Тай-Пэн

— Мать! Лодка Отца подходит к берегу, — сказала она. — О-ко, он выглядит таким сердитым.

Мэй-мэй перестала подшивать нижнюю юбку своего бального наряда.

— Он прибыл с «Китайского Облака» или с «Отдыхающего Облака»?

— С «Отдыхающего Облака». Вам лучше самой посмотреть.

Мэй-мэй схватила бинокль, выбежала в сад, нашла крошечное зарешеченное окошко в стене и стала разглядывать море у берега. Она поймала Струана в фокус. Он сидел посередине баркаса, на корме за его спиной трепетал на ветру «Лев и Дракон». А Сам была права. Он действительно выглядел очень сердитым.

Она закрыла отверстие смотрового окошка маленькой ставенкой, закрепила ее и бегом вернулась назад. — Приберись тут и смотри, чтобы все было хорошо спрятано, — распорядилась она. И когда А Сам небрежно сгребла в охапку бальное платье и юбки, она больно ущипнула ее за щеку. — Не помни их, сладкоречивая потаскушка. Они стоят целое состояние. Лим Дин! — пронзительно выкрикнула она. — Быстро приготовь Отцу ванну и проследи, чтобы чистая одежда для него была аккуратно сложена, да не забудь ничего. Ах да, смотри, чтобы ванна была горячей, если не хочешь нажить неприятностей. Положи новый кусок душистого мыла.

— Да, Мать.

— И берегись. Похоже, что гнев Отца ступает впереди него!

— О-ко!

— Вот тебе и о-ко! Все должно быть готово к приходу Отца, или вы оба отведаете кнута. И если что-нибудь помешает моему плану, вас обоих ждут тиски для пальцев, и я сама буду пороть вас до тех пор, пока у вас глаза не вывалятся. Убирайтесь!

А Сам и Лим Дин бросились исполнять ее приказания. Мэй-мэй прошла в свою спальню и спрятала все следы своей работы. Она взяла флакон духов, открыла его, коснулась пробкой за ушами и постаралась успокоиться. О Господи, думала она, мне совсем не нужно, чтобы он был в плохом настроении сегодня вечером.

Струан раздраженно приблизился к ворогам в высокой стене. Он протянул было руку к дверной ручке, но дверь распахнулась сама собой, и он увидел сияющего Лим Дина, который приветствовал его низким поклоном.

— Класивый этот закат есть, хейа, масса?

Струан лишь что-то угрюмо буркнул в ответ.

Лим Дин запер ворота и стремглав бросился к парадной двери дома, где улыбнулся еще шире и поклонился еще ниже.

Струан механически взглянул на корабельный барометр, висевший на стене в холле. Барометр был укреплен на шарнире, и тонкий, заключенный в стекло столбик ртути показывал успокоительные 29, 8 дюйма, «ясно».

Лим Дин мягко прикрыл входную дверь, засеменил по коридору впереди Струана и открыл дверь в спальню. Струан вошел в комнату, пинком захлопнул дверь и запер ее на засов. Глаза Лим Дина закатились под лоб. Он постоял несколько секунд, приходя в себя, затем исчез на кухне.

— Сегодня кто-то получит порку, — тревожно прошептал он А Сам. — Это так же неизбежно, как смерть и вымогательство.

— Можешь не беспокоиться из-за нашего варварского дьявола-Отца, — зашептала в ответ А Сам. — Я готова поспорить на твое жалованье за следующую неделю, что через час он у Матери заворкует, как голубок.

— Идет!

У двери появилась Мэй-мэй.

— О чем это вы тут шептались, бездомные шелудивые собаки и нерадивые рабы? — прошипела она.

— Мы просто молились, чтобы Отец не рассердился на нашу бедную, дорогую, прекрасную Мать, — ответила А Сам, захлопав ресницами.

— Тогда пошевеливайся, льстивая шлюха. За каждое грубое слово, которое он мне скажет, ты получишь щипок!

Струан стоял посреди комнаты, не сводя глаз с грязного носового платка, завязанного в тяжелый узел, который он достал из кармана. Гром и молния, что же мне теперь делать, спрашивал он себя.

После поединка он показал князю его новые апартаменты на «Отдыхающем Облаке». Оставаясь с Орловом наедине, он с облегчением узнал, что тому без всякого труда удалось покопаться в багаже великого князя.

— Только бумаг там никаких не оказалось, — сказал Орлов. — Я нашел небольшую запертую шкатулку, но вы распорядились ничего не ломать, поэтому я оставил ее как есть. Времени у меня было достаточно — ребята постоянно находили для слуг какое-нибудь занятие.

— Спасибо. Теперь слушай, никому об этом ни слова.

— Ты за дурака меня принимаешь! — возмутился Орлов, сочтя свое самолюбие уязвленным. — Кстати, миссис Квэнс и все пятеро детей размещены на малом плавучем складе. Я сказал ей, что Квэнс в Макао и должен появиться завтра с полуденным приливом. Ох, и пришлось же мне попотеть, пока я отвязался от нее с ее расспросами. Она способна исторгнуть ответ даже из морской раковины.

Струан расстался с Орловом и направился в каюту мальчиков. Детей помыли и переодели во все новое. Вольфганг по-прежнему был с ними, и они не боялись его. Струан сказал им, что завтра они отправятся с ним в Кантон, где он определит их на корабль, отплывающий в Англию.

— Ваша честь, — произнес вдруг английский мальчик, когда Струан уже собрался уходить, — можно мне сказать вам что-то? Наедине чтобы?

— Да, — кивнул Струан и отвел его в другую каюту.

— Мой папа велел передать вам вот это, ваша милость, и никому не говорить, ни мистеру Ву Паку, ни даже Берту. — Фред дрожащими пальцами развязал узелок, все еще болтав шийся на палке, и разложил тряпицу на столе. В ней оказался небольшой нож, тряпичная собачонка и носовой платок, завязанный в еще один основательный узел Он нервно протянул платок Струану и, к удивлению шотландца, повернулся спиной и зажмурил глаза.

— Что это ты делаешь, Фред?

— Папа сказал, что я не должен смотреть. И чтобы повернулся спиной, ваша милость, и не видел ничего, — объяснил Фред, еще плотнее сжав веки.

Струан развязал платок и, разинув рог, уставился на ею содержимое: рубиновые серьги, алмазные подвески, кольца, усыпанные бриллиантами, крупная брошь с изумрудами и множество сломанных, погнутых золотых пряжек с алмазами и сапфирами. На сорок-пятьдесят тысяч фунтов. Пиратская добыча.

— Что он хотел, чтобы я с этим сделал?

— Можно мне открыть глаза, ваша милость? Только чтобы я не видел.

Струан опять завязал платок и спрятал его в карман сюртука.

— Да. А теперь скажи мне, что твой папа хотел, чтобы я с этим сделал?

— Он сказал, что это мое… я слово забыл. Оно было… было как-то вроде намс… наст… — Глаза Фреда наполнились слезами. — Я был хорошим мальчиком, ваша милость, но я забыл.

Струан присел перед ним на корточки и твердо и по-отечески взял за плечи:

— Не нужно плакать, дружок. Давай-ка подумаем вместе. Это было «наследство»?

Мальчик поднял на Струана широко раскрывшиеся глаза, словно тот был волшебником.

— Да. Наследство. А вы как узнали?

— Не нужно плакать. Ты же мужчина. Не плачь.

— А что такое настледство?

— Это подарок — обычно, деньги — отца сыну. Фред долго обдумывал его слова. Потом спросил:

— Почему мой папа сказал не говорить братцу Берту?

— Даже не представляю.

— Что, ваша милость? — переспросил мальчуган.

— Может быть, потому что он хотел подарить его тебе, а не Берту.

— А может настледство быть сразу для многих сыновей?

— Может.

— А можем мы с братцем Бертом поделить это настледство, если получим такое?

— Да. Если получите, сможете.

— Вот хорошо, — сказал Фред, вытирая слезы. — Братец Берт — мой самый лучший друг.

— А где жили ты и твой отец? — спросил Струан.

— В доме. С мамой Берта.

— А где стоял этот дом, дружок?

— Рядом с морем. Рядом с кораблями.

— А название у этого места было какое-нибудь?

— Ага, оно называлось Порт. Мы жили в доме в Порте, — гордо произнес малыш. — Папа сказал, я должен рассказать вам все, по правде.

— Давай теперь вернемся в каюту, хорошо? Или есть еще что-то?

— Да, вот. — Фред быстро связал тряпицу в узелок. — Папа сказал завязать ее как было. Потихоньку. И не говорить никому. Я готов, ваша милость.

Струан снова раскрыл платок. Смерть господня, что же мне делать с этим сокровищем? Выкинуть его? Этого я сделать не могу. Разыскать владельцев? Но как? Это могут быть испанцы, французы, американцы, англичане. И как я объясню, откуда у меня все эти драгоценности?

Он подошел к огромной кровати под балдахином на четырех столбах и отодвинул ее от стены. Он обратил внимание, что его новый вечерний костюм был разложен на ней с предельной аккуратностью. Струан опустился на колени рядом с кроватью. В пол был вмурован стальной сейф. Он отпер его и положил узелок вместе со своими личными бумагами. На глаза ему попалась Библия с тремя оставшимися половинами монет, и он вполголоса выругался. Закрыв сейф и заперев его на ключ, он задвинул кровать на место и подошел к двери.

— Лим Дин!

Лим Дин появился тут же, преданно посверкивая глазами на сияющем лице.

— Ванну сильно быстро!

— Ванна узе готовый, масса! Беспокоица нет!

— Чай!

Лим Дин исчез. Струан прошел через спальню к отдельной комнатке, которая предназначалась только для принятия ванн и отправлений естественных надобностей. Робб расхохотался, когда увидел ее на плане. Тем не менее Струан настоял, чтобы это нововведение было построено в точности, как он задумал.

Высокая медная ванна стояла на небольшом возвышении, от нее через стену был протянут желоб, отводивший воду в глубокую, заполненную крупными камнями яму, которую специально для этого отрыли в саду. Над ванной с потолочного бруса свисало железное ведро с продырявленным дном. К этому ведру тянулась труба от бака с пресной водой на крыше. Труба была снабжена краном. Туалет представлял собой отгороженный со всех сторон закуток со съемной крыш кой, ведро можно было вынимать и использовать его содержимое как удобрение для сада.

Ванна была уже наполнена. Струан скинул пропахшую потом одежду и с наслаждением вступил в горячую воду. Он лег на спину и расслабился.

Дверь спальной открылась, и вошла Мэй-мэй. За ней следовала А Сам, неся поднос с чаем и горячими дим сум, рядом семенил Лим Дин. Все они прошли в ванную, и Струан закрыл глаза в немом отчаянии: никакое количество объяснений и увещеваний не могло заставить А Сам понять, что ей нельзя входить в ванную, когда он моется.

— Хэллоу, Тай-Пэн, — приветствовала его Мэй-мэй с восхитительной улыбкой. Все его раздражение как рукой сняло. — Мы будем пить чай вместе, — добавила она.

— Хорошо.

Лим Дин собрал грязную одежду и исчез. А Сам с веселым видом поставила поднос: она уже знала, что выиграла спор. Повернувшись к Мэй-мэй, девушка сказала несколько слов на кантонском, и ее хозяйка расхохоталась, после чего А Сам хихикнула, выбежала из ванной и закрыла за собой дверь.

— Что, черт возьми, она тебе сказала?

— Так, женские разговоры! — Он поднял губку, намереваясь запустить ею в нее, и Мэй-мэй торопливо добавила: — Она сказала, что ты очень могучий мужчин.

— Почему, ради всего святого, А Сам не может понять, что ванна не для посторонних глаз?

— А Сам очень непосторонняя, не беспокойся. Зачем ты стыдишься, хей? Она так гордится тобой. Тебе нечего стыдиться. — Она сняла свой халат, вступила в ванну и опустилась в нее с другого конца. Затем разлила чай и подала ему чашку.

— Спасибо. — Он выпил чай, протянул руку и съел один дим сум.

— Бой был интересный? — спросила Мэй-мэй. Она заметила зажившие шрамы, которые ее зубы оставили на его предплечье, и спрятала улыбку.

— Превосходный.

— Почему ты был такой сердитый?

— Так, без всякой причины. М-м, это вкусно, — сказал он и съел еще один дим сум. Потом улыбнулся ей: — Ты прекрасна, и я не могу вообразить себе более приятного чаепития.

— Ты тоже прекрасен.

— Что наш дом? Его профеншуили?

— Когда будет конкурс платьев?

— В полночь. Зачем тебе? Она пожала плечами.

— За полчаса до полуночи ты можешь зайти сюда?

— Зачем?

— Я хочу увидеть своего мужчину. Забрать его подальше от этого коровногрудного тараканьего рта. — Ее нога скользнула вперед под водой. Струан дернулся от неожиданности, атакованный в интимном месте, и едва не уронил свою чашку. — Прекрати это и будь осторожнее, черт побери. — Он перехватил ее руку и рассмеялся. — Ну же, будь послушной девочкой.

— Хорошо, Тай-Пэн. Если и ты будешь осторожен. — Мэй-мэй сладко улыбнулась и оставила свою руку покоиться в его руке. — На меня ты не пялишь глаза, как на ту дьявольскую женчину, хотя я и без одеждов. Что тебе не нравится в моей груди?

— Она совершенна. Ты вся совершенна. Даже и говорить нечего. А теперь перестань дразнить меня.

— Так ты придешь на полчаса раньше?

— Все, что угодно, за минуту покоя. — Сгруан отпил еще несколько глотков из своей чашки. — Ах, да, ты мне не ответила. Дом профеншуили?

— Да. — Она взяла мыло и начала намыливать свое тело. Но больше не произнесла ни звука.

— Так да или нет?

— Да. — Она опять умолкла, излучая восхитительное очарование, бесившее его в эту минуту.

— Ну, что случилось?

— Мне ужасающе жаль, Тай-Пэн, но мы прямо на самом оке дракона, и нам придется переехать.

— Мы никуда не будем переезжать, и я больше не хочу слышать об этом.

Заканчивая намыливаться, она начала напевать себе под нос какую-то песенку. Потом смыла мыльную пену и нежно посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Повернись, я намылю тебе спину, — сказала она.

— Мы не станем переезжать, — повторил он, подозрительно прищурившись на нее.

— Мэри приходила сегодня днем, и мы чудесно поболтали.

— Мы не будем переезжать! И делу конец!

— В самом деле, Тай-Пэн, я не глухая. Я фантастически хорошо расслышала тебя и в первый раз. Ты хочешь, чтобы я потерла тебе спину, или нет?

Он повернулся, и она принялась намыливать его.

— Мы переедем, и делу конец. Потому что твоя старая Мать так решила, — сказала она на кантонском наречии.

— Что? — спросил он, слегка шевельнув шеей. Он наслаждался осторожными прикосновениями ее рук, которые искусно массировали ему плечи.

— Старая кантонская пословица: «Когда ласточки вьют гнездо, рассветное солнце улыбается».

— Что же она означает?

— Только то, что сказано. — Она была довольна собой. — Просто пришла вдруг в голову, вот и все. — Мэй-мэй зачерпнула воды в ладони и смыла пену — А Сам-м-ма! — крикнула она с придыханием в конце. Вбежала А Сам с огромными полотенцами в руках. Мэй-мэй встала в ванне, А Сам обернула одно полотенце вокруг нее и развернула второе для Струана.

— Скажи ей, что я, черт возьми, сам это сделаю! — громко произнес Струан.

Мэй-мэй перевела, и А Сам положила полотенце, хихикнула и выбежала из комнаты.

Струан вылез из ванны, и Мэй-мэй укутала его в полотенце. К его удивлению, оно оказалось горячим.

— Я сказала А Сам на будущее немного подогревать их, — пояснила Мэй-мэй. — Полезно для здоровья.

— Ощущение превосходное, — сказал он, вытираясь насухо. Струан открыл дверь в спальню и увидел, что кровать разобрана, а его чистая одежда переложена на бюро.

— У тебя есть время для короткого отдыха, — сказала Мэй-мэй и, когда он начал возражать, добавила повелительным тоном: — Ты отдохнешь!

Струан взглянул на часы. Времени довольно, подумал он. Он забрался в постель и блаженно вытянулся.

Мэй-мэй знаком подозвала А Сам, которая вошла в ванну и закрыла дверь. Опустившись на колени, А Сам развязала стопы Мэй-мэй и вытерла их сухим полотенцем. Она напудрила крохотные ножки, наложила чистые сухие повязки и надела на них новые вышитые тапочки.

— Они так прекрасны, Мать, — сказала она.

— Спасибо, А Сам. — Мэй-мэй ласково ущипнула А Сам за щеку. — Только, пожалуйста, не делай впредь так много замечаний по поводу мужских достоинств Отца.

— Это была простая вежливость, и они куда как достойны уважения. — А Сам распустила волосы своей госпожи и принялась расчесывать их. — Обычно любой Отец будет очень рад, если ему сделают такой комплимент. Нет, в самом деле, я ни на вот столечко не понимаю нашего варварского Отца. За все время он ни разу не брал меня к себе в постель. Разве я такая отвратительная?

— Я сто раз говорила тебе, что у варваров Отцы не спят со всеми женщинами в доме, — устало сказала Мэй-мэй. — Ему просто нельзя этого делать. Это против его религии.

— Вот уж действительно плохой йосс, — А Сам засопела носом. — Иметь такого Отца, так богато награжденного богами, и чтобы это было против его религии.

Мэй-мэй рассмеялась, передавая ей полотенце.

— Беги, маленькая льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку!

А Сам умчалась.

Мэй-мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором сюрпризе, направилась в спальню.

Лиза Брок открыла дверь каюты и подошла к койке. Она чувствовала, как холодный пот бежит у нее из-под мышек. Настал момент, когда все решалось для Тесс: теперь или никогда.

— Ну, дорогой, — сказала она и еще раз потрясла Брока за плечо. — Пора вставать.

— Оставь меня в покое. — Брок опять повернулся на другой бок, укачанный приливом, мягко подталкивающим корму «Белой Ведьмы». — Я оденусь, когда придет время.

— Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся-ка, а то опоздаешь.

Брок зевнул, потянулся и сел на койке.

— Еще даже и солнце не село, — невнятно проворчал он, посмотрев в окно.

— Горт скоро приедет, а ты хотел пораньше приготовиться. Потом еще нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя.

— Ну, хорошо, Лиза, довольно. — Он опять зевнул и посмотрел на жену. Она была в новом платье из темно-красной шелковой парчи с большим турнюром. Ее волосы были собраны сзади в пучок. Ты смотришься расчудесно, — механически проговорил он и потянулся еще раз.

Лиза помяла в руках свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее на стол.

— Я помогу тебе одеться, — предложила она.

— Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, — взорвался он, увидев на стуле новую одежду. — Или ты думаешь, денежки так легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду?

— Нет, дорогой, тебе был нужен новый парадный костюм, а сегодня ты должен выглядеть как нельзя лучше. — Она подала ему маленький корсет. Мода того времени требовала, чтобы каждый мужчина надевал такой, подчеркивая талию. Брок чертыхнулся и встал с кровати. Затянув корсет поверх длинного шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое.

Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался очень доволен тем, что увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и темно-бордовый бархатный сюртук с шитыми золотом отворотами сидел безукоризненно: огромный в плечах и узкий в талии. Тесные белые брюки подтягивались штрипками к вечерним туфлям из мягкой черной кожи. Расшитый оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм.

— Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский!

Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед.

— Ну, — грубо сказал он, стараясь скрыть свое удовлетворение, — может, ты была и права. — Он повернулся в профиль и пригладил бархат на груди. — Кажется, в груди широковато, а?

Лиза расхохоталась.

— Ладно-ка тебе, дружок, — сказала она, чувствуя, что ей уже не так страшно. — По-моему, рубиновая заколка больше подойдет к твоему галстуку, чем бриллиантовая.

Он поменял заколку и продолжал любоваться собой. Затем рассмеялся, обхватил Лизу за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее по каюте.

— Ты у меня принцесса бала, милая, — сказал он.

Лиза постаралась забыть на мгновение о своих страхах и изобразила на лице веселость в тон его настроению, но Брок заметил по ее глазам, что что-то не так.

— В чем дело?

Она достала платок, вытерла пот со лба и села.

— Это… в общем, это касается Тесс.

— Она заболела?

— Нет. Это… ну… мы берем ее с собой на бал!

— Ты совсем рехнулась?

— Я приготовила для нее платье… о, оно просто восхитительное… и волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем…

— Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она не пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я к этому отношусь! Так ты приготовила для нее платье, вон как? — Он поднял руку, чтобы ударить ее.

— Подожди, послушай, — заговорила Лиза, превозмогая свой страх. — Послушай сначала. Нагрек… и она. Поднятая рука остановилась на полдороге.

— Нагрек?

— Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс… видишь ли, Тесс, она… — Ее глаза наполнились слезами. — Я не хочу волновать тебя, но она…

— У нее будет ребенок?!

— Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от тревоги. Боялась, что вдруг я ошиблась. Но ее месячные начались на прошлой неделе, так что этот страх позади.

— Но она не девственна? — спросил он, оцепенев от ужаса.

— Она еще девственна. — Слезы покатились по ее лицу.

— Тогда, раз она девственна, объясни мне, ради Создателя, чего ты, черт возьми, так переживаешь. Ну, Лиза, ну, полно, — сказал он и потрепал ее по щеке.

Лиза знала, что никогда не сможет сказать мужу правду. Но она благословляла Господа Бога за то, что он подсказал ей нужные слова и дал силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении, чем на самом деле, и она по-прежнему чиста, как должна быть чиста любая девушка.

— Этот месяц был ужасным, — проговорила она. — Ужасным. Но это предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за то, что ты не видишь, как она выросла, и мне страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза на то, что делается у тебя перед самым носом. — Он открыл рот, чтобы заговорить, но она торопливо продолжала: — Пожалуйста, Тайлер. Я умоляю тебя. Только взгляни на нее, и, если ты согласишься, что она уже взрослая девушка, тогда мы возьмем ее с собой. Если ты решишь, что нет, она никуда не поедет. Я сразу сказала ей, что решать будешь ты.

— Где Тесс сейчас?

— В главной каюте.

— Ты оставайся здесь и жди меня.

— Да, милый.

Глава 7

Когда ночь окончательно опустилась на Гонконг, Кулум подошел к краю палубы полуюта «Грозового Облака» и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После выстрела в гавани на мгновение установилась полная тишина. Он нервно взглянул в сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел вспыхнувший огонек, потом другой, и вскоре весь прибрежный участок номер восемь превратился в сплошное море танцующих огней.

Слуги на берегу торопились зажечь остальные фонари. Сотни их засветились вокруг огромного круга из струганых досок, который образовывал площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были расставлены уютными группами, на каждом — лампа и цветы, доставленные из Макао. Многочисленные лампы свисали также с веревок, натянутых меж тонкими бамбуковыми шестами рядом с большими столами на козлах, буквально ломившимися от всякой снеди. Другие фонари были красиво задрапированы и освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски; сака и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове.

Всюду сновали слуги, аккуратно одетые в одинаковые черные штаны и широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался Чен Шень, компрадор «Благородного Дома», неимоверно толстый человек в богатом платье и шапочке, сверкавшей драгоценными камнями. Пряж кой его ремня служила бесценная пластина чисто белого нефрита, ноги были обуты в черные шелковые тапочки на белой подошве. Он сидел как огромный паук в центре танцевального круга и играл длинными волосками, которые росли у него из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с ним находился его личный раб с веером.

Когда все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно поднялся и воздел руку. Слуги бросились по местам и замерли, неподвижные, как статуи, пока он производил последний заключительный осмотр. Еще одно мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в руке.

Блеснула яркая вспышка, и загремела канонада шутих, которая продолжалась несколько минут. Все на кораблях и на берегу бросились смотреть. За шутихами настал черед огненных шаров и цветных огней, шум и гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи. За ними завертелись огненные колеса, и сказочные вулканы стали извергать столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько минут, потом раздался оглушительный грохот, словно целый флот дал залп изо всех пушек, и сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и растаяли. На мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными, и белыми, и золотыми огненными перьями. Эти перья, величественно покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море.

Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник.

На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание.

Шевон плакала от боли в своей каюте.

— Довольно, — взмолилась она.

Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон.

— Выдохни, — приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула.

— Ну вот, моя милая, — сказала горничная в капоре. — Вот и готово.

Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь.

Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать.

— Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок. Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон.

— Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел.

Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь.

— Мне нужно присесть на минутку, — чуть слышно проговорила девушка.

Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон.

— Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу.

В дверь резко постучали.

— Ты еще не готова, Шевон? — спросил Тиллман.

— Нет, дядя. Я уже скоро.

— Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! — Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула.

— Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое — вступить в бальную залу.

Квэнс отложил кисти в сторону:

— Готово!

— Превосходно, Аристотель, — сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. — Не правда ли, Карен?

— Неужели я такая? — разочарованно протянула Карен. — Это ужасно.

— Это бессмертное творение, Карен, — сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. — Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.

— Ой, здолово. — Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. — А кто этот Альказа… ну, пло котолого вы говолили?

— Мой друг, — серьезно ответил Квэнс. — Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками.

— Ты получилась очень, очень хорошенькой, — произнесла Сара натянутым голосом. — Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.

— Еще лано, — надула губки Карен. — И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет.

Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.

— Я заберу краски завтра, Робб.

— Конечно.

— Ну что же, нам, пожалуй, пора. — Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.

— Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, — со взрослым видом сказала Карен. — Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.

Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.

— Я подожду тебя в баркасе, Робб.

— Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? — предложил Робб.

— Ой, да, — ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? — заботливо спросил Робб.

— Нет, — холодно ответила она. — Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь.

— Я могу остаться, если это тебе поможет, — сдерживая раздражение, проговорил Робб.

— Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. — Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. — Подальше от этого проклятого острова!

— О, только не говори глупостей! — вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. — Причем тут Гонконг!

— С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, — сказала она. — Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать — вдруг выясняется, что мы банкроты.