Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Такие мысли занимали всех троих, когда вечером они приближались к вилле инфанты Барселонской. Глубокая, торжественная тишина соответствовала их настроению.

Подходя к веранде, они увидели инфанту и принца, прогуливающихся перед домом. Они так были заняты разговором, что заметили новопришедших, скрытых вечерней тенью и густой зеленью, только тогда, когда они подошли к ним.

Инесса кинулась к Долорес и горячо обняла ее, между тем как Олимпио и Рамиро подошли к счастливо улыбавшемуся сыну дона Карлоса, лицо которого объясняло все.

Долорес заметила, что инфанта плакала от радости и была так взволнована, что едва могла говорить.

— Я все понимаю, — прошептала Долорес, — ты счастлива, и я сама также рада твоему счастью!

— Мы останемся здесь, подле вас, — произнесла тихо Инесса.

— Собственно я могла бы на тебя немного сердиться, — сказала улыбаясь жена Олимпио. — Ты не сказала мне, что носишь в своем сердце образ принца и любишь его!

— Эту любовь я сама вполне поняла только сегодня, Долорес, прости меня! О, мое сердце так полно счастьем, что я не в силах этого выразить.

— Ты совершенно переменилась! Да, сила любви так могущественна… До сих пор ты ее не чувствовала, теперь только в первый раз ты узнаешь все наслаждения жизни! О, почему твои бедные родители не могут присутствовать при этой радости, когда мы празднуем прекрасное примирение с прошедшим!

Полный месяц взошел на темно-голубом небе и разлил свой волшебный свет на парк, виллу и счастливых людей! Свежий воздух летней, южной ночи окружал их; ночные бабочки порхали по полузакрытым цветам, и деревья таинственно шумели. Как бы само небесное благословение спустилось сюда, чтобы еще более возвысить этот день и сердца находившихся в парке.

— В таком случае вас можно поздравить, — сказал Олимпио, прерывая молчание, и, подойдя к принцу и инфанте, горячо пожал им обоим руки. — В этой свадьбе я предвижу для себя новые радости!

Рамиро также подошел поздравить Инессу, он был счастлив в этот день разделить радость своих друзей.

Квита, маленькая и внимательная негритянка, поставила на стол несколько канделябров, принесла вино и плоды и украсила стол цветами столь красиво, что Олимпио похвалил ее. Вскоре пятеро счастливых людей сидели за столом на этой зеленой, душистой террасе и пили за здоровье будущих супругов. Освещенная веранда представляла чрезвычайно красивый вид.

— Квита, — сказал Олимпио негритянке, принесшей новую бутылку вина на серебряном подносе, так как она исполняла обязанности экономки, — скоро у тебя будет сиятельный господин!

— Квита уже знает это, дон Олимпио, — возразил, лукаво улыбаясь ребенок.

— Однако у женщин врожденные понятия о подобных вещах, — сказал Олимпио, который был очень весел; затем он поднял свой бокал и с чувством произнес речь, желая дочери Черной Звезды и сыну дона Карлоса счастливого супружества. Он заметил, что эта высокая, знатная чета только предоставив споры за испанский престол другим, могла найти свое счастье.

— Может быть, принц королевской крови, внук братьев, имеющих право на престол, и найдет, вероятно, лучшее время для себя, которого и мы ожидаем. Тогда в Испании снова распустятся цветы и тогда стоять во главе государства будет гордостью для всякого! Теперь же печальное время вызвало бесчеловечную войну между Францией и Германией.

— Несчастный Париж терзает самого себя еще до сих пор, — заключил принц.

— Время наказания пришло, Наполеон низвергнут с престола, его тщеславные советники изгнаны и нация тяжело наказана! Не забывайте никогда слов, которые и здесь оказались справедливыми. Всемирная история есть страшный суд! — заключил Олимпио почти торжественным голосом.

Долго еще сидели эти счастливцы, которые благодарили небо за то, что теперь они находились вдали от ужасных событий. Долго еще в тишине ночи звенели бокалы и слышались веселые, полные любви слова.

Только утром гости простились с инфантой, предоставив ее сладким мечтам на своей вилле, и вернулись в дом Олимпио.

В то время как мы пишем это, свадьба инфанты и принца уже отпразднована!

Когда предварительные статьи мирного договора между победителями и представителями полуразрушенной Франции были заключены, Людовик Наполеон приехал из плена к своему семейству, которое его ожидало в Чизльгерсте.

Это была печальная встреча!

Евгения в темном платье, бледная и согбенная своим горем, вышла навстречу своему лишенному трона супругу; Люлю, до сих пор носивший только блестящие мундиры и ордена, занимавший почетное место, не мог без ужаса подумать о том, что теперь он должен сделаться полезным членом человеческого общества, так как всякая надежда занять отцовский престол навеки была потеряна и уничтожена!

«Дитя Франции» получил серьезный, ужасный урок, и всего случившегося было весьма достаточно, чтобы хорошо понять и отнести к самому себе!

Для «черного человека, который лжет» и этот урок прошел бесследно!

Едва он узнал, что в Париже недовольны представителями республики и по всему заметно возвышение коммуны, как уже стал питать новые надежды! Искатель приключений, подобный ему, не так легко примиряется с перенесенным позором, но собирается с силами и делает новые попытки продолжать начатое выгодное дело.

Людовик Наполеон рассчитывал на то, что беспорядки, произведенные освободившейся от оков толпой, заставят припомнить его правление и что французы из двух зол выберут меньшее!

Бесчисленные депеши рассылались из Чизльгерста во Францию и в Швейцарию, к приверженцам низвергнутого императора.

Ужасная междоусобная война, опустошавшая Париж и его окрестности, должна была еще больше разгореться, приняв ужаснейшие размеры, и таким образом обратить внимание на него и его правление.

Сама Евгения также помышляла о возвращении. Ее не исправил урок прошедших месяцев, и она готова была вместе с Наполеоном увеличивать кровопролитие, чтобы способствовать своим целям.

И Евгения ходила молиться в капеллу. Разве она не могла замолить свою вину? Она молилась, но ум ее был занят далеко не религиозными мыслями.

Но разве довольно только одних слов молитвы, чтобы загладить грехи? Разве возможно отпущение подобных грехов, замыслов и средств самого греховного свойства, от которых отвращается с гневом Бог? Подобные молитвы не дойдут до Него, так как они оскорбление Божества.

Людовик Наполеон поддерживал через своих еще довольно многочисленных агентов и тайных друзей ужасное кровопролитие, которое продолжало, как бы объятое сумасшествием, население Парижа, составившее из своей среды войско, чтобы сражаться с выбранным правлением республики.

Версальцы и парижские войска вели между собой ожесточенную борьбу! Французы против французов, как будто они ослепли от ярости, которая отняла у них всякое сознание! На глазах еще стоявших вблизи пруссаков, которые с удивлением и отвращением смотрели на эту резню, брат направлял против брата смертоносные ядра, и еще достаточно было тех несчастных, которые разжигали рассвирепевшую толпу ради своих корыстных целей, тех достойных проклятия личностей, которые теперь погубили нацию, но которые позднее сами будут осуждены тем жестоким приговором, который над ними произнесет история: «Они были изменниками и врагами своего собственного отечества, горе им!»

Еще и теперь толпа объята диким мятежом, еще и теперь никто не может наверное сказать, что он будет завтра жив, так как ежедневно новое правительство подписывает новые смертные приговоры, которые немедленно приводятся в исполнение, а нищета увеличивается до страшных размеров.

Попытки версальского правительства привести дела в порядок не удались; и в то время как мужчины, принадлежащие к национальной гвардии, наслаждались жизнью, по разрушенным улицам с трудом двигались полуголодные, запуганные старики, женщины и дети.

Многие роты развращенной, убывающей в каждой битве парижской национальной гвардии требовали с угрозами своего ежедневного жалованья на полный состав и потом делили между собой излишек, который мог спасти от голодной смерти многих бедняков, так что эти воры, нося громкое название национальных гвардейцев, получали ежедневно по два и по три талера. Подобная жизнь им нравилась, и они сражались за коммуну, желая ей вечного благоденствия.

В гостиницах вино льется рекой, а на улицах снуют голодные дети; дамы полусвета, не встречая ни малейшей преграды в народе, и без того распущенном и развращенном, хвастают самым наглым образом своим бесстыдством. А рядом с этими картинами стоят в самом ужасающем виде голод и горе.

Уже в продолжение нескольких месяцев замужние женщины и девушки остаются без работы, так как на фабриках и заводах работы приостановлены. Они остаются без всяких средств к существованию; это, конечно, ведет их к падению! Они видят приманки, и отчаяние гонит их в объятия порока, откуда нет возврата.

По улицам проходят процессии женщин с красным знаменем и с тамбурмажором или флейтистом во главе; одна из этих процессий имеет знамя с надписью: «Коммуна или смерть!» Большая часть этих женщин находится в состоянии какого-то опьянения. Они направляются к городской ратуше и требуют переговорить с членами коммуны.

Их вводят в тронный зал. Предводительница хриплым голосом заявляет о своих правах во имя всех парижских женщин, которые лишились мужей, братьев, сыновей, требует оружия для обороны. Она сопровождает речь страстными жестами, остальные выражают свое одобрение.

Гамбон отвечает воодушевленной депутации прекрасного пола, глядя на нее заносчиво:

— Благодарю вас и всех хороших гражданок за вашу помощь. Двадцать миллионов франков посланы в Париж, чтобы удовлетворить народ; но некоторые честные граждане изменили нам, и мы приняли всевозможные меры, чтобы с прибылью возвратить эти деньги. Скоро вы будете иметь оружие, да здравствует коммуна!

— Смерть изменникам! — восклицают женщины, грозя кулаками и затем продолжают путь по другим улицам.

Вскоре на всех углах появляются объявления командира двенадцатого полка Берси, что образовался отряд вольных вооруженных гражданок, с тем, чтобы возбудить мужчин к большему рвению. Национальные гвардейцы, оказавшиеся трусами, будут обезоружены перед этим батальоном вольных гражданок и, в сопровождении последних, отправятся в заключение, а потом на казнь.

Все статуи и колонны разрушены. Вечером 16 мая после многочисленных попыток разрушить ее, упала Вандомская колонна. К счастью, никого не убило. Теперь на пьедестале развевается пять красных знамен.

Улицы огромного города безмолвны и пустынны. Магазины заколочены, так же как и бесчисленные кафе на бульварах, потому что национальные гвардейцы все забирают и ничего не платят.

На фасаде Лувра, обращенном к улице Риволи, написано большими буквами: «Liberte! Egalite! Fraternite!»

Солдаты с заржавленными, не вычищенными ружьями, одетые в красные кепи, ходят по улицам, кричат и поют.

Повсюду видны баррикады и блокгаузы; на них громадные объявления, приглашающие жителей на народные концерты в Тюильри, которые давались в пользу сирот и вдов. Залы и еще оставшаяся мебель дворца находятся в самом жалком состоянии. Маркитантки собираются на этих концертах. Одной из таких героинь, которая старалась пробиться через густую толпу народа, какой-то очень элегантный национальный гвардеец предлагает сесть на его спину и проехать верхом через толпу. Предложение было принято с благодарностью. Там и сям начали подражать, и публика не видит ничего неприличного в этой езде по великолепным залам дворца древнефранцузских королей.

В городе лишь изредка появится фиакр, и тяжелое, неизгладимое впечатление производит вид этих пустынных, мертвых улиц и площадей некогда шумного и богатого города.

Прибавьте к этому далекие и глухие раскаты пушечных выстрелов, повсеместную бедность и нужду, которых вы не заметите только в бесчисленной национальной гвардии. Они оставляют своих жен и детей голодать, проводя многие месяцы в пьяном разгуле.

Караульные дома солдат коммуны внутри Парижа представляют собой такие места, где хорошо едят, еще лучше пьют и наслаждаются безнравственными удовольствиями с женщинами, погрязшими в самой порочной жизни. Среди целых батарей полных и пустых бутылок разговаривают о смерти и уничтожении негодного правительства Тьера и Фавра; восхваляют мнимые победы коммуны и отбивают бутылкам горлышки, демонстрируя этот единственный признак храбрости, потому что эти распущенные солдаты трусливы, как зайцы, когда дело дойдет до сражения.

Так, рассказывают о Венсене, где несколько немецких солдат, под предводительством офицера, проводили допрос и осматривали казематы и тюрьмы, причем руководители солдат коммуны присутствовали в красных шарфах и султанах на шляпах, держа боязливыми, дрожащими руками свои кепи и скрывая свою трусость под заискивающей улыбкой!

О, стыд и позор! Куда ни взгляни — поношение и втаптывание в грязь всякой добродетели и чувств, какие только могут возвеличить и украсить народ.

Такова нынешняя Франция!

Растление до того охватило самый тщеславный на земле народ, что едва ли он поднимется в следующие десятилетия, хотя земля его одна из самых плодородных в Европе. Урок, данный ему в 1870 и 1871 годах, силен и вечен и может послужить всем народам хорошим примером.

По вечным мировым законам за высокомерием, за глупым самомнением всегда следует падение. Вспомните историю — всегда подтверждается эта истина.

Горе народу Наполеона, народу, ныне ликующему, завтра проклинающему, сегодня униженному, завтра свирепствующему! Он не признает авторитета духа, религии, для него существует только то, чему он поклоняется и над чем смеется: это тщеславие, самомнение.

К наиболее любимым и уважаемым личностям принадлежал некоторое время назад епископ д'Арбуа. Его посадили в темницу, где он томится в то время, когда мы пишем эти слова.

Также потащили в темницу и священника церкви Магдалины — Дегери. Ему удалось избежать предстоящей тяжкой участи: подкупив за сто пятьдесят франков своего тюремщика и переодевшись турком, со случайно добытым паспортом он счастливо уехал из Парижа.

Третий священник был также схвачен бесчеловечной толпой в своей постели и заключен в тюрьму. Благородные представители коммуны, изнурив его тяжкими лишениями, послали его, бледного и худого, к Версальскому правительству Тьера, чтобы этим побудить его к уступчивости или даже, если возможно, к смягчению.

Священник церкви св. Роха сделал запрос коммуне, по ее ли приказанию национальные гвардейцы вторглись в его церковь.

— Нет, — отвечали, — но мы ничего не можем сделать, когда является единодушное желание вторгнуться куда-нибудь! Всякий должен иметь свободу!

Тогда священник велел спрятать все золото и серебряные сосуды, словом, все, что имело хоть какую-то ценность. — Но 8 мая кистер и четыре пастора были арестованы, потому что отказались указать, где спрятаны ценные вещи.

Против желания коммуны, совершенно случайно, при поисках золота, серебра и других драгоценных вещей, найдены такие вещи, которыми история может воспользоваться для пополнения своих пробелов.

Так, например, из одного тайного шкафа на почтамте добыто письмо одного из тайных агентов императора, состоявшего при почтамте с целью служить «Черному кабинету», при одном заседании которого мы присутствовали.

Содержание письма было следующее:

«Повсюду думают, что „Черный кабинет“ наблюдает только за республиканскими затеями. Это ошибка! Большую часть писем, которую я и мои два товарища по службе „Черного кабинета“ просматривали, писаны такими лицами, которые совершенно не имеют ничего общего с великой политикой. Большей частью это корреспонденция бывших куртизанов, друзей двора, обер-офицеров всех полков; затем письма депутатов, сенаторов и епископов, камерфрау и дам посольства. Может быть, этому не поверят, а между тем я клянусь в этом».

Далее в этом интересном отрывке, ярко показывающем беспорядки при Людовике Наполеоне и Евгении, говорится что собственноручная переписка принца Наполеона с его супругой, принцессой Клотильдой, всегда переходила через нечистые руки полицейских агентов. Даже государственные депеши, которые посылались во Францию, всегда попадали в «Черный кабинет», и даже искусно и крепко запечатанные депеши английского министерства бывали не менее искусно распечатаны и вновь запечатаны. «Черный кабинет» для этой цели употреблял особенный аппарат и такой же сургуч и бечевки, какие употреблялись в английском министерстве.

Однако довольно. Из всего предыдущего ясно видно, что управление во Франции стремилось к падению уже целое десятилетие и что ее тогдашнее правительство, равно как и правление коммуны, само себе выкапывало могилу, в которую первое погрузилось, обливаясь кровью, а второе погрузится с общим проклятьем.

Но нам могут поверить, если мы скажем, что, раскрывая тайны Тюильрийского двора, мы ничего не преувеличили.

Людовик Наполеон и Евгения навечно осуждены своим народом. Их последняя попытка, их надежда, построенная на развалинах Франции, совершенно не оправдалась, и они поселятся теперь на чужой земле и, благодаря увезенным из Парижа сокровищам, устроят себе убежище, которое по великолепию не оставит ничего желать более.

Но будут ли они когда-либо счастливы?

Упреки, тени убитых, проклятия несчастных будут всюду их преследовать; и от проснувшегося наконец голоса совести, этого земного мучительного мстителя, невозможно нигде скрыться.

Мир между Германией и Французской республикой в настоящее время заключен во Франкфурте-на-Майне. Победители возвращаются со славой на родину, где родители, сестры, невесты уже давно ожидают их.

И они также получили во Франции урок, который никогда не забудут и передадут в назидание своим детям, дабы никогда не наступило для нашей прекрасной, возвеличивающейся Германии той минуты, когда может ее постигнуть такое же наказание, какое несет нация, называвшая себя «великой», и которая ныне, покрытая позором, познает вечную, высказанную Олимпио, истину: «Всемирная история есть всемирный суд».

Note1

Смотри Вебера: «Западные государства и Россия».

Note2

Бадэнге был каменщиком, в платье которого Наполеон бежал из Гама. С тех пор его так называли в насмешку.

Note3

Подробности описаны в романе «Изабелла», соч. Борна.

Note4

Мостовщик.