Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Опечаленные предстоящей разлукой, любящие друг друга Инесса и Долорес горячо обнялись и поцеловались.

XVII. ПРОКЛЯТИЕ СУМАСШЕДШЕЙ

— Что желаете вы сообщить нам, господин обер-церемониймейстер? — спросила императрица графа Таше де ла Пажери, входящего в ее цветочный салон.

— Чрезвычайно неприятную новость, к сожалению.

— Сознайтесь, господин граф, что вы принадлежите к числу дурных вестников, — сказала Евгения, в то время как придворные дамы, не проронив ни слова, с нетерпением ожидали услышать новость, принесенную обер-церемониймейстером.

В ту минуту, когда вошел граф Таше де ла Пажери, императрица беззаботно разговаривала и шутила с придворными дамами. На приличном расстоянии от нее стояла графиня Эслинген, одетая в черное бархатное платье. Евгения сидела на низеньком удобном стуле в одном из углублений салона, соединенного с ее будуаром посредством библиотеки.

Этот салон был невелик, окрашен в нежный цвет; на потолке были нарисованы различные искусства со всеми их атрибутами; из-за тропических растений виднелись редкие красивые вазы, статуи, между которыми самая лучшая изображала молодую мать с ребенком.

Великолепные, мастерски нарисованные картины украшали стены; здесь изображена прелестная Наяда, прячущаяся за тростники и лилии; там, с маковым венком на голове, Хлоя, перед которой амур держит зеркало; рядом — дремлющая нимфа, которую бог любви силится разбудить. Кроме того, четыре громадных, крашенных зеленью, зеркала покрывали стены. Словом, куда ни взглянешь, все цвело, блестело, сияло и напоминало волшебные сады Армиды.

Рядом с императрицей сидела принцесса Матильда; позади — герцогиня Боссано и Конти, налево — молодая принцесса Клотильда, между тем как маркиза Фульез и д'Э находились немного поодаль.

Только что подали чай в маленьких китайских чашечках, как доложили о приходе супруги маршала Мак-Магона. Евгения встретила ее с радушием, которое требовалось приличием и этикетом, потому что маршал был весьма редким гостем в Тюильри.

Когда были соблюдены все формальности и начался разговор, в комнату вошел граф Таше де ла Пажери.

— Рассказывайте, господин обер-церемониймейстер, — произнесла императрица. — Заботясь о наших нервах, вы заранее приготовили нас к печальной новости.

Ловкий, стройный, привыкший к придворному этикету, граф едва заметно пожал плечами; на лице его выразилось глубокое сочувствие.

— После кровопролитной битвы император Мексики попал в руки бунтовщиков в Керетаро.

— Как, император Максимилиан! — вскричала Евгения, делая испуганное лицо, хотя новость эта давно была уже ей известна.

— Полковник Лопес, которому так доверял его величество, постыдно изменил ему. Император со своими генералами взят в плен Эскобедо…

— А императрица Шарлотта?

— Теперь по дороге во Францию.

— Дальше, что вы еще знаете? — спросила Евгения, которой не было известно продолжение новости.

— Император Максимилиан, генерал Мирамон и Мехиа заключены в монастырь Керетаро и после военного совета, собранного Эскобедо…

— Вы колеблетесь, граф?

— Докончить это известие мне необыкновенно трудно.

— Как? Что означает смертельная бледность вашего лица?..

— Император Максимилиан, генералы Мехиа и Мирамон — все трое расстреляны!

Евгения закрыла лицо дорогим кружевным платком, который судорожно сжимала в своих руках.

— Убиты, — прошептала она.

— В день казни Максимилиана, вследствие тайного бегства генерала Маркеза, столица Мексики попала в руки начальника бунтовщиков Порфирио Диасу. Императорское знамя с замка Верра-Круз исчезло… Президент Хуарес вернулся в Мексику!

— Ужасно… вы говорите, что императрица Шарлотта едет во Францию?

— В настоящую минуту ее величество находится, может быть, в Шербурге или Гавре.

При этом грустном известии все дамы из свиты императрицы встали по ее примеру; в этом блестящем кругу было заметно сильное волнение.

В эту минуту на пороге салона показался генерал-адъютант Риль. Обер-церемониймейстер подошел к нему спросить о причине его прихода.

В салоне стояла тяжелая тишина; никто не решался говорить; все чувствовали, что известие еще не полно.

Граф Таше де ла Пажери обратился к императрице и, казалось, был в сильном смущении.

— Мексиканская императрица уже находится в Париже, — сказал он.

— Императрица Шарлотта здесь…

В соседнем зале послышался шепот; обер-церемониймейстерина, княгиня Эслинген, подошла к открытой портьере и, побледнев, отступила.

— Это она, — прошептали дамы.

Евгения пошла навстречу императрице Шарлотте, показавшейся в дверях; она хотела с участием пожать ее руку. Граф Таше де ла Пажери отошел в сторону.

Евгения внезапно остановилась.

Лицо Шарлотты выражало ужас; глаза ее были широко раскрыты, щеки и губы совершенно бледны, она боязливо заглянула в соседний зал; безумие, ужаснейшее безумие исказило ее черты.

Императрица Шарлотта прежде была красивой, кроткой и привлекательной принцессой; теперь ее внешность стала отталкивающей, кротость и миловидность исчезли и заменились тем мрачным, угрюмым видом, который приводит в содрогание всякого, кто внезапно увидит перед собой умалишенного.

Ее черное бархатное платье было измято и запылено; кружевные рукава обвисли. Ей казалось, что ее преследуют убийцы ее мужа; Шарлотта была помешана; участь ее была гораздо ужаснее участи ее мужа, которого она так невыразимо любила.

Но кто был виновен в этом несчастье?

Шарлотта судорожно протянула руки, как будто желая защититься от преследователей. Глаза ее блуждали, губы шептали какие-то непонятные слова.

Евгения оцепенела. Перед ней, в цветочном зале Тюильри, стояла императрица, спасающаяся бегством сумасшедшая императрица…

Зрелище это было так ужасно, что Евгения вскрикнула, а придворные дамы закрыли лица руками.

— Идут… неужели вы не видите эти гнусные образы! На них короткие штаны, изорванные рубашки, красные шапки, в руках сверкают кинжалы… Это они, убийцы… спасите меня, они меня преследуют! — вскричала Шарлотта, глядя в соседний зал, где находились адъютанты и камергеры. — Я погибла… это шайка Эскобедо… неужели вы не видите человека с черной бородой и сверкающими глазами — с лицом палача, это Лопес, тише… тише… он не должен знать, что я его узнала!.. Макс… мой милый Макс… о, горе… ты не слышишь меня… ты далеко от меня…

Безумная зарыдала и на минуту закрыла лицо руками, потом внезапно оживилась, стала оглядываться и только тогда заметила императрицу Евгению.

В ней как бы воскресло воспоминание, она как будто на минуту пришла в себя, сложила с мольбой руки и приблизилась к императрице.

Обер-церемониймейстер хотел встать между ними и воспрепятствовать несчастной Шарлотте приблизиться к Евгении.

— Ваше величество сильно устали с дороги, — сказал он, стараясь придать своему голосу возможную кротость, чтобы успокоить помешанную.

Шарлотта не слышала и не видела графа; она с мольбой смотрела на Евгению; ей пришло в голову, что она приехала просить помощи у Наполеона и его супруги.

— Помогите!..

Но существовали ли для нее спасение, надежда?

Нет.

Горячо любимый император Максимилиан, из-за которого она, против своей воли и предчувствуя беду, отправилась в далекие страны, никогда больше не обнимет ее, он убит, брошен в яму близ Керетаро, вдали от своей родины; сама Шарлотта лишилась рассудка.

А Наполеон и Евгения, когда-то обнимавшие ее, перед ее отъездом в столь пагубную для нее страну? А папа так торжественно их благословлявший и короновавший?

Пий IV с состраданием пожал плечами и приказал служить обедни о выздоровлении Шарлотты.

Наполеон не хотел и говорить о несчастной; Базен посоветовал ему выбросить из своей памяти всякое воспоминание о Мексике.

Евгения, к которой явилась Шарлотта, боялась сумасшедшей. Не раскаяние, не сострадание, не христианская любовь, о которой она сама когда-то упоминала, наполняли ее душу, а единственное желание освободиться как можно скорее от тягостного присутствия Шарлотты.

Обстоятельства изменились! Любовь и дружба забыты. Когда-то произнесенные слова потеряли теперь значение.

Чувствовала ли несчастная Шарлотта свою беспомощность? Видела ли она, как отвернулась от нее Евгения в страхе и ужасе?

Вероятно, это было так, потому что императрица, лишенная престола и короны, лишенная любимого супруга, вдруг выпрямилась с резким хохотом, который раздался так звонко и отвратительно в самых отдаленных покоях, что ни одна из придворных дам, никто из камергеров не осмелился пошевельнуться; всеми овладел страх.

— Будьте прокляты! — вскричала сумасшедшая. — Проклятие всему, что для вас мило и дорого! Проклятие всему окружающему вас!

Никто не смел приблизиться к несчастной, — даже сама Евгения не могла приказать, чтобы силой удалили сумасшедшую.

— Слышите! Уже приближается музыка возвращающихся войск, уже звучат трубы, слышатся равномерные шаги полков! «Кровь, кровь» слышится всюду. Там, посмотрите, там поднимаются облака дыма, земля дрожит, глаз всюду видит убийство, кровь течет рекой, неприятельские колонны отступают; но это не войско Наполеона! Чужеземные победители вступают в страну, обращая все в бегство перед собой; жены плачут и ломают себе руки, дети обнимают молящихся родителей, зарево горящих деревень зловеще освещает ночную темноту; небо почернело от дыма, а смерть косит, косит днем и ночью; этот ужасающий скелет скалит зубы от восторга, такой обильной жатвы он давно не имел, для него настал истинный праздник! А вороны каркают, коршуны кричат, мертвецы вылезают из-под снега, из-под высоких, пустынных курганов. Будьте прокляты, трижды прокляты!

Шарлотта, задыхаясь, живыми красками воспроизвела эту ужасную картину будущего перед Евгенией и ее придворными, принявшими ее описания за результат лихорадочного воображения умалишенной.

Обер-церемониймейстерина приблизилась к Шарлотте.

— Ваше величество, будьте так добры, последуйте за мной, — сказала княгиня дрожащим голосом.

— Прочь, изменники, явные изменники! Нет ни одной души, которой можно было бы довериться.

Шарлотта залилась громким хохотом, взглянув на Евгению.

— Я вижу, как вы ночью зовете своих дам, как просите помощи, но никого нет! А на улице возрастает неистовство, революция! Выходы заняты; все ближе раздаются крики людей, обратившихся в фурий; проклятия доходят до вашей постели, из которой вы выскочили! Проклятие, трижды проклятие! Вы ищете преданную вам душу, а кругом находится масса, желающая умертвить вас, жаждущая вашей крови! Вы задыхаетесь, вы ищете выхода; на улицах свирепствует смерть, но за вас никто более не сражается. Вы хотите бежать, а выходы все заняты, и вам нет никакого спасения. Вы, императрица, и около вас нет ни одной преданной вам души! Но вот наконец вы находите дверь, через которую прежде ходила прислуга; императрица благодарит Всевышнего за подобный выход! Одетая в лохмотья, чтобы не быть узнанной, проклинаемая, подобно Канету в Карманьоле, вы ищете спасения на улицах, покрытых мертвецами. На телеге покидаете вы свою столицу, ища убежища, между тем как гибнет народ, на который обрушилась вся беда и все проклятия.

Было ли это картиной виденного ей самой или пророчеством одной императрицы другой?

Евгения шепнула приказание графу Таше де ла Пажери, и тот тихонько удалился.

В цветочный зал вошел Бачиоки. Окинув взглядом комнату, он понял, в чем дело, и решился силой или хитростью избавить Евгению от сумасшедшей, поскольку императрица была уже совсем измучена проклятиями несчастной.

Какие ужаснейшие обвинения навлекли на себя Наполеон и Евгения!

Бачиоки понял жест Евгении.

Несчастной Шарлотте предстояло отправиться в ее замок Мирамаре, в котором она должна была жить как безумная под строжайшим надзором.

Бачиоки был решительным и послушным слугой. Он приблизился к Шарлотте.

— Скорее, ваше величество! Бежим, — они идут.

Слова эти сильно повлияли на несчастную императрицу, воображавшую, что ее преследуют.

Ее глаза, широко раскрытые от испуга, остановились на придворном; потом она схватила руку Бачиоки и быстрыми шагами спустилась по лестнице к ожидавшему ее экипажу.

XVIII. МАРГАРИТА И ХУАН

Рамиро Теба после вышеописанного нами прощания в молельне замка Мальмезон немедленно отправился в Испанию. Сердце его разрывалось, и много времени нужно было ему, чтобы свыкнуться с мыслью, что его мать не существует более для него.

Еще до приезда в Париж, в Мадриде, он выдержал тяжелую душевную борьбу. Рамиро был там знаком с двумя молодыми девушками — одной принцессой и другой бедной воспитанницей Фраско, которому его поручил когда-то отец его, Олоцага. Прекрасная принцесса привлекла его своим величием и роскошью, вторая же своей прелестью и невинностью.

Дочь королевы Изабеллы пренебрегла молодым графом Теба и вышла замуж за графа Джирдженти; дочь бедной Энрики, сочетавшейся с маршалом Серрано, вскоре умерла, как это известно читателю из романа «Изабелла». Поэтому, вернувшись в Испанию, Рамиро вел уединенную жизнь и посещал только замок Дельмонте, в котором умерла ее дочь. Наконец он нашел случай совершить доброе дело и воспользовался им, не щадя своей жизни.

Королева Изабелла сослала маршала Серрано на остров Тенериф и тем причинила его жене новое огорчение.

В Испании уже началось движение, предвещавшее низвержение королевы и ее алчных министров.

Энрика, супруга Серрано, задумала освободить его из заточения, и Рамиро Теба с радостью согласился ей помогать.

План их удался. Серрано примкнул к своим друзьям, и началось возмущение, исходившее из Кадикса, между тем, как Рамиро Теба, преодолев многочисленные препятствия, проводил донну Энрику в замок Дельмонтеnote 3.

Читателям уже известно, что возмущение, поднятое тремя вышеназванными лицами и присоединившимся к ним Олоцага, было вполне удачно. Королева Изабелла, войска которой были совершенно разбиты, бежала в сопровождении Марфори и нашла единственное для себя убежище у своей прежней подруги Евгении, тогда как сама Франция не хотела сделать ни одного Шага, чтобы подавить мятеж и возвратить Изабелле престол.

В память о Рамиро Олоцага пользовался большим влиянием на Евгению и следовательно на Наполеона; поэтому назначение Серрано регентом в Испании не встретило препятствия.

Рамиро Теба, принимавший живое участие во всех благородных действиях, увидел, что после того, как Серрано и Энрика достигли полнейшего счастья, ему стало нечего делать в Испании.

В Париже он познакомился с великодушным и высокопоставленным человеком, который произвел на него довольно сильное впечатление и подражать которому он считал главнейшею целью своей жизни; это был князь Эбергард Монте-Веро, владевший в Бразилии обширными землями.

Рамиро узнал, что князь Монте-Веро преследует только одну цель, именно: возможное благоденствие человечества, удовлетворение нужд и помощь бедным! Рамиро так полюбил этого человека и чувствовал себя так приятно в кругу его семейства, что, узнав о переселении князя в Монте-Веро, он решил последовать туда за ним.

Рамиро надеялся найти в далекой стране обширное поле для своей деятельности, и князь Эбергард принял его с раскрытыми объятиями.

Прежде чем мы продолжим наш рассказ, мы должны сообщить, что Рамиро обрел в Бразилии желаемый душевный покой и истинное счастье и что через несколько лет женился на внучке благородного Эбергарда.

Хуан грустно расстался со своим другом, очень хорошо понимая, что в Париже, в гуще всех происходящих битв и путаниц, выпавших на его долю, Рамиро не найдет счастья и покоя.

В душе Хуана также возникла борьба и пробудились разные чувства, которые, хотя и были совершенно иного свойства, однако были достойны сочувствия. Сущность этих переживаний нам известна из разговора Олимпио с маркизом.

Хуан виделся и говорил с Маргаритой, которая произвела на него сильное впечатление. Он понял, что она несчастна, а несчастье, невинно преследующее хорошенькую девушку, возбуждает в нас сострадание.

Маргарита и Хуан были одних лет; им обоим еще не приходилось испытывать опьянение любви, но так как их сердца скоро поняли друг друга, то при первых же свиданиях они почувствовали нечто, еще никогда ими неиспытанное.

Прекрасная молодая женщина невольно восхищалась привлекательным офицером, казавшимся ей таким любезным и приветливым, а тот, в свою очередь, прочитал в чертах ее лица тайную грусть.

Когда же она увидела, что освобожденная Долорес искренно его обняла и поцеловала в лоб, тогда она почувствовала к нему такое доверие, какого до того времени ни к кому еще не питала.

При этом. она сознала всю тяжесть своей несчастной жизни и глаза ее наполнились слезами.

— Бедная Маргарита, — сказала Долорес, — у вас благородное и любящее сердце, а вы связаны с таким человеком, которого презираете и избегаете, планы и намерения которого вы разрушаете для спасения ближнего. От всей души я сожалею о вашей участи и искренно желала бы помочь вам.

— Для меня нет больше ни помощи, ни надежды, — сказала Маргарита. — Вы возвращаетесь в объятия благородного человека, для меня же все погибло! Не напоминайте мне о несчастье жить с человеком, которого я не люблю, которого презираю… лучше помолитесь обо мне. Я никогда не буду знать счастье в жизни, я буду только желать, чтобы скорее настал тот час, в который прекратятся мои страдания.

— Примите мою помощь, — прошептал Маргарите глубоко взволнованный Хуан, — не отчаивайтесь! Не отталкивайте меня, рука моя честна й сердце мое проникнуто вашим несчастьем!

Маргарита посмотрела сквозь слезы на Хуана, как бы спрашивая: «Действительно ли вы хотите помочь несчастной Маргарите?» Потом опомнилась и положила свою маленькую ручку в протянутую ей руку Хуана, прошептав:

— О, я верю вам; вы не можете быть скверным… но предоставьте меня моей судьбе; мы навеки разлучены, и я должна одна страдать.

— Этого не должно быть. Каждому из нас необходим человек, которому бы он мог верить и всегда изливать перед ним свое сердце! Не отталкивайте меня! Я снова приду…

— Если вам дорога ваша жизнь и мое спокойствие, то не делайте этого, — прошептала перепуганная Маргарита. — Вы не знаете Мараньона, он не должен вас видеть!

— Не отталкивайте мою руку помощи, Маргарита, доверьтесь мне. Я ничего не боюсь! Я мужествен и силен! Скажите, могу ли я оказать вам помощь?

— Нет, нет… и однако я давно желала предпринять тайную поездку, без ведома Мараньона.

— Говорите, вы этим окажете мне великое благодеяние!

— Поездка должна совершиться вечером. Цель ее — отдаленный квартал.

— Так позвольте вас сопровождать и охранять!

— Меня пугает даже мысль, что вы можете за это поплатиться.

— Не бойтесь ничего! Я буду с вами! Скажите мне, который вечер выбрали вы?

— Я вам напишу.

— Вы правду говорите… О, Маргарита, благодарю вас за ваше доверие, за ваше обещание! Прощайте!

Хуан поцеловал ее маленькую ручку и поспешил к освобожденной им сеньоре.

Прошло несколько недель, а Хуан не получал обещанного письма, он ожидал его с возраставшим нетерпением. Он уже хотел отправиться в дом, где жила Маргарита, как вдруг незнакомая ему служанка принесла записку.

Хуан ликовал и горячо прижимал к своим губам записку Маргариты. Она сдержала свое обещание, не забыла его.

Записка состояла только из нескольких слов:

«Маргарита просит вас прийти сегодня в 10 часов вечера на угол предместья Сен-Дени. Она полагается на вашу осторожность и с радостью отдается в ваше распоряжение. Как часто думала она о вас и как боялась, чтобы вы не приняли ее за недостойную! Онаожидает сегодняшнего вечера и боится его! Все остальное она передаст вам лично! До свидания!»

Хуан еще раз перечитал письмо, ему казалось, что слова его дышат любовью и невинностью. Глаза юноши блестели, сердце сильно билось, он целовал бумагу, которой касались ее руки.

Оставалось еще несколько часов до блаженной минуты; Хуан находился в неописанном восторге. Всюду сопровождавший его образ Маргариты представлялся ему теперь еще яснее и привлекательнее; он чувствовал, что готов идти за нее на смерть, пожертвовать жизнью…

Но она была женой другого. Такая молодая, такая прекрасная и в таком ужасном положении.

Хуан не знал, что Маргарита Беланже была любовницей императора, и если бы кто-нибудь сказал ему об этом, то он бы не поверил. Разве он не видел чистоту и непорочность ее сердца? Она не могла быть дурной, не могла быть искательницей приключений, желавшей заманить его в сети! Она была несчастная, угнетенная судьбой женщина.

Быть прикованной к недостойному, неблагородному человеку! Хуан вполне понимал, как мучительно это положение, — и в таком-то положении находилась Маргарита.

Когда наконец наступил вечер, Хуан накинул шинель и быстро пошел по улицам. Шел мелкий дождь, улицы имели мрачный вид. Бесчисленное множество фиакров проехало мимо Хуана; на бульварах, несмотря на дождь, теснилась толпа.

Небо было мрачно. Ни звездочки, ни малейшего света луны; одни только фонари тускло освещали дорогу молодому человеку.

Пройдя бульвары Монмартра и Пуассоньер, он увидел слева театр Гимназии, а вдали дом Маргариты. Некоторые из его окон были освещены; назначенный час еще не настал, Хуан не опоздал.

Кутаясь в свою шинель, долго ходил он взад и вперед, думая о Маргарите и не замечая, как какой-то незнакомец, быстро осмотрев его и догадавшись, что он с нетерпением кого-то ожидает, спрятался в ворота соседнего дома.

Городские часы на башне пробили десять. Дождь становился мельче и мельче, так что походил на едва заметную пыль.

Хуан продолжал ходить с возрастающим беспокойством. Маргарита не приходила. Время шло.

Письмо не могло быть фальшивым! Не перепутал ли Хуан время? И это невозможно, так как он несколько раз прочитал письмо от слова до слова.

Ожидая так долго и тщетно, перестаешь наконец верить и самому себе. Хуан вынул письмо, хранившееся у сердца, подобно талисману, подошел к фонарю и стал перечитывать его. Совершенно ясно было написано: десять часов.

Подняв голову, он увидел переходившую улицу молодую женщину, одетую в темное верхнее платье и с повязанной платком головой.

Хуан спрятал письмо; внутренний голос подсказал ему, что это была Маргарита.

— Это вы, Хуан? Я вас заставила ждать, — прошептала она, боязливо оглядываясь. — Мараньон, которого я ожидала, еще не пришел: простите мое долгое отсутствие.

— Вы беспокойны и перепуганы, Маргарита! — ответил Хуан, протягивая ей руку.

— Я была бы очень рада, если бы он, по своему обещанию, возвратился домой к девяти часам. Он может нас видеть, наблюдать за нами. Вы ничего не заметили поблизости?

— Ваше беспокойство мучает меня! О, сколько вы перенесли и вытерпели, прежде чем стали так бояться.

— Этот Мараньон дьявол, — прошептала несчастная.

— Я вас защищу, Маргарита.

— Я больше за вас боюсь, чем за себя. Что если он увидит вас! Я знаю, он меня не любит, но вы можете погибнуть, потому что он извлекает из меня выгоду. Вы не можете представить себе, в каких ужасных стенах я нахожусь, не спрашивайте об этом, но повинуйтесь моему предостережению.

Хуан и Маргарита прошли по бульвару Сен-Дени и повернули к Сен-Мартену.

— Куда мы пойдем? — спросил Хуан Маргариту, которую вел под руку.

— К предместью Бельвиль!

— Это квартал…

— Преступников, Хуан, отверженных, беднейших рабочих и несчастнейших девушек.

— Что же вам там нужно, Маргарита?

— Я хочу видеть свою мать, о которой уже давно ничего не знаю. Она еще любила ту, которая была виновницей ее несчастья.

— Мать ваша живет в Бельвиле, Маргарита?

— Я вполне понимаю ваше недоумение, Хуан. Но вам я все расскажу. Никому другому я не доверю этого. Поймите же, что я к вам чувствую.

— Вы не ошиблись во мне, Маргарита! — воскликнул Хуан, тронутый ее доверием. К тому времени они уже свернули на улицу Тампль, ведущую к Бельвилю.

— Перед тем как писать вам сегодня, я молилась, — прошептала Маргарита. — Тайный голос сказал мне, что я права, доверяясь вам; У меня нет никого, кто был бы расположен ко мне.

— А ваша мать, к которой вы идете? Вам еще можно позавидовать, Маргарита, у вас есть мать.

Горько улыбнувшись, посмотрела она на своего собеседника, завидовавшего ей.

— Моя мать никогда меня не. любила, — проговорила она сквозь слезы. — Несмотря на это, я ее люблю, Хуан! Никогда не спрашивайте меня, как все произошло и что я вытерпела, — довольствуйтесь тем, что я расскажу! Мать, что бы она ни сделала, всегда останется матерью.

— Я понимаю вас, Маргарита, она принесла вам много горя.

— Не говорите этого, не произносите подобных слов, Хуан! Я не решаюсь и думать об этом.

— О, у вас благороднейшее сердце, Маргарита; я все более и более уважаю вас!

Они достигли вновь разбиваемого парка Des Buttes Chaumont, потом направилась к гостинице «Маникль».

Вокруг царила мертвая тишина; только на отдаленных улицах время от времени показывались дерзко улыбавшиеся девушки, выбегавшие на бульвар для того, чтобы пленить кого-либо. Это были бельвильские ночные птицы, сирены предместья.

Маргарита и Хуан смолкли и быстрыми шагами пошли к цели своей прогулки; сердце Маргариты тревожно билось; Хуан чувствовал это, потому что Маргарита, будучи сильно озабочена, прижалась к его руке.

— Хуан, что вы подумаете? — прошептала наконец Маргарита. — Куда я веду вас? О, Боже, неужели и вы будете худого мнения обо мне?

— Я люблю вас и верю вам, — возразил он тихо. Маргарита вздрогнула при этих словах, сказанных с любовью.

— О, какое блаженство, — сказала она, не понимая сама, что говорит.

— Скажите, Маргарита, любите ли вы меня? — спросил Хуан, взглянув на свою спутницу, которая, услышав эти слова, опустила голову.

— Я не смею любить вас, и однако, когда я сегодня молилась, то сознавала, что душа моя сильно привязана к вам.

— Вынужденное согласие, данное вами, недействительно, Маргарита. Скажите, любите ли вы меня?

— Невыразимо; я готова всюду идти с вами!

— Слова эти внушены вашим сердцем, я чувствую это; я блаженствую, Маргарита. Минуты эти самые счастливые в моей жизни — ты любишь меня!

Хуан обнял ее, привлек к себе; губы его соединились с ее горячими губами, он чувствовал колебание ее груди, слышал ее страстные вздохи, видел ее полуоткрытые глаза и горячо обнял ее.

— Я не хочу пробуждения, я не хочу возвращения, — задыхаясь, проговорила она.

— Ты должна быть моей! — вскричал Хуан. — Успокойся, и для нас настанет час вечного блаженства!

Маргарита вырвалась из его объятий.

— Поспешим, — прошептала она, — я должна отыскать свою мать! О, как скоро пролетел этот сон блаженства! Подумайте о Мараньоне!

— Мужайся! Не унывай! Я буду называть тебя своей!

— Кто любит меня, тот гибнет!

— Молись и надейся! Хуан должен быть твоим.

— О, ты благороднейший из людей! Я готова стать перед тобой на колени, если тебе удастся спасти меня. Я буду благословлять Бога, если он соединит нас! Я готова даже нищенствовать, лишь бы только назвать тебя моим! Только в тебе мое счастье, мое спокойствие, моя любовь!

Маргарита прильнула к своему спутнику и вместе с ним направилась по улице Бельвиль к дому, боязливо оглядываясь по сторонам. Ей послышалось, что в кустах что-то зашумело…

— Уже полночь, — сказал тихо Хуан. — Поспешим!

Они подошли к первым домам улицы. Хуан недоверчиво посматривал по сторонам; ему было известно, что в этих местах нужно быть очень осторожным; он держался за шпагу.

На другой стороне улицы шмыгали подозрительные личности, которые, вероятно, задумывали какое-нибудь преступление.

В дверях одного дома стояла парочка, прощаясь с грубыми шутками; она возбудила в Хуане и Маргарите чувство отвращения. Из гостиницы «Маникль» до них доносился дикий шум.

— Нам нужно туда; наверху живет моя мать, — сказала Маргарита.

Хуан посмотрел на дом; его обдало холодом при мысли, что Маргарита жила здесь; но он должен был сознаться, что Маргарита еще более достойна уважения, поскольку ей удалось сохранить свою чистоту и невинность.

— А другого хода нет? — спросил он, указывая на дверь, ведущую в гостиницу.

— Мы должны пройти через нижнее помещение, чтобы подняться наверх, — сказала Маргарита с боязнью.

— Через это помещение, — повторил Хуан, прислушиваясь к диким крикам, — это невозможно! Я лучше войду один!

— Никогда! Я иду с тобой! Никто нас не тронет; хозяин меня знает, он даст нам возможность проскользнуть в коридор, ведущий к лестнице. Но что это?

Маргарита посмотрела на окна, на которых прежде стояли ее цветы и птичка; там все было пусто и необитаемо; не было занавесей и окна казались черными впадинами.

Хуан не заметил впечатления, произведенного на Маргариту этим видом; он приблизился к дверям, Маргарита невольно последовала за ним.

Несколько подозрительных лиц еще сидело за столами в гостинице «Маникль», между тем как хозяин с женой стояли за прилавком, где, как помнит читатель, находилась дверь, которая вела на верхний этаж.

Когда Хуан и Маргарита вошли в гостиницу, взоры не только хозяина, но и его подозрительных гостей с любопытством обратились на них. Отвратительный запах и густой дым наполняли комнату; за одним из столов сидело трое мужчин, на лицах которых порок оставил явные следы; за другим расположились двое молодых людей, нахально посмотревших на Маргариту; две личности, сидевшие возле стены, привлекли внимание Хуана; они ели сосиски, запивая их добрыми глотками вина. Это была нищая с мужем; Хуан часто видел ее на улице Риволи, когда она водила мужа как слепого, который теперь отлично видел.

У другой стены сидели какие-то подозрительные типы, вероятно, возвратившиеся недавно с галер, что можно было заключить по их желтым безбородым лицам. Они пили вино.

Хуан был взбешен двусмысленными взглядами и намеками, которыми двое молодых людей провожали его и Маргариту.