Он строит, она строит, я строю

      — Ну, как тебе?
      Ой, что тут делается — всю землю перевернули вверх дном! А я-то, кретинка, представляла себе: выйду из автобуса и прямо на чистую зеленую улицу. По бокам новенькие дома стоят, а навстречу улыбающийся Пшеничный!
      — Что, не нравится?
      — Настоящий марсианский пейзаж! Только яблонь не хватает: «Что на Марсе будут яблони цвести-и!»
      — Рано, пташечка запела. Спроси лучше, где номер двадцать восемь?
      — Что спрашивать? Вот 24, вот котлован — двадцать шесть, а этот этаж с четвертью — наш, двадцать восемь. Охмурить что ли крановщика, чтоб строил без щелей между панелями?
      — Охмури. Интересно, куда наши окна будут смотреть?
      «Наши» окна! Если они наши, значит…
      — На юго-юг и немножко на запад. Чтоб вечернее солнышко приходило прощаться.
      — Ты права, этот готовый — номер тридцать, значит строящийся — наш. Зайдем сюда посмотреть трехкомнатную квартиру?
      — А нас без ордера пустят?
      — Попросим сторожа.
      — Извините, пожалуйста…
      — Что, тоже переезжаете? Какую дают? Трехкомнатную? Ну, идите, я вам парадное-то отомкну.
      — Не скачи по этажам. Давай вот эту и посмотрим.
      — Ой! Все солнце мира в наши окна!
      — Потолки какие низкие.
      — И хорошо, получается уютная коробочка.
      — Надо же придумать такую безобразную планировку: из гостиной прямо без коридора дверь на кухню. Весь чад понесет в комнату.
      — Кто ж чадит в собственной кухне? Ку-ухонька, отдельненькая ты наша!
      — Тесновата.
      — Ну и что? Зато сколько в ней всего: и плита, и раковина, и батарея!
      — М-м, да уж…
      — Ма-а!!!
      — Ну что ты орешь, как сумасшедшая?
      — Это же будет НАША ванна! Можно я в нее лягу?
      — Как ты в нее ляжешь, она же сидячая?
      — Сидя и лягу. Вот смотри: ты моя беленькая, ты моя гладенькая, ты моя сидяченькая!
      — Вылезай, не дурачься. Мда-а, совмещенный санузел…
      — Ну и что! Это же НАШ унитаз! Стой! Не уходи. Подожди минутку. Только подумай: мы уже столько ходим по квартире, и еще целых двух комнат не видели!
      — Одна из них совсем крошечная — шесть метров. У нас кладовка — и то больше. Ну, идем, посмотрим.
      — Ой, какая уютная! Я буду здесь жить, как чертик в табакерке — скок! и вместе со всеми. Скок назад — и отдельно от всех!
      — Понравилось?
      — Еще как! Смотри: сюда письменный стол, сюда диван, сюда полки для книг.
      — Ладно тебе, распланировалась. Идем лучше посмотрим мою комнату.
      — Твою?
      — Мою. Или ты прикажешь мне без комнаты оставаться?
      — Нет, что ты! Ну-ка? Ой, как здорово! Даже лучше, чем в моей чертячьей табакерке!
      — Побольше, конечно, той крохотной комнатки, но боюсь, что наша мебель здесь покажется громоздкой.
      «Наша мебель» — какая наша? — папина с Лесного или Анатолия Петровича из студии? Если новая мебель — раз мама сказала МОЯ комната, значит, она будет здесь жить. Если все-таки старая мебель, то мама будет только иногда приезжать?
      — Мам, я еще раз посмотрю мою табакерку. Как ты думаешь, бабушке понравится в гостиной? У нее будет самая большая комната.
      — С бабушкой погоди. Если мы ее в центральную комнату поместим, она у нас на недели заляжет, и куда ни пойдешь — везде на нее будешь натыкаться.
      — Ну и что, сейчас же я живу, не натыкаюсь.
      — А если гости придут, куда ее девать?
      — Какие гости! Кто до нашего Марса доберется?
      — Не скажи: к тебе ходит молодой человек.
      Это Николай-то молодой человек? Да он давно понял, что из меня жена никудышная и побежал в Пушкин на танцы искать себе новую невесту.
      — Мам, без телевизора бабушка не сможет, а в этом скворечнике его некуда поставить.
      — Не спорь, она согласилась отдать свою жилплощадь только при условии, что ей будет предоставлена отдельная комната.
      — Но у нас вся квартира отдельная. Куда ж еще отдельнее?
      — Проходную она за комнату не считает, говорит, что это коридор перед кухней и больше ничего.
      — Откуда она знает про «коридор»?
      — В плане посмотрела. Ты же знаешь, ни одно дело не обходится без того чтобы она не сунула туда свой нос.
      — Ладно, еще не известно, дадут ли нам квартиру. Что делить шкуру неубитого медведя?
      — Ну, до чего же у тебя, мартышка, мягкий уступчивый характер.
      — Не в комнате счастье. А в плите без Ксении, в ванной без Елены Яковлевны, туалете без Ленки и раковине без деревенских мужей.
      — Ну, чо, насмотрелись? Закрываться, чтой ли, пора? Тёмно уже на дворе.
      — Уходим, уходим, спасибо большое, что открыли.
      — Что ж не открыть-то? Людям, можа, жить тут придется, так как же без посмотренья?
      «Можа», придется, а «можа» и нет, очень уж все в нашей жизни неопределенно. Идешь по ней, как по новостроечной улице, балансируешь по дощечкам: «можа», свалишься в грязь, а «можа» и нет.
      — «Идее-ет бычок качается, вздыха-ает на ходу: ой, доска конча-ается, сейчас я упаду-у!»
      — Вот что значит молодость: все ей нипочем.
      «И все— е ей нипоче-ем!» Шмяк в болотную жижу! Туфлю засало, и я, как крестьянская дочь, прихожу во дворец не обутая, не разутая, не одетая, не раздетая: «здравствуйте, я пришла поступать на филфак». «Ка-ак же, давно о вас наслышаны. Вы тот самый драматург, чья пьеса идет во всех театрах. Очень приятно. Ректор постановил принять вас без экзаменов.»
      — Ура-а!!!
      — Что ты орешь?
      — Автобус пустой!
      — Конечно пустой. Конец рабочего дня — все едут сюда, а мы обратно.
      Всем туда, а нам обратно…Похоже на загадочную строчку Твардовского: «Пушки к бою едут задом». Что он хотел этим сказать? Что перед наступлением всегда отступают?
      Да— а, тяжелый у меня будет год! Две обоймы экзаменов! Как я отстреляюсь?
 
      — Мам, принюхайся, чувствуешь, соседями пахнет? Неужели мы этот запах с Лесного сюда перевезли?
      — Не выдумывай, это у дворничихи никак не могут новоселье допраздновать, и к нам через пол тянет. Не отвлекайся, а то опять придется полночи сидеть.
      — Я работаю. Вот фотографий только три, на четвертый экземпляр нечего клеить.
      — Выпиши на листок страницу и номер миограммы, может, в других конвертах найдется. И клей, пожалуйста, аккуратнее, чтоб не пришлось переделывать.
      «Аккуратнее», а если этот чертов клей из-под кромки лезет? И уже нет сил разметку для каждой фотографии делать, глаза слипаются.
      — Мам, может, пока исправлять только в первом и втором экземпляре, а в остальные вносить поправки позже, на свободном ударе?
      — Двойная работа. Делать надо сразу, чтоб потом больше не возвращаться.
      «Двойная работа!» — это когда буквы в глазах двоятся. Хорошо еще, что спешка с диссертацией пришлась не на время моих экзаменов. А то бы совсем завал.
      — Мам, а вдруг он передумает?
      — Кто, ректор?
      — Угу. Тогда на новоселье он выпил, благодушествовал, ну, и спросил из вежливости, что мол, ты не защищаешься?
      — Из вежливости не из вежливости, а слово, данное при всех, обратного хода не имеет. Уже запланировано обсуждение на ученом совете.
      — А шеф?
      — Что шеф? Это благороднейший человек. Мы должны ему ноги мыть и воду пить.
      Бр— р, грязную воду после ног пить! Какое тошнотворное выражение. Нет, я не согласна. Даже тогда, когда от заведующего кафедрой зависит жизнь.
      — Ты же говорила, что он пять лет твою диссертацию под сукном держал.
      — И правильно делал. Что ж мне было, после защиты ехать на периферию?
      — А теперь точно место на кафедре будет?
      — Ректор обещал выбить ставку в Москве. Не отвлекайся, сверяй номера миограмм.
      Мистика: пять лет ничего не происходило. И вдруг после новоселья все закрутилось. Неужели ректор никогда не видел новостроечных квартир? Или наших «декальтесов»?
      — А мы еще сомневались: приглашать кафедру и ректора на новоселье или нет?
      — Смешно он ходил по комнатам и всплескивал руками: «я тут как слон в посудной лавке»!
      — Ага. И один съел целую тарелку бабушкиных пирожков. И все-таки почему именно сейчас все сдвинулось с мертвой точки?
      — Нехорошо проявлять чрезмерное любопытство. Вырастешь — возьмешь манеру, как твоя бабушка, совать нос в чужие дела.
      Я уже выросла. И дела не чужие. Мне просто необходимо понять настоящую причину того, что происходит. Потянешь за ниточку — вроде клубок начинает разматываться, раз-два крутанется — обрыв, за другую потянешь, за третью — опять обрыв. Либо я не умею распутывать, либо нитки гнилые.
      — Ты что, мартышка, спишь? Опять пропустила опечатку в слове «периферическую».
      — Почему сплю, я проверяю. Боюсь только, что в номерах фотографий запуталась. Жаль, если такой труд пропадает напрасно.
      — Никакой труд напрасным не бывает. В твоем возрасте эта работа может научить усидчивости, аккуратности.
      — Ага, я уже как макака, усидела мозоль во всю пятую точку. Интересно, что зав. кафедрой подумал по поводу того, что Анатолия Петровича не было на новоселье?
      — В вопросах семьи шеф страшно щепетилен. К сожалению, Анатолий Петрович в этой ситуации повел себя не лучшим образом: пришел на кафедру и стал бестактно морочить шефу голову семейными проблемами. Это могло катастрофически отразиться на моей карьере, но, к счастью, шеф проявил благородство и хода этому делу не дал.
      Значит, мама больше не вернется к Анатолию Петровичу ни после окончания диссертации, ни после защиты — ни после чего? Спасибо шефу — но воду после его ног я все равно пить не буду.
      — Что, зайка, добьем вторую главу или будем ложиться спать? Все-таки полпервого.
      — Заманчивое предложение: в ВАННУ — и спать! Но надо добить вторую главу.
      — Упорная ты у меня.
      «Упорная»? Нет, конечно. Просто во мне осталось детское суеверие: кажется, что пока мы с мамой вот так рядышком сидим над диссертацией, ничего плохого случиться не может.
      — Устала, прямо не знаю, как до отпуска дожить. Ну, ничего, зато сразу после защиты беру путевку в Сочи. Там буду жить исключительно растительной жизнью: загорать, купаться, читать английские детективы.
      — Ты даже к вступительным экзаменам не вернешься?
      — Ты же у меня совсем взрослая. Мне не восемнадцать, как тебе, а шестнадцать было, когда я приехала поступать в институт. И ничего — на все пятерки сдала.
      — Ну, тогда все по-другому было. Тогда не было такого дикого конкурса.
      — Кстати, ты еще насчет своего филфака не передумала? Подумай хорошенько. С поступлением в медицинский я бы еще могла как-то помочь, но Университет… у меня нет ни одной зацепки.
      — Я всегда хотела в Университет.
      — Университет, конечно, звучит красиво, но, к сожалению, в наше время филология — это не профессия. Литературой и искусством могут себе позволить заниматься только те, кто надеется всю жизнь прожить за широкой спиной мужа.
      — Но можно ведь работать в школе.
      — Школа — это тяжелый неблагодарный труд. Я бы тебе посоветовала пойти по моим стопам. Современная женщина должна твердо стоять ногах, никогда ни от кого не зависеть.
      — Медици-инский… хороший институт, но как только представляю себе, что навсегда останусь без литературы, языков…
      — Как знаешь. Ты всегда была упрямой. Только не говори потом, когда останешься без работы, что я тебя не предупреждала.
      «Без работы», что у нас капитализм какой, чтобы в нищете умирать. Мне бы только поступить, а там, когда я по-настоящему буду знать литературу, я буду всем-всем нужна.
      — Все, зайка, пора кончать.
      — Сейчас, сейчас, вот только десять номерочков осталось.
      — Смотри, не напутай. Кстати, а где твой Николай? Что-то на новой квартире его совсем не видно.
      — Наверно, для него Дачное оказалось слишком далеко. Да и не до того мне теперь…
      — Что значит далеко? Мои школьные поклонники из Калинина ко мне приезжали.
      — Ну, или Анюта решила, что я для ее Колюни — неподходящая жена.
      — Вот видишь, какой сегодня мужчина несамостоятельный пошел, а ты еще хочешь в Университет поступать.
      Грустно, что мамы не будет во время экзаменов. Я не столько выпускных, сколько вступительных боюсь. Говорят, на филфак без двухлетнего стажа даже со всеми пятерками — и то только кандидатами принимают. А как со страху не ляпнуть ошибку в сочинении?
      Трусиха я и рохля! Никакой решительности! Вот уже месяц не могу попросить купить мне белое платье на выпускной вечер. Дотяну до последнего, мама уедет, и я останусь Золушкой без бала. Ладно, дальше некуда тянуть. Завтра заеду в универмаг, посмотрю, что там есть подешевле, и тогда скажу маме. А пока нужно побыстрей сворачивать диссертацию, а то времени на подготовку к экзаменам совсем не остается.
      — Спишь, зайка?
      — Глаза слипаются, а так ничего.
      — Ну-ну, давай бумаги собирать, мы сегодня и так много успели. Помощница ты моя, просто не представляю, что б я без тебя делала!
      Смешно — стоило маме меня похвалить, как я чуть не расплакалась. Нервы как у уездной барышни. А мне сейчас нужны нервы, как морские канаты. Ой, засыпаю прямо в ванной. Что, госпожа новая квартира, принесешь мне, как маме, удачу? Или у тебя уже вышел лимит на волшебства? Ну-ка погадаю на каплях на стене: поступлю — нет, поступлю — нет… Ой, последняя капля скатилась — не понятно, это да или нет?
 
      — Нин, ты долго еще?
      — Подожди, видишь, волосы после бани, как солома торчат.
      — Конечно, если каждую волосинку в отдельности укладывать, то мы как раз к разведению мостов поспеем.
      — А тебе не терпится блистать на выпускном балу? Представляю себе этот бал: затолкают в актовый зал шесть одиннадцатых классов, пластинки — старье, парни по углам толкутся, девицы друг перед другом изображают, бог знает что…
      — То-то ты второй час для парней по углам прическу накручиваешь.
      — А куда спешить? На торжественную часть? Слушать, как директор речугу толкает про то, что на нас осуществлена реформа образования, и мы теперь должны твердо нести знамя, а то будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
      — Вот именно: чтоб ты успела ему покивать из зала своей «бабеттой», мол, есть — догнать и перегнать! Выполнить и перевыполнить!
      — Поэтому я и начесываюсь: пусть он хоть на мою «бабетту», да на Лашины телеса в гипюровом платье полюбуется. А то у этого солдафона никакой радости жизни нет.
      — Понятно. Сплошное человеколюбие. А я о цветах беспокоюсь: жарко, завянут. Я их для Николая Михайловича и Людмилы Николаевны купила, а вдруг они из-за директора, не придут…
      — Не боись, мне в шерстяном платье еще жарче, но я же не вяну. А знаешь, какое у Алки платье? Атласное на нижней юбке.
      — Нехорошо из-за одного вечера столько денег выбрасывать. К тому же у нее отец пьет.
      — Пьет, зато нахалтурить сколько может. Не то, что мои инженеры: специально шерстяное платье купили, чтоб потом в синий цвет перекрасить и в институт носить.
      — Не мажь так густо ресницы, потекут на жаре. Ты все-таки на вечерний решила?
      — На дневной. Жалко, конечно, маму, у нее на шее мой братец балбес сидит, и меня пять лет тащить, но она сама предложила: «Мы с отцом вечерний кончали, знаем, что это за образование. Пусть хоть у тебя будут счастливые студенческие годы».
      — А вдруг не поступишь?
      — В Бонч-то? Во— первых, ты меня летом очень по математике поднатаскала, во-вторых, не поступлю — пойду в мамино КБ работать. Через два года со стажем уж всяко пройду.
      — Но ты говорила, у тебя к технике нет никакой склонности.
      — Ну и что, у меня, вообще ни к чему нет склонности, что ж мне из-за этого без института оставаться?
      — Все четко расписано. И выглядишь ты великолепно. А я до сих пор очухаться от экзаменов не могу. Перед глазами так и мелькают страницы учебников. Во сне все еще бегу, бегу, зубрю… Не остановиться.
      — Я уже про школьные экзамены и думать забыла.
      — А меня они просто раздавили морально и физически.
      — Да брось ты переживать, подумаешь, выплакала четверку по химии.
      — Ничего я не выплакала! Я учила этот билет!
      — Ну, учила и хорошо, успокойся ты.
      — Сама не понимаю, что со мной произошло: надо отвечать, а у меня в горле перехватило, и слезы сами по себе текут.
      — Подумаешь, переутомилась и все. Недельку отдохнешь и прекрасно сдашь вступительные. Кому, как не тебе, в университете учиться.
      — Нет, у меня предчувствие, что провалю.
      — Ну и наплевать, пойдешь на Красную зарю. Два года поработаешь и как миленькая поступишь.
      — У меня и так ощущение, что я за этот лишний год состарилась, а еще через два года в университетскую аудиторию войдет старушенция, из которой сыпется песок.
      — Да ладно тебе! Как мой причесон?
      — Супер. Наконец-то принцесса собралась на бал. Карета из тыквы подана.
      — Тронулись.
      — Неудобно в белых платьях по улице топать, все оглядываются.
      — Пусть смотрят. Надо было кофты захватить. Ночью на развод мостов пойдем — замерзнем.
      — Ничего, нас будет согревать твоя вера в светлое будущее.
      — И пиджаки оставшихся в классе джентльменов.
      — «Оставшихся» звучит как после войны. Действительно, все, кто после девятого класса ушел в вечернюю школу, кончили уже первый курс. А здесь остались только увечные да контуженные.
      — Подумаешь, учатся в и нститутах. Кто учится-то? Ларка? Так она специально в Военмех поперлась, потому что там одни парни. И уже первую сессию завалила.
      — А Пшеничный — курсант Военно-медицинской академии.
      — Так у него же папочка!… Зато Ларуська кукует с ребенком на Севере, а ее муж как напьется, так выталкивает ее в одном платье на улицу.
      — Зато Алкин Богданов — в Политехе. Ритка — в Техноложке. Ну, все где-нибудь да учатся
      — А Олежка не поступал и не собирается в этом году поступать.
      — Почему?
      — Он в армию идет. Чего, говорит, последние золотые денечки на экзамены гробить? И знаешь, я где-то в душе с ним согласна. Я совсем не жалею, что осталась в одиннадцатилетке. Еще хоть на годик продлили детство… А что за ним? Нудная ежедневная работа? Семейная каторга? Бр-р, страшно подумать.
      — А у меня было ощущение, что мы как тесто разбухаем, разрастаемся, через край уже ползем, а нас учителя в квашню обратно кулаками заталкивают.
      — Пусть хоть так.
      — А Олежку жалко: после армии он уже не будет учиться. Хотя голова у него светлая, и все его любили: и мальчишки и девчонки.
      — Тонкий намек на толстые обстоятельства поняла. Но если уж честно говорить, то я, как только в институт поступлю, и Олежку и весь наш класс тут же забуду. Там совсем другая жизнь закрутится.
      — Быстро ты отряхнула школьный прах со своих ног. Что ж, открывай в последний раз двери нашего второго дома.
      — Пусто в коридорах. Опоздали.
      — Кто-то слишком долго вертелся перед зеркалом.
      — Хлопают. Наверно, директор кончил речь.
      — Загляни в щелочку, пришли Людмила Николаевна и Ник Мих?
      — Не-а, не видать. Черт, все головы к нам повернули! Прорвемся?
      — Неудобно. Может, подождем здесь?
      — Еще чего! Двум смертям не бывать — давай!
      — Во! Как всегда выпендриваются! Даже на выпускной бал не могут придти вовремя!
      — Ты, Алочка, как всегда любезна. А сегодня еще и неотразима.
      — Разумничались. То-то и видно, что таких умников, как вы, даже в институт не возьмут.
      — А тебя возьмут?
      — Возьмут! Я полгода на курсы ходила и знаю, на каком отделении в прошлом году недобор был.
      — Тише вы, слушать мешаете!
      — Сама, Лаша, заткнись!
      — Платье у Верки видели? Потряс! Прямо с картинки в журнале мод. Интересно, сколько на такую юбку материи пошло?
      — Ал, ты не знаешь, куда она поступать будет?
      — Чего не знаю? Знаю. Туда же, куда и ты.
      — Нин, ты слышала? Верка — на филфак. Убита. Наповал.
      — Да ладно тебе, Верка со своей зубрежкой — куда хочешь поступит.
      — Но у нее же просто фотографическая память, ей все равно, что литература, что математика — она ни в чем ни звука не понимает!
      — Подумаешь, зато с таким видом все шпарит, будто сама весь учебник написала.
      — Тише вы, вас поздравляют, а вы болтаете!
      — Что, уже хлопать пора? Мы хлопаем.
      — Ушами.
      — Кончайте трепаться, сказано стулья для танцев раздвигать.
      — Ла-аш, ну-ка дай твое платье рассмотреть! Да тебя в таком великолепии просто не узнать!
      — Ага. Мне один парень сказал, что полнота делает мою фигуру вот так — на большой! Конечно, наша школьная мелюзга просто ничего не понимает.
      — Фигура для настоящих парней!
      — Да ты, Лаша, сегодня и не толстая совсем.
      — Ага. У меня там внизу корсаж. На, пощупай.
      — Ого, прямо бронтозавр! Слушай, ты не поступай в «Пищевой», а то фигуру испортишь.
      — Сколько раз тебе говорить: я иду не в «Пищевой», а в «Торговый». Смейтесь, смейтесь, вы еще все ко мне приползете, поклонитесь. Университет университетом, а хуже других никому ходить не хочется. Между прочим, знаешь, кто еще на филфак поступает?
      — Знаю. Верка.
      — Ну, Верка — зубрилка. Алена из «д»!
      — Да ну?
      — Вот тебе и «да ну!» Она еще в сто раз скорее тебя поступит. У нее мать — заведующая ателье на Невском.
      — При чем тут ателье?
      — А при том… Ее мать сказала моей матери, что она шила для одной знакомой, которая преподает на кафедре английского языка.
      — Ну, там блат не поможет. Там такой строгий отбор.
      — Не скажи, блат как вода — везде дырочку найдет.
      — Ого, Лаша афоризмами заговорила!
      — Посмотрим, что ты, когда провалишься, запоешь.
      — Эй, сачки! Встали в сторонку и сплетничают, а мы за них стулья таскай!
      — Ну-ка, девочки! Улыбочка! Фотография на память!
      — Видишь, Лаша, нам с тобой мальчишки: «сачки», «сплетницы», а Нине: «Улыбочка! Фотография на память!» Что значит потрясная «бабетта».
      — Ах, вам моя прическа не нравится?! Все! Ухожу танцевать с Димкой! А вы тут оставайтесь сплетничать.
      — Кто знает, куда Димка поступает?
      — В «Лесотехническую академию».
      — А Ник?
      — В «Педиатрический».
      — Вот бы не подумала! Хотя, пожалуй, им это подойдет…
      — Девчоночники они.
      — Все недевчоночники уже в прошлом году поступили. А оставшимся можно доверить лес и детей.
      — Бабская работа. Что это за муж будет! Никаких денег от него не дождешься.
      — А тебе, Лаш, муж и не нужен. Ты сама будешь добытчица.
      — Да уж побольше тебя, дуры университетской, буду заколачивать. И мужик у меня будет получше твоего ухажера Ва-ани. Вон тащится со своей дурацкой улыбочкой.
      — Не хорошо, Лаша, о будущем математическом светиле так говорить.
      — «Светило»! Как же! Кто его с такой рожей в институт пустит?!
      — Куда это Лашина?
      — Танцевать, наверно, упорхнула. Витя, Ник Мих все еще с тобой занимается?
      — Угу.
      — Ты будешь поступать на физмат?
      — Не-а, он говорит, что мне нужно на прикладную математику.
      — Почему?
      — Говорит, что у меня не развито воображение.
      — И ты не обижаешься?
      — А чо? Коли это правда?
      — Боишься экзаменов?
      — Не-а, счас поступать не буду. Пусть меня в армию забреют. А там попрошусь в госбезопасность.
      — КУДА-А?!
      — В погранвойска. После такой службы куда хошь возьмут. И в партию в армии вступлю. Там это запросто. А после университета попрошусь в КГБ.
      — КУДА-А?!
      — Туда-а. Знаешь, какая у них там техника!
      — Да где ты таких идей набрался? Раньше ведь двух слов связать не мог?
      — Разговаривать я умею. Только не люблю. Чего языком попусту молоть?
      — Господи! Ты Николаю Михайловичу про КГБ говорил?
      — Не-а. Только тебе. Знаешь, чо я к тебе подошел?
      — Нет.
      — Я у тебя в комнате был.
      — Мы переехали.
      — Знаю. Я на старой квартире. Там теперь один парень живет. Он из нашинских. Земляк.
      — Бред какой-то, при чем тут комната?
      — Эта-а… Можно я тебе из армии писать буду? Из армии всегда кому-нибудь пишут…
      — Пиши.
      — Не беспокойся, я твой новый адрес в журнале посмотрел.
      — Ва-ань, ты чо с девушкой без пряников заигрываешь?
      — Я ничо.
      — То-то по твоей красной физиономии и видно, что ты «ничо».
      — Девчата, он сматывается! Держи его!
      — Пусть катится! Танцевать все равно не умеет.
      — Ну, девчата, давайте решать: идем по городу всю ночь гулять или по домам?
      — Чего, все классы идут, а мы что — рыжие?
      — Ура! Встречать белые ночи!
      — На Марсово поле!
      — К Летнему саду!
      — Смотреть, как разводят мосты!
      — Нин, мы как, тоже пойдем?
      — Как хочешь. Если идем, то я с Ником и Димкой договорюсь, чтоб они нам свои пиджаки дали.
      — Что-то у меня никакого настроения никуда тащиться. Будто мы не на своем, а на чьем-то чужом празднике гуляем.
      — И мне эта скукотища надоела. Пошли спать. Мама сказала, что постелет нам вместе на полу и оставит по пирожному к чаю.
      — Решено: сон с пирожными — йес, шатание по городу — ноу!
      — Спа-анюшки пора…
 
      Выпускной бал кончился. А был ли он? Целый вечер простояла у стенки, никто даже не догадался пригласить танцевать. Неужели и вся жизнь так промелькнет? Нет, с сентября время должно пойти по-другому. Сейчас оно сжалось как пружина, а потом раз — распрямится и полетит стрелой… Или упадет к ногам… Как проколотый резиновый шарик. Сморщенный и жалкий.
      Нет! Моя жизнь не может так бесславно кончиться. Меня нельзя взять и сбросить со скалы в самом начале пути. Я должна подняться на самую вершину. Это моя гора и моя вершина.
      Господи, как же я устала.
      Сколько же мне лет?
      Сто? Двести? С каждой минутой я старею. Это метро с воем высасывает мои годы.
      — Двери закрываются. Следующая остановка — Кировский завод.
      Парни, вошедшие в вагон, даже не взглянули в мою сторону. Кто я им — старая дохлая кошка? Подумаешь, они больно мне нужны! Из техникума, небось, какого-нибудь… А я, между прочим, в университете учусь. Что съели? Вру?! Хотите, скажу, на что он похож?
      Филфак похож на Римские катакомбы. Лабиринт подвала разделен на аудитории-клетушки с обвалившейся штукатуркой. В такие содержали львов-людоедов, которым бросали бедных христиан.
      Кто?! Я?! Боюсь россказней про катакомбских крыс?! Да знаете ли вы, что вся моя прежняя жизнь была залогом поступления в сей храм?! Я с пятнадцати лет видела, как я вхожу под своды этого лабиринта, нога касается замшелых ступеней, меня берут за руки прекрасные юноши и девушки, зажигают факелы, и мы начинаем медленно шаг за шагом спускаться в глубину веков, туда, где когда-то создавался язык, литература, мышление человека.
      Я до сих пор жду этого таинства. Я чувствую, что настоящее знание где-то рядом, за волшебной дверью — сказать: «сим-сим» — и она откроется. Только не понятно, почему все медлят? Почему у всех такой вид, будто они вовсе не собираются искать никаких знаний? Может, нужно подождать, когда все подучат язык? Хотя зачем же тогда нас трясли и просеивали сквозь тончайшее сито, если большинство даже языка не знает? Или все дело в лекциях? Профессора их так читают, словно у нас курсы по ликвидации неграмотности. Может, языкознание и литературоведение на старших курсах будут на более высоком уровне? Или это специальные второсортные лекции для вечерников?
      А что, если мне просто сдать экзамены за первый курс экстерном? И тогда мне быстрее откроется волшебная дверь?
 
      — Автово. Поезд прибыл на конечную станцию. Просьба освободить вагоны.
      Ой, молодые люди, совсем забыла, что вы тут рядом стоите. Поди, даже бросили один-два пламенных взгляда на меня, а я настолько отключилась, что даже не заметила. Прошу великодушно простить, заучилась. Сами понимаете, какое уж тут кокетство, если уже одиннадцать, и мне еще полчаса ждать автобус на сквозном ветру.
      Бр— р-р, холодина… Выдувает из головы все мысли. Сдирает кожу вместе с пальто. Не больно-то приятно остаться голым перед лицом черной Вселенной. Если не инопланетяне, то какой-нибудь пьяница запросто может пристать. Спрячусь-ка за столб -авось, защитит от нечисти и ветра.
      Может, университет тоже спрятался от меня под шапкой-невидимкой? Ау! Или играет со мной в жмурки? Динь-динь — я был всемирно известным, когда тебя и в помине не было. Динь-динь — ты меня закончишь, я скину шапку-невидимку и опять стану самим собой. Что, съела?
      Не хорошо так шутить, несправедливо. Я как проклятая работала, чтобы попасть сюда, а мне достается лишь обвалившаяся штукатурка.
      Автобус! Теплое урчащее нутро автобуса — вот, что не обманет. Только бы не оттолкнули от двери. Хоп! Повезло! Дверь остановилась прямо напротив меня. Скорей-скорей протиснуться внутрь, где тебя закутают плотные тела. Они не подведут — не дадут упасть, даже если сильно качнет или уснешь случайно. Уф, заурчал мотор… Сейчас дотащит до нашей сонной квартиры.
      А та— ам… горячий душ! Содрать налипшие дневные заботы, и нырк в постель! Как Иванушка-дурачок в котел с вареным молоком.
      Наутро встать молодой и пригожей…
      Ко— тел-тел-тел-с мо-ло-ком-ком-ком -куда это я в котле еду? Вынырнуть из тепла и посмотреть? Не хо-очется… Кто меня зовет? Чей-то знакомый голос? Папа! Зачем он один бредет по пояс в снегу? Па-апа! Не слышит. Нужно догнать, спросить… В следы наступать легче, чем самой протаптывать. Только уж очень большие шаги. Пап, подожди, я помогу тебе. Не оборачивается. Куда он несет кирпичи? Ему же тяжело одному. Па-ап! Наш дом совсем в другой стороне! Па-ап!
      А это чей это дом? У него тоже стена разваливается, штукатурка сыплется. Это не дом. Это университет. Он ждет папиных кирпичей. Надо быстрее вытаскивать ноги из снега! Надо ему помочь!
      Где мама? Она же обещала ждать у нашего дома? У дома никого. Только кирпичи разбросаны. Вывалились из стены, наверно. Затолкать, затолкать скорей обратно и держать, пока папа с мамой не придут. Сыпется, сыпется… подставить ладони, тело, лоб… ползет, расползается… МАМА!!!
      — Следующая остановка конечная. Бульвар Новаторов.
      Конечная? А, ну да, приехали. Холод, грязь, темнотища — бр-р. Ну, ничего, это только сейчас мы живем на конечной остановке. А скоро город вырастет еще на одну улицу, потом еще на одну… И мы окажемся в начале совершенно нового города. Он будет сыном старого. Таким же, только еще лучше.
      И в нем уже будет совсем другая жизнь.