Чёрный диггер

Крутин подумал, что у него теперь на всю жизнь сохранится предубеждение к людям с докторскими чемоданчиками.

Сутулый дал Сергею две таблетки, после чего они с Мамонтом опять уехали, а Крутин провёл остаток ночи в беспамятстве, то ныряя в сон, напоминающий обморок, то выныривая на его поверхность, где лишь тонкая плёнка предохраняет наше сознание от полного пробуждения.

Мамонт появился в третий раз уже ранним утром, когда Сергей начал потихоньку приходить в себя. Коля сиял, он светился в полумраке комнатёнки, которая стала вдвое меньше с его появлением. От него мощным потоком исходили флюиды радости и энергичного веселья. И, ещё не задав вопрос, Крутин понял, что все позади и за ними больше никто не охотится.

Коля в общих чертах рассказал Сергею то, что ему было известно о произошедших событиях. Отвечая на нетерпеливые расспросы Крутина, он заверил его, что Профессор жив и с ним все в полном порядке. Сергей заявил, что должен встретиться с ним немедленно.

— Вот тут придётся потерпеть, — ответил ему Мамонт. — Профессора нет в городе. Он сейчас в Москве, с ним беседуют наши «отцы народа». Думаю, завтра, от силы послезавтра, он должен вернуться.

Ещё Мамонт сообщил, что всю их братию выпустили наконец из милиции, кроме каких-то Матроса и Депутата, которые были в сильном подпитии в момент задержания, устроили дебош и сейчас отбывают пятнадцать суток.

Потом Коля предложил Сергею подвезти его домой, и они ехали по утреннему городу, залитому тёплыми лучами апрельского солнца. Крутин смотрел в окно и лишь на подъезде к своей улице понял, что за всю'дорогу им не попалось ни одного милицейского или военного поста.

— Всех сняли, — объяснил ему Мамонт. — Санитарное положение прекращено.

Разрешили свободный выезд из города. Все, как и прежде.

— Все, как и прежде, — повторил за ним Сергей. Для людей все осталось по-старому. И никто из них так никогда и не узнает о событиях, разыгравшихся здесь, рядом с ними.

Мамонт остановил «Жигули» у только что открывшейся булочной возле его дома и протянул Крутину свою громадную ладонь:

— Ну, Серёга, давай. Счастливо тебе. Хороший ты парень.

— Тебе тоже, Коля. Я твой должник, если бы не ты…

— Профессора благодари. Это он приказал страховать тебя. Рассказал, что и как делать, и даже обрисовал, как все примерно будет происходить.

Сергей улыбнулся:

— Да. Профессор…

И точно такая же улыбка тронула губы Коли Мамонта:

— Да-а. Профессор…

Крутин подал Мамонту правую руку, которая уже начала понемногу двигаться, и тот осторожно пожал её.

И вот теперь Сергей медленно шёл двором к своему подъезду. Дом просыпался, готовясь к последнему трудовому дню на этой неделе. Из раскрытых форточек доносились голоса жильцов, звон посуды и крикидетей. Жора из тридцать четвёртой квартиры, промышлявший на рынке турецким трикотажем, разогревал стоящую у подъезда «девятку», доверху забитую полосатыми сумками. Не выходя из машины, Жорик отсалютовал Сергею через боковое стекло.

На ступеньках подъезда Крутин столкнулся со Степаном Ильичом, который держал в руке пустой полиэтиленовый пакет с рекламой «Нескафе», а в зубах мял не зажженую ещё «беломорину». — Опа! Серёга! Ты где это пропадал? — Он взмахнул пакетом, словно поприветствовал его знаменем славной армии «Нестле». — Я тебя уже несколько дней не видел.

— По работе, — туманно объяснил Крутин.

— А-а, — сразу посерьёзнел тот. — Небось про эпидемию снимали? Слушай, может, ты знаешь, как там? А то ведь толком ничего не сообщают. Марта Федоровна из шестьдесят второй, у неё племянница в областной работает, говорит, что уже триста человек богу душу отдали. Только, по-моему, брехня все это. Чего-то много больно…

— Брехня, — подтвердил Сергей. — Нету эпидемии.

— Как это нету?

— А так. Вирусы кончились.

— Да ну тебя. Я же вчера вечером телевизор смотрел, ещё ничего не передавали.

— Сегодня передадут, — пообещал Крутин.

— Точно? — обрадованно воскликнул Ильич. Папироса у него во рту прыгала вверх-вниз, чудом удерживаясь на своём месте. — Ну, слава тебе… А то меня Верка последние дни совсем замучила. Представляешь, ей кто-то сказал, что от этой инфекции хорошо помогает раствор йода с уксусной кислотой и мёдом.

Передать не могу, что за гадость! Да ещё и три раза на день! От такого ж и помереть можно. Ты мне хоть посочувствуй.

Сергей посочувствовал.

— А это правда? Насчёт эпидемии? — переспросил осторожный Степан Ильич. — Ты не шутишь? Крутин поклялся.

— Ну и хорошо. Сейчас вот за хлебом, сбегаю, приду домой и всю эту гадость в раковину… Да, ты там людоеда своего забери, а то народ боится по лестнице ходить.

Сергей вошёл в подъезд и стал подниматься наверх. Мусей учуял его ещё до того, как тот одолел первые три ступеньки, и его приветственное «на-ау!» огласило весь дом. Крутин увидел его, когда поднялся на площадку первого этажа.

Мусей нёсся к нему, задрав хвост, и со средины лестничного марша бросился Сергею на грудь, крепко уцепившись четырьмя лапами в свитер и прижавшись всем телом. Он урчал, нет, он рычал, содрогаясь от радости, тёрся о Сергея своей лобастой головой и сопе, л в ухо. Вот так, обнявшись, они и вошли в свою квартиру.

Их встретили забытые запахи покинутого дома. Крутин стоял в прихожей, и все казалось ему таким родным, привычным и одновременно очень далёким. Будто он отсутствовал здесь не четыре дня, а четыре года.

Сергей прошёл в гостиную, бросил ключи на стол, включил телевизор и медленно обошёл все комнаты, заново привыкая к старому жилищу. Мусей всюду следовал за ним, не отставая ни на шаг.

Зайдя на кухню, Сергей внезапно вспомнил, что холодильник пуст, жрать у них нечего, а Мусей вряд ли полноценно питался эти четыре дня. Да и сам Крутин неожиданно почувствовал-зверский аппетит.

— Сейчас, — сказал он Мусею, глядевшему на него снизу вверх своими жёлтыми глазищами и продолжавшему урчать, как дизель. — Сейчас возьму деньги, сбегаю в магазин, и отпразднуем возвращение.

Мусей кивнул и заурчал ещё сильнее.

Сергей вернулся в комнату, где по телевизору рекламу крылышек сменила заставка программы новостей.

— Здорово, Серёга, — раздался тихий голос за его спиной.

— Здорово, — ответил Крутин, поворачиваясь.

Женька Стрельцов сидел на корточках, привалившись спиной к дверному косяку. Остальные ребята стояли в прихожей, растворяясь в полумраке. Их фигуры были зыбки и расплывчаты. Но все они улыбались.

— Жив, — сказал Женька. — Все-таки вывернулся, везучий, черт. Ну и сыпанул ты им перцу…

— В общем-то, не столько я, как один человек, — проговорил Сергей, отвернувшись к экрану.

Там неизменно аккуратный Вячеслав Белозеров пожелал телезрителям доброго утра и приступил к изложению последних событий. Подача их, как и заведено, начиналась с наиболее значимого, переходя затем на второстепенные факты.

Сегодняшний «гвоздь» был настолько горячим, что диктора прямо распирало от желания выложить все побыстрее зрителям.

— Сегодня утром, — начал он с интригующими интонациями, — Юрий Константинович Саранов, лидер Партии народного единства, заявил о снятии своей кандидатуры в предстоящей предвыборной кампании на пост президента России.

Кроме того, он сообщил журналистам о полном прекращении политической деятельности и переносе сферы своих интересов в область экономики. Подробнее об этом будет сообщено на пресс-конференции, которая состоится сегодня в одиннадцать часов. Подобное решение одного из наиболее вероятных кандидатов на пост президента вызвало…

— Вот и все, — тихо сказал Крутин, сев от неожиданности на диван. — Мы победили. Слышите, ребята? Мы все-таки достали его. Черт! Мы убрали этого гада.

Да, Женька? Это конец.

Сергей оглянулся в сторону двери.

Но там уже никого не было.

Эпилог

РУШИНСКИЙ ВОЙЦЕХ КАЗИМИРОВИЧ

Поезд остановился на шестом пути. Проводница Нина открыла дверь, опустила сходни и, приветливо кивнув Профессору, сказала:

— Вот и прибыли, Войцех Казимирович. До свидания! Всего вам хорошего!

— До свидания, Ниночка. Счастливого пути! — пожелал он ей, спускаясь на платформу своего родного вокзала.

Московский поезд стоял здесь двадцать минут, поэтому Нина, прихватив из купе пакет, поспешила через пути к торговым палаткам, выстроившимся на перроне.

Пассажиры тоже высыпали из вагона, часть принялась покуривать, щурясь на ярком утреннем солнышке, остальные разбежались кто куда. У вагонов уже толпились слетевшиеся к столичному поезду «мешочники» — торговки с сумками, наперебой предлагавшие всевозможную снедь, напитки и водку. Шум поднялся, как на базаре.

Профессор постоял минуту, с удовольствием прислушиваясь к этим знакомым и приятным для него звукам, затем поправил полу нового пальто из плотного драпа и направился к вокзалу, помахивая блестящей тростью из тяжёлого чёрного дерева.

Все это было приобретено в Москве, где Войцех Казимирович провёл последние тридцать шесть часов, непрерывно беседуя с высоко-и не очень поставленными официальными лицами. Местами их беседы весьма походили на допросы различных степеней пристрастия. Особенно рьяно Профессора принялись расспрашивать, когда выяснилось, что информация на дискете неполная. Войцех Казимирович объяснил им, как именно погиб второй экземпляр, и повторил всю историю от самого начала до конца не менее двух десятков раз.

Но они успокоились лишь после того, как перебрали по песчинке все, что осталось от разрушенного жилья Шурика, а главным образом, после того, как обнаружили то, что интересовало их больше всего на первой дискете. Впрямую, конечно, Профессору об этом не сообщили, но догадаться было несложно.

Да и две трети из украденных денег содержались на счетах, которые были указаны на первой дискете. Поэтому они могли считать, что достигли успеха.

Эта их победа, или то, что тщательная проверка подтвердила все сказанное Войцехом Казимировичем, а может, и другие, неизвестные ему факторы привели к тому, что в конце концов Профессора все-таки отпустили, проведя строгий инструктаж и взяв подписку про неразглашение сведений о произошедших событиях.

Цепочка этих воспоминаний прервалась с появлением первого знакомого лица, увиденного Профессором в вокзальной толчее. Навстречу ему из-за группы сцепщиков, возившихся возле дополнительного 164-го на Одессу, вынырнул Зося с четырьмя буханками хлеба, которые он прижимал к пышной, почти женской груди.

Пробегая мимо, Зося окинул Войцеха Казимировича рассеянным взглядом, затем затормозил, уставившись во все глаза, и всплеснул руками, чуть не рассыпав свою ношу по всей платформе:

— Войтек? Ах, иттит-т твою мать! Профессор!

— Добрый день, Степан Антонович, — поздоровался Войцех Казимирович.

— Ну наконец-то. А то все ваши уже вернулись, а тебя нет и нет. И, главное, никто толком не знает. А ты откуда? С московского?

Профессор кивнул. Зося многозначительно закатил глаза и кивнул в ответ. — Ну, и как там? — неопределённо спросил он.

— По-прежнему, — так же неопределённо ответил Профессор.

— А-а, — многозначительно протянул Зося, затем потоптался и подошёл ближе к нему. — Слушай, Профессор, — зашептал он, заговорщически понизив голос, — там, у вагона, когда за тобой пришли, ты не думай, я тебя не сдавал. Я, наоборот, Галку отправил, чтобы она тебя нашла и предупредила. Можешь у неё спросить.

— Да не волнуйтесь вы так, — сказал ему Войцех Казимирович. — Все в порядке.

— Правда? Ну и хорошо… А то я думал, что ты… того… Ну, это…

— Ну, будет, будет… Ничего такого я не думал. Вы лучше скажите, как там мои вещи?

— Ой, с вещами завал. Три раза у тебя обыск делали. Перевернули все вверх дном. Что-то забрали, но… Зося наклонился поближе к Профессору:

— …Нычку твою после первого шмона не нашли. Я её тогда сразу перепрятал, так что с этим все в порядке.

Профессор улыбнулся. Кручёный Зося, конечно же, первым делом наложил лапу на его деньги. Он рассудил, что если Войцех Казимирович не вернётся, то пусть уж лучше они останутся у него, чем перейдут неизвестно кому.

— Благодарю вас, — сказал Профессор. — Весьма любезно с вашей стороны.

— Да чего уж там. Ты сегодня придёшь ночевать?

— Непременно.

— Ну, тогда я девкам скажу, они приберутся у тебя. Чтоб по-людски было…

— Спасибо ещё раз.

— Ага. Побег я, а то они там хлеба ждут. Ты не беспокойся, к твоему приходу все организуем, уберём и блеск наведём. Давай, Войтек!

— До встречи!

Войцех Казимирович направился дальше. К вокзалу, к своим, к делам, которые его там ожидали.

Прежде всего нужно было проверить, все ли на месте и все ли живы-здоровы.

Во-вторых, повидать Короля и завершить начатый пять дней назад разговор. Кроме того, было ещё одно дело, самое тяжёлое и болезненное для Войцеха Казимировича, но его-то и предстояло выполнить в первую очередь. Профессор должен был найти Клару и рассказать ей о Шурике. Все, от начала и до конца. Про то, как он погиб. И как сам Профессор допустил это. И что произошло потом с его убийцами.

И ещё Войцех Казимирович спрашивал себя, знает ли уже Клара, что произошло с Шуриком. Наверное, знает, он погиб два дня назад, тело должны были вскорости обнаружить, а подобные известия здесь распространяются быстро. Но если Кларе никто ничего не сказал, оберегая её, хватит ли у него сил и смелости сообщить ей такую новость?

Профессор уже шёл по перрону, когда кто-то требовательно дёрнул рукав его пальто. Войцех Казимирович повернул голову и увидел изборождённое морщинами строгое лицо Елизаветы.

— Профессор, — сказала она и с негодованием сообщила:

— Гонють меня.

— Откуда гонят? — спросил Профессор, останавливаясь, и, не в силах сдержаться, широко улыбнулся.

— Как откуда? С места мово гонють! У базару. Цыган-чуки пришли, девок своих насадили, а меня теперь гонють.

Ну, конечно, свято место пусто не бывает. Как только «вокзальных» забрали, на хлебные точки сразу набросились пришельцы. Ну, это дело поправимое.

Территорию им не впервые отвоёвывать.

— Не волнуйтесь, Лиза, — сказал Войцех Казимиро-вич. — Все решим, завтра будете на своём месте.

— Вот спасибо тебе, дай бог тебе здоровья на долгая… — запричитала она свой отработанный текст.

— Вы пока идите к центральному входу, — прервал её Профессор. — Сегодня там поработаете.

— Как же я пойду? То ж Веркино место.

— Свободное теперь. Нету Веры.

— Как?

— Так вот. Уехала.

— Куда эт она уехала?

— Когда все началось, собрались они с Ботей и отправились на товарном в Гребёнку. Кто-то там из родных у неё.

— О-она как. То-то я смотрю, не видно Верки. Думала, её в милиции держат до сих пор. А раз так… Спасибо тебе, а то я уж собралась к переходу идти, да боязно, не наш переход-то…

Войцех Казимирович ещё раз успокоил Елизавету, пообещал, что завтра все будет как прежде, и вошёл в зал ожидания.

— Здравствуйте, Профессор, — широко улыбнулся ему стоявший на проходе охранник Дима. — С возвращением.

— Спасибо вам, Дима. Добрый день, — Войцех Казимирович пожал протянутую ладонь.

— На работу? — спросил Дима.

— Пока нет, — ответил старик. — По делу.

— А-а. Ваши все уже здесь работают.

— Всех выпустили? Дима пожал плечами:

— Вообще-то, я не в курсах. Видел многих, а всех выпустили или нет… Вы зайдите в линейное, спросите у Степанишина, он знает.

— Клару случайно не видели?

— Здесь она. Только что пела, минуты две назад. Стоит на своём месте, наверное.

Профессор поблагодарил Диму и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Но Клары там не было. Ничего не поделаешь, придётся теперь искать её в этом муравейнике.

Войцех Казимирович начал обходить все залы по порядку, вглядываясь в лица.

Минут тридцать ушло на бесплодные поиски. За это время он встретил восьмерых «вокзальных», которые бросались ему на шею, хватали за руку, жаловались на цыган и делились своими переживаниями по поводу того, как их задерживали и развозили по разным отделениям. Четверо признались Профессору, что там какие-то люди в штатском, «не менты», очень интересовались его персоной и задавали кучу вопросов. Причём все четверо клятвенно утверждали, что ни на один вопрос они не ответили и вообще держались как партизаны. Всем им Войцех Казимирович отвечал, что ни капли в этом не сомневался, выражал свою горячую признательность, заверял, что подобного произвола со стороны милиции больше не будет, и продолжал двигаться дальше в поисках Клары.

И все-таки первой Профессора увидела она. Войцех Казимирович обернулся на оклик, увидел маленькую фигурку в старой бордовой кофточке за рядами с полусонными отъезжающими и направился к ней, обдумывая на ходу, с чего начинать этот разговор.

А подойдя ближе и заглянув в её бездонные карие глаза, он понял, что впереди у него самое тяжёлое. Ей не сказали. Клара была чем-то раздосадована, кто-то её здорово разъярил, но в её глазах не было знания. И Профессору предстояло сейчас сообщить ей то, что камнем легло на его душу, объяснить, почему она не сможет найти Шурика, и рассказать, как он погиб два дня назад под колёсами девяносто шестого скорого. Это была его ноша, и Войцех Казимирович не мог переложить её на другие плечи. Ему придётся сделать все самому, сейчас и здесь.

— Что же это такое, Профессор? — почти выкрикнула Клара, когда он приблизился к ней. — Вы уже слышали?

— Конечно, слышал, девочка моя, — мягко сказал Вой-цех Казимирович и взял её за руку. — Но нам нужно поговорить.

— Вот именно, Профессор. Нам нужно поговорить. Я ищу вас со вчерашнего дня. Ведь это же черт знает, что такое! У нас забирают последнее. Нельзя позволять всякой сволочи…

— Клара, — ещё мягче сказал Войцех Казимирович, — нам нужно поговорить о другом.

— Как это о другом? — Она топнула ногой. — Профессор, вы должны немедленно это прекратить! Да нет, что там прекратить. Нужно как следует морду набить, вот что.

— Клара, хорошая моя, да выбросьте вы из головы этих цыган. Уже сегодня к вечеру их здесь не будет.

— Цыган? Это кто у нас цыган? Это Крыса цыган? Вы что, Профессор? У вас все в порядке? Да вы посмотрите, что он с ним сделал. Вы посмотрите, посмотрите…

Войцех Казимирович, все ещё находясь в мучительных поисках нужных слов, машинально повернул голову в ту сторону, куда так нетерпеливо показывал её маленький указательный палец с розовым ноготком. Взглянул, и пол дрогнул у него под ногами. Там, у дальнего киоска, с холщовой сумкой в одной руке и надкушенным пирожком в другой стоял Шурик. Живой и даже, кажется, вполне здоровый. Одет он был в какое-то немыслимое рваньё: старые, пузырящиеся на коленях спортивные брюки и штопаный коричневый свитер с непомерно длинными рукавами. Поглощённый рассматриванием витрины, Шурик как раз повернул голову в их сторону и замер. Его рука с пирожком застыла на полпути ко рту.

Шурик хлопнул глазами, опустил не донесенный к цели пирожок, затем его лицо, вспыхнув, засияло ослепительной радостью, и он, забыв обо всем, опрометью бросился сквозь толпу отъезжающих к Войцеху Казимировичу.

А Профессор почувствовал, как его сердце отрывается и падает куда-то вниз.

Ему стало трудно дышать, ноги внезапно ослабели, и Войцех Казимирович понял, что вот сейчас он упадёт здесь, на этот затёртый миллионами ног пол и умрёт.

Просто перестанет дышать, и все погаснет, как будто кто-то там наверху выключит свет.

Но тут две пары рук подхватили его и заботливо усадили на одно из сидений в ближнем ряду. Войцех Казимирович хватанул широко раскрытым ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и услышал слабый стук своего сердца.

А затем из тумана появились встревоженные лица Шурика и Клары. Шурик с несчастным видом заглядывал Профессору в глаза, а Клара, стоя на коленях, проворно расстёгивала его жилетку и ворот рубашки. Шум в ушах стал постепенно исчезать, и Войцех Казимирович мало-помалу различил голос Клары:

— …такое? Что с вами, Профессор? Сердце, наверное, фу-ты, черт, ну и напугали вы нас. Это от духоты. Сегодня с утра ужасная парилка. А вы ещё в этом пальто… Или вы из-за Крысы перенервничали? Да бросьте вы тогда так расстраиваться! В конце концов, ничего такого уж слишком страшного не произошло. У Шурика вон уже и зажило все. Правда, Шурик? Покажи Войцеху Казимировичу…

И пока Профессор слушал всю эту милую болтовню Клары, глядя поочерёдно то на неё, то на Шурика, озарение снизошло наконец на него, представив все события в новом свете.

Крыса, который так и не попал в руки милиции, потому что не имел постоянного места обитания, забрался в лежбище Шурика утром, когда они отправились на полигон. Это он убил Нику, самоотверженно защищавшую жильё своего хозяина. Когда вернулся Шурик, Крыса оглушил его, забрал курточку и джинсы, а затем выгнал взашей. Ближе к концу дня, перебирая вещи Шурика, он наткнулся на термитный заряд, решил посмотреть, что это такое, и едва успел выскочить из норы.

Вот тут-то его и нашли люди Управляющего. Отнятые вещи сыграли с Крысой дурную шутку. Шурика ведь искали по описанию, а не по фотографии, и вот в нужном месте они находят парня в той же одежде и тоже рыжего. А поскольку объяснить Крыса ничего не мог, то его и забрали вместо Шурика.

И, что самое главное, все это было так очевидно. Езус! Какой же он дурак!

С самого начала кровавое зрелище на железнодорожной насыпи казалось Профессору не правильным. Что-то в нем было не так. Теперь Войцех Казимирович понял, что не давало ему покоя все это время. Шнурки. Чёрные нити шнурков, тянувшиеся за ногами погибшего. У Шурика никогда не было шнурованных туфель. Он всегда носил кроссовки на липучках, настолько старые и рваные, что на них не позарился даже Крыса. Эти кроссовки и сейчас были на ногах у Шурика. Войцех Казимирович должен был сразу обратить на это внимание, но в тот момент на него словно затмение нашло. Курточка с жёлтой улыбающейся рожицей сбила его с толку.

Но все это уже не имело значения. Шурик, его Шурик, который умудрился остаться живым, стоял сейчас передо ним, и Клара сидела на корточках рядом, гладила его руку и с тревогой заглядывала в глаза. А Профессор смотрел на них, любовался их лицами и все хотел сказать, какие они прекрасные и милые, черти, и как он их безумно любит, но что-то тугое и тяжёлое застряло у него в горле, сжимая его все сильнее и сильнее, и Войцех Казимирович так и не смог произнести ни одного слова.

И тут Шурик вдруг кашлянул и, словно вспомнив о чем-то, поставил свою синюю холщовую сумку у ног Профессора. А старик внезапно почувствовал, как остро-колючий мороз прошёл по его коже, и в голове молнией пронеслась неожиданная мысль. Когда Шурик под надзором Крысы переодевался в это рваньё, была ли у него возможность?..

Или нет? Улыбка медленно сползла с лица Войцеха Казимировича.

Вот так он и сидел со своими ребятами перед старой матерчатой сумкой в самом центре огромного зала ожидания, набитого людьми, и не мог заставить себя прикоснуться к ней.

Профессор уже догадался, что может там сейчас оказаться.

КРУТИН СЕРГЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

Он шёл по траве, подняв голову к желтолицему солнцу, и полной грудью вдыхал аромат полевых цветов. Трава была высокая, выше колен, и Сергей на ходу гладил её рука-.ми. Её стебли ласкали кончики пальцев, и от этого становилось так хорошо, что сердце начинало таять.

А потом Сергей бросился на землю лицом вниз, прямо в эту траву, провитую ветром и впитавшую в себя тепло мягких солнечных лучей. Он купался в ней, прижимая к себе упругие стебли, и задыхался от её смешанного с землёй запаха. А небо, бескрайнее и прозрачное, обнимало его своими голубыми крыльями.

Крутин открыл глаза. Прямо передо ним сидел Мусей и внимательно смотрел на него. Убедившись, что все в порядке и что хозяин проснулся, он коротко мавкнул и принялся за своё всегдашнее утреннее умывание, время от времени косясь на Сергея жёлтым сатанинским глазом.

Крутин потёр переносицу, встряхнул головой и сел на кровати. Настроение у него почему-то было приподнятое, а на душе так легко, как когда-то в далёком детстве, когда только что сдан последний экзамен, а впереди такие вожделенные длинные каникулы.

Плечо уже почти не болело и только слегка напоминало о себе тупым нытьём.

Сергей поправил повязку, встал на залитый солнцем ковёр, зажмурил глаза и с наслаждением потянулся. В его памяти мягко всплыл утренний сон о том, как он купался в тёплой траве, и даже лёгкий запах её опять защекотал ему ноздри.

Сергей открыл рот, чтобы зевнуть, и вдруг так и замер посреди комнаты с разинутым ртом.

Черт! Это же сон! Самый настоящий сон! Бля-а-а… Хана. Он начинает бредить. Что-то ему сделали с головой. Точно! Эта старая сука Трофимович с его В-5, чтоб ему всю жизнь свои препараты жрать! Они же ещё что-то говорили насчёт воздействия на мозг, только Крутин тогда закумаренный был, поэтому помнит плохо, но это точно от их уколов. Больше неоткуда.

Сергей попятился и сел на кровать. Вот ур-р-роды! Это же надо, достали они его все-таки. А может, нет? Может быть, все ещё поправимо и поддаётся лечению?

Сергей прислушался к себе. Никаких тревожных симптомов не наблюдается. Ничего подозрительного. Вот только… Голова не болит, что уже само по себе необычно, и даже какая-то она лёгкая и необыкновенно ясная. Может быть, это ещё и не сумасшествие вовсе? Хотя, что ни говори, появление галлюцинаций — признак очень нехороший. И очень тревожный.

Все! К чёртовой матери! Если в течение ближайшей пары дней эти глюки у него не пройдут, с понедельника придётся обращаться к психиатру.

Примечания

1

Каждому — своё (нем.).