Тай-Пэн

— Ты прекрасно знаешь: после того, что случилось с Ти-сеном, добиваться отсрочки — значит добиваться большего, чем стоит жизнь Хоппо! Что такого важного заключается в том, чтобы переночевать здесь еще одну ночь, а? Большинство из нас так и так собирались уезжать сегодня. Чтобы успеть на распродажу.

Господи всеблагой и милосердный, мысленно взывал Струан, понимая, что Брок прав. Как я теперь смогу дождаться лорки с серебром?

— Ну? — настаивал Брок.

— Нет никакой причины.

— Что-то ты темнишь, парень, — покачал головой Брок, входя в дверь фактории.

Ровно в Час Змеи под гром барабанов и гонгов купцы Ко-хонга в полном составе появились на площади в сопровождении пятидесяти «знаменосцев». Оставленные для охраны площади солдаты пропустили их и снова сомкнули ряды. Дзин-куа не было среди купцов и на этот раз.

Но Хау-куа, его сын и ведущий купец Ко-хонга, был на месте. Хау-куа, круглый человечек средних лет, всегда улыбался. Но сегодня на его покрытом потом лице не было и тени улыбки. Он так дрожал от ужаса, что едва не уронил аккуратно свернутый императорский указ, перевязанный алой лентой. Остальные купцы выглядели напуганными не меньше его.

Струан и Брок ожидали их в парке. Они надели свои лучшие сюртуки, белые галстуки и цилиндры. Струан был свежевыбрит, а Брок дал расчесать свою бороду. Оба вставили в петлицу по яркому цветку. Они сознавали, что эта церемония поднимала их престиж и заставляла Хоппо терять лицо.

— Все правильно, ребята, — с хриплым смехом говорил Брок часом раньше. — Струан и я. мы выйдем и заберем у них этот чертов указ, и если мы не отнесемся к этому с подобающей серьезностью, они еще, чего доброго, возьмут да и поджарят нас, как крыс в крысоловке, не дожидаясь назначенного ими же часа. С них станется. Поэтому сделайте все в точности, как сказал Струан.

Купцы и сопровождающие их солдаты остановились у ворот. Маусс открыл их, и Струан и Брок подошли и встали в проходе. «Знаменосцы» впились в них взглядами Струана и Брока не покидало мрачное сознание того, что за их головы все еще назначена награда, но страха они не испытывали, зная, что сейчас их прикрывают десятки ружей, спрятавшихся за окнами фактории позади них, и пушка на лорке Брока, стоявшей на середине реки.

Начальник отряда что-то проговорил, горячась и тыча в них собранной в кольцо плетью.

— Он говорит, выходите и берите указ, — перевел Маусс. Струан в ответ лишь приподнял шляпу, протянул руку и не двинулся с места, словно врос в землю.

— Хоппо сказал, что указ должен быть вручен. Вручайте его. — Он продолжал держать руку перед собой.

Маусс передал его слова, и затем, после нескольких мгновений тревожного ожидания, «знаменосец» обрушил поток проклятий нa Хау-куа, и тот заторопился вперед и отдал свиток Струану. В ту же минуту Струан, Брок и Маусс взяли на отлет свои цилиндры и прокричали во весь голос: «Боже, храни Королеву». По этому сигналу Горт поджег фитили у шутих и швырнул их в парк. Купцы Ко-хонга отпрянули назад, а «знаменосцы» натянули луки и схватились за мечи, но Струан и Брок с торжественными, величавыми лицами стояли совершенно неподвижно, держа шляпы в воздухе.

Взрывающиеся шутихи наполнили парк дымом. Когда их треск прекратился, Маусс, Струан и Брок, к ужасу всего Кохонга, крикнули: «К чертям всех маньчжуров!», а из фактории донеслось звучное троекратное «гип гип ура».

Начальник отряда с воинственным видом шагнул вперед и что-то сердито протараторил Мауссу.

— Он спрашивает, что все это значит, Тай-Пэн.

— Ответь ему в точности так, как я тебе говорил. — Струан поймал взгляд Хау-куа и незаметно подмигнул ему, зная об его ненависти к маньчжурам.

Маусс звенящим голосом громко произнес на безукоризненном мандаринском наречии:

— Таков наш обычай для особо важных церемоний. Не каждый день нам выпадает счастье получать столь драгоценный документ.

«Знаменосец» коротко выругался в его адрес и приказал Ко-хонгу возвращаться. Купцы ушли, но теперь их шаг стал тверже.

Брок захохотал. Громкий смех прокатился по всей фактории и эхом отозвался в дальнем конце площади, где располагалась фактория американцев. Кто-то просунул в одно из окон британский флаг и храбро замахал им.

— Ну что ж, теперь пора готовиться к отьезду, — сказал Брок и, довольный, улыбнулся. — Здорово получилось, что и говорить.

Струан не ответил. Он перебросил шелковый свиток Мауссу со словами «сделай мне точный перевод, Вольфганг» и поднялся в свои апартаменты.

А Гип с поклоном впустила его и опять принялась колдовать над кухонными горшками и кастрюлями. Мэй-мэй одетая лежала на кровати.

— В чем дело, Мэй-мэй?

Она исподлобья посмотрела на него, повернулась на живот и, задрав платье, показала ему посиневшие ягодицы.

— Вот в чем дело! — выпалила она с притворным гневом. — Посмотри, что ты наделал, зверь, варвар, фанквэй. Теперь я должна либо стоять, либо лежа на животе.

— «Должна лежать на животе», — поправил ее Струан, падая в кресло с задумчивым видом.

Мэй-мэй одернула платье и осторожно слезла с кровати. — Почему ты не смеешься? Я думала, это тебя развеселит.

— Извини, девочка. Конечно, в другой раз я бы так и сделал. Но сейчас мне нужно о многом подумать.

— О чем о многом?

Он махнул рукой А Гип: «Ты уходить, хейа, ясно?» и запер за ней дверь на задвижку. Мэй-мэй опустилась на колени рядом с дымящимся горшком и палочкой помешала его содержимое.

— Мы должны уехать отсюда в три часа пополудни, — заговорил Струан. — Скажем, ты вдруг захотела бы остаться Здесь, на территории поселения До завтра. Что бы ты сделала?

— Спряталась, — тут же ответила она. — На этом… как вы говорите… маленькая комната рядом с крышей.

— Чердак?

— Да. На чердаке. Почему ты хочешь остаться?

— Как ты полагаешь, факторию станут обыскивать, когда мы уедем?

— Зачем оставаться? Очень неразумно оставаться.

— Как ты думаешь, «знаменосцы» станут пересчитывать нас на причале?

— Это чертово отродье и считать-то не умеет. — Она шумно отхаркалась и сплюнула в огонь.

— Прекрати плеваться!

— Я мною раз говорила тебе, Тай-Пэн, что это очень важный, очень мудрый китайский обычай, — с полной серьезностью проговорила она. — В горле всегда бывает яд. Человек становится очень больным, если его не отхаркивает. Это очень разумно — его отхаркивать. Чем громче отхаркивание, тем сильнее пугается божество ядовитой слюны.

— Все это ерунда. К тому же, это отвратительная привычка.

— Ай-йа, — нетерпеливо воскликнула она. — Ты разве не понимаешь по-английски? Иногда я спрашиваю себя, зачем я беру себе весь этот труд объяснять тебе столько цивилизированных китайских мудростей. Зачем нам нужно здесь прятаться? Опасно оставаться, когда другие уедут. Будет большая опасность, если «знаменосцы» увидят меня. Нам понадобится охрана. Зачем мы должны прятаться?

Он рассказал ей о лорке. И о серебряных слитках.

— Ты должен очень мне доверять, если решился рассказать такое, — произнесла она с большой серьезностью.

— Да.

— Что ты должен дать Дзин-куа взамен?

— Торговые уступки.

— Разумеется. Но что еще?

— Только торговые уступки. Она замолчала.

— Дзин-куа — умный человек. Он не захочет одних лишь торговых уступок, — заговорила она с задумчивым видом после недолгой паузы. — Каких только уступок не потребовала бы я, будь я Дзин-куа! На все ты должен согласиться. На все.

— И чего бы ты пожелала?

Она молча посмотрела на языки пламени в камине и подумала, что сказал бы Струан, если бы узнал, что она внучка Дзин-куа — вторая дочь пятой жены его старшего сына Хау-куа. И она опять спросила себя, почему ей запретили рассказывать об этом Струану — запретили под страхом исключения ее имени из родовых списков навечно. Странно, в который раз подивилась она этому запрету. И задрожала при мысли о том, что может быть отлучена от семьи, поскольку это означало бы, что не только она, но и ее дети, и дети их детей, и их внуки отпадут от главного ствола и тем самым лишатся той взаимной поддержки и защиты, которая связывает кровных родственников и является краеугольным камнем китайского общества. Камнем вечным, неподвластным разрушительной силе времени. Ибо пять тысячелетий развития и постоянного поиска научили этот народ, что лишь одно в мире людей имеет непреходящую ценность, служит каждому безопасным прибежищем и достойно сохранения — семья.

И она задумалась, какова же подлинная причина, заставившая отца отдать ее Струану.

— Вторая дочь пятой матери, — сказал он ей в день ее пятнадцатилетия. — Мой достойнейший отец решил оказать тебе великую честь. Ты будешь отдана Тай-Пэну всех варваров.

Это известие повергло ее в ужас. Ни разу в жизни она не видела ни одного варвара, и они представлялись ей грязными, отвратительными пожирателями людей. Она расплакалась, умоляя отца сжалиться над ней, а потом ей тайком показали Струана, когда тот приходил к Дзин-куа.

Светловолосый гигант напугал ее, но она, по крайней мере, могла убедиться, что он не обезьяна. Однако и после этого она продолжала молить родителя отдать ее замуж за китайца.

Но Хау-куа был непреклонен и поставил ее перед выбором:

— Подчинись воле отца или покинь этот дом и будь изгнана из семьи навсегда.

Поэтому Мэй-мэй переехала в Макао и поселилась в доме Струана. Ей было приказано доставлять ему удовольствие и радость. А также выучить язык варваров. И обучить Тай-Пэна китайским обычаям, но так, чтобы сам он и не догадывался, что его учат.

Раз в год Дзин-куа и ее отец присылали кого-нибудь с новостями о семье и узнавали, насколько она продвинулась в том, что ей поручено.

Все это очень странно, думала Мэй-мэй. Конечно же, меня послали сюда не для того, чтобы шпионить за Струаном, а для того, чтобы стать его наложницей. И, конечно же, ни отец, ни дедушка не стали бы этого делать с легким сердцем — ведь она была их крови. Разве не считалась она любимой внучкой Дзин-куа?..

— Так много серебра, — проговорила Мэй-мэй, избегая ответа на его вопрос. — Так много — это ужасно большой соблазн. Огромный. И все в одном месте: одна лишь попытка — нападение, кража — и двадцать, сорок поколений никогда не узнают, что такое бедность. — Какой же я была дурочкой, что боялась Тай-Пэна. Он такой же мужчина, как любой другой. И он мой господин. Очень-очень мужчина. А я скоро стану Тай-тай. Наконец-то, после стольких лет. И тогда у меня наконец-то будет лицо.

Она низко поклонилась.

— Ты оказал мне большую честь тем, что доверился мне. Я буду вечно благословлять твой йосс, Тай-Пэн. Твой дар велик, ты даешь мне так много лица. Потому что любой на моем месте постарался бы украсть такое богатство. Любой.

— Как бы ты взялась за это дело?

— Послала бы А Гип к Хоппо, — не задумываясь ответила она и опять помешала мясо в горшке. — Если пообещать ему пятьдесят процентов, он забудет даже об императоре. Он позволит тебе остаться — тайно, если ты пожелаешь, — пока не прибудет лорка. Когда он убедится, что это та самая лорка, он позволит тебе так же тайно проникнуть на нее и перехватит где-нибудь ниже по реке. И перережет тебе горло. Но потом он отнимет у меня мою долю, и мне придется стать его женщиной. Мерзкое черепашье дерьмо! За весь чай Китая я не лягу в постель с этой развратной свиньей. У него ужасно гнусные повадки. Ты знаешь, что он почти не мужчина?

— Что? — переспросил Струан, занятый своими мыслями.

— Это всем известно. — Она осторожно попробовала тушеное мясо и добавила немного соевого соуса. — Ему теперь нужны две девушки сразу. Пока одна занимается делом, другой приходится играть с ним. Потом, опять же, у него такой маленький член, что он надевает на себя всякие штуки, огромные штуки. Ну и потом, конечно, ему нравится делать любовь с утками.

— Прекратишь ли ты наконец нести околесицу?

— Что такое «околесица»? — спросила Мэй-мэй.

— «Ерунда»

— Ха, это не ерунда. Все знают. — Она игриво тряхнула головой, и гладкие струи ее волос заиграли при этом движении. — Я тебя совсем не понимаю, Тай-Пэн. У тебя такой шок, когда я говорю об очень обычных вещах. Многие используют разные штуки, чтобы улучшить свой секс. Очень важно улучшать, если можешь. Кушать правильную пищу, пользоваться правильными лекарствами. Если у тебя маленький член, ай-ай, разве плохо улучшить свой йосс и доставить своей девушке больше удовольствия? Но только не так, как это делает эта грязная свинья! Он просто хочет, чтобы было больно.

— Хватит об этом, женщина!

Она перестала помешивать мясо и посмотрела на него. Ее брови чуть заметно нахмурились.

— Все европейцы такие, как ты, Тай-Пэн? Не любят говорить открыто про мужчин и женщин, хейа?

— О некоторых вещах у нас просто не принято говорить, вот и все.

Она покачала головой.

— Это неправильно. Говорить хорошо — полезно. Как же иначе можно стать лучше? Мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. У тебя же не бывает шок, когда ты говоришь о пище! Зачем же так сердиться, а? Секс и есть пища, можешь не беспокоиться. — Ее глаза озорно прищурились, и она оглядела его сверху донизу. — Хейа, все масса делать джиг-джиг, как твоя, одинаково, хейа?

— А все китайские девушки такие же, как ты, хейа?

— Да, — спокойно ответила она. — Большинство. Как я, но только не такие хорошие. Я надеюсь. — Она рассмеялась. — По-моему, ты очень особенный. Я тоже особенная.

— И скромная к тому же.

— Чума на такую скромность, Я просто откровенна, Тай-Пэн. Все китайцы — очень откровенные люди. Почему я должна принижать свои достоинства? И твои? Я доставляю тебе радость, и сама получаю огромное удовольствие. Глупо притворяться, что это не так. — Она заглянула в горшок, палочками достала оттуда кусочек мяса и попробовала его. Затем сняла горшок с огня и поставила тут же рядом, чтобы не остыл. Отперев дверь, она что-то прошептала А Гип. Та кивну па и выскользнула из комнаты. Мэй-мэй вернулась к огню.

— Куда она ушла?

— Искать место, где можно спрятаться.

— Я сам займусь этим.

— У нее лучше получится. Сейчас мы поедим, а потом ты решишь насчет Брока.

— А что с ним надо решать?

— Он ведь не даст тебе просто так остаться и спрятаться, хейа?

— Я уже решил, что с ним делать. — Струан улыбнулся так широко, что все его лицо покрылось морщинками. — Ты очень-очень особенная, Мэй-мэй.

— Достаточно особенная, чтобы ты сделал меня Тай-тай? Своей Верховной госпожой, по обычаям твоей страны?

— На это я дам тебе ответ, когда успешно завершу три дела.

— Какие три дела?

— Первое — доставлю серебряные слитки на «Китайское Облако» в целости и сохранности.

— Дальше?

— Второе — добьюсь, чтобы Гонконг стал нашим по-настоящему и навсегда.

— И последнее?

— Еще не знаю точно. В отношении третьего дела тебе придется запастись терпением.

— С первыми двумя я тебе помогу. Как будет с последним, я не знаю. Я китаянка, а китайцы очень терпеливые люди. Но не забывай, что я еще и женщина.

— Буду помнить, — произнес он после продолжительного молчания.

Глава 8

Струан сидел в своем рабочем кабинете на первом этаже и писал письмо Роббу. Было почти два часа пополудни. Снаружи торговцы вместе со своими клерками, носильщиками и слугами перетаскивали вещи из факторий на свои лорки. Хоппо отменил приказ, отзывавший из поселения всех слуг. Слугам и носильщикам было разрешено исполнять свои обязанности до Часа Обезьяны — трех часов дня — к каковому времени все европейцы должны были покинуть Кантон. «Знаменосцы» по-прежнему оставались на площади, отрезая англичан от американской фактории.

Струан закончил писать, поставил на листе под посланием свою личную печать, которой пользовался лишь в исключительных случаях, и капнул на письмо воском, прижав к нему перстень с печаткой. В письме он сообщал Роббу, что беспокоиться не о чем и что он привезет в Гонконг добрые вести, добавив, что если сам он опоздает, Робб должен вместо него пойти на распродажу и приобрести все участки, которые они заранее подобрали для компании. И купить круглый холм, чего бы это ни стоило. Сколько бы Брок ни давал, Робб должен предложить на доллар больше.

Струан откинулся на спинку кресла, потер глаза, прогоняя усталость, и начал заново, шаг за шагом, перепроверять свой план, пытаясь отыскать в нем слабые звенья. Как и в любом плане, успех которого во многом зависит от реакции других людей, Струан, готовясь осуществить свой замысел, тоже в какой-то степени полагался на удачу — предусмотреть все было невозможно. Но он чувствовал, что флюгер его йосса опять показывает в ту сторону, где судьба неизменно хранила его и все получалось именно так, как ему хотелось.

Высокие напольные часы пробили дважды. Струан встал из-за резного тикового стола и подошел к слугам, которые непрерывно сновали взад-вперед между факторией и причалом под надзором португальских клерков.

— Мы почти закончили, мисгер Струан, — сказал Мануэль де Варгаш, престарелый седовласый португалец, державшийся всегда с большим достоинством. Он служил «Благородному Дому» уже одиннадцать лет и являлся старшим клерком. До этого он владел собственной компанией с главной конторой в Макао, но не выдержал конкуренции с британскими и американскими коммерсантами. Он не держал на них зла. То была воля Господа, сказал он тогда безо всякой ненависти, взял с собой жену, собрал детей и отправился слушать мессу, после чего возблагодарил мадонну за все, чем она благословила его. Он был таким же, как и огромное большинство других португальцев — верным, спокойным, всегда довольным своей судьбой, неспешным в мыслях и поступках. — Можем отправляться, как только прикажете, — устало произнес он.

— Вы хорошо себя чувствуете, Варгаш?

— Небольшая лихорадка, сеньор. Но как только мы обоснуемся на новом месте, со мной опять все будет в порядке. — Варгаш покачал головой. — Скверно это — бесконечно переезжать с места на место. — Он что-то резко выговорил на кантонском наречии носильщику, сгибавшемуся под тяжестью гроссбухов, и показал рукой на лорку.

— Это последние из книг, мистер Струан.

— Хорошо.

— Печальный сегодня день, печальный. Ходит много плохих слухов. Некоторые совсем глупые.

— Что за слухи?

— Говорят, что нас всех перехватят по дороге и убьют. Что Макао пора уничтожить, а нас изгнать с Востока раз и навсегда. Ну и обычные разговоры о том, что мы вернемся через месяц, и торговля пойдет лучше, чем когда-либо. Некоторые даже утверждают, что где-то в Кантоне спрятаны сорок лаков серебра.

Улыбка Струана осталась все такой же снисходительной и безмятежной.

— Да столько лаков не наберется во всем Квантуне!

— Разумеется. Глупость, конечно, но пересказывать ее занятно. Считают, что это серебро собрали купцы Ко-хонга в подарок императору, чтобы умилостивить его.

— Чушь.

— Конечно, чушь. Нет в Кантоне такого человека, который осмелился бы держать столько серебра в одном месте. Все бандиты Китая слетелись бы сюда, как мухи на мед.

— Возьмите вот это письмо и передайте его мистеру Роббу, из рук в руки. Сразу, как только увидитесь с ним. Затем немедленно отправляйтесь в Макао. Я хочу, чтобы вы набрали группы строительных рабочих. Они понадобятся мне на Гонконге через две недели, считая от сегодняшнего дня. Пятьсот человек.

— Да, сеньор. — Варгаш вздохнул и подумал, сколько еще ему придется притворяться. Все мы знаем, что «Благородному Дому» пришел конец. Пятьсот человек? Зачем нам люди, когда нет денег, чтобы купить землю? — Это будет трудно, сеньор.

— Через две недели, — повторил Струан.

— Найти хороших работников будет нелегко, — вежливо настаивал Варгаш. — Торговцев много, строители пойдут нарасхват. К тому же императорский указ отменил мирный договор. Может быть, они вообще откажутся работать на Гонконге.

— Хорошая плата заставит их передумать. Мне нужны пятьсот человек. Лучшие из лучших. Платите вдвое, если понадобится.

— Да, сеньор.

— Если у нас не окажется денег, чтобы заплатить им, — добавил Струан с мягкой усмешкой, — вам хорошо заплатит Брок. Для беспокойства нет причин.

— Я пекусь не о плате за свой труд, — ответил Варгаш с большим достоинством. — Я тревожусь за благополучие компании. Я бы не хотел, чтобы «Благородный Дом» прекратил свое существование.

— Да, я знаю. Вы хорошо служили мне, Варгаш, и я ценю это. А теперь забирайте с собой всех клерков. Я поплыву с Мауссом и моими людьми.

— Мне запереть факторию, или это сделаете вы?

— Заприте сами, когда все клерки будут на борту.

— Очень хорошо. Господь да хранит вас, сеньор.

— И вас также, Варгаш.

Струан прошел через площадь. Вокруг него сновали люди, перенося последние кипы, ящики, узлы на тяжело груженные лорки, расположившиеся одна позади другой вдоль всего причала. Впереди на причале он заметил Брока и Горта, которые безжалостно погоняли своих надрывающихся матросов и клерков. Кое-кто из торговцев уже отчалил, и Струан приветственно махнул рукой какой-то лорке, уходящей вниз по течению. У другого берега за их от правлением наблюдали танка, речные люди, громко предлагая торговцам свои сампаны, чтобы вывести лорки на стремнину: направление ветра затрудняло маневрирование и отходить от причала было неудобно.

Лорка Струана имела две мачты и вместительный корпус длиной сорок футов. Маусс уже стоял на полуюте.

— Все как будто утихло, Тай-Пэн. Ходят слухи, что Хоппо захватил дом Ти-сена. В нем оказалось пятьдесят лаков серебряных слитков.

— Ну и что?

— Ничего, Тай-Пэн. Слухи, hein? — Маусс выглядел усталым. — Вся моя паства разбежалась.

— Они вернутся, не переживай. И тебе еще многих предстоит обратить на Гонконге, — сказал Струан, испытывая к нему сострадание.

— Гонконг теперь наша единственная надежда, не так ли?

— Да. — Струан двинулся вдоль причала. Он заметил, как из американской фактории выскользнул высокий носильщик, тут же растворившийся в людском муравейнике на площади. Струан повернул в ту же сторону.

— Хейа, сто твоя янки делать мозна? — крикнул он этому кули, отыскав его в толпе глазами.

— Черт вас возьми, Тай-Пэн. — ответил из-под соломенной шляпы носильщика голос Купера — Неужели мой наряд так плох?

— Вас выдал ваш рост, дружище.

— Просто хотел пожелать вам попутного ветра. Бог знает, когда мы с вами снова свидимся. Конечно, у вас еще есть ваши тридцать дней.

— Но вы не думаете, что от них будет какая-то польза?

— Это я узнаю через месяц с небольшим, не так ли?

— А тем временем купите для нас восемь миллионов фунтов чая.

— А чем платить, Тай-Пэн?

— Чем вы обычно платите за чай?

— Разумеется, мы ваши агенты. В течение следующих тридцати дней. Но я не могу что-то покупать для вас, не имея серебра.

— Вы продали весь свой хлопок?

— Нет еще.

— Тогда поторопитесь с продажей.

— Почему?

— Возможно, у рынка окажется выбитым дно.

— Если это так, то прощай наша «Независимость».

— Было бы жаль распрощаться с нею, не правда ли?

— Надеюсь, вы как-нибудь договоритесь с Броком. И построите свое «Независимое Облако». Я хочу испытать удовлетворение, побив вас лично.

— Становись в очередь, парень, — добродушно усмехнулся Струан. — Будьте готовы покупать для нас много и быстро. Я дам вам знать, когда.

— Без вас Восток будет уже не тем, Тай-Пэн. Если вы уйдете, мы все немножко потеряем.

— Может быть, в конце концов я все-таки и не уйду.

— Одна моя половина жаждет в дальнейшем обходиться без вас. Вы, первый среди всех нас, владели чрезмерно большим куском того сладкого пирога, который представляет собой здешний рынок. Владели слишком долго. Пришло время открывать моря.

— Открывать для американских кораблей?

— И для других тоже. Но не на британских условиях.

— Морями мы будем править всегда, дружище. Это наш долг. Вы — сельскохозяйственная страна. Мы — промышленники. Эти моря нужны нам.

— Когда-нибудь они станут нашими.

— Возможно, к тому времени они уже перестанут быть нам нужны. Потому что мы будем править небесами. Купер усмехнулся.

— Не забывайте о нашем споре.

— Кстати, вы мне напомнили. Несколько дней назад я получил письмо от Аристотеля. Он попросил у меня взаймы, чтобы пересидеть вынужденное бездействие, поскольку «тот упоительный заказ приходится отложить до лета, на холоде у нее появляется гусиная кожа». Так что времени у нас достаточно, чтобы загнать эту лисичку в нору — или, может быть, в постель?

— Это кто угодно, но не Шевон. У нее в жилах ледяная вода, а не кровь.

— Она что, опять отказала вам?

— Да. Может быть, вы замолвите за меня словечко?

— Нет уж, в таких переговорах я не посредник! Через плечо Струана Купер увидел, что к ним приближаются Брок и Горт.

— Если бы оба Брока сейчас не добрались до Гонконга, вы бы получили как раз то время, которое вам нужно. Не правда ли?

— Вы предлагаете мне слегка подзаняться убийствами?

— Это было бы не слегка. Это было бы очень и очень серьезно, Тай-Пэн. Доброе утро, мистер Брок.

— Я так и подумал, что это вы, мистер Купер, — с веселым видом заметил Брок. — Очень любезно с вашей стороны прийти проводить нас. — Он повернулся к Струану: — Ты отплываешь сейчас?

— Да. Я хочу предоставить Горту возможность любоваться кормой моего корабля до самого Вампоа. А потом, на «Китайском Облаке», — до самого Гонконга. Как обычно.

— Единственной кормой, которую вы мне покажете, будет ваша собственная через шесть дней, когда вас швырнут в долговую яму, где вам и место, — набычившись проговорил Горт.

— До самого Гонконга, Горт. Правда, нет никакой радости соревноваться с вами. Как мореход вы не годитесь даже грести на лодке.

— Клянусь Богом, я лучше вас.

— Полно, если бы не ваш отец, вы были бы посмешищем всей Азии…

— Клянусь Богом, ты, су…

— Придержи язык! — рявкнул Брок. Он знал, что Струан будет в восторге, если его публично назовут «сукиным сыном», потому что тогда у него будет полное право вызвать Горта на дуэль. — Зачем задирать парня, а?

— Я не задираю его, Тайлер. Просто говорю все, как есть. А тебе не мешало бы научить его кое-каким манерам, а заодно и мореходству.

Брок сдержал свой гнев. Горту пока еще не справиться со Струаном. Пока. Через год-другой, когда парень станет хитрее и опытнее — другое дело. Но не сейчас, клянусь Господом. Да и не достойно это англичанина — топтать противника, беспомощно лежащего на спине. Как проклятый Струан сейчас. — Дружеское пари. Ставлю сто гиней, что мой мальчик обойдет вас. Первым коснется флагштока на Гонконге.

— Двадцать тысяч гиней. И его деньги, не твои, — предложил Струан, насмешливо глядя на Горта.

— Откуда у вас взяться таким деньгам, Тай-Пэн? — презрительно бросил Горт, и у Брока все вскипело внутри: Боже, какой глупец.

— Это всего лишь шутка, Дирк, ничего больше, — быстро сказал он. — Пусть будет двадцать тысяч, как ты говоришь.

— Что ж, шутка так шутка. Если ты за это ручаешься, Тайлер. — Внешне Струан оставался холоден, но душу его переполняло ликование. Они клюнули на его наживку! Теперь Брок и Горт понесутся на Гонконг, забыв обо всем на свете: двадцать тысяч гиней — нешуточное состояние, но это ничто по сравнению с сорока лаками серебра на борту «Китайского Облака». Итак, Брока он благополучно убрал с дороги. Однако игра получилась довольно опасной. Горт едва не зашел слишком далеко, и тогда пришлось бы пролить кровь Убить Горта — пара пустяков.

Он протянул руку Куперу.

— Помните, у меня еще тридцать дней. — Они пожали друг другу руки. Струан посмотрел на Горта. — Флагшток на Гонконге! Приятного путешествия, Тайлер! — Он бросился к своей лорке, которая уже отошла от причала, сампаны тащили ее за нос, выводя на середину реки.

Струан вспрыгнул на планширь, повернулся и насмешливо помахал им рукой, потом исчез внизу.

— Надеюсь, вы извините нас, мисгер Купер, — торопливо сказал Брок, беря Горта за руку. — Мы вас разыщем!

Он подтолкнул Горта к их лорке. На полуюте он яростно швырнул его к фальшборту и, подступив вплотную, разразился:

— Ах ты, чертов полудурок, безмозглая корабельная крыса! Ты что, хочешь, чтобы твое дурацкое горло располосовали от уха до уха? В этих водах закон один: если ты называешь человека сукиным сыном, ты должен драться. Попробуй назвать его так, и он будет вправе убить тебя! — Тыльной стороной ладони наотмашь он ударил Горта по лицу, так что у того изо рта побежала струйка крови. — Я пятьдесят раз предупреждал тебя, чтобы ты остерегался этого дьявола. Уж если я его остерегаюсь, клянусь Господом, тебе и подавно пристало!

— Я могу убить его, Па, я знаю, что могу!

— А я тебе пятьдесят раз говорил, будь с ним вежлив. Он только и ждет, как бы тебя подрезать, дурень ты несчастный. И будь спокоен, это у него получится. С этим дьяволом ты будешь драться только один-единственный раз! Понятно?

— Да. — Горт почувствовал во рту вкус крови, и это сделало его еще злее.

— В другой раз я не стану вмешиваться, помирай, если охота, недоумок. И запомни еще одно: никогда не задирай человека, который проиграл тебе деньги и вроде как бы твой должник. И не пинай его в пах, когда он лежит у твоих ног избитый и беспомощный. Это не по правилам!

— К чертям правила! Брок ударил его еще раз.

— Броки чтят кодекс чести. Все в открытую. Один на один. Пойдешь против этого, и твоему партнерству в компании «Брок и сыновья» конец.

Горт вытер кровь с подбородка.

— Не бей меня больше, Па!

Брок почувствовал ярость, звеневшую в голосе сына, и его лицо потемнело и стало жестоким.

— Не надо, Па Клянусь господом нашим Иисусом Христом, в следующий раз я отвечу. — Горт стоял, широко расставив ноги, сжав гранитные кулаки. — Сегодня ты ударил меня в последний раз. Ударишь меня снова, и я не остановлюсь ни перед чем. Господом Иисусом клянусь, ты ударил меня в последний раз!

Вены на шее Брока вздулись и почернели, когда его огромная фигура грозно надвинулась на сына — уже не сына, а врага. Нет, не врага. Все-таки сына, который просто перестал быть юнцом. Сына, который бросил вызов отцу, как все сыновья рано или поздно бросают вызов отцам.