Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

— О, это счастливый день, праздник, — вскричал Валентино. — Эй, люди, скорее ведите лошадей в конюшню! А как обрадуется дон Олимпио и его супруга. Вы слышали о новом счастье, граф?

— Нет, мой друг, что случилось?..

— О Господи! Пять месяцев тому назад родился маленький дон Олимпио, — рассказывал Валентино с сияющим лицом. — Вы все увидите, все узнаете! Что за мальчик!

— Может быть, мы их обеспокоим своим ранним приходом, — заметил инфант.

— О, нет, избави Господи! Благородный дон уже давно в парке, а донна Долорес с ребенком сейчас выйдет! Идите скорее! Это будет такая радость, что я не могу и передать!

Оба гостя обменялись взглядом, в котором выразилось удовольствие от радостного приема Валентино, и последовали за ним по тенистой дорожке к тому месту, на которое им указывал верный слуга.

Приближаясь к парку по аллеям с цветниками, они увидели

Олимпио Агуадо. Он стоял, разговаривая с садовниками; его величественное, прекрасное лицо нисколько не изменилось, он остался таким же, как был прежде! В светлой одежде испанского помещика, в широкой плетеной шляпе, владелец этого маленького рая отдавал приказания работникам.

Все кругом дышало радостью, миром и счастьем, и инфант с Рамиро невольно остановились при виде этого великолепного имения, между тем как Валентино окликнул своего господина, не будучи в состоянии сдержать своего волнения.

Олимпио взглянул на неожиданно появившуюся перед ним группу; он, конечно, не мог сразу узнать гостей и торопливо направился к ним.

Его загорелое и сияющее счастьем лицо с темной бородой и большими, добродушными голубыми глазами, вся его фигура говорили о силе и здоровье. Он приподнял с поклоном свою шляпу.

— Дон не узнает вас, — говорил улыбаясь Валентино, — ну, вот, вот!

Олимпио радостно вскрикнул и протянул обе руки идущему к нему навстречу Рамиро.

Инфант отстал на несколько шагов.

— Ради всех святых, это наш милый дон Рамиро, — вскричал Олимпио. — Сколько лет уже ничего о нем не слышал и думал даже, что он совершенно забыл и нас и Старый Свет. Будьте радостным гостем, — продолжал он, дружески обнимая графа Теба.

— Я привез гостя, — сказал Рамиро, освободясь от дружеских объятий. — Инфант Карлос!

Олимпио взглянул на принца, которого знавал еще мальчиком.

— Я сердечно рад видеть вас, — сказал он, пожимая руку инфанта, — теперь я припоминаю ваше лицо! Помните ли вы, что я когда-то научил вас обращаться с ружьем?

Олимпио радостно смеялся, припоминая прошлое.

— Я хорошо помню вас и ваших знаменитых друзей, которые были лучшими и самыми храбрыми генералами моего отца! Как часто я думал о вас, маркизе и генерале Филиппе Буонавита; моему воображению всегда представлялись герои, когда я вызывал ваши образы.

— Только один я остался, принц, — сказал Олимпио, сделавшись вдруг серьезным. — Все они давно умерли, и я могу жить с. ними только в воспоминаниях, до тех пор пока сам не пойду по указанной ими дороге. Мир их праху! Они были лучшими моими друзьями и защитниками вашего отца! Где то время, когда мы исполняли смелые замыслы, которых боялся сам двор! Где те дни и ночи, в которые мы мчались по степям и горам, не чувствуя усталости! Где то время, когда, прикрываясь масками во время карнавала, мы пробирались ко двору и всегда исчезали в минуту опасности, точно так, как в эту последнюю войну прусские уланы, храбрость которых мне нравится… все прошло, все миновало…

Валентино незаметно удалился.

Вероятно, он сообщил своей госпоже, кто так внезапно приехал к ним в гости.

— Воспоминания отрадны, дон Агуадо, — сказал Рамиро и пошел с инфантом и Олимпио по парку.

— Это наслаждение усиливается еще и тем, что в воспоминаниях восстают только светлые образы. Все темные стороны прошлого исчезают. И однако грустно, что все эти радости более не воротятся! Становишься старше и старше и приближаешься к вечному покою! Семейное счастье…

— Поздравляю вас от всего сердца с наследником вашего рода, — перебил Рамиро.

— Благодарю вас! Этот мальчик сильно радует меня; семейное счастье, конечно, имеет свои радости, но они совершенно иные, чем те, которые я некогда делил с Филиппо и маркизом! Цель моей жизни достигнута, и было бы несправедливо требовать более чем мирного конца! Оставим же эти мысли!

— Вы довольно трудились и могли вполне насладиться военной славой, дон Агуадо, — сказал Рамиро. — Дон Олоцага много рассказывал мне об этом, когда я был мальчиком!

— Кто совершал такие подвиги, как вы, благородный дон, — прибавил инфант, — тот, кажется, вполне заслуживает отдыха на лаврах!

— Я не заслуживаю такой похвалы, принц, но должно применяться ко всякому образу жизни и не отказываться от счастья, если оно является в другом виде! Счастье, конечно, то, что вы здесь найдете, господа, спокойное, мирное, счастье в собственном семействе! Я соединился со своей женой после сильных бурь, во время которых постоянно носил ее образ в своем сердце. Выдержав испытания, мы удалились от мирской суеты и живем для самих себя! Скажите, дон Рамиро, видели вы дона Олоцага?

— Я видел его, а также маршала Серрано, прежде чем отправиться сюда, — отвечал граф.

— Знаете ли, какое известие я получил ночью по телеграфу? — спросил Олимпио.

— Нет, мы четыре дня пробыли в дороге!

— Маршал Прим убит вчера — тяжелая потеря для Испании!

— Так вот что значит звон Виллильского колокола, — прошептал инфант.

— Вы слышали его?

— Да, ночью, по дороге сюда!

— Он прозвонил также и по маршалу. В стране не будет мира, если подобные убийства останутся безнаказанными.

— Может быть, лучше, дон Агуадо, — сказал серьезно инфант, — удалиться от общественной деятельности и найти себе такое же счастье в собственном семействе, какое вы нашли. Подальше от трона, подальше от ложных слуг церковных интересов, подальше от фальшивых друзей, можно найти счастливое тайное местечко, где живут, не заботясь о переменах колеблющегося трона!

— Вы говорили с Серрано, дон Рамиро?

— Он еще не предчувствовал гибели Прима, своего друга, но предсказывал новому королю незавидную будущность. Серрано, подобно вам, дон Олимпио, желает удалиться от света и забот, со своей супругой Энрикой и детьми. Он ищет спокойствия и думает уехать в свой прекрасный наследственный замок Дельмонте, который я сравниваю с вашим уголком, хотя они внешне и не сходны! Но самое важное: чувства и впечатления те же самые, независимо от внешних обстоятельств.

Разговаривая таким образом, три сеньора дошли до старого, ветвистого каштана на краю парка. Его ветви и густая зелень давали превосходную защиту от лучей солнца. Под этим деревом стояло несколько садовых стульев около накрытого стола, за которым, как казалось, обедали в доме Олимпио.

Само место было весьма красиво. Свежий лесной воздух, пение птиц, запах цветов и вид лежащего вдали замка делали его идиллически прекрасным. Казалось, что под этими ветвями природа устроила себе престол; кругом все зеленело и цвело; здесь не могло быть ни недовольных, ни противников, ни врагов!

Верные слуги и работники, занимавшиеся своим делом, так же мало думали о коммунизме и мятежах, как пернатые певцы на ветках или цветущие деревья и кустарники. Всюду виден был мир, светлая зелень, безмятежное счастье.

— Садитесь, господа, — сказал Олимпио своим гостям, усаживая их на садовые стулья. — Это мое любимое место; но вот к нам идет и жена со своей радостью и гордостью! Взгляните только, как она гордится тем, что может нести на руках своего маленького мальчика, который уже протягивает сюда ручонки, хорошо зная, кого он здесь увидит; а вон и Валентино несет закуску, которая, надеюсь, понравится вам после ночного путешествия! Подождите, граф Рамиро, посмотрим, узнает ли вас Долорес… О, я уверен, что изменник Валентино уже успел испортить нашу радость; он не мог так долго удержаться…

Прелестную картину увидели три сеньора, сидевшие в тени каштана.

Долорес, молодая счастливая мать, несла на руках своего первенца, сильного, краснощекого мальчика; идя между цветочными грядами, она сама была похожа на цветок; как фея, неслась она в благоухающем, светлом утреннем воздухе; грация и прелесть сквозили в каждом ее движении, но не заученная и притворная, а естественная!

За Долорес, весело улыбаясь, шел усердный Валентино, неся огромный серебряный поднос, на котором находилось все необходимое для завтрака. Несколько шагов позади Долорес шла веселая нянька, которая должна была взять у счастливой матери сына, когда он поздоровается с отцом.

Олимпио был прав. Валентине выдал секрет гостей, что видно было по весело улыбавшемуся лицу молодой женщины.

Долорес знала, кто были гости ее мужа, и, ласково улыбаясь, она поклонилась им, в надежде, что они порадуются на ее сына, единственную ее гордость.

Материнское сердце находит отраду только в своем ребенке!

И разве дитя не составляет высшего сокровища в браке? Разве оно не служит символом соединения родителей?

Кто осудит мать за то, что она выше всего ставит своего сына, рожденного ею в страданиях; кто будет ее порицать, если она посвящает всю свою жизнь, отдает всю свою любовь этому залогу ее союза с любимым человеком!

О, чувство матери священно, и ее фигура с ребенком на руках всегда имеет в себе что-то трогающее всякое сердце.

Мать, которая, гордо улыбаясь, держит на руках своего ребенка и радостно смотрит на него, представляется всякому человеку благоговейной картиной, украшенной божественным светом чувства материнской любви.

— Я вижу, — вскричал Олимпио, — Валентино изменил нам! Граф Рамиро, приехавший недавно из Бразилии, заехал к нам и привез с собой инфанта Карлоса.

Долорес ласково приняла обоих гостей и передала мальчика Олимпио, к которому ребенок давно уже протягивал свои ручки; между тем как Валентино накрывал стол под зеленым балдахином. Затем все разместились на садовых стульях, и завязался непринужденный разговор.

Инфант признался дону Агуадо, что жизнь его имеет для него сильную привлекательность, и Рамиро помог ему объяснить его тайную просьбу.

— Принц, — сказал он, — горячо любит инфанту Барселонскую и надеется через союз с ней загладить несправедливость престола.

— Я понимаю ваше намерение, принц. Вы хотите через этот брак загладить старый грех, разъяснить тайну Черной Звезды и вознаградить Инессу за несправедливость ваших предков к отцу инфанты. Вот вам моя рука, принц. Все, что я могу сделать для вашей благородной цели, я сделаю с радостью. Инфанта друг нашего дома. Завтра мы отправимся к ней, и я уверен, что ваши надежды оправдаются, так как Инесса всегда хорошо отзывалась о вас.

— Но Олимпио, — возразила Долорес с легким упреком, — мне кажется, ты говоришь лишнее…

— Потому что у меня хорошая цель. Моя Долорес полагает, что я моими словами изменил инфанте, — обратился Олимпио к принцу. — Но на самом деле, я ничего не сказал. Все зависит от слова Черной Звезды. Инесса странное существо, — продолжал он после небольшой паузы, в то время как Рамиро разговаривал с Долорес. — Она не решается ни на что. Кто знает, что происходит в ее душе и что совершается внутри ее в те часы спокойствия, когда она вспоминает прошедшее. Она бродила по земле со своими бездомными родителями и хорошо познакомилась с людской неприязнью, а события последующей жизни не способствовали тому, чтобы гармонически настроить ее душу.

— Я знаю все, дон Агуадо, — возразил дон Карлос. — Единственное мое стремление заключается в том, чтобы примирить инфанту с людьми и жизнью. Я чувствую в себе достаточно силы для этого, ибо люблю ее. Желание обладать ею и жить мирно и счастливо привело меня сюда. Я не желаю ни трона, ни величия; я отказался от всех своих наследственных прав на испанский престол. Я желаю только, соединившись с инфантой, вкушать истинное счастье и позабыть прошлое.

— Справедливо, принц. Я никогда прежде не думал, что буду когда-нибудь так близок к единственной дочери Черной Звезды, которого я часто видел бродящим по горам, — продолжал Олимпио. — Тогда я едва знал историю этого отверженного принца и не верил ей; Черная Звезда всегда казался мне темной, неразгаданной тайной. Впоследствии, когда я узнал инфанту, когда увидел, каким природным благородством она была одарена, я начал верить удивительному рассказу. Может быть, наступит время, когда мир и благословение Божие снова вернется в наше отечество. Завтра мы идем в виллу инфанты; надеюсь, что мы будем иметь союзницей мою жену!

— Я и теперь уже ваша союзница, — возразила Долорес и пригласила гостей подкрепиться после дороги, что они и сделали.

— Вы еще не рассказали нам о ваших странствованиях, Рамиро. Вы слышали о смерти Хуана?

— Весьма недавно, дон Агуадо; я еще надеялся увезти с собой моего друга в наше прекрасное Монте-Веро, но эта надежда теперь умерла.

— Вы женились, Рамиро?

— Слушайте, дон Олимпио! Одно время в Париже я был так несчастлив, что и не надеялся более на счастье! Я не стану говорить, какие чувства разрывали меня в то время — вы знаете все! В то время я познакомился с князем Монте-Веро!..

— Я помню его, — прервал граф Олимпио. — У него быль отель на улице Риволи; он был высок, статен и красив!

— Совершенно верно; в его лице, как и в вашем, есть что-то величественное, и я уверен, что вы бы полюбили и стали уважать его, как и я, если бы поближе узнали этого человека. Князь Эбергард Монте-Веро имел огромные владения в Бразилии! Он приехал сюда за дочерью, которая, из-за заблуждений его жены, бывшей с ним в разводе, находилась в ужасном положении. Когда я познакомился с князем, он уже отыскал свою дочь и возвращался с ней в свое отдаленное княжество! Великодушный, отзывчивый человек предложил мне приехать к нему, если мои родственные отношения станут для меня слишком тяжкими!

— Разве он знал ваше прошлое?

— Князь иногда казался мне всевидящим, и притом он судил так снисходительно. Я чувствовал, приближаясь к нему, что он любящий и преданный мне друг, хотя мог бы быть моим отцом. Его дочь имела ребенка, прелестную девочку. Тогда Жозефине исполнилось только четырнадцать лет. Мне было тяжело расставаться с этими, столь высокопоставленными и однако простосердечными людьми… Они уехали на пароходе князя в Монте-Веро, а я отправился в Мадрид, в свое имение. Но вскоре до того соскучился по ним, что решился оставить Испанию.

— Я подозревал вас в скрытности, Рамиро, простите меня!

— И я нашел счастье, дон Олимпио. Там, по ту сторону океана, я увидел благословенную провинцию. Здесь не было невольников, работающих под ударами ненавистного надсмотрщика, но всякий радостно исполнял свои обязанности. Белые и черные работники занимались своим делом без ропота и проклятий. Эта провинция называется Монте-Веро, она принадлежала князю, единственному другу императора Педро, который любил его, как брата. О, там, по ту сторону океана, все прекрасно и величественно! — продолжал Рамиро восторженно. — Там, на полях Монте-Веро, цветет счастье и благополучие!

— И вы женились на внучке князя? — спросил Олимпио.

— Когда я приехал, меня приняли с распростертыми объятиями. О, как бедна Франция, жалка Испания, в сравнении с тем княжеством! В Монте-Веро осуществился идеал правления и народного хозяйства — там немыслимы ни низвергнутые троны, ни изгнанные властители. Монте-Веро по территории и развитию не уступит многим государствам Европы. Дочь князя понимала, что меня влекло туда; она заметила, как покраснела Жозефина при нашем свидании, и однако приветствовала меня с сердечной простотой. Я поселился вблизи Монте-Веро, и это было благодеянием для моей больной, измученной души. Здесь, в этой благословенной стране, я хотел испытать свои силы и приобрести клочок земли, на котором думал устроить свое жизненное счастье. До сих пор из моего старого отечества приходило мало известий, я редко вспоминал о прошлом.

— Я начинаю думать, Рамиро, — сказал Олимпио, — что для вас эта перемена была благодетельна. Вы начали новую, вами созданную жизнь. Кто принужден переносить на себе чужие грехи, для того настоящее место Новый Свет.

— Только один Хуан, смерть которого я оплакиваю, знал все несчастья, которые я некогда перенес. Только он знал, что были часы, когда я хотел лишить себя жизни; но прочь эти печальные воспоминания! Я их давно уже оставил и заключил мир с Богом и людьми!

— Вы хорошо поступили, Рамиро!

— Дочь князя и ее благородный супруг отдали мне Жозефину, чтобы дополнить мое счастье, когда они увидели, что я, подобно престарелому князю Эбергарду, сам создал свое новое отечество и будущность. Они не обращали внимания на то, кто были мои родители, на ту вину, которая могла меня уничтожить и низвергнуть в бездну несчастий. Только мои собственные деяния служили для них средством узнать меня. И если кто создал себе судьбу и будущее смелой и сильной рукой, то все прошлое будет позабыто!

Долорес соглашалась с восторженными словами Рамиро. Инфант также не мог не сочувствовать ему, а Олимпио гордился словами своего юного друга.

Этот позабытый и покинутый сын тайной любви составил себе счастье своими собственными силами, он стал мужем, который смело перенес житейские бури и теперь мог твердо смотреть в глаза будущности.

— Полгода тому назад состоялся мой брак с Жозефиной, — закончил Рамиро историю своей жизни. — Теперь у меня появилось желание увидеть отца и друзей и сообщить им о моем счастье, а потом проститься с ними, убедившись, что они мирно живут, подобно мне. Дон Олоцага рано или поздно оставит свое дипломатическое поприще и переселится ко мне. Серрано окружен счастьем и любовью… И вы, дон Олимпио, о вашем спокойствии и союзе с любимой женщиной я также сохраню вечное воспоминание. При таких впечатлениях прощание не будет тяжелым.

— Ого! Только не так скоро! О прощании не может быть, без сомнения, и речи, дон Рамиро, — сказал Олимпио, пожимая руку графа. — Вы еще не убедились в нашем благополучии и потому должны сперва пожить здесь с нами.

— Но Жозефина, молодая жена, будет ждать, — произнесла Долорес с участием.

— Вы должны были взять ее с собой! — вскричал Олимпио добродушно.

— Я думаю, что вы полюбили бы ее. Но, может быть, вы когда-нибудь посетите нас, чтобы удостовериться в справедливости моих слов!

Долорес, пожимая плечами и улыбаясь, показала на своего ребенка.

— Всегда крепко привязываешься к земле, — сказала она, сияя счастьем.

— Благо тому, кто может назвать своей такую землю и такое блаженство, — добавил инфант.

На другое утро Олимпио отправился вместе с сыном дона Карлоса на виллу инфанты Барселонской.

Дочь Черной Звезды выбрала себе убежище близ Альгамбры, согласное с состоянием ее души и ее происхождением.

Ее вилла лежала у подножия холма Альгамбры, древнего царственного замка, который как бы защищал это убежище.

Подобно дому Олимпио и его жены, дом инфанты был также окружен цветами и веселыми полями, и тенистая парковая аллея соединяла оба поместья.

Удалившись от света, Инесса вела здесь идиллически мирную жизнь; она наслаждалась цветами, этими земными звездами, ночью любовалась сияющими небесными огоньками. Она часто проводила время с Долорес и принимала участие во всех радостях и горестях, которые встречались Долорес и ее мужу на жизненном пути.

Олимпио, подойдя с инфантом к вилле, просил его подождать в саду, пока он приготовит инфанту к приему принца И сообщит ей о его намерении и вместе с тем узнает ее мнение.

— Инфанта, — объяснил он, — удивительное существо, и я опасаюсь, что для вас и для нее могут выйти печальные последствия, в которых вы будете оба раскаиваться, если неожиданно явитесь к инфанте. Она может усомниться в искренности и глубине вашего чувства, ибо полагает, что она пугает всякого незнакомого знаком, унаследованным ею от отца, хотя пятно это совершенно незаметно благодаря красоте ее лица, прелести черных глаз и чистоты души.

— Я знаю об этом знаке и однако иду с целью предложить инфанте руку, дон Агуадо!

— Именно поэтому пустите меня одного узнать ее мнение и приготовить ко всему!

— Я не знаю, как благодарить вас за вашу любезность!

— Совсем не нужно принц! Я поступаю так не только, в ваших, но и в интересах инфанты, которая не должна провести жизнь в одиночестве. Она достойна светлого и радостного будущего, и для нее было бы грустно влачить свое существование без друга, с которым она могла бы вести тихую, блаженную жизнь и достичь наконец ее цели. Предоставьте мне действовать, принц! Хотя я был всегда дурным посредником в сердечных делах, однако в этом случае надеюсь оказать действительную услугу обеим сторонам. И я буду чрезвычайно рад услышать от вас через несколько лет, что я способствовал вашему счастью в жизни.

— У вас благородная душа! И вы самый лучший человек, какого мне когда-либо приходилось встречать, дон Агуадо, — отвечал инфант, пожимая Олимпио руку. — Вам я доверяю свою судьбу с радостью; я знаю, что вы горячо будете стоять за мое дело!

— Разве не я научил вас владеть шпагой и ружьем?

— А теперь вы устроите мое счастье! — заключил инфант в то время как Олимпио, весело улыбаясь, пошел по тенистой алее, которая вела к веранде виллы.

На зеленой лужайке перед домом ходило несколько красивых павлинов, а в виноградных лозах, окружающих веранду, висели, почти совершенно скрытые зеленью, легкие клетки, в которых громко пели птицы.

По сторонам веранды росло несколько гордых пальм, которые качали своими листьями; а у их подножия, на каменных ступенях, ведущих в переднюю, маленькая негритянка дразнила обезьяну, протягивая ей несколько конфет.

— Квита! — вскричал Олимпио, и маленькая негритянка вскочила с земли и повернула свое удивленное личико с большими глазами к дружески грозящему ей Олимпио.

Лукавая улыбка появилась на ее лице, когда она направилась к дону, которого хорошо знала.

— Бедный Моно, — сказал Олимпио, указывая на обезьяну, — сердится, желая получить лакомство.

— О, Моно злой! Посмотри, — отвечала десятилетняя Квита, показывая ему свой окровавленный палец.

— Он укусил тебя. Зачем же ты его дразнишь, шалунья? Квита улыбнулась и доверчиво взглянула на Олимпио. Она была маленькой служанкой Черной Звезды.

Инесса взяла маленькую негритянку несколько лет назад, желая воспитать ее и из бедной маленькой покинутой девочки подготовить себе служанку, которая, как предполагала Инесса, была бы ей предана из благодарности к ее благодеянию.

— Где твоя госпожа, Квита? — спросил Олимпио. Маленькая негритянка указала на веранду, на ступенях которой в эту минуту появилась инфанта, радостно приветствуя своего гостя.

Инесса казалась очаровательной, и принц, стоя под старым каштаном, издали любовался ею. В ее наружности было столько привлекательности, во взгляде столько величия, она одна только могла в себе соединить это.

Инфанта была одета в светлое, легкое платье, которое ниспадало обильными складками. В ее фигуре было что-то невыразимо прекрасное в сочетании с притягивающим величием, свойственным знатным испанкам.

С ее темных роскошных волос спускалось на плечи белое покрывало; но она уже более не закрывала им своего лба.

Несколько темных природных локонов падало на ее лоб, но не они закрывали пятна, имеющего форму звезды — тех, кто часто видел инфанту и знал ее достоинства, оно не поражало.

Ее большие черные глаза, полные ума и непорочности, делали ее лицо еще прекрасней и приводили в восхищение каждого, кто их видел.

Она протянула руку мужу своей любимой подруги и повела его как старого знакомого на тенистую прохладную веранду.

— Вы пришли одни, Олимпио, — сказала она с легким упреком. — С тех пор как Долорес обладает своим маленьким сокровищем, она уже не так часто видит свод подругу.

— Извините, инфанта, Долорес не могла сегодня прийти со мной. Я намерен поговорить с вами наедине.

— Вы становитесь скрытным, Олимпио! Разве и Долорес даже…

— Даже и она не должна слышать нашего разговора. Впрочем, она знает обо всем.

— Как! Ваш тон пугает меня!..

— Но не в этом дело, инфанта. Сядем, если хотите! Вы видите, что я у вас распоряжаюсь, как дома.

— Я очень рада этому, Олимпио!

— Инфанта, доверяете ли вы мне?

— И вы можете спрашивать! Я верю вам и вашему доброму сердцу, чтобы вы ни сделали.

— Благодарю. Я не употреблю во зло ваше доверие, и только один вопрос, для которого собственно я пришел сюда. Это сердечный вопрос, инфанта, но я надеюсь, что вы не рассердитесь за него?

Инесса посмотрела с любопытством на Олимпио, который забавлялся ее удивлением и с трудом принуждал себя быть серьезным.

— Помните ли вы сына дона Карлоса?

— Да, дон Олимпио.

— Какое впечатление произвел на вас принц?

— Чудное!

— Я вас прошу говорить откровенно, инфанта.

— Ну хорошее, дон Олимпио! Вы ставите меня некоторым образом в затруднение!

— Нисколько. Между друзьями вопросы по совести никогда не составляют затруднения!

— Я буду откровенна с вами, Олимпио. Принц, как показалось мне, имеет сердце. Я встретила его несколько лет тому назад совершенно случайно у его старого отца. Он обращался со мной искренно и сочувственно, и это было мне приятно, так что я охотно вспоминаю о том дне, который провела в его обществе.

— Хорошо, очень хорошо, — произнес Олимпио, слегка улыбаясь. — И теперь вы чувствуете себя совершенно счастливой?

— Вам уже это известно, Олимпио! Дружба к вам и Долорес, таким прекрасным людям, услаждает мои дни, которые я провожу в уединении!

— Вы уклоняетесь от вопроса, инфанта, говоря о дружбе, за которую я вас благодарю. Но все ли у вас есть для полного безмятежного счастья?

— Я не знаю, как понять вас?

— Ну, черт возьми, вам известно, что я враг всяких уверток и что весьма дурно знаком с дипломатическими хитростями. Скажите мне, решитесь ли вы протянуть вашу руку сыну дона Карлоса и разделить с ним это прекрасное убежище?

Олимпио приподнялся при этих словах и, взяв руку слегка вспыхнувшей инфанты, искренно пожал ее.

— Вы молчите, но я не боюсь, что вы на меня сердитесь, — продолжал он, — так как я пришел к вам прямо, как друг. Скажите прямо «да» или «нет». Я вижу, что вы улыбаетесь, Инесса, и если только я не обманываюсь…

— То вы думаете, что я скажу «да»? Ну, Олимпио, вы знаете, что у меня нет тайн ни от вас, ни от Долорес; итак — да! Только почему сам принц не пришел меня спросить об этом?

— Он там, инфанта, — сказал Олимпио, подводя Инессу к ступеням веранды и кивая подходящему сыну дона Карлоса. ¦ — Я явился к вам только на разведку, остальное принц вам сам скажет. Вы, конечно, знаете, что я всегда был генералом его отца, так что мое теперешнее поручение имеет связь с прежней службой.

— И походит на внезапное нападение, Олимпио, — сказала тихо Инесса, в то время как статный сын дона Карлоса подходил с почтительным поклоном.

— Этим прекрасным союзом еще искупается старый грех отцов. Само небо его хочет, инфанта, а потому я его считаю счастливым!

— Я рада вас видеть, — сказала инфанта сыну дона Карлоса, — и встречаю вас с такой же сердечной лаской, с какой некогда во дворце вашего отца вы встретили дочь Черной Звезды!

— Вы не забыли этого, инфанта?

— Сердце никогда не забывает, принц, того, что несколько разгоняет несчастье и облегчает тяжелые часы!

— Могу ли я способствовать тому, чтобы эти несчастья были забыты навсегда?

— Я думаю, что мне лучше теперь уйти, — произнес Олимпио с легкой улыбкой, радостно сжимая руки обоих стоящих на террасе.

— Почему это? Оставайтесь, Олимпио!

— А потому что, если вы позволите, инфанта, то я сейчас же явлюсь сюда с Долорес и приведу с собой еще гостя, графа Рамиро Теба, которого вы также знаете и который недавно вернулся из Бразилии, посмотреть, как живут те, с которыми он когда-то был знаком. Теперь я надеюсь, что здесь он запасется новыми приятными воспоминаниями. До свидания!

Олимпио оставил инфанту и принца на веранде и быстро возвратился к Долорес и Рамиро, которые забросали его вопросами. В особенности Долорес чрезвычайно интересовалась своей милой Инессой.

Но Олимпио был скрытен.

— Мы увидим, что еще из этого выйдет, — повторял он, пожимая плечами. — Как же можно знать наперед.

— Но ты же мог заметить?

— Что, Долорес?

— Может ли принц надеяться!

— Если он остался на вилле, то… однако я ничего не знаю! Долорес сложила руки и весело запрыгала около Олимпио, который с радостной улыбкой смотрел на свою жену, преобразившуюся от счастья, и наконец сознался, что он также от всего сердца радуется союзу, заключенному на вилле инфанты.

— Не только я, — обратился он к Рамиро, — но также и вы хорошо понимаете, что истинное счастье можно найти только в семье. Счастлив тот, кто, сыскав себе по сердцу человека, ведет с ним покойную, исполненную блаженства жизнь. Что значит блеск, величие, удовлетворенное самолюбие в сравнении с этим истинным безмятежным счастьем, которое чуждо всякого блеска. И Олимпио заключил в свои объятия Долорес.

— Я не знаю, отчего это происходит, — продолжал Олимпио, когда они шли к вилле инфанты, — что мне всегда приходит на ум императрица Евгения, когда я думаю о своем счастье. Любви она никогда не знала и не чувствовала. Борьба за блеск и величие поглотила в ней все другие чувства и совершенно уничтожила их. Мы ясно видим теперь, что корона и трон не всегда дают счастье, ибо счастье, которое чувствует человек, удовлетворив свое самолюбие, бывает часто суетным. Дай Бог, чтобы тяжелые и горькие для нее испытания послужили ей вперед предостережением в том, что из ненасытного желания блеска и могущества, ради которого она жертвовала всем, и из величия выходят только огорчения и опасности.

— Я желаю от всего сердца, чтобы она также нашла себе тихое семейное счастье, — заключила Долорес.

Рамиро молчал, но внутренне соглашался с этими словами, так как и сам заключил мир со всеми.

Олимпио, хоть и не верил в возможность осуществления этих желаний, однако молчал, чтобы еще более не огорчить сына Евгении, который, хотя совершенно разошелся с ней и сам устроил свое будущее, но был все-таки сыном своей матери, за которую молился в глубине своего сердца и которая так страшно была наказана. Для нее не могло быть более тяжкого и чувствительного наказания, чем то, которому она подверглась. Она должна была жить, не обращая на себя ничьего внимания и позабытая в этом уголке чужой страны; подобное унижение было невыносимо для той Евгении Монтихо, которая из никого сделалась знаменитой императрицей и опять быстро превратилась в никого по своей собственной вине.