Тай-Пэн

Когда Брок появился на юте, кормовой якорь отдали, но было уже слишком поздно. «Белая Ведьма» вскрикнула в последний раз, слегка завалилась на левый борт и тяжело села на мель. В тот же миг из тумана выскользнули многочисленные сампаны, абордажные крючья впились в борты, и пираты начали карабкаться наверх.

Они были вооружены мушкетами, ножами и абордажными саблями. Первым на палубу спрыгнул Скраггер. И вот уже команда «Белой Ведьмы» дралась за свою жизнь.

Горт увернулся от бросившегося на него китайца, схватил его за горло и одним движением сломал ему шею. Нагрек подобрал боевой цеп и врезался в наседающую орду, заметив среди китайцев Скраггера и других европейцев. Он изувечил одного пирата и поспешил к Броку, который прикрывал трап, ведущий к каютам внизу. И к серебру в трюме.

Скраггер ударом сабли свалил матроса и отпрыгнул назад, окидывая взглядом атакующих пиратов. «Пробивайтесь вниз, клянусь Богом!» — прокричал он и бросился с несколькими людьми на Брока. Остальные ринулись вперед и уничтожили первых из вахтенных матросов, пытавшихся выскочить на палубу снизу.

Брок выстрелом в упор разнес голову одному из европейцев, с размаху сунул разряженный пистолет в пах другому и описал грозный полукруг своей саблей. Он сделал выпад в сторону Скраггера, тот скользнул вбок и нажал на курок наведенного пистолета, но в эту секунду в него врезался Нагрек, и пуля, просвистев мимо, улетела в туман. Скраггер, рыча, круто обернулся и рубанул наотмашь, достав Нагрека концом клинка и легко его ранив. Потом он бросился в общую схватку, вновь пытаясь добраться до Брока. Его сабля вонзилась в грудь матросу, и в этот момент Брок схватил его за горло, и они рухнули на палубу, молотя друг друга кулаками и ногами. Брок задохнулся от боли, когда гарда сабли Скраггера врезалась ему в лицо. Огромным усилием он поднялся, швырнул пирата себе под ноги и взмахнул саблей. Скраггер едва успел откатиться в сторону; клинок звякнул о палубу и переломился. Брок погрузил обломок в живот китайца, вцепившегося ему в шею, а Скраггер метнулся назад, в безопасное место, прикрытый своими людьми.

Горт дрался в людском водовороте на главной палубе, рубя, уворачиваясь, снова нападая, когда в бок ему вонзился нож, и он рухнул, хватая ртом воздух. Брок видел, как упал его сын, но остался у трапа, продолжая сражаться и убивать.

Внизу Лиза затолкала Тесс и Лиллибет в свою каюту.

— Ну, девочки, смотрите не пугайтесь, — сказала она, захлопывая дверь снаружи.

Она встала в проходе — по пистолету в каждой руке и еще два в кармане. Если враг начнет спускаться по трапу, прежде чем сражение закончится, это будет означать, что ее муж убит или лежит без сознания. Но четыре пирата умрут, пока им удастся пройти дальше.

Предводительствуемые Скраггером, пираты еще раз атаковали матросов Брока и снова были отбиты. Кучка матросов прорвалась наверх из полубака. Трое из них присоединились к Броку у трапа, и вместе они ринулись на пиратов, отбросив их назад.

Кофель-нагель врезался Скраггеру в спину, и он понял, что схватка проиграна. Он тут же прокричал что-то по-китайски, и его люди прекратили атаку, как крысы, хлынули вниз по бортам в сампаны и стали уходить, Скраггер прыгнул с носа в море и исчез под водой. Брок выхватил мушкет у одною из магросов и подскочил к борту. Когда голова Скраггера на мгновение показалась на поверхности, Брок выстрелил, но промахнулся, и голова опять исчезла. Брок выругался и швырнул бесполезный теперь мушкет в темноту.

Его люди открыли огонь по сампанам, которые быстро растаяли в тумане. Когда больше некого было добивать, Брок приказал выбросить всех пиратов, и мертвых и раненых, за борт и подошел к Горту.

Кровь сочилась из раны, которую Горт прикрывал сжатым кулаком. Брок отстранил руку сына. Нож глубоко вошел под мышку по косой к спине.

— Ты харкал кровью, парень?

— Нет, Па.

— Хорошо. — Брок вытер пот с лица и поднялся на ноги. — Принесите смолу. И ром. Шевелитесь, черт возьми! Всем, кто ранен, собраться на корме. Остальные пусть сядут в лодки и стащут нас с мели. Прилив закончился. Торопитесь!

Нагрек пытался прогнать невыносимую головную боль, распоряжаясь спуском лодок на воду. Рана на плече сильно кровоточила.

Брок протянул Горту кружку рома. Как только смола забулькала на жаровне, он окунул в нее кофель-нагель и стал заталкивать смолу в рану. Лицо Горта перекосилось, но он не издал ни звука. Затем Брок принялся лечить ромом и смолой остальных.

— А я, сэр? Вы забыли про меня, — простонал один из матросов. Он держался за грудь. На губах у него выступила кровавая пена, воздух с шипением вырывался из раны.

— Ты уже мертвец. Тебе лучше приготовиться к встрече с твоим Создателем.

— Нет! Нет, клянусь Богом! Прижгите ее смолой, сэр, как и всем. Ну же, клянусь Богом! — Он закричал. Брок ударом кулака сбил ею с ног, матрос повалился на палубу и остался лежать там неподвижно, воздух хлюпал в ране, выходя наружу вместе с кровавыми пузырями.

Брок помог сыну подняться. Выпрямившись, Горт твердо встал на ноги.

— Я в порядке, клянусь Господом!

Брок оставил его и посмотрел назад. Лодки понемногу стащили корабль с мели и теперь выгребали подальше от берега. Вода стояла, прилив еще не сменился отливом.

— Навались! — прокричал он гребцам. — Готовь носовой якорь, Нагрек!

Корабль вывели на глубокую воду — лоцман громко называл каждый промер, — и когда Брок убедился, что корабль в полной безопасности, он приказал бросить якорь.

Клипер качнулся, подхваченный отливом, и замер.

— Парусный мастер!

— Здесь, здесь, сэр-р — откликнулся старый матрос.

— Сшей им саваны, — распорядился Брок, показывая на семь тел. — Возьми грот. Цепь к ногам, и с рассветом — за борт. Я отслужу панихиду, как обычно.

— Есть, слушаюсь, сэр.

Брок опять повернулся к Горгу:

— Сколько времени прошло от твоего заступления на вахту до того, как мы сели на мель?

— Не больше нескольких минут… Нет! Ровно одна склянка. Я отчетливо помню.

Брок на секунду задумался.

— Нас не могло снести с места нашей стоянки до самого берега за одну склянку. Никак не могло. Значит, в дрейф нас пустили во время предыдущей вахты. — Брок посмотрел на Нагрека, и тот отшатнулся. — Твоей вахты. Двадцать плетей на рассвете каждому, кто был на палубе.

— Есть сэр — холодея от ужаса, ответил Нагрек.

— Если бы не ты, я был бы уже на том свете от пули того растреклятого пирата, так что я подумаю о тебе, Нагрек. С этими словами он спустился вниз.

— Все хорошо, милая, — сказал он. Лиза, наклонив голову, стояла перед дверью детской каюты, незыблемая, как скала.

— Спасибо, Тайлер. — Она опустила пистолеты. — Тяжело было?

— Очень тяжело. Все из-за серебра. Видано ли это, чтобы пираты нападали на нас в гавани! В гавани! Среди них были англичане. Я прикончил одного, но главарь, черт бы его побрал, ускользнул. С детьми все в порядке?

— Да. Они внутри. Уже спят. — Лиза замолчала в нерешительности. — Наверное, мне следует поговорить с тобой.

— Так вот мы же и разговариваем, не так ли.

Она мрачно прошла по коридору к главной каюте. Он последовал за ней, она пропустила его в каюту и закрыла за собой дверь.

В три склянки Брок вновь появился на палубе. Туман поредел но и ветер упал. Он принюхался попробовал воздух и определил, что ветер вскоре опять наберет силу, так что к утру туман рассеется.

— Горт, пойдем-ка вниз, проверим груз.

— Но Па, ни один из этих грязных висельников даже не побывал внизу!

— Все равно пойдем посмотрим. Ты тоже, Нагрек. Брок взял фонарь, и они спустились в трюм.

— Вот смотри! Дверь по-прежнему заперта, — раздраженно сказал Горт, которого мучила его рана.

Брок отпер замок, и они вошли внутрь. Он осторожно поставил фонарь на слитки, вернулся к двери и запер ее снова.

— Ты лишился разума, Па! — вскинулся Горт. Брок в упор смотрел на Нагрека.

— Что случилось, мистер Брок? — спросил Нагрек, замирая от ужаса.

— Похоже, что Нагрек щупал твою сестру, Горт. Тесс.

— Я не… я не делал этого, клянусь Господом! — вскричал Нагрек. — Не делал ничего подобного.

Брок снят со стены кошку-девятихвостку.

— Похоже, что он забрался к ней в каюту, когда она спала, разбудил ее и стал играть с ней.

— Я не трогал ее, ничего ей не сделал, ничего, клянусь Господом! — кричал Нагрек. — Она сама позвала меня в свою каюту. Она позвала. Сегодня днем она позвала меня. Сама, клянусь Господом!

— Так, значит, ты все-таки был в ее каюте!

Горт бросился на Нагрека и тут же чертыхнулся от боли — рана в боку разошлась. Нагрек метнулся к двери, но Брок отшвырнул его назад.

— Ты покойник, Нагрек!

— Я ничего не сделал ей, как перед Богом клянусь, как перед…

— Ты совал свои грязные лапы к ней под рубашку! Плеть жалила Нагрека снова и снова — Брок загонял его глубже в трюм.

— Совал ведь, клянусь Богом, разве нет?

— Как перед Богом клянусь, я не трогал ее. Не надо, мистер Брок. Пожалуйста. Никакого зла не свершилось… простите меня… я только дотронулся до нее… больше ничего… совсем ничего.

Брок остановился, часто дыша.

— Так это правда. Ты слышал, Горт? — Оба, отец и сын, прыгнули к Нагреку одновременно, но Брок оказался быстрее, и от удара его кулака Нагрек свалился без сознания. Брок оттолкнул Горта в сторону. — Погоди!

— Но, Па, эта свинья…

— Погоди! Твоя матушка сказала, что бедная девочка поначалу боялась даже рот раскрыть. Тесс думает, что раз он ее потрогал там, у нее теперь будет ребеночек. Но Лиза говорит, что Тесс еще невинна. Он только лапал ее, благодарение Богу!

Когда Брок перевел дыхание, он раздел Нагрека донага и подождал, пока тот придет в себя. Потом он оскопил его. И забил до смерти.

Глава 6

— Ты хотел меня видеть, отец? — Лицо Кулума было белым, как мел,

Струан стоял на вершине холма с биноклем на шее и ножом за поясом. У его ног лежал сложенный боевой цеп. Он неотрывно наблюдал за Кулумом с того самого момента, как юноша прибыл на берег, и видел, как тот вошел в долину и поднялся на холм. Ветер к утру разогнал облака, и солнце, встававшее на горизонте, обещало ясный день.

Струан показал рукой вниз:

— Вид отсюда замечательный, а? — Кулум не ответил. От пламени, полыхавшего в глазах отца, у него подгибались колени. — Ты не согласен со мной?

— Церковь будет… все будут…

— Не нужно рассказывать мне о церкви, — прервал его Струан. — Ты слышал про Брока? — Его голос звучал слишком мягко, слишком спокойно.

— Что с ним?

— Ночью на него напали. Пираты перерезали якорный канат, и судно вынесло на берег. Потом они взяли его на абордаж. Разве ты не слышал выстрелов?

— Слышал. — Кулум был в подавленном настроении. Бессонные ночи, пришедшее вслед за ними понимание, что только он один может спасти компанию, решение обмануть Лонгстаффа, которое он принял и осуществил — он чувствовал себя выжатым, как лимон. — Только я не знал, что это были пираты.

— Они самые. В гавани Гонконга. Как только туман рассеялся, я побывал у Брока. Он сказал, что потерял семерых и капитана.

— Горта?

— Нет. Нагрека Тума. Бедняга умер от ран. Горта тоже ранили, но не опасно. — Кулуму показалось, что лицо Дирка Струана сделалось жестче. — Капитан погиб, защищая свой корабль. Вот как должен умирать мужчина.

Кулум закусил губу и окинул взглядом холм. Сердце бешено колотилось у него в груди.

— Ты хочешь сказать, что это моя Голгофа?

— Я не понимаю тебя.

— Я о капитанах, которые умирают, защищая свои корабли. Это мой корабль — вот этот холм, — разве ты не это хотел сказать? Ты спрашиваешь меня, хочу ли я умереть, защищая его?

— А ты хочешь?

— Я не боюсь тебя. — Слова царапнули пересохшее горло Кулума. — Есть законы против убийства. Я знаю, мне не справиться с тобой, и ты можешь убить меня, но тебя за это повесят. Я пришел без оружия.

— Ты думаешь, я бы смог убить тебя?

— Если бы я встал на твоем пути — да. А я встал на твоем пути, не так ли?

— В самом деле?

— Ты всегда был для меня Богом. Но за тридцать дней, что я прожил здесь, я узнал, кто ты на самом деле. Хищник. Убийца. Пират. Торговец опиумом. Прелюбодей. Ты покупаешь и продаешь людей, вертишь ими, как хочешь. Ты наплодил ублюдков и гордишься ими, и от твоего имени разит так, что порядочным людям приходится затыкать нос.

— Кто эти порядочные люди?

— Ты хотел меня видеть. Я пришел. Говори, чего ты хочешь, и давай покончим с этим. Я устал играть роль мышки перед твоей кошкой.

Дирк Струан поднял свою сумку и повесил ее на плечо.

— Пошли.

— Куда?

— Мне нужно поговорить с тобой наедине.

— Мы сейчас одни.

Струан показал головой на корабли в гавани.

— Там есть глаза. Я чувствую, что они смотрят на нас. — Он показал на берег, пестревший фигурками китайцев и европейцев. Торговцы меряли шагами свои участки. Дети уже играли. — За нами наблюдают отовсюду. — Он вытянул руку к вершине утеса на западе. — Вот куда мы пойдем.

Утес был почти горой. Он поднимался на четыреста метров, скалистый, одинокий, угрюмый.

— Нет.

— Тебе не под силу туда подняться? — Струан прочел ненависть на лице Кулума и подождал ответа. Кулум упорно молчал. — Ты, кажется, сказал, что ничего не боишься.

Он повернулся и зашагал вниз с холма, а потом стал взбираться по склону утеса. Кулум, снедаемый страхом, постоял в нерешительности, потом, увлекаемый волей Струана, двинулся следом.

Карабкаясь вверх, Струан понимал, что затеял еще одну опасную игру. Он не останавливался и не оглядывался назад, пока не добрался до самой вершины. Она была покатой, и по ней вовсю гулял ветер. Он обернулся и увидел далеко внизу Кулума, с трудом поднимающегося по каменной круче.

Он повернулся спиной к сыну.

Панорама, открывшаяся перед ним, была необъятна. И величественно прекрасна. Солнце сияло высоко в голубом небе, Тихий океан расстилался под ним сине-зеленым ковром. С этого ковра поднимались вверх коричнево-зеленые горы островов: Поклью Чау на юго-востоке, Лан Тао, огромный, больше Гонконга, остров в пятнадцати милях к западу, и сотни маленьких пустынных островков и голых скал, окружавших архипелаг Гонконг. В свой бинокль он отчетливо видел каждый корабль в бухте, к северу лежал Большой Китай. Он видел флотилии джонок и сампанов, лавировавших в проливе Лан Тай, они направлялись к западным подходам к Гонконгу. Еще большее их количество возвращалось к устью Жемчужной реки. На севере и на юге, на востоке и на западе — везде он наблюдал на море оживленное движение: патрулирующие воды острова фрегаты; джонки и сампаны, занятые промыслом рыбы, но ни одного торгового судна.

Что же, подумал он, через несколько недель придет конец второй войне, и тогда торговцы опять станут хозяевами моря.

Кулум взбирался вверх по тропинке, проложенной Струаном. Он почти совсем выбился из сил, и только упорство заставляло его передвигать ноги. Его одежда порвалась во многих местах, лицо было исцарапано колючками. Но он продолжал подниматься.

Наконец он выбрался наверх. Грудь его ходила ходуном, ветер трепал полы сюртука.

Струан сидел на земле с подветренной стороны, спустившись на несколько футов по склону. Перед ним белела расстеленная скатерть, на которой стояла еда и бутылка вина.

— Держи, парень, — сказал Струаи, протягивая сыну полбокала сака.

Не успев отдышаться, Кулум взял бокал и попробовал пить, но большая часть содержимого стекла по подбородку. Он быстро вытер его рукавом, жадно ловя ртом воздух.

— Садись, — пригласил Струан.

К огромному удивлению Кулума, его отец доброжелательно улыбнулся.

— Ну же, парень, присаживайся. Пожалуйста, садись.

— Я… я не понимаю.

— Отсюда вид еще лучше, правда?

— Только что ты был сам дьявол, — проговорил Кулум, преодолевая острую боль в груди, — а сейчас… сейчас… я просто не понимаю.

— Я захватил с собой цыпленка, хлеб, — сказал Струан. — И еще одну бутылку вина. Тебя это устроит?

Кулум опустился на землю. Он вымотался до предела.

— Цыпленок?

— Ну, ты ведь не завтракал, верно? По-моему, ты вообще должен умирать с голоду.

— Насчет холма. Я…

— Отдышись, отдохни, потом поешь. Пожалуйста. Ты ведь совсем не спал эти две ночи. Разговаривать на пустой желудок вредно. Только не набрасывайся на еду, а то станет плохо. Путь сюда получился нелегкий. Я и сам устал.

Кулум лег на спину, закрыл глаза и собрался с силами. Все его тело ныло и требовало отдыха. Он с усилием открыл глаза, ожидая, что все это окажется сном. Но нет, вот сидит его отец и спокойно рассматривает в бинокль южную сторону моря.

— Насчет холма. Я был…

— Ешь, — прервал его Струан и протянул ему кусок цыпленка. Кулум взял куриную ножку.

— Я не могу есть. Пока не скажу всего. Я вынужден был сделать это. Вынужден Ты бы никогда не согласился, а это был единственный выход. Брок разорил бы тебя. В самом конце он бы отступился. Я знаю, что он бы отступился. Если бы не эта его бешеная ненависть к тебе, а твоя — к нему, то холм был бы твоим. Ты сам довел дело до этого. Только ты. Это твоя вина. Холм теперь принадлежит Церкви, и это правильно. Ты сам довел дело до этого.

— Верно, — кивнул Струан. — Так оно и есть. И я очень горжусь тобой. Такой шаг требовал большого мужества. Робб никогда бы не сделал этого. Даже если бы мысль отдать холм церкви и пришла ему в голову, он никогда не решился бы осуществить свой план.

Кулум онемел от изумления.

— Ты… ты хотел, чтобы я это сделал?

— Ну, конечно, дружок. Только так и можно было разрешить эту невозможную ситуацию.

— Ты… ты знал, что я это сделаю?

— Я поставил на то, что ты это сделаешь, да. Я намекнул тебе, что это следует сделать. Когда ты так нервничал, избегая встречи с Лонгсгаффом, — и когда не подошел ко мне в Счастливой Долине, — я подумал, что ты все устроил. Затем меня сбило с толку то, как ты отреагировал на Гордона. Но позже Лонгстафф сказал: «И этот ваш другой жест столь же восхитителен!», и тогда я окончательно уверился, что ты сумел найти единственный правильный выход. Я очень горжусь тобой, парень. Брок вне всякого сомнения прикончил бы нас. И я ничем не мог ему помешать. Холм стал вопросом лица.

— Ты… ты толкнул меня… заставил меня пройти через ад за эти два дня и две ночи, зная, что на все имелся простой ответ?

— Так ли он был прост?

— Для тебя был! — закричал Кулум. Он вскочил на ноги.

— Да, — ответил Струан, сразу посуровев. — Для меня. Но не для тебя. Однако ты все-таки принял верное решение, и это пошло тебе только на пользу. Теперь ты мужчина. Если бы это я подсказал тебе про «Дом Божий», ты никогда бы не смог осуществить этот план. Никогда. Ты бы выдал себя. Ты должен был верить в то, что ты делал. Если бы Брок хоть на мгновение заподозрил, что вместо тебя это придумал я, он сделал бы нас посмешищем всей Азии. Мы бы навсегда потеряли лицо.

— Ты готов пожертвовать мной ради лица?! — завопил Кулум. — Ради своего, в господа бога мать, трижды растреклятого лица?

— Нашего, Кулум, — поправил его Струан. — И мне приятно слышать, как ты, наконец, выругался. Это идет тебе, парень!

— Значит, твой гнев, твоя ярость — все это было притворством?

— Ну, конечно, мой милый. Это был спектакль для Брока. И для остальных.

— Даже для Робба?

— Для Робба больше, чем для кого-либо другого. Съешь что-нибудь.

— Чума на твое угощение! Ты дьявол! Ты всех нас затащишь с собой в преисподнюю. Клянусь Господом Богом нашим, я… Струан вскочил и схватил Кулума за плечи:

— Прежде чем ты скажешь что-то, о чем можешь пожалеть впоследствии, послушай меня. Я поставил на то, что у тебя хватит мужества решиться, и ты решился. Сам. Без моей помощи. И я благословил тебя. Теперь ты Кулум Струан — человек, который осмелился пойти против Тай-Пэна. Ты уникален, второго такого нет в целом мире. За один день ты приобрел больше лица, чем мог бы приобрести за двадцать лет. Как, во имя Господа, можно, по-твоему, управлять людьми, двигать ими, как пешками? Только силою руки? Нет. Но силою ума. И магией.

— Магией? — выдохнул Кулум. — Но это черная магия. Мягко рассмеявшись, Струан сел и налил себе бокал вина.

— Те, у кого есть разум, смогут оценить твою мудрость. «Этот Кулум умен», скажут они. «Он отдал холм Церкви. И тем самым не позволил этому дьяволу Струану погубить „Благородный Дом“, вложив все богатство компании в никчемный холмик. Но при этом Кулум еще и сохранил Тай-Пэну лицо: этот дьявол не может убить Кулума Струана за то, что тот отдал землю Церкви». — Струан сделал глоток из бокала. — Даже Брок должен быть потрясен этим, не важно, подозревает он тут тайную сделку или нет. Потому что ты сделал все, как надо. Люди набожные станут благословлять тебя за то, что ты отдал «лучшее» Церкви. Дураки, вроде Лонгстаффа, станут бояться тебя и искать твоего совета. Циники будут благоговеть перед разумностью твоего решения, они преисполнятся ненависти к тебе и скажут: «В Кулуме есть что-то дьявольское от отца. С ним лучше держать ухо востро». Я бы сказал, что со вчерашнего дня ты приобрел достоинство и вес, парень.

— Но… но если я… получается, что тогда ты потерял лицо?

— Верно. Но у меня его еще много останется. Могу даже поделиться. С тобой и с Роббом. А вот времени на то, чтобы прочно посадить тебя на твое новое место, у меня мало. Присмотрись к людям, парень. Теперь они станут думать: «Один раз это сошло Кулуму с рук, но рискнет ли он ослушаться отца еще раз?» И все они станут надеяться, что мы возненавидим друг друга так сильно, что погубим себя. И это как раз то, что мы с тобой должны попробовать сделать. Открыто. На людях.

— Что?!

— Ну, разумеется. Холодная враждебность при всякой встрече. И скоро, очень скоро Брок постарается переманить тебя на свою сторону. То же самое попытается сделать и Купер. И Тиллман. Они будут пичкать тебя ложью — или исковерканной правдой — в надежде разжечь в тебе такую ненависть, что ты в этой нашей ссоре погубишь меня и себя заодно. И «Благородный Дом». Потому что каждый торговец жаждет этого всей душой. Но теперь, теперь им этого не дождаться. Ты оправдал мои надежды, клянусь Богом!

— Я не буду в этом участвовать, ни за что и никогда, — тихо проговорил Кулум.

— Будешь, и самым прямым образом. В течение пяти месяцев и пяти лет. Ты дал мне священную клятву.

— Ты будешь настаивать на том, чтобы я соблюдал ее? Теперь? После всего, что произошло?

— Ты сам будешь соблюдать ее. Твое жалованье утроено.

— Ты полагаешь, деньги имеют какое-то значение в подобных вещах?

— Это не большая плата за два дня ада.

— Не нужны мне никакие деньги. И я не буду делать того, о чем ты говоришь. Я не могу.

Струан с задумчивым видом выбрал себе куриную ножку.

— Я очень много размышлял о тебе. У меня было искушение вообще не говорить тебе ни слова. Предоставить тебе играть свою роль, ни о чем не подозревая. Но затем я еще раз все взвесил. И решил, что ты справишься с нею, даже будучи посвящен во все детали. Так это будет занятнее для нас обоих.

— Ты готов позволить мне прожить всю жизнь и умереть, ненавидя тебя? Только для того, чтобы «Благородный Дом» процветал?

— Ты сам знаешь ответ на свой вопрос.

— Ты нечестив.

— Согласен. В некоторых вещах, — кивнул Струан, пережевывая цыпленка. — Я — все то, что ты сказал, и даже больше. Я нарушаю многие Заповеди, но не все. Я знаю, что делаю, и готов отвечать за то, что я делаю. Но я единственный человек на всей земле, которому ты можешь доверять — при условии, что ты не пойдешь, сознательно не пойдешь, против нашего дома. Я Тай-Пэн. Через страдания и притворство ты станешь таким же.

— Это не стоит того лицемерия. Или зла.

— Ах, парень, гляжу я на тебя, и теплеет у меня на сердце, — сказал Струан, отбрасывая обглоданную кость. — Ты так молод. Я завидую тебе, тем годам, которые ждут тебя впереди. Не стоит, говоришь? Быть лучшим? Подчинять себе Брока и остальных самим своим присутствием? Управлять Лонгстаффом и через него Короной? Китайским императором? И через него тремястами миллионами китайцев? — Струан пригубил вино. — Стоит. Всеобщая ненависть и немного актерской игры — мизерная плата за это.

Кулум откинулся спиной на холодный камень, его разум бушевал от неумолимых слов, вопросов, безжалостных ответов. Такова ли воля Твоя, Господи, спрашивал он себя. Сильнейшие выживают за счет слабейших? Ибо Бог создал этот мир и, следовательно, этот закон тоже. Но Иисус сказал: «Кроткие унаследуют землю». Что Он имел в виду: нашу землю или Царство Божье?

Кротость не раздобыла бы столько серебра и не смогла бы его уберечь. Кротость не спасла бы «Благородный Дом» в этой истории с круглым холмом. Кротость никогда не продвинется вперед, никогда не одолеет жестоких и алчных.

Если я стану Тай-Пэном, Хартия пойдет дальше. Богатство и цель — бессмертная цель, — говорил он. Что ж, очень хорошо.

Ненависть Кулума Струана к своему отцу исчезла. И вместе с ненавистью ушла любовь. Осталось только уважение.

— Зачем ты решил подняться сюда? — спросил Кулум.

Струан понял, что потерял сына. Он был опечален как отец, но не как мужчина. Он навязал противнику поединок на своих условиях и сам выбрал для него время. Значит, свою обязанность отца он исполнил.

— Чтобы утомить тебя трудным подъемом, лишить тебя сил и иметь возможность поговорить и заставить тебя понять, — ответил он. — И показать тебе, что, хотя вид с холма прекрасен, отсюда он величествен.

Кулум в первый раз повел глазами вокруг.

— Да. Да, это так. — Затем он наклонился вперед, выбрал кусок цыпленка и начал есть.

Струан старался, чтобы его лицо не выдало боли. Улыбка еще вернется к парню, говорил он себе. Дай ему время. Заставить его взрослеть так быстро — это все равно что резать по живому.

Дай парню время.

Он испытывал большую усталость. Прислонившись к скале, он повернул бинокль к югу, отыскивая «Китайское Облако». Но клипера нигде не было видно. Он бесцельно осмотрел горизонт.

Вдруг глаза его напряглись:

— Посмотри туда, парень. Посмотри. Это «Голубое Облако».

Кулум взял бинокль и увидел корабль. Он был близнецом «Грозового Облака» — те же восемнадцать пушек, столь же быстр и прекрасен. Прекрасен даже для Кулума, который не любил ни кораблей, ни моря.

— У него на борту опиума на сто тысяч фунтов, — сказал Струан. — Что бы ты предпринял? У нас здесь три корабля, и еще шестнадцать прибудут в течение этого месяца.

— Отправим их на север? Чтобы продать груз?

— Да. — По лицу Струана пробежала тень. — Кстати, это мне напомнило. Ты не забыл Исаака Перри?

— Нет. Мне кажется, это было сто лет назад.

— Я списал его на берег, помнишь? Потому что он не вступился за Маккея и потому что он по непонятным причинам стал меня бояться. Я дал Маккею пятнадцать дней на то, чтобы разгадать эту загадку, но он так и не вернулся в Кантон. Вчера вечером я встретил его. Маккей теперь служит на берегу — помощник магистрата и констебль. — Он раскурил сигару, прикрыв спичку ладонью от ветра, протянул ее Кулуму и раскурил еще одну. — Так вот, похоже, Перри работает теперь на Купера-Тиллмана. На их судне, курсирующем между Вирджинией и Африкой. Перевозит рабов.

— Я не верю этому.

— Я узнал об этом от Уилфа Тиллмана. Вчера вечером. Он пожал плечами и сказал, что Перри не захотел больше заниматься чайными перевозками. Поэтому он предложил ему торговать черным товаром. Перри согласился. Он уехал неделю назад. Перед самым его отъездом Маккей все из него выудил. Они напились вместе. Маккей пожаловался, что я его выкинул — так, собственно, оно и было, — стал проклинать меня и попросился к Перри на его новый корабль, клянясь отомстить мне за все. Выпивка любой язык развяжет, вот Перри и проболтался. Он рассказал Маккею, что продал список наших секретных торговых стоянок на побережье — указал их широту и долготу — и имена китайских посредников, сбывавших для нас опиум, Моргану Броку. Когда последний раз был в Лондоне.

— Значит, Броку известны теперь все наши секретные стоянки?

— Те, которыми пользовался Перри. За десять лет торговли. Помимо них, остается всего ничего.

— Что мы можем сделать?

— Найти новые стоянки и новых людей, которым можно доверять. Так что, парень, как видишь, ни на кого нельзя слишком полагаться.

— Но это ужасно.

— Это закон выживания. А теперь отдохни часок, и мы пойдем.

— Куда?

— В Абердин. Нужно потихоньку осмотреть окрестности. До того, как придет время выбирать там людей By Квока. — Он открыл сумку и передал сыну пистолет: — Ты умеешь с ним обращаться?

— Не очень хорошо.

— Тебе, наверное, стоит поупражняться.

Кулум кивнул головой и осмотрел оружие. Один раз ему довелось стрелять из дуэльного пистолета по поводу какой-то глупой университетской ссоры. И он, и его противник были настолько напуганы, что их пули пролетели в нескольких метрах от цели.

— Мы можем идти прямо сейчас, — сказал Кулум. — Я уже не чувствую усталости.

Струан покачал головой:

— Я хочу дождаться, когда на горизонте появится «Китайское Облако».

— А куда он ходил?

— В Макао.

— Зачем?

— Я послал его туда. — Струан стряхнул крошки с сюртука. — Несколько дней назад была назначена награда за голову моей любовницы. И за моих сына и дочь от нее — если их захватят живыми. Я послал Маусса на «Китайском Облаке» с приказом привезти их всех сюда. На борту корабля они будут в безопасности.

— Но Гордон уже здесь. Я видел его вчера.

— Эта женщина не его мать.

Кулум с некоторым удивлением обнаружил, что его ничуть не задела новость о том, что у его отца две — нет, три — семьи.