Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

— Доктора! Как можно скорее доктора! Графиня… О, милосердный Боже, графиня…

— Что с вами? Что случилось?

— Графиня не дышит, вся похолодела… Скорей зовите докторов! Лапиньоль тотчас отправился в город и привез докторов, которые засвидетельствовали внезапную смерть графини.

Никто, кроме слуги, не знал правды; Лапиньоль же был неожиданно арестован и отправлен в Бисетр. Все его просьбы и доказательства были напрасны, даже рассказ о ночи и желание повидаться с графом не были приняты во внимание. Он принадлежал к одним из тех, кем пользовались приближенные императора и кого вслед за тем безжалостно уничтожали. Никто не слышал его жалоб и проклятий, их заглушали толстые стены Бисетра.

Тихо и просто похоронили графиню Борегар, никто не провожал ее в могилу, потому что у нее не было ни одного искреннего друга. Так кончила жизнь свою Софья Говард, пользовавшаяся до Евгении любовью Наполеона III…

VI. ЧЕРНЫЙ КАБИНЕТ

Тюильрийские тайны множились; был учрежден кабинет, назначенный только для сохранения этих тайн и исполнения приказов, о которых никто не должен был знать. Кабинет состоял из испытанных доверенных лиц и назывался «черным кабинетом».

Заседания его происходили ночью. Долго никто ничего не знал ни об этом тайном суде, ни о его членах.

С Карусельной площади к императорскому флигелю вели маленькие ворота; по-видимому, ими никогда не пользовались, ибо они постоянно были заперты.

В одну из следующих ночей два господина, закутанные в плащи, приближались к этой тайной двери. Они шли по широкой, безлюдной площади, где были слышны только отдаленные, размеренные шаги часовых. Многие окна в Тюильри были еще освещены.

Было около полуночи. Оба господина разговаривали о предстоящей казни Орсини и Пиетри. Никто не наблюдал за ними и не подслушивал их.

Один из них, высокий, Флери, вынул из кармана ключ и отпер ворота, потом пропустил вперед своего спутника, маркиза Фульеза, женатого на родственнице Наполеона.

Длинный узкий коридор, лежащий перед ними, был теплым и освещенным. Он вел к удобной витой лестнице. Когда Флери старательно запер за собой дверь, они поднялись наверх.

Пройдя по коридору, украшенному цветами и тропическими растениями, который соединял покои императора и Евгении, они наконец достигли бокового коридора и, отворив в нем дверь, вошли в черный кабинет.

В нем находилось уже три человека, а именно: герцог Морни, генерал Боске и государственный казначей Бачиоки. Эти пять господ составляли тайный суд Франции, доверенное правление Тюильри.

Черный кабинет был невелик. Посреди комнаты стоял длинный, покрытый черным сукном стол с письменными принадлежностями и урной из черного мрамора. Возле стола стояло пять стульев, у одной стены находился большой, несгораемый черный шкаф, у другой — дверь, выходившая прямо в императорские покои, а у третьей — камин, в котором пылали угли. На камине стояли старинные часы; у четвертой стены находилась дверь с черными портьерами, выходившая в коридор.

Присутствующие раскланялись и заняли свои места; маркиз Фульез снял маленький ключик с шеи и отпер несгораемый шкаф. Он, казалось, был секретарем тайного совета. Возле его места висел звонок, предназначенный для вызова слуг.

— Примемся за дела, — сказал Морни. — Господин маркиз, какие дела самые важные?

Маркиз Фульез, маленький худой человек с пепельным цветом лица, лишившийся два года тому назад жены, которая оставила несметные богатства, и вступивший во второй брак с родственницей Наполеона, взглянул на лежавший перед ним документ.

Это были тайные документы процесса об адской машине.

— Я нашел в конце три имени без замечаний, — начал маркиз отвратительно тонким голосом.

— И какие именно? — спросил Морни, исполнявший обязанности председателя; перед ним стояла мраморная урна.

— Генерал Агуадо, маркиз де Монтолон и сеньора Долорес Кортино, — прочел Фульез, бывший в трауре, так как несколько недель тому назад у него умер ребенок, оставшийся от его первой жены.

— Потрудитесь позвонить, господин маркиз, новый тайный агент нашего кабинета Эндемо доставит нам сведения относительно этого дела.

— Вы ручаетесь за этого Эндемо как за надежного человека? — спросил Морни в то время, когда Фульез позвонил.

— Совершенно надежный и способный человек, — отвечал государственный казначей.

— Позвольте мне, прежде чем он войдет, упомянуть об одном обстоятельстве, — сказал генерал Боске, мужчина лет пятидесяти с суровыми и грубыми чертами лица. — В корпусе зуавов находится опасный и ненадежный предводитель, который должен быть отстранен.

— Вы, без сомнения, говорите о генерале д'Асси? — спросил Флери, сидевший рядом с маркизом.

— Точно так. Вчера в обществе офицеров этот человек, немного пьяный, осмелился произнести с громким хохотом имя Бадэнгеnote 2. Понятно, что в кружке никого не было, кто бы не знал, что под этим именем подразумевается император.

— Это неслыханно, — вскричал Морни, — подобные предводители опасны! Мы должны немедленно его удалить.

— Пусть он раскаивается, что произнес это слово, и забудет его в колонии Сиди-Ибрагим, — проговорил Фульез.

Сиди-Ибрагим было местом ссылки.

Решения здесь принимались очень скоро; члены совета наклонили головы в знак согласия, и Боске избавился от своего личного врага.

В это время дверь тихо отворилась, и за черной портьерой показалась фигура Эндемо. Члены кабинета осмотрели своего нового товарища, который, казалось, произвел на них хорошее впечатление.

— Эндемо, — сказал Морни, — вы желаете поступить на тайную службу в Тюильри?

— Да, если мне дадут работу и вознаграждение, — отвечал мнимый герцог, приближаясь к черному столу.

Маркиз рассматривал его с большим интересом.

— Вы будете получать ежегодно восемь тысяч франков, — объявил Морни, — кроме того, награды за особые услуги и квартиру в Тюильри.

— Я согласен.

— Сообщите нам, что вы нашли в доме на Вандомской площади. Маркиз писал.

— Я узнал, что в этом доме сохранились предметы, находящиеся в связи с преступлением Орсини и Мадзини, и что жители этого дома были в тот вечер в соборе Богоматери. Я воспользовался этим обстоятельством. В седьмом часу вечера я проник в дом и нашел в его отдаленной комнате бомбу, походившую на те, которые употребляли преступники. Я поспешил к государственному казначею, потом к агенту Лагранжу, сопровождавшему графа в соборе Богоматери, где арестовали дона Агуадо, маркиза Монтолона и сеньору как подозрительных людей.

— В Тюильри давно считали этих людей друзьями принца Камерата, — добавил Бачиоки, — потому не следует быть к ним снисходительными.

Читатель, вероятно, подозревает всю низость этого обвинения. Эндемо сам доставил бомбу в отель на Вандомской площади.

— Эти личности задержаны? — спросил Морни.

— Граф изолировал сеньору, а дон и маркиз заключены в тюрьму, — отвечал Эндемо.

— Вы будете вознаграждены за вашу внимательность! Успели ли вы записать показания? — обратился потом Морни к Фульезу.

Тот кивнул головой, продолжая писать.

Бачиоки знаком дал понять Эндемо, что он может удалиться. Когда же тот ушел, граф сказал:

— Сеньору отвезли в дом Маргариты Беланже, окруженный караулом.

— Еще не все обстоятельства адской машины раскрыты, — начал опять Морни. — Вы знаете, господа, что главный виновник еще не находится в наших руках!

— Мадзини? — спросили Флери и Боске почти в одно время.

— Его нужно устранить! Орсини и Пиетри умрут на эшафоте, Мадзини должен пасть под ударом кинжала.

— Я хочу предложить послать несколько верных людей во Флоренцию, где живет этот руководитель заговора, — проговорил маркиз Фульез.

— Пошлем в эту же ночь агента Лагранжа, Грилли и дядю д'Ора. Первый из них смелый и надежный человек, который нанесет смертельный удар, — продолжал Морни, — пообещаем ему несколько тысяч франков и освободим императора от опасного Мадзини.

Остальные четыре члена черного кабинета согласились с ним и тотчас написали приказ агентам и бумагу о выдаче им денег.

С этим делом было покончено, но волнение Фульеза говорило о его желании сказать что-то. Он знал, что государственный казначей одобрит его предложение, и мог также надеяться на согласие Морни, так как его двоюродный брат, Наполеон, должен был во всяком случае отстранить особу, о которой он намеревался говорить.

— В загородном квартале Бельвиль живет личность, которая занимается противозаконным ремеслом, — начал маркиз своим тонким голосом, эта личность помогла ему умертвить первую жену и ее ребенка, после которой он получил большое богатство. Она живет в гостинице «Маникль» и известна под именем Габриэль Беланже. Я предлагаю устранить эту опасную особу.

Бачиоки переглянулся с Фульезом, эти слова были ему по душе.

— Вы ручаетесь, что эта жительница Бельвиля виновна? — спросил Морни, охотно желавший удалить корыстолюбивую мать любовницы императора.

— Эта Габриэль Беланже самая опасная личность в Париже, потому что знает, как избегнуть правосудия, — подтвердил маркиз.

— Решим ее участь голосованием, — предложил Морни, вставая.

Черная мраморная урна была пуста, каждый из пяти присутствующих должен был положить в нее черный или белый шар и именно так, чтобы никто из остальных не видел, Какой он выбрал цвет.

Когда шары были опущены в урну, Морни встал, чтобы опрокинуть ее и объявить решение этого тайного голосования. В ней находились три черных и два белых шара; вероятно, Флери и Боске опустили два последних, так как они не имели случая воспользоваться услугами отравительницы для своих целей.

— Будьте так добры, поставьте черный крест возле имени этой особы, — сказал Морни маркизу, указывая на шары.

Фульез исполнил это, однако лицо его не выражало того удовольствия, которое он чувствовал. Он знал, что опасная отравительница, знавшая больше его тайн, чем он того желал, будет устранена в самое короткое время.

Решения черного кабинета исполнялись очень скоро.

Когда около четырех часов утра заседание окончилось, Флери напомнил, что в седьмом часу назначена казнь двух политических преступников, и предложил членам быть свидетелями этого события, которого он ни за какие блага не желал пропустить.

Маркиз Фульез отказался, отговариваясь усталостью; граф Бачиоки объявил, что у него есть важное дело по службе. Флери, Боске и Морни оставались еще некоторое время в черном кабинете по уходе двух членов и в шесть часов утра отправились в экипаже герцога на лобное место Ла-Рокетт.

VII. ГИЛЬОТИНА

12 марта 1858 года Наполеон подписал приговор, осуждавший Орсини и Пиери на смертную казнь, а Гомеса и Рудио на ссылку в одну из колоний в Южной Америке. На следующее утро была назначена казнь двух заговорщиков.

В ту ночь, когда члены черного кабинета присутствовали на вышеописанном заседании, парижский палач Гейдеман ставил обитый черным сукном эшафот на площади напротив тюрьмы Ла-Рокетт.

Кто был в Париже и проходил через площадь мимо этой тюрьмы, тот заметил железные столбцы с кольцами, — это сваи, на которых укрепляются переносные балки эшафота.

Утром 13 марта эшафот уже был готов; слуги палача еще работали, укрепляя по его указаниям гильотину наверху трона смерти. Гильотина состоит из высокой рамки, сбитой из чисто вымытых балок; нижняя часть имеет форму и объем колоды. К ней прикреплены ремни, которыми привязывают приговоренного; на левой же стороне находится блестящее, острое лезвие, которое палач одним давлением пружины приводит в движение, и лезвие, падая на колоду, отделяет одним ударом голову от тела преступника.

Эта ужасная, быстрая машина была представлена в конце прошедшего столетия доктором Гильотэном в Конвент для бесчисленных казней. Он прославился через это, и его изобретение было названо его именем. Гильотина, на которой были казнены королева Мария Антуанетта и ее супруг, и теперь еще работает.

Когда наступило утро, окна и крыши соседних домов были заняты любопытными; между тем как войско, расставленное вокруг эшафота, едва могло сдерживать толпу народа. И однако любопытные спешили из близлежащих улиц, чтобы посмотреть на казнь Орсини и Пиери.

Площадь была до того заполнена народом, что мужчины сажали женщин на плечи, повсюду раздавались крики задавленных, но на это никто не обращал внимания; некоторые несчастные падали на землю и были раздавлены; о помощи нечего было и думать, так как со всех сторон приближались новые толпы.

Экипажи знати, к которым принадлежал и Морни со своими друзьями, должны были ехать через маленький переулок Ваккери, занятый войсками, чтобы добраться до свободного места возле эшафота; оттуда можно было смотреть на зрелище, к которому парижанин всегда стремится с таким удовольствием, что даже опасность и неудобство не пугают его.

На часах башни Ла-Рокетт пробило семь часов утра; в толпе послышался шепот, раздался звон колокола — для Орсини и Пиери он прозвучал в последний раз, призывая их на эшафот.

Отворились ворота тюрьмы, забили барабаны, вокруг стояла мертвая тишина, тысячи людей и полная тишина; точно дух смерти веял с высокого темного эшафота на толпу. Все с большим вниманием смотрели на дорогу, ведущую к воротам тюрьмы, где показалось длинное печальное шествие.

Орсини шел твердо; Пиери также не потерял мужества и твердости — оба итальянца были готовы умереть за свои убеждения.

Процессия вышла из тюрьмы и направилась к эшафоту.

Впереди шел отряд карабинеров, потом судьи в своих черных одеждах. За ними следовал палач Гейдеман, высокая фигура которого напоминала средние века. На нем был широкий черный плащ; седая голова была непокрыта, длинная борода спускалась на грудь; черты лица были холодные, но не отталкивающие. Никто из его слуг не шел за ним, они стояли внизу эшафота, ожидая своего хозяина.

За палачом следовали, окруженные с обеих сторон карабинерами, приговоренные к смерти — Орсини и Пиери. Они не были похожи на осужденных, серьезно и достойно они шли к смерти!

Два капеллана следовали за ними; шествие замыкали солдаты. Взоры всех обратились на палача и его жертвы.

— Смотрите, вот они идут; Орсини ступает так твердо, как будто его ведут на праздник! — кричали голоса.

Шествие приблизилось к эшафоту; карабинеры, судьи, священники, приговоренные, палач и его слуги взошли на гильотину.

Толпа замерла. Сквозь облака пробились первые лучи весеннего солнца.

Судья, который должен был прочесть смертный приговор, объявил громким голосом приказ палачу совершить казнь над обоими преступниками; потом подал палачу пергамент, чтобы исполнить церемонию.

В эту минуту Орсини взошел на ступеньки; он возвысил голос, желая говорить с народом; но едва раздались его первые слова, как Гейдеман накинул на его голову плотное одеяло, которое держал до сих пор на всякий случай под плащом. Орсини должен был замолчать: двое слуг подвели его к капелланам, которые сняли с его головы покрывало и стали готовить к смерти.

В толпе послышался, постепенно увеличиваясь, ропот негодования.

— Приговоренный принадлежит мне, — крикнул палач вниз, — эшафот не трибуна!

Потом он сделал знак слугам, стоявшим позади Пиери, — те схватили его, чтобы привязать под гильотину.

Пиери сопротивлялся, он хотел сам положить голову на плаху. Он, казалось, гордился тем, что умрет за свои убеждения. Он встал на колени, помолился и положил голову на выемку в плахе.

Слуги Гейдемана бросились на него и в одну минуту привязали ремнями, потом отступили назад. Палач тронул пружину; лезвие блеснуло, потом раздался грозный удар, и голова Пиери покатилась по черному сукну, между тем как из тела кровь бежала ручьем.

Слуги поспешно убрали голову и тело.

Теперь наступила очередь Орсини. Он видел, как умирал его соучастник в заговоре; ни один мускул на его лице не дрогнул, ни разу не отвел он своего взгляда и не дрожал перед смертью.

Орсини еще раз попытался говорить с толпой, громко изъявлявшей свое одобрение. Он сделал несколько шагов вперед, но прежде чем он успел сказать слово, слуги вторично накинули ему на голову черное покрывало палача. Они потащили свою жертву к гильотине и крепко ее привязали.

Гейдеман, счищавший в это время с секиры кровь, дотронулся еще раз до ужасного механизма, и снова лезвие, повинуясь давлению, опустилось на выемку плахи.

Орсини был казнен; его туловище лежало по одну сторону эшафота, а голова — по другую. Кровь текла с черного сукна на камни площади; фанатичные женщины собирали ее в свои платки.

Забили барабаны.

Приговор был исполнен; кровь, пролитая на улице Лепельтье, была отомщена.

Однако через несколько месяцев Людовик Наполеон должен был исполнить завещание Орсини — в следующем же году осуществилась надежда казненных на освобождение и объединение Италии.

Вскоре за тем император составил совместные планы с итальянским министром Кавуром, и первым знаком соглашения было бракосочетание принца Наполеона, двоюродного брата императора, с Клотильдой, шестнадцатилетней дочерью Виктора Эммануила, короля итальянского.

Тогда началась война между Францией и Австрией с ее битвами при Мадженте и Сольферино.

24 июня 1859 года был днем кровопролития, когда два воинственных народа в продолжение двенадцати часов мерялись силами. Казалось, французские войска и войска короля Сардинского должны были победить геройски сражающихся австрийцев; потери с обеих сторон были ужасные, и все с нетерпением ожидали конца этой сомнительной борьбы. Французы принудили австрийцев отступить, последние же отбросили сардинцев в другом месте, и потому можно было ожидать почетного мира скорее, чем предполагали другие государства. Мир действительно был заключен в Виллафранке через несколько дней после сражения при Сольферино.

Ломбардия досталась Наполеону, который отдал ее королю Сардинскому, за что Савой и городской округ Ницца были уступлены Франции.

Союз между верхними и средними итальянскими государствами послужил поводом к основанию нового государства с Виктором Эммануилом во главе.

В Париже следовали один за другим праздники, и Людовик Наполеон опять спас свой престол от падения на несколько лет. И в этот раз пали тысячи жертв и увеличили число трупов, на которых он думал основать свою династию. Была достигнута новая отсрочка, грозные тени отгонялись шумными пирами и придворными торжествами.

VIII. ЧЕРТОВ ОСТРОВ

Во время этого похода Олимпио и маркиз томились в Консьержери по несправедливому обвинению в участии в заговоре Орсини.

Олимпио не так мучила несправедливость, как неизвестность об участи Долорес. У него отобрали бриллиантовый крест и посадили отдельно от маркиза. Бриллиантовый крест был передан императрице.

Прежде чем мы отыщем здесь наших обоих друзей, мы должны сообщить, где находился Хуан во время их внезапного ареста, так как мы не заметили его в соборе Богоматери.

Хуан решился во что бы то ни стало спасти принца Камерата от мучений в Кайене. Его не пугали опасности и многочисленные трудности, о которых предупреждал его маркиз; он объявил последнему, что решился На все, лишь бы только исполнить свой план.

Клод внутренне радовался, видя мужество и решительность Хуана, и снабдил его необходимыми для дальнего путешествия деньгами.

Несколько дней спустя Хуан выехал из Гавра на одном из пассажирских кораблей, отправляющихся в Южную Америку. Он еще не знал о тех многочисленных, почти непреодолимых трудностях, с которыми ему предстояло встретиться на пути. Но он обладал качествами, превозмогающими всякое препятствие, именно: мужеством и юношеской силой.

Три острова, находящиеся близ континента, образуют треугольник. Первым встречается Королевский остров, украшенный превосходными банановыми рощами; здесь живут комендант и около двухсот солдат. По одну его сторону находится остров Св. Иосифа, назначенный для галерных преступников; за ним лежит Чертов остров, служащий местопребыванием ссыльных.

На нем нет веселых нив, роскошно цветущего морского берега, банановой и величественной пальмовой рощи; он имеет вид печальной пустыни, сожженной палящим солнцем. На этом острове вырубили все деревья для того, чтобы ссыльные могли сильнее чувствовать свое изгнание и безотрадное положение и были лишены всякой надежды на бегство. Кое-где видны были только изуродованные кустарники, а между ними выстроенные из глины и камня хижины, крытые маисовой соломой; жалкие крестьянские избы по сравнению с ними выглядят дворцами; пещеры в голых скалах также обращены в жилища, в которых дверями и окнами служат большие и маленькие отверстия.

Чертов остров справедливо носит свое название, так как несчастные, сосланные сюда на десятки лет, испытывают адские мучения. Большинство из них скоро погибает от сильной жары, болезней и жалкой пищи.

Когда Камерата вступил на остров, здесь уже находилось около сорока ссыльных; их платья представляли лохмотья, башмаки были разорваны, силы и здоровье ослабели. Такая же участь ожидала и его.

Надзиратель, который встретил его и повел в жалкую хижину, был жандармским бригадиром.

Он объявил принцу, что будет посещать его три раза в день — в пять часов утра, после обеда в шесть и вечером в десять часов. Эти часы возвещались пушечными выстрелами с Королевского острова.

Камерата мрачным взглядом смотрел на пустынный остров, имеющий вид большой могилы. О спасении или бегстве нельзя было и думать. Кто раз вступил на Чертов остров, тот покончил навсегда с миром, и его можно было оплакивать как мертвого.

Хижина, предназначенная для принца, лежала возле скал; в ней находился только простой деревянный стол и такой же стул; солома на полу служила постелью; низкая дверь не запиралась: свет и воздух проникали через маленькое квадратное отверстие в эту невыносимо жаркую конуру. Воду, которую ссыльные должны были сами себе приносить, невозможно было пить; пища, привозимая каждый день с Королевского острова, была несвежая. Сухари почти всегда были покрыты плесенью; в муке и рисе ползали черви; скудно раздаваемая говядина всегда была несвежая. Ссыльные должны были сами себе приготовлять пищу; но очень немногие из них имели для этого необходимую посуду.

Принц Камерата, изнуренный голодом и жаждой, должен был преодолеть через несколько дней свою брезгливость. Один из ссыльных согласился готовить для него жалкий обед на костре.

Невыносимая жара днем, от которой нельзя было нигде укрыться, составляла ужасное мучение; впрочем, и ночи были такие же жаркие.

Горячая маисовая солома, наполненная насекомыми, была адской постелью, и в сравнении с ней ночное жилище в первобытном лесу было благодеянием. В продолжение целой ночи в хижине летало и жужжало бесчисленное множество комаров, укусы которых были нестерпимы.

Надзиратель Малье был неразговорчивый человек и ревностно исполнял свои обязанности; он часто даже ночью посещал хижины, желая убедиться, что ссыльные действительно спали или по крайней мере валялись на своих постелях. Несмотря на невозможность бегства, тюремщик Чертова острова очень часто устраивал неожиданные обходы.

Камерата покорился своей судьбе. Проходили месяцы; его крепкая натура переносила все ужасы ссылки. Сильнее страдала его душа, полная ненависти и жажды мщения тем, кто уготовил ему это проклятое существование, но его ненависть была бессильна и потому еще более мучительна, ибо он не мог более рассчитывать возвратиться в Европу.

Сначала он надеялся найти средства к бегству; но когда увидел с береговой скалы необозримое море и узнал бдительность Малье, то потерял всякую надежду на спасение.

На Королевском острове каким-то непонятным образом распространилось известие, будто несколько ссыльных, несмотря на все принятые меры, составили заговор и намерены убить старого Малье и покинуть остров. Поэтому комендант решил послать смотрителю помощника, в которые и выбрал Джона, бывшего слугу мнимого герцога. Мошенник не забыл боль и оскорбления, которые Камерата нанес ему однажды в крепости, и потому он торжествовал, когда был назначен помощником тюремщика.

Комендант избрал Джона на том основании, что тот оказался услужливым и, кроме того, отличался необыкновенной физической силой. Он переехал в хижину смотрителя и вскоре обнаружил свою тайную ярость и власть над Камерата, который должен был подчиняться его распоряжениям.

Однажды вечером Камерата отправился на одну из скал, выдающихся в море. Вечернее солнце отражалось в волнах; вдали темная вода сливалась с небом в фиолетовых облаках.

Камерата заметил вдалеке черную точку, в направлении, где находился континент. Он еще раз взглянул в ту сторону, желая рассмотреть, что разовьется из темного пятнышка. В это время с Королевского острова раздался пушечный выстрел, призывающий на смотр. Невидимая сила удерживала Камерата на скале, чтобы прежде чем поспешить к дому заболевшего Малье, понять, что означает эта медленно приближающаяся черная точка: ему казалось, что из нее должна образоваться лодка или маленький корабль. Вдруг он вспомнил ненависть Джона, временно заменявшего Малье, и, поспешно покинув скалу, направился к дому последнего.

Предстоящий ему путь был длинен, и чтобы его преодолеть, даже бегом, требовалось более получаса.

Между тем, совершая длинный переход к отдаленному месту смотра, принц оставался в недоумении, был ли это действительно корабль, приближающийся к острову, и что он намеревался делать, так как приближаться к острову ссыльных было строго запрещено.

Если вдруг заметят судно? А оно, может быть, спешит сюда, чтобы его освободить. Страх и надежда овладели Камерата; он делал всевозможные предположения, и, как всякий несчастный, надеялся на спасение.

Солнце давно уже закатилось, когда он приблизился к хижине; кругом все было тихо, смотр уже был окончен — он опоздал.

Перед домом коменданта стоял отвратительный бульдогообразный человек; он, очевидно, ожидал принца, который за это нарушение порядка должен был подвергнуться наказанию.

— Ого, счастье ваше, что вы пришли, я только что намеревался бить тревогу, — сказал помощник больного Малье. — Вы, верно, задумываете бежать! Знаете ли, что вам угрожает?

Камерата заметил, что Джон желал дать понять ему все свое превосходство.

— Я опоздал и перенесу без ропота заслуженное наказание.

— Вас нужно заключить в решетчатую комнату. Вы, кажется, грубите! Черт возьми, вы должны за это быть наказаны! — вскричал Джон, покраснев. — Подождите, вы меня узнаете. Теперь мы не в прежних отношениях.

— Вы имеете право только назначить мне наказание, которое я заслужил, — отвечал Камерата.

— Я могу назначить его по своему желанию, и если вы будете еще возражать, то завтра же вас закуют в цепи.

— Слушай, не раздражай меня, — проговорил с трудом Камерата, так как его терпение истощалось.

— Я отправлюсь к скалам и осмотрю море, может быть, я вам принесу заслуженные цепи, так как без причины вы не могли опоздать, — сказал ненавистный Джон. — Марш!

Камерата дрожал от бешенства, он хотел ударом кулака наказать мерзкого мошенника за его злость, но удержался.

Джон повел принца в карцер. В продолжение нескольких лет никто не входил в него, потому что Малье, хотя и был строг, однако никогда не наказывал за опоздание.

Принц подумал, что если он теперь откажется повиноваться, то его ждет худшая участь.

Джон отпер низкую, но крепкую дверь карцера.

— Входите, — крикнул он грубо, — здесь вы не будете наблюдать за морем!

Камерата вошел в решетчатую комнату, имевшую в квадрате не более шести футов; его не так мучило наказание, как угроза Джона, который, заперев дверь, отправился к скале.

На улице раздался смех Джона.

— Теперь сидите в яме, пока ваше тело не покроется болячками; это усмиряет, — сказал он, удаляясь по направлению к скале, откуда можно было обозреть море на далекое пространство.

Месяц еще светил на небе. Проходя мимо, Джон заглядывал в оконные отверстия хижин, желая убедиться, спят ли их обитатели. Комендант не мог найти лучшего сторожа. Джон предчувствовал, что своим изгнанием ой был обязан мнимому герцогу, а потому с большим наслаждением мечтал о дне мщения. Он был уверен, что рано или поздно ему удастся, каким бы то ни было образом, возвратиться во Францию, и тогда первым его долгом будет жестоко наказать Эндемо.

Черная точка, , которую Камерата заметил на море, оказалась челноком, маленькой рыбачьей лодкой, вышедшей после обеда из ближайшей к Кайене бухты.

Только один молодой человек находился в ней. На нем было легкое платье береговых рыбаков, состоящее из полосатой рубашки, полотняных панталон и шляпы с широкими полями.

Удалившись от берега и направив свою маленькую лодку к острову, он поставил осмоленный парус. Когда наступил вечер, перед ним показались волшебно освещенные месяцем скалы Чертова острова.

— Ободрись, бедный принц Камерата, — сказал он, и его большие темные глаза заблестели, — час твоего освобождения приближается! Да поможет Пресвятая Дева, чтобы там наверху не подстерегал изменник.

Это был Хуан, задумавший отчаянное предприятие и отправившийся на остров в маленькой рыбачьей лодке. Хуан доверился одному бедному рыбаку близ Кайены, купил у него лодку, запасся советами, за что щедро наградил его. Этот старик познакомил Хуана со всеми условиями Чертова острова и со всеми опасностями. Он упомянул, что подъезжать к острову запрещено под страхом строгого наказания. Но Хуана ничто не пугало; он решился даже пожертвовать жизнью и свободой, чтобы спасти принца, которого любил.

Небо, казалось, благоприятствовало его благородным намерениям: на горизонте не было ни одного облака, предвещавшего грозу; ни один порыв ветра не препятствовал движению маленького судна. Приближаясь к острову, Хуан снял парус. При бурной погоде невозможно было подъехать к этому месту острова, так как бураны разбивали судно вдребезги о круто поднимающиеся скалы.

Старый рыбак указал смелому молодому человеку место, где находится узкий въезд между двумя черными стенами, и Хуан вскоре увидел его перед собой. Въезд между скалами был темен. Хуан, собрав все силы, прижал маленькое судно к каменистым стенам и вскоре достиг выступа, позади которого вдруг показалось низменное место. Казалось, природа образовала здесь вход из нескольких выдающихся ступенеобразных уступов.