хэскелл Карп, – явно обрадованный его неосведомленностью, произнес сосед. – Он скончался после того, как ему пересадили человеческое сердце. Кстати, Блайберг тоже погиб, потому что произошло хроническое отторжение. Как видите, наш организм активен против чужеродных органов.

«Интересно, а когда у человека чужое сердце, он по-новому все ощущает иди нет? – подумал Вадим. – Мужчина с сердцем спортсмена начинает бегать, прыгать, а женщина – меняет мужа?..» От этой мысли ему стало смешно. Может, и любовь, как сердца, можно пересаживать от одного человека к другому?..

– Вы не будущий космонавт? – вдруг спросил «артист». – Мы летим в Казахстан… Вы знаете, я вблизи не видел еще ни одного космонавта, сами понимаете, по телевизору одно дело, а вот лицом к лицу… Люди, облетевшие Землю, – это для меня что-то фантастическое!

Вадим видел вблизи первого космонавта планеты – Юрия Гагарина, был в Звездном городке под Москвой, встречался и с другими космонавтами, наблюдал за их поразительными тренировками, занятиями, а вот на Байконуре ни разу не был, не видел этих людей непосредственно у ракеты. И когда руководство предложило ему полететь туда, Вадим с радостью согласился. Ему хотелось собственными глазами увидеть взлет могучей, ракеты, ее огненный след в небе, а потом приземление отделяемой капсулы на парашюте, хотелось пожать руки, если повезет, космонавтам…

Конечно, обо всем этом он не стал распространяться, лишь коротко ответил «артисту», что он никакого отношения не имеет к космосу. Называть свою профессию Вадим не любил – сразу начнутся расспросы: а где вы печатаетесь, что пишете? Как правило, почти никто из случайных знакомых его фамилии не слышал. Поначалу Вадим чувствовал себя обескураженным, но потом привык на такие пустяки не обращать внимания: тоже мне знаменитость! Это популярных артистов и спортсменов все узнают. Называешь в разговоре фамилии иных писателей, поэтов – и то многие никогда их книг не читали. Людям назойливо навязывают какие-то фамилии, книги – они упорно не читают. По-видимому, у некоторых существует некий подсознательный протест против искусственно раздуваемого вокруг того или иного избранника муз шума и бума. Помнится, один инженер в разговоре сказал Вадиму, что он предпочитает читать обруганные критикой книги, дескать, их не будут каждый год переиздавать, а обласканных писателей и поэтов всегда успеешь прочесть – их книги широко издаются!.. Чтобы не быть профаном, он много читал, даже то, что ему не нравилось. А когда пытался в кругу интеллектуалов спорить и доказывать, что тот или иной автор нашумевшей повести или романа ничего из себя как литератор не представляет, на него смотрели как на идиота… Жалкое подражание Эрнесту Хемингуэю, модернистской западной литературе выдавалось как откровение, новое слово. Действительно, прочитаешь поток рецензий и хвалебных статей на повесть или роман такого эпигона и невольно задумаешься: может, он и впрямь гений, а ты – дурак, ни черта не смыслящий в литературном процессе? Наверное, поэтому многие молчат, не возражают, не возмущаются, чтобы не показаться белыми воронами, хотя они-то как раз и смотрели в корень.

– Вам нужно коронки поставить на передние зубы, – огорошил его сосед, он уже несколько раз бесцеремонно заглядывал Вадиму в рот, когда тот разговаривал с ним, – Казаков решил, что у него просто такая привычка.

Зубы у Вадима были в порядке, после войны ему выдернули два коренных с одной стороны и один с другой, так их не видно.

– У вас неправильный прикус, – профессионально продолжал «артист», – вот вы и съедаете спереди средние резцы. Лучше сейчас поставить коронки, потом будет труднее, потому что вы уже разрушили эмаль… Когда кушаете горячее и холодное, чувствуете?

Такое случалось, но Вадим как-то не обращал внима нпя. Щербинку из-за скошенных в одном месте переднил зубов он давно заметил, но как-то не придавал значения, свистеть было удобно, даже не надо в рот пальцы засовывать…

– Вы дантист? – покосился на него Вадим.

– Техник-стоматолог, – уточнил сосед. – Имею честь представиться: Семен Семенович Хонинский. Сижу на зубах (эта фраза позабавила Вадима) тридцать два года. Вставлял задний мост самому… (он назвал фамилию известного московского артиста), о других примечательных личностях я уже не говорю… Без чувства ложной скромности признаюсь: в своем деле я – мастер. – Он это слово выделил, чтобы подчеркнуть, что он мастер с большой буквы.

Вадиму пришлось назвать себя, про свою профессии он не упомянул, но Семен Семенович, будто тетерев на току, стал бубнить про свою богатую практику, про знаменитых московских и ленинградских клиентов, про современную японскую технику, которую он за «бешеные деньги» достает по случаю. Вадим даже задремал под его монотонное бубнение, очнулся он, когда на табло замелькала надпись: «Пристегнуть ремни». Тело мягко стало вдавливаться в кресло, а сосед на полуслове замолчал. Вадим обратил внимание, как лицо его побледнело, костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники, побелили. Техник-стоматолог явно струсил. Он позабыл про Вадима и свой великолепный кабинет, где он вставляет знаменитостям золотые зубы, взгляд его стал напряженным и вместе с тем бессмысленным. Вадим тоже не любил летать на самолетах, но чтобы вот так испытывать животный страх… Едва лишь шасси чувствительно коснулись бетонной полосы, а спины их при резком торможении вдавились в кресла, на лице Хонинского снова заиграл румянец.

– Рад был с вами познакомиться, – как ни в чем не бывало заулыбался он. – На земле я как-то чувствую себя уютнее, чем на небесах. Я ведь сюда прилетел по печальному поводу… – он состроил на лице приличествующее выражение, – на похороны мужа моей старшей дочери… Странный молодой человек! Была возможность после университета остаться в Москве, сами понимаете, мои связи… А он, видите ли, гордый и самостоятельный! Захотел ехать по распределению и мою Розу увез на край земли. По специальности они оба педагоги, русский язык и литература… Романтика, просторы, рыбалка… Он, видите ли, всю жизнь мечтал ловить рыбу в реках и озерах, куда нормальный человек еще не забирался. Я подарил ему японский спиннинг с катушкой – это единственное, что он принял от меня… Ну и, видите ли, с Розой они преподавали в педагогическом техникуме, зять ловил свою дурацкую рыбу и был счастлив. О дочери я этого не скажу!

– Что же с ним случилось? С вашим зятем? – перебил Вадим, отстегивая ремень: пожалуй, дантист так и не доскажет эту историю до высадки.

– Видите ли (Вадим заметил, что Хонинский очень уж часто употребляет это слово), Костя утонул, – явно не испытывая горя, спокойно сказал Семен Семенович. – Он таки нашел глухое озеро, на котором никто до него не бывал. Нашел, чтобы там смерть свою принять: ветер ли, буря, но его резиновую лодку опрокинуло, и они с приятелем – таким же одержимым рыбаком – утонули. Какое счастье, что Роза не разделяла эту пагубную страсть! И спиннинг японский утонул… Знаете, сколько я за него заплатил? Сто пятьдесят рублей!

Дальше Вадим слушать не стал, он резко поднялся, схватил с сетки над головой спортивную сумку и втиснулся в узкий проход, по которому к трапу уже двигались пассажиры. Лишь на летном поле он вспомнил, что не попрощался со своим говорливым попутчиком.

Здесь тоже сияло солнце, но было прохладно, откуда-то тянул ветер, он шелестел листьями приземистых берез и лип, высаженных у одноэтажного здания аэропорта, полоскал флаг. От самолета веяло жаром, в турбинах что-то гулко потрескивало, по бетонке полз длинный бензозаправщик. А чуть в стороне тащил двуколку с горой разнокалиберных чемоданов маленький ишак с седой мордой. За вожжи держался худой старик с коричневым морщинистым лицом.

Приятно было после пятичасового полета почувствовать твердую землю под ногами. Вадим озирался: за ним должна была прийти машина. «Газик» с выгоревшим добела брезентовым верхом виднелся у стоянки автобуса. Вещей у Казакова не было, и он зашагал к машине.

– Вадим Федорович! – окликнул знакомый голос.

Улыбающийся Хонинский догнал его, вытащил из верхнего кармана пиджака визитку и протянул:

– Вернетесь в Москву, захотите – я вам поставлю отличные коронки. Хорошему человеку…

– Откуда вы знаете, что я хороший? – невольно улыбнулся Вадим.

– Я ведь не только в рот людям гляжу… – со значением произнес попутчик.

– Примите мои соболезнования… – начал было Вадим, но дантист перебил:

– На похороны я в такую даль ни за что не полетел бы, я за Розой. Видите ли…

– Вижу, – перебил Вадим. – Современный турбореактивный лайнер и… ишак! Какой контраст, вы не находите?

– Ишак? – удивился Хонинский. – Какой ишак?

Вадим кивнул ему и, не оглядываясь, зашагал к «газику», возле которого курил шофер в военной форме, – наверное, это и есть его машина.

Три блокнота исписал Казаков на Байконуре, ему здорово повезло: он познакомился с будущими героями космоса перед стартом, узнал много интересного.

Не так уж давно он зачитывался Жюлем Верном, но даже фантазия знаменитого писателя не смогла нарисовать ту величественную картину, которую оставляет стартующая в космос ракета.

А возвращение на родную Землю!

Какие-то неземные, в белых скафандрах, вылезают они из обожженной капсулы, к ним тянутся десятки рук, чтобы помочь, и как сияют их глаза, когда они, откинув защитные шлемы, становятся на твердую родную землю и вдыхают степной воздух… И что бы ни писали современные фантасты о межпланетных путешествиях и переселении людей в другие миры, человек всегда будет помнить Землю и тосковать по ней.

За день до отъезда в Ленинград Вадим присутствовал при встрече руководителей полета с молодыми рабочими передового целинного совхоза. В зале клуба набилось битком народу, сидели даже на подоконниках, на полу, в проходе. На сцене стоял длинный стол, застеленный кумачом. За столом – космонавты, инженеры. То и дело вспыхивали блицы – фотокорреспонденты не теряли времени даром. У Вадима тоже был фотоаппарат, но он сделал снимки лишь на Байконуре, где сфотографировал космонавтов на тренировках, в столовой. Можно было бы и не снимать, потому что профессиональные фоторепортеры со своей сногсшибательной техникой и блицами сделают гораздо лучшие фотографии, но удержаться было трудно.

Внимательно слушая космонавта, Вадим оглядывал зал. Было тихо, целинники затаив дыхание слушали героя, а он рассказывал про величественность космоса, красоту нашей голубой планеты, которая сверху не так уж и велика…

Когда на тебя кто-то долго смотрит, обязательно почувствуешь, – наверное, поэтому Вадим нехотя, будто помимо своей воли, оглянулся и заметил, как рослый парень в толстом вязаном свитере и джинсах поспешно отвел глаза. Лицо у парня симпатичное, черные брови вразлет, густые волосы зачесаны назад, блестят под светом люстры. Парень как парень, кажется, Вадим видит его впервые, хотя со многими в совхозе познакомился; перед торжественной встречей он вместе с космонавтами, директором совхоза и секретарем партийной организации осматривал богатое хозяйство – земли совхоза граничили с территорией космодрома, так что по заведенной традиции космонавты уже не первый раз встречались с целинниками. Приезжали и те к ним в гости.

После космонавта выступил генерал, он рассказал о будущем космических исследований, кто-то задал вопрос: мол, как обстоят дела у американцев? Генерал ответил, что они готовятся вот-вот запустить ракету с космонавтами на Луну.

– А мы? – послышалось из зала.

– Наша автоматическая станция уже два раза побывала на Луне, – ответил генерал. – Мы первыми сделали фотографии обратной стороны Луны, взяли пробы грунта, колеса лунохода впервые коснулись грунта нашего древнего спутника…

– Хорошо бы, чтобы и тут мы были первыми… – раздался за спиной Вадима негромкий голос.

Он оглянулся и снова на какую-то долю секунды встретился глазами с рослым парнем в свитере. Тот сказал это своему соседу – щуплому юноше в брезентовой куртке с капюшоном. Вадим повнимательнее посмотрел на парня – что-то в его лице показалось неуловимо знакомым… Вообще-то у Казакова хорошая память на лица. Нет, здесь, в совхозе, он не встречался с ним, но тогда где? И когда?

Парень ожег его неприязненным взглядом – мол, чего вылупился – и демонстративно отвернулся. А Вадим, больше не слушая выступающих, мучительно напрягал память: где он видел нагловатое красивое лицо со светлыми глазами?..

После торжественной части должен был демонстрироваться фильм. Автобус уже ждал космонавтов у белого приземистого здания дирекции совхоза, вместе с ними собирался уехать и Казаков. Стоя в сторонке, он наблюдал за выходящими из клуба. До начала фильма было еще минут пятнадцать, и целинники останавливались небольшими группами, закуривали. Привлекший внимание Вадима высокий парень стоял с миловидной блондинкой и, улыбаясь, что-то говорил. Прядь темно-русых волос крылом спустилась на загорелый лоб, в пальцах зажата сигарета. Красиво очерченные губы, прямой нос, спортивная фигура. Где же он видел этого мужчину? Космонавты в любой момент могли выйти, и Вадим решился подойти к заинтересовавшему его незнакомцу, хотя момент был выбран явно неподходящий – это он сразу почувствовал, когда обратился к парню с дурацким вопросом:

– Извините, я, по-моему, где-то вас видел?

– Неужели? – насмешливо взглянул тот на него. Хотя он и молодо выглядел, ему все-таки явно было за тридцать. Вблизи заметны возле губ складки, легкие морщинки под глазами. – Я ведь тебе, Мила, говорил, что похож на знаменитого киноартиста Петра Алейникова? – Он с улыбкой взглянул на девушку, потом перевел сразу потяжелевший взгляд на Вадима: – Ваша личность мне не знакома.

– Вы тоже космонавт? – с любопытством уставилась на него блондинка. – Вы еще полетите в космос, да?

– Я еще не волшебник, я учусь… – подыграл ей Вадим.

Пусть принимают его за будущего космонавта, наверняка эта девушка видела его среди приехавших. В светлых глазах мужчины мелькнул интерес, но тут же пропал – в отличие от простодушной блондинки он не попался на эту удочку.

– Дайте мне ваш автограф, – засуетилась девушка. – Когда вы станете знаменитым, я всем буду хвастать, что первая взяла у вас автограф… – Она порылась в сумочке и вскинула большие глаза на мужчину: – Игорь, у тебя не найдется какого-нибудь листочка и шариковой ручки?

Тот пожал широкими плечами и полез в задний карман, извлек оттуда измятую пачку сигарет.

– Ручки нет, – коротко сказал он.

Отступать было поздно – Вадим достал свою ручку, размашисто расписался на сплющенной пачке. Блондинка глянула на подпись, разочарованно произнесла:

– В. К. Дальше не разобрать.

Глядя в глаза ее приятелю, Вадим четко назвал свое имя и фамилию. Он готов был побиться об заклад, что в глазах мужчины что-то мелькнуло, не просто интерес, а нечто другое – если не испуг, то удивление или растерянность… Однако он тут же взял себя в руки, вытащил сигарету, а пачку протянул девушке:

– Храни свой… сувенир!

– И все-таки мы с вами где-то встречались, – сказал Вадим. – Вы ленинградец?

– Игорь – москвич, – ввернула блондинка. – Он у нас лучший тракторист. Вон там, – она кивнула в сторону клуба, – на Доске почета его фотография.

«Чертовщина! – рассмеялся про себя Вадим. – Я ведь видел его фотографию… Может, поэтому он и показался мне знакомым?»

Из клуба вышли космонавты, генерал и директор совхоза о чем-то оживленно говорили, секретарь парторганизации держал в руках большой букет неярких осенних цветов. Вадим вежливо распрощался с новыми знакомыми и направился к автобусу.

– Он такой же космонавт, как я папа римский! – услышал он насмешливый голос Игоря.

И только в самолете, уже подлетая к Ленинграду, Вадим сообразил: целинник чем-то напоминал бывшего директора молокозавода Шмелева. Та же посадка головы, разворот плеч, и в лице было что-то похожее.. Где он теперь, Карнаков-Шмелев?. Ничего о нем не известно, как и о сыне его – Игоре Шмелеве. Наверное, Игорьку сейчас столько же лет, сколько этому парню. В Андреевке считали мальчишку погибшим, сколько во время войны потерялось ребят! Помнится, когда Игорек вернулся с матерью из-под Калинина, они, мальчишки, не принимали его в свои игры, тыкали в глаза отцом – немецким шпионом… Дети, пережившие войну, – жестокий народ!

В своей повести о мальчишках войны Вадим вывел образ немецкого выкормыша, придав ему черты Игоря Шмелева… Работа над повестью продолжалась долго, перед отъездом в Казахстан Вадим отнес ее в журнал. Только вряд ли ее там опубликуют: толстые журналы неохотно принимают детские повести – это он почувствовал, когда сдавал ее в отдел прозы.

Последние годы Вадим стал замечать, что журналистику с писательской работой все труднее совмещать, но уйти из АПН было не так-то просто. В журналистике он чувствовал себя, как говорится, на коне, а получится из него настоящий писатель или нет – еще неизвестно. И потом, командировки во все концы России, встречи с разными интересными людьми давали ему очень много. В путевых блокнотах накопилось столько разного материала!

Когда объявили посадку, Вадим вдруг почувствовал не радость возвращения домой, а, скорее, щемящую тоску: ведь в общем-то никто его дома не ждал. Ирина попытается состроить на лице приветливую улыбку, может, даже поцелует, но все это не искренне, скорее, по привычке… Андрей и Оля заняты своими ребяческими делами, они, пожалуй, проявят радость. Оля на пять лет моложе Андрея. Она большую часть времени проводит у бабушки с дедом. Ирина почему-то не захотела ее отдавать в детсад. Так что с дочерью Вадим видится не так уж часто. Черт возьми, он совсем забыл купить детям подарки! Нужно будет что-нибудь поискать в универмаге, что на Московском проспекте. Без подарков он никогда не возвращается из своих дальних поездок.

Глава шестнадцатая

Они сидели в комнате за столом, дымили сигаретами, в чашках – недопитый остывший чай. Слышно, как на кухне бормочет радио.

– Ну что я тут торчу? – говорил Карнаков Изотову. – Нашел я двоих недовольных, клянут порядки в стране, возмущаются воровством, бюрократизмом, но чем их купишь? Они ведь за порядок, за строгость ратуют! Болеют за страну, а не желают ей зла – вот ведь какая петрушка получается, Родион Яковлевич!

– Молодые или в возрасте?

– Пожилые, почти пенсионеры, вот и брюзжат… С молодыми-то мне теперь трудно завязывать контакты: не тот возраст. Может, лучше перебраться мне на Запад? Вот там я согласен молодых учить…

– Вы здесь нужнее, – сказал Изотов. – Охота, рыбалка, турбаза… Теперь там завязываются хорошие знакомства. Под рюмку после сауны у всех языки развязываются.

А про себя подумал: «Договорились они с сынком, что ли? Тот давно бредит заграницей, теперь эта старая кочерыжка туда же нацелился. А ведь раньше и не заикался об этом». С Игорем Найденовым проще: шеф дал согласие готовить его за рубеж, после того как вернется из Казахстана. Парню повезло – он устроился в целинном совхозе, что неподалеку от территории космонавтов. Кое-какие сведения, переданные им связнику, оказались интересными… Парень лезет из кожи вон, старается. Пусть поживет на Западе, подучат там его, а потом, скорее всего, снова сюда забросят…

– Может, и так, а меня в такие компании не приглашают, – отрезал Карнаков. – Будь я на виду в городе или хотя бы топил на турбазе эти… финские бани да веничком парил начальничков, может, чего и вынюхал бы…

– Это идея, – подхватил Изотов.

– Вот что, Родион Яковлевич, – нахмурился Карнаков. – Кончим этот пустой разговор, даже здесь с почетом провожают ветеранов на пенсию. Да поймите вы, вышел я в тираж! И сил мало, и память не та…

– У вас на счете… – возразил было Изотов.

– Да заткнитесь вы с этим счетом! – взорвался Ростислав Евгеньевич. – Кому эти деньги нужны будут, если я тут окочурюсь? Уже дважды вызывал по телефону «скорую». Может, там, на «площади неизвестных борцов», на мои деньги поставят мне безымянный памятник?

– У вас ведь сын…

– У меня их целых три, так сказать, официальных, а еще с пяток по всей России раскиданы, – язвительно усмехнулся Карнаков. – Чужой мне Игорь, да и Бруно с Гельмутом плевать на меня хотели. Ведь палец о палец не ударили, чтобы вытащить меня из этой дыры!

– Вы, я гляжу, сегодня не в духе, – пробовал урезонить старика Изотов. – Там все знают и помнят, но еще не пришла пора…

– Довольно, – перебил Ростислав Евгеньевич. – Вот именно пришла моя пора – живым отсюда убираться! Потом поздно будет, да и, боюсь, у меня уже и желание пропадет…

– Рано вы о старости да смерти заговорили… – глядя в окно, заметил Родион Яковлевич. – Это на вас погода тоску нагнала…

– Не юли, Родион, – строго сказал Карнаков. – Или они не хотят меня туда забирать? Им старик не нужен!

– Если бы это все было так просто!

– Я свое слово сказал, – устало обронил Ростислав Евгеньевич, – пусть теперь они свое слово скажут.

– Я все передам, – сдался Изотов.

На дворе стояла глухая осень, из окна открывался вид на строительную площадку, узкая стрела башенного крана раскачивала на длинном тросе контейнер с кирпичом, маленькие фигурки каменщиков облепили неровную, лезущую ввысь, серую стену. Где-то в стороне ухала установка, забивающая в грунт железобетонные сваи, а дальше в дымке виднелась кромка соснового леса.

Карнаков долго и убедительно говорил о том, что его миссия в России закончилась: кто возразит против того, что он всю свою жизнь подпольно боролся против ненавистного большевистского строя? Заслуги его отмечены наградами, ему присвоено воинское звание, он еще сможет пригодиться там, за рубежом, его опыт подпольщика, знание России, в конце концов, он мог бы преподавать в разведшколе…

Изотов не возражал, больше не отговаривал, он слушал этого старого усталого человека и думал, что действительно от него теперь проку мало: всего двоих людей смог он завербовать, да и то их еще проверять и проверять, прежде чем можно будет что-либо стоящее поручить… Но согласятся ли шефы переправлять его через границу? Кому нужны старики? Это здесь, в СССР, цацкаются с пенсионерами, а особенно с инвалидами Отечественной войны и ветеранами, а там, на Западе, – миллионы молодых безработных, о стариках и говорить нечего, никому они не нужны, лишние люди. Случается, умрет в лачуге бедняга, и никому и дела нет. Родиону Яковлевичу не хотелось думать о собственной старости. Карнаков прав: у него богатый опыт, да и сыновья, если ему доведется с ними встретиться, не отвернутся, надо полагать… Хорошо, он доложит, но будет ли из этого какой толк?

– Я такие вопросы не решаю, – после того как замолк Карнаков, сказал Изотов. – Начальству доложу, но уверен: даже если вопрос будет положительно решен, вам необходимо найти себе замену… Городом наш шеф интересуется.

– Что же, вы думаете, я сидел тут сложа руки? – усмехнулся Карнаков. – Добываю информацию, работаю с людьми. В одном не очень уверен, а вот Мышонка надеюсь привлечь…

– Вы имеете в виду Сидора Мохова?

– Биография у него подходящая: был в оккупации, папаша сотрудничал с немцами, в институт не поступил, вот и работает подсобником на доменной печи. Думаю, что с ним можно продолжить работу: до денег падок, любитель выпить, но меру знает…

– Против Мохова у меня возражений нет.

– Он действительно на мышонка похож, – продолжал Карнаков. – Остроносенький, юркий… Мышь куда угодно прошмыгнет, и никто на нее внимания не обратит.

– На доменной печи и так хорошо зарабатывают, – вставил Изотов.

– У него мечта – купить «газик».

– А почему не «Москвич» или «Жигули»?

– Вбил себе в башку, что лучше «газика» нет машины: вездеход на раме, запчастей в любой организации навалом, бензин, считай, дармовой… Соображает Мышонок!

– Пригласите его завтра к себе, – велел Изотов. – Надо мне с ним поближе познакомиться.

– Честно, Родион Яковлевич, перебросят меня за границу? – заглянул в глаза гостю Карнаков. И такая тоска была в его поблекших глазах, что Изотову стало не по себе. – Иначе мне каюк. Отработала машина…

«Это верно, отработал ты в разведке, Ростислав Евгеньевич! – подумал Изотов. – Стар стал и болтлив не в меру…»

Еще до отъезда Игоря в Казахстан произошла встреча отца с сыном. Игорь по просьбе Изотова записал их беседу, разумеется в тайне от Карнакова.

– Думаю, что вас переправят на Запад, – сказал Родион Яковлевич. Он-то отлично знал, что неугодные там агенты, случается, исчезают по дороге. А много ли надо старому человеку? Сердечный приступ или инсульт…

А запись разговора отца и сына получилась любопытной!..

* * *

И г о р ь. … Но ты ведь сам открыл мне глаза на этот строй! Помнишь наши беседы на подмосковной даче? Я сделал все, как ты велел: в детдоме закончил семилетку, вступил в комсомол, выучил английский, понимаю немецкий…

К а р н а к о в. Но все это во имя чего?

И г о р ь. Я хочу иметь все то, что дает свободный мир человеку: независимость, много денег, красивые вещи, поездки по разным странам на собственном роскошном автомобиле…

К а р н а к о в. Запросы-то у тебя довольно примитивные.

И г о р ь. Зато реальные. Я знаю, чего хочу, а идейность мешает хорошо жить. За идеи борются, страдают – начитался об этом! – а я предпочитаю жить в свое полное удовольствие. Жить так, как живут богатые люди в Америке, Японии, ФРГ… Или это миф? Буржуазная пропаганда?

К а р н а к о в. Да нет, богатым да знатным там живется неплохо. Но ты не богат и не знатен.

И г о р ь. Я сделаю все, чтобы иметь много денег. Эту страну я ненавижу и мечтаю, как бы поскорее отсюда убраться.

К а р н а к о в. Я всю жизнь боролся против большевиков. Верой и правдой служил немцам, видя в них освободителей отчизны. А что вышло на поверку? Фашисты плевать хотели на наши патриотические чувства, они использовали нас, врагов Советской власти, на самой грязной работе и платили за это, как своим слугам. А что они хотели сделать с народом? Кого в крематорий, кого в рабство? А мы должны были уголек подбрасывать в печи и конвоировать своих земляков на чужбину. Короче говоря, Гитлер хотел всю страну превратить в сплошной концлагерь, а нас сделать надзирателями. А теперь кому мы с тобой служим? Ни я не знаю толком, ни ты… Западным немцам или ЦРУ? Темнят наши хозяева… А знаешь почему? Если мы засыплемся, чтобы сразу откреститься от нас.

И г о р ь. Выходит, все напрасно?

К а р н а к о в. Слышал басню Крылова «Слон и Моська»? Так вот, Советская власть – слон, а мы и нам подобные – моськи. Что толку от нашей щекотки под мышками у Советской власти? Это великая держава, с которой считаются все в мире.

И г о р ь. У СССР и врагов хватает. Разве мало в Америке и Европе людей, которые спят и видят крах социализма? Вон, готовы даже третью мировую войну развязать.

К а р н а к о в. Эта война уничтожит всех – и американцев, и европейцев.

И г о р ь. Да я читаю об этом в газетах!

К а р н а к о в. Это и есть истина. А насчет того, что у СССР много врагов, ты не заблуждайся. Кучка «бешеных» – это еще не Америка и не свободный мир…

И г о р ь. И это я слышу от тебя, отец?

К а р н а к о в. Я просто трезво рассуждаю.

И г о р ь. И что же делать? Смириться, гнуть спину за станком? Орать вместе со всеми на демонстрации: «Уря-я! Одобряем!» Я здесь, отец, не чувствую себя личностью – я член коллектива. Винтик, шурупчик! А я хочу быть свободной личностью, как там!

К а р н а к о в. Где?

И г о р ь. Что бы ни было, я не сверну со своей дороги. И указал мне ее, несмышленому мальчишке, ты, отец!

К а р н а к о в. Свободным человеком… Мне так и не удалось стать свободным человеком, не верю, что и тебе удастся. О какой свободе может идти речь, если мы с тобой по рукам и ногам связаны? Здесь нас используют, и там будут использовать. Иначе зачем мы им? Свобода – это миф! Приманка, на которую ловят простаков.

К а р н а к о в (после продолжительной паузы). Я не отговариваю тебя. Наверное, мои гены бурлят и в тебе. Я не смирился, Игорь, я просто понял, что мы бессильны. И они – тоже. Я разуверился в великой идее – освобождения России от большевиков: они пришли навсегда… Значит…

И г о р ь. Значит, у нас есть только один выход: уехать туда, в Америку. Ты уже заслужил это право, а я – заслужу! Мне обещали.

К а р н а к о в. Но мы же русские, Игорь!

И г о р ь. Русские, евреи, грузины, армяне бегут на Запад и там делают великолепную карьеру. Возьми музыкантов, писателей, ученых. Кто они были здесь? Членами коллективов, союзов? А там многие стали миллионерами, разъезжают по всему свету, у них свои виллы, даже есть личные яхты и самолеты…

К а р н а к о в. Я не слышал, чтобы они так уж сильно процветали. Ну разве что талантливые музыканты и артисты. А кто мы с тобой? Великие таланты? Здесь мы им нужны, а там? Мало, думаешь, за границей антисоветчиков? Да грош им там цена! Перебиваются с хлеба на квас. А некоторые уже назад просятся… Ты подумал о том, что ты там будешь делать?

И г о р ь. Мне бы только вырваться отсюда!

К а р н а к о в. А я уже и на это не надеюсь…

И г о р ь. Отец, ты наговорил мне много страшных слов… Можно подумать, что ты уже ни во что не веришь.

К а р н а к о в. Так оно и есть. Я не вижу выхода из тупика.

И г о р ь. Ладно бы все это я услышал от прокурора… Как ты можешь так думать?!

К а р н а к о в. Я хотел тебя удержать…

И г о р ь. От чего?

К а р н а к о в. Не нужно было тебе влезать во все это!