Танец богов

«Да, matia mou, мы оба с тобой изменились, — думал он, глядя на портрет. — Кто, увидев меня сейчас, вспомнит про сопливого и драчливого мальчишку из Пирейских трущоб? Господи, ну как же мне теперь жить без тебя? Как мне жить дальше, любовь моя?»

В эту минуту в кабинет вошла Елена; в руках у неё был уставленный едой поднос.

— Я знаю, сэр, что утро у вас выдалось нелегкое, — промолвила она, ставя поднос на угол стола. — Вот и подумала: может, вы решите перекусить прямо здесь?

— Да, Елена, спасибо, — рассеянно ответил Киракис, слегка сбитый с толку столь внезапным возвращением к настоящей жизни. — Хотя, признаться, не так легко сосредоточиться на делах.

— Не удивительно, — пожала плечами Елена, наливая в чашку кофе. — Не обижайтесь, сэр, но, на мой взгляд, вам ещё рано возвращаться к делам. Вы ещё не восстановились.

Киракис опечаленно улыбнулся.

— Спасибо, Елена, но я уже испытываю потребность в работе. Она помогает мне отвлечься от мрачных мыслей. — Он на мгновение приумолк. — А где Александр? Если он будет пить кофе в столовой, то я лучше пойду туда.

— Александр отказался от полдника, — ответила Елена, хлопоча над подносом. — В последнее время он стал слишком часто отказываться от еды.

— Он сам сказал тебе, что не хочет есть? — осведомился обеспокоенный Киракис.

— Да, сэр, и в довольно резкой форме, — ответила Елена. — Это меня уже тревожит. Он страшно исхудал — непонятно, в чем душа держится. Да и спит очень мало. Я слышу, как он колобродит по ночам.

Киракис озабоченно нахмурился.

— Да, меня это тоже тревожит, — признался он. — А ты знаешь, где он сейчас?

— Он опять отправился на прогулку, — сказала Елена. — За последние дни ему несколько раз звонили из Нью-Йорка. Но он ни с кем разговаривать не стал. И даже перезвонить отказался, хотя некоторые звонки были очень срочные.

— Я поговорю с ним, — пообещал Киракис. — Скажешь мне, когда он вернется?

Елена кивнула.

— Да, сэр, конечно.

— Спасибо Елена.

Управляющая вышла и прикрыла за собой дверь. Глядя в окно на работавших в саду людей, Киракис задумчиво потягивал кофе. В последние дни Александр и в самом деле вызывал у него серьезное беспокойство. Со времени смерти Мелины его сын стал сам не свой. Причем он никак не проявлял своего горя. Не пролил ни слезинки. Словно вместе с Мелиной умерла какая-то часть его души. Киракиса поразила эта перемена. Он боялся, что где-то в глубине души Александр сам опасается, что может сорваться. Он мысленно представил себе то утро, когда они похоронили Мелину. Александр во время панихиды держался особняком и ни разу не раскрыл рта. Только смотрел куда-то вдаль невидящим взором. Когда несколько самых близких друзей, допущенных на похороны, попытались принести ему свои соболезнования, Александр отвернулся и не ответил. А потом куда-то пропал и вернулся на виллу лишь поздно ночью. Александр потом не только не извинился за свое неучтивое поведение, но даже не объяснил причины своего столь внезапного исчезновения.

И в последующие несколько дней поведение Александра не изменилось к лучшему. Ничто не указывало на то, что он хоть немного примирился с утратой. Напротив, с каждым днем он все более замыкался в себе. Допивая кофе, Киракис решил, что должен положить этому конец. Пора ему наконец поговорить с сыном начистоту.

День уже клонился к вечеру, когда Елена снова заглянула в кабинет.

— Сэр, вы велели мне сказать вам, когда вернется Александр… — напомнила она.

— Да, да, конечно, — нетерпеливо оборвал её Киракис. — Где он сейчас?

— Несколько минут назад поднялся к себе, — сказала Елена. — Думаю, что он в спальне. Он прошел мимо меня, даже не удостоив взглядом.

— Спасибо, Елена.

— Да, сэр. — Она закрыла дверь.

Киракис встал и остановился перед портретом Мелины.

— Возможно, ты была права, matia mou, — грустно сказал он. — Пора нам положить конец этой затянувшейся розни. Давай наконец смотреть в будущее, сынок!

Когда Киракис вошел в спальню Александра, тот укладывал вещи в дорожную сумку.

— Вообще-то это могли бы сделать и слуги, — спокойно напомнил Киракис. — Им за это платят.

Александр даже не поднял головы.

— Я вполне могу сделать это и сам, отец, — вполголоса ответил Александр. — И уж тем более предпочел бы, чтобы мне никто не мешал.

— Понимаю, — вздохнул Киракис. — И скоро ты уезжаешь?

— Сегодня вечером, — ответил его сын. — Я уже слишком долго здесь задержался. А в Нью-Йорке меня ждут неотложные дела. Я не могу бросить все лишь потому… — Он осекся, не договорив.

— Лишь потому, что умерла твоя мать? — закончил Киракис. — Неужели у тебя нет надежного заместителя, способного вести все дела в твое отсутствие?

— Есть, конечно, но… — Он вновь прервался на полуслове.

— Тогда к чему такая спешка? — спросил Киракис, присаживаясь на край кровати. — Мне кажется, тебе было бы лучше побыть здесь ещё немного.

Александр возвел на него глаза.

— Это приказ председателя Совета директоров? — спросил он с едва уловимой грустью.

Киракис отрицательно покачал головой.

— Нет, Александр, это просьба твоего отца. — В голосе его прозвучала глубоко затаившаяся печаль. Александр хотел было ответить, но Киракис жестом остановил его. — Я знаю, о чем ты думаешь. Ты взрослый, и я не должен вмешиваться в твои дела. Пойми, я вовсе ничего тебе не навязываю. Просто, сколько бы ни прошло лет, я все равно останусь твоим отцом. Даже, когда тебе стукнет восемьдесят. И моя любовь к тебе с годами не сотрется. Мы с тобой много натерпелись за последние несколько лет и, мне кажется, надо поставить точку на прошлом. Я хочу, сын мой, чтобы у нас с тобой восстановились прежние отношения.

Александр ответил не сразу.

— А что толку? — произнес он наконец. — Кто сейчас может позволить себе любить? По-моему, это непозволительная роскошь. Ты любишь человека, а он потом бросает тебя или умирает. А то и предает. Женщины бросают детей. Мужья обманывают жен. К чему все это? Лучше уж ни с кем не связываться и вести уединенный образ жизни. Ни от кого не зависеть и ни к кому не привязываться.

— Твоя мать вовсе не бросила тебя, Александр, — терпеливо возразил Киракис. — Она умерла. Это большая разница. Да и потом, не слишком ли пуста жизнь любого отшельника? Подумай сам: можно ли выжить, никого к себе не подпуская?

— По крайней мере, жизнь в таком случае существенно упростилась бы, — упрямо процедил Александр, продолжая укладывать вещи в сумку.

— Но и утратила всю свою прелесть, — добавил Киракис. — Сам я ведь начал с нуля — ты помнишь. Компанию «Афина Шиппинг Компани» я создавал по крохам — это был настоящий подвиг по тем временам. Однако я и по сей день глубоко убежден, что ни моего фанатизма, ни честолюбивых устремлений на решение этой задачи не хватило бы. Мною двигали не только стремление навсегда вырваться из нищеты, но и — Любовь! Любовь с большой буквы. Я был ещё мальчишкой, когда моя мать — самый любимый и значимый для меня человек — умерла в Пирее медленной и мучительной смертью лишь потому, что мы были бедны, как церковные крысы. А потом я познакомился с твоей матерью. Сомневаюсь, чтобы без её любви и поддержки мне удалось в те ранние годы удержать компанию на плаву. Как и ты, я сражен смертью Мелины и безмерно скорблю по ней. И я не уверен, что сумею выжить без нее. Однако прожитые с ней годы я бы не обменял ни на что. Благодаря Мелине и её беззаветной любви я стал сильным и добился всего, о чем мечтал. Каким-то непостижимым образом мне всегда удавалось посмотреть на себя её глазами. И я подходил к себе самому с её мерками. Да, и мы повидали в своей жизни немало горя, но в целом — мы были счастливы.

— Даже после смерти Дэмиана? — резко спросил Александр.

Киракис вздрогнул. «Господи, а ведь Александр умеет нанести удар в самое болезненное место», — подумал он. А вслух произнес:

— Да, это был самый тяжелый период в нашей жизни. Не будь рядом Мелины, я бы, возможно, не перенес этой утраты. Но мы поддержали друг друга. Любовь помогла нам выжить.

Александр ничего не сказал. Даже головы не поднял. Он продолжал укладывать вещи.

Киракис уже начал терять надежду на то, что сумеет до него достучаться.

— Твоя мать была удивительная женщина, — продолжил он. — Она всегда мечтала о собственных детишках. И она знала, насколько я хочу иметь сына. Я панически боялся за нее. Я не хотел, чтобы она рисковала своей жизнью, однако Мелина решила по-своему. Она была дьявольски упряма.

— Папа, ну к чему все это… — перебил его Александр с усталым вздохом.

— Позволь мне закончить, — твердо сказал Киракис. — После стольких выкидышей и уж тем более — после смерти Дэмиана — она уже отчаялась когда-либо завести здорового ребенка. И вдруг появился ты. Ты, Александр, стал светочем её жизни. Она любила тебя так, как ни одна женщина никогда не любила свое чадо. Ты был для неё божеством.

— Я бы предпочел сейчас не говорить о маме, — натянуто произнес Александр. — Давай не будем…

— Нет, будем! — отрезал Киракис. — Сейчас, Александр, это необходимо для нас обоих. Так вот, твоя мать всегда страшно беспокоилась из-за тебя. Ей было не по душе, что ты живешь один, но она прекрасно сознавала, что не может навязывать тебе свое общество. И она пошла на эту жертву, чтобы ты был счастлив. Ей было бы крайне тяжело видеть тебя сейчас…

— Черт побери, я прекрасно это понимаю! — взорвался вдруг Александр и, схватив со стола обрамленную фотографию, с силой швырнул её в стену. — Я ничего не могу с собой поделать, папа! Я не могу себя сдерживать! Я хочу только, чтобы эта проклятая боль улеглась! — Он вдруг разрыдался и упал ничком на кровать. Киракис подсел к сыну и, обняв его сзади за вздрагивающие плечи, припал к нему, шепча на ухо бессвязные слова утешения. В последний раз он обнимал так своего сына, когда тому было лишь несколько лет от роду. Вскоре оба плакали уже вместе, не стесняясь друг друга.

«Наконец-то, — подумал сквозь слезы Киракис. — Мы снова начинаем обретать покой».

Малибу.

Ник Холлидей, стоя в смокинге перед зеркалом, сыпал под нос проклятиями — уже несколько минут он безуспешно пытался приладить галстук-бабочку.

— Должно быть, какой-то инквизитор изобрел этот козлиный костюм, — раздраженно пробормотал он. — В пятнадцатом веке это была наимоднейшая пытка.

Мередит звонко рассмеялась.

— Ты всякий раз так причитаешь, когда надеваешь смокинг, — напомнила она. Затем, оставив свои дела, подошла к нему и завязала непослушный галстук. — Лично я считаю, что в смокинге ты смотришься потрясающе.

Ник насупился.

— По-моему, я похож в нем на прощелыгу-официанта из «Чейзена».

— Не говори ерунду! — Мередит чмокнула его в щеку. — Мне кажется, что, выходя на сцену за «Оскаром», ты должен выглядеть именно так!

— Если он мне достанется, — поправил её Холлидей.

Мередит смерила его взглядом и озорно улыбнулась.

— Господи, да что я слышу? — пожала плечами она. — Неужто ты нервничаешь?

— Отвяжись! — прорычал режиссер. — Все этот проклятый смокинг. Терпеть не могу смирительные рубашки!

— Ну признайся же, Холлидей, — подстрекала Мередит. — Ты просто боишься, да?

Чуть поколебавшись, он кивнул.

— Да, ты права, я нервничаю, — признался он. — Как-никак, это мое первое выдвижение на «Оскара». А можно ли победить, когда твою кандидатуру выдвигают впервые? — он выразительно развел руками. — На это у тебя даже в Лас-Вегасе ставку не примут.

Мередит обняла его за плечи.

— Расслабься, Ник. Если у членов Академии на всех найдется в мозгах хотя бы одна извилина, то они поймут, что перед ними гений.

— Вот это меня и страшит, — вздохнул Ник.

— А куда подевались твои самоуверенность и оптимизм? — осведомилась Мередит. — Где тот Ник Холлидей, в которого я влюбилась?

— Обедать ушел, — буркнул Ник.

— Я тебе не верю, — решительно заявила она. — Ты ведь сам сто раз говорил мне, что эти «Оскары» для тебя ровным счетом ничего не значат. Что это просто вопрос политики, а к подлинному искусству ни малейшего отношения не имеет. И не ты ли говорил мне, что суммы кассовых сборов для тебя во сто крат важнее наград?

— Я врал.

— Послушай, — Мередит заговорила увещевающим тоном. — Даже, если ты не получишь премию, само твое выдвижение уже говорит о многом. Ведь многие крупные режиссеры за всю свою карьеру так и не добились того, чтобы их кандидатуру выдвинули хоть единожды.

— Так уже заранее обрекаешь меня на поражение? — глаза Ника сузились в притворном гневе.

— Просто я хочу быть практичной, — пояснила Мередит. — На тот случай, если ваша дурацкая Академия все-таки ошибется и не присудит тебе «Оскара». Кстати, тоже ничего страшного — присудит на будущий год.

Ник ухмыльнулся.

— А потом — на будущий.

Она ещё раз поцеловала его.

— Ты прав, главное — кассовые сборы, а тут уж ты им всем сто очков вперед дашь.

— В самом деле, — усмехнулся Ник. — И чего это я разнервничался? — Он прижал Мередит к себе и обнял. — Господи, и что бы я без тебя делал?

Она улыбнулась.

— Надеюсь, что нам никогда не доведется это узнать.

Он на мгновение отстранился и посмотрел ей в глаза.

— Послушай, я говорил тебе, как я рад, что ты вернулась домой?

— Всего раз сто или двести, но можешь сказать еще, — засмеялась Мередит. «Господи, вот бы всегда было так! — подумала она. Тогда ничто не помешало бы нашему счастью».

Мередит до сих было не по себе после встречи с Александром Киракисом. Она так толком и не разобралась в себе, не поняла, что озаботило её больше — откровенные высказывания Александра на её счет или её собственное отношение к нему. Однако сейчас она пыталась отделаться от этих мыслей. Она была дома с Ником и их занимали собственные проблемы. Мередит уже махнула рукой на разгадку тайны Тома Райана. Ее стремление сделать программу, посвященную ему и его семье, умерло вместе с Томом. Хотя забыть его она была не в состоянии — висевший на стене портрет Элизабет с Дэвидом постоянно напоминал о нем.

— А знаешь что? — спросил Ник, привлекая её к себе. — Я даже не огорчусь сегодня, если премию отдадут другому. Для меня главное, что ты здесь со мной.

— Да, и не вздумай от меня отделаться! — шутливо пригрозила Мередит.

— Ни за какие коврижки! — поклялся Ник, смерив её взглядом. Затем тяжело вздохнул. Мередит была в одной прозрачной рубашке. Вид у неё был пресоблазнительный. — Пожалуй, я лучше подожду тебя внизу, — сказал он. — В противном случае, боюсь, что я напрочь позабуду про «Оскаров» и мы опоздаем на церемонию.

— Я мигом, — пообещала Мередит.

Оставшись одна, она достала из шкафа вечернее платье и задумчиво посмотрела на него. Целый день она провела на Родео-драйв в поисках подходящего для столь торжественного случая туалета, прежде чем купила это платье. Выглядело оно просто сногсшибательно, аж дух захватывало. Сшитое самым модным кутюрье — открытием этого года — из небесно-голубого шелка с атласом, платье облегало её фигуру как вторая кожа, лишь от бедер слегка расширяясь книзу. Широкая сборка тянулась через левое плечо от груди к спине, а длинный разрез сбоку дразняще приоткрывал при ходьбе всю ногу от самого верха бедра. Облачившись в платье и натянув туфельки на шпильках, Мередит повертелась перед зеркалом. Прекрасно — лучше не бывает! Да, туалет этот обошелся ей в умопомрачительную сумму, но он того стоил! Сегодня их увидит весь мир! Церемонию вручения «Оскаров» ежегодно наблюдали миллиарды телезрителей. И они увидят Ника! Мередит была убеждена, что премия достанется ему. Предчувствия редко обманывали её. И она собиралась быть с ним рядом в минуту триумфа.

Взгляд Мередит упал на разложенные на трюмо бриллиантовое колье и сережки. Подарок Ника на Рождество. Бриллианты были ошеломляюще красивы, но Ник уверял, что они меркнут по сравнению со светом её глаз. Мередит невольно улыбнулась. «Да, голубушка, могла ли ты мечтать об этом в своем захолустье? — подумала вдруг Мередит. — Впрочем, для тебя это ещё наверняка не предел!».

Еще раз полюбовавшись в зеркало, она надела драгоценности. «И все же я очень люблю Ника, — промелькнуло в её голове. — У всех в жизни случаются сложности. Это пройдет. Но почему я всякий раз вспоминаю…?»

Вдруг прямо в зеркале возникло лицо Александра. Он был такой, каким запомнился ей в «Лютеке». «Перестань! — мысленно приказала себе Мередит. — Тебе нужен вовсе не Александр Киракис! Зачем он тебе сдался?» Она отчаянно пыталась внушить себе, что Александр — последний мужчина на свете, которому она бы отдалась. Старалась уверить себя, что ей нужен вовсе на сам Александр Киракис, а лишь стиль жизни, который он олицетворяет. Вот о чем она по большому счету всегда мечтала. Но тем не менее…

Мередит аккуратно расчесала свои пышные волосы и, поправив напоследок макияж, прихватила сумочку и поспешила к давно заждавшемуся её Нику.

Бесчисленные телеоператоры и фотографы, дежурившие снаружи Павильона Дороти Чандлер, ловили в объективы прибывавших знаменитостей. Не успели Мередит с Ником выбраться из доставившего их «лимузина», как их ослепили засверкавшие со всех сторон вспышки. Один не в меру ретивый репортер прорвался через кордон охранников и поднес микрофон к самым губам Ника.

— Какие у вас шансы выиграть приз «Лучшему режиссеру»? — крикнул он, перекрывая шум толпы.

— Такие же, как у всех других претендентов, — с улыбкой ответил Ник.

— А как по-вашему, «Воспоминания» назовут лучшим фильмом? — не унимался репортер.

— Надеюсь, что да, — ответил Ник, пытаясь за улыбкой скрыть свою нервозность.

Когда они вошли в здание, Мередит наклонилась к нему и зашептала на ухо:

— А я-то думала, что куда труднее задавать вопросы! — призналась она. — Теперь я буду относиться к своим жертвам куда снисходительнее.

Ник расхохотался.

— Видишь ли, Мередит, многие голливудские знаменитости только притворяются, будто назойливые репортеры не в меру досаждают им, — сказал он. — Тогда как на самом деле они панически боятся, что пресса вдруг утратит интерес к их персонам.

Вместе с другими соискателями призов они расположились на нескольких рядах кресел перед сценой. Операторы телекомпаний и осветители завершили последние приготовления. Операторы снимали зал. Мередит, по собственному опыту, прекрасно знала, что они пытаются застать врасплох кого-нибудь из известных людей, чтобы показать их ничего не подозревающие лица крупным планом. Пусть зрителя видят, что и крупнейшим звездам вовсе не чужды человеческие эмоции: волнение, надежда, а иногда и горькое разочарование. Хотя Мередит и сознавала, что привлечет внимание камер, в глубине души она сожалела, что не может сейчас сама освещать это исключительное для всех американцев событие.

В первую очередь «Оскара» вручили видному деятелю кинематографа, который скончался пару недель назад. Разумеется, посмертно. Стоило его вдове и дочери выйти на сцену за призом, как мысли Мередит вновь возвратились к Тому Райану. Каково было ему получать «Оскара» вместо своей жены через столь небольшой промежуток времени после её смерти? Ведь ещё и года не прошло. Каково было ему, потерявшему сначала сына, а потом жену, держать в руках золотую статуэтку, о которой так мечтала Элизабет? Мередит невольно представила себе эту сверкающую статуэтку, установленную на камине в доме Тома Райана прямо под портретом Элизабет и Дэвида. И вдруг её осенило: вот, значит, почему Том завещал этот дом Нику! Он понимал, что Ник, во многом заменивший ему сына, сохранит здесь все, как было. Что только при нем в доме навсегда останется столь дорогая его сердцу обстановка далекого 1953 года.

Одной из кандидатур на титул «Лучшая песня» была песня «В глазах незнакомца» из фильма «Воспоминания». Исполнитель, который и пел её за кадром, вышел сейчас на сцену и исполнил песню на фоне жутко таинственных желтоватых глаз, мерцавших на полупрозрачном экране — эти глаза украшали и все афиши с рекламой фильма. Наклонившись к Мередит, Ник прошептал ей на ухо:

— Эта песня точно станет лауреатом. Ее уже сейчас крутят на всех углах. Разве что из унитазов не передают.

Мередит улыбнулась, понимая, что Ник пытается шутками скрыть свое волнение. Взяв его за руку, она нежно пожала её. Ник ответил ей таким же пожатием и лукаво подмигнул.

— Жаль, что у меня нет такого же предчувствия в отношении остальных номинаций моего фильма, — вздохнул он.

Церемония уже близилась к концу, когда наконец дело дошло до принятия решения по кандидатуре лучшего режиссера. Ведущий сначала зачитал пять фамилий претендентов и названия снятых ими фильмов; Мередит почувствовала, как напрягся Ник. Когда ведущий вскрывал конверт, она взяла Ника за руку и крепко её стиснула.

— Победитель — Ник Холлидей! — возвестил ведущий. — За фильм «Воспоминания»!

Ник поднялся и под оглушительные аплодисменты направился на сцену. Мередит проводила его восхищенным взглядом. Еще дома Ник признался ей, что даже не позаботился о том, чтобы подготовить речь. «Интересно, что он скажет»? — подумала она.

Поднявшись на подиум, он принял «Оскара» и обратился в микрофон:

— Я специально не готовился, но хочу высказать слова признательности всем тем, кто работал со мной над фильмом — актерам и всей нашей команде, каждый из который внес свою лепту в общий успех. Я хочу также отдать дань памяти Тома Райана, благодаря которому передо мной впервые распахнулись двери «Центуриона». Но больше всего я признателен Мередит за любовь и долготерпение! Спасибо, малышка! — И, приподняв статуэтку над головой, он помахал ею, глядя на Мередит.

Вернувшись на место с «Оскаром» в руках, Ник горделиво сиял.

— Вот видишь? — сказала ему Мередит. — И стоило волноваться!

Вместо ответа Ник наклонился к ней и поцеловал прямо в губы. Именно этот интимный для обоих момент и запечатлел в своей камере один из телеоператоров.

Афины.

Главная штаб-квартира «Корпорации Киракиса» занимала огромное двадцатиэтажное здание в Колонаки — фешенебельном районе Афин неподалеку от здания Банка Греции. Александр не сразу даже припомнил, когда в последний раз приходил сюда к отцу. Потом все-таки вспомнил. Это было вскоре после того, как получив диплом выпускника Гарварда, он собирался, несмотря на возражения со стороны отца, переехать жить в Соединенные Штаты, а отец предложил ему высокий пост в Корпорации. Все помыслы Александра были в то время устремлены к Нью-Йорку — самому зажигательному и манящему городу в мире! К его городу. Киракис и слышать об этом не хотел. К сожалению, он не понимал стремления сына к самостоятельной карьере. А ведь, согласись он тогда остаться в Греции, он бы ни за что не добился такой мощи и почти безграничной власти, каковой сейчас обладал в Нью-Йорке. Здесь, в Греции, он остался бы «папиным сынком».

И вот теперь, стоя перед зданием Корпорации на Леофорус-Венизелоу напротив площади Клафтомонос, Александр решил, что настало время вернуться в Нью-Йорк. Он был признателен отцу за последние несколько недель, в течение которых их отношения не просто потеплели, но стали напоминать прежние, однако понимал: дальнейший отдых может повредить делу. Их общему делу.

Войдя в здание Корпорации, он пересек вестибюль и приблизился к лифтам. Охранник тут же узнал Александра и вызвал для него специально охраняемый скоростной лифт, способный в считанные секунды вознестись на двадцатый этаж, где располагался кабинет Киракиса-старшего. Охранник придержал двери, дожидаясь, пока сын президента войдет в лифт. Александр улыбнулся, но заговаривать не стал.

Едва он успел выйти из лифта, как отцовская секретарша, Елена Румелис, увидев его, выскочила из-за стола.

— Kalimera, мистер Киракис, — поздоровалась она.

— Kalimera, Елена, — в тон ей ответил Александр. — Отец у себя?

— Да, сэр. — Чуть запнувшись, она добавила: — Только мне кажется, что он сейчас разговаривает по телефону. Он вас ждет?

— Нет, — покачал головой Александр. — Я думал, что, может быть, уговорю его сходить со мной пообедать.

— Сомневаюсь, — Елена с озабоченным видом покачала головой. — Он сейчас очень занят. Еще утром сообщили, что на алмазном прииске в Намибийской пустыне перед самым рассветом произошел страшный взрыв. Несколько человек погибли. Мистер Киракис сейчас как раз беседует с Кейптауном.

— Понимаю, — сказал Александр. — Что ж, думаю, я ему все-таки не помешаю…

— О, нет, конечно, — поспешно согласилась Елена. — Принести вам что-нибудь? Чай, кофе…

— Нет, спасибо, — улыбнулся Александр.

Когда он вошел в отцовский кабинет, Константин Киракис сидел за столом и беседовал по телефону. Левой рукой он прижимал к уху трубку, а правой записывал что-то в блокноте. Увидев сына, он кивком предложил ему сесть, а сам продолжил разговор. Александр устроился в кресле и осмотрелся по сторонам. Да, давненько он не был здесь, в самом сердце Корпорации. Он вдруг вспомнил, как его мать настаивала на том, чтобы провести тут ремонт. Сама подобрала обои, краски и старинную мебель, настояла на том, чтобы приобрести несколько картин художников эпохи Возрождения. Сама обставила комнату отдыха и даже туалет с ванной. «Да, Мелина, вкладывала в нас всю душу», — грустно подумал Александр.

Закончив разговаривать, Киракис положил трубку и посмотрел на сына.

— В Намибии кошмарная трагедия, — со вздохом сказал он. — Взрыв в шахте. Уже известно, что погибли пятьдесят человек, но многие ещё числятся пропавшими без вести. Придется самому туда отправиться.

— Хочешь, я слетаю вместо тебя? — быстро предложил Александр, понимая, что отцу не улыбается лететь в Африку.

Но Киракис покачал головой из стороны в сторону.

— Спасибо, сынок, но я бы хотел посмотреть на это сам. Впрочем, если хочешь, можем слетать вместе… — Он приподнял голову и посмотрел на Александра. — А что, кстати говоря, привело тебя в Афины? Я думал, ты хотел сегодня побыть один.

— Я решил, что пора уже вернуться в Нью-Йорк, — ответил Александр. — Дел накопилось невпроворот. Улечу я, наверное, в ближайшее время, поэтому ты вряд ли застанешь меня, вернувшись из Африки. — Чуть помолчав, он добавил: — Я хотел спросить, не согласишься ли ты пообедать со мной в «Герофиникасе». — Ресторан, располагавшийся буквально за углом, всегда был одним из их излюбленных мест. — Впрочем, я понимаю — теперь это маловероятно.

Киракис озабоченно нахмурился.

— Боюсь, что да, — устало промолвил он. — Но вот попозже вечером я бы с удовольствием отужинал с тобой в клубе «Хелленики Леши». Пропустим по рюмашке, а заодно, может, просадим сотню-другую монет в азартные игры. Давненько мы уже с тобой не бывали в подобных заведениях. Конечно, если у тебя другие планы…

— Нет, особых планов у меня нет, — ответил Александр. — Так что, зайти за тобой сюда?

— Да, — попросил Киракис. — В половине восьмого. К тому времени я уже покончу с делами.

Константин Киракис снова начал звонить в Кейптаун, а Александр встал и, попрощавшись с отцом, вышел.

Александр всегда любил ходить пешком. Ходьба была для него отдушиной. Он с детства не любил толпу, многолюдные места и любые замкнутые пространства. Даже в Нью-Йорке ему нередко случалось отпускать шофера и добираться до нужного места пешком. Порой, когда его особенно допекало, он часами бродил один по ночному Манхэттену. Да и, бывая в Париже, обожал гулять в предрассветные часы по набережным Сены. Здесь же, на греческом острове, он ходил ночью по территории заповедника или прогуливался по песчаным пляжам. Ни ветер, ни непогода его не останавливали.

И вот сейчас Александр летел по оживленным афинским улицам, как на крыльях. Настроение было приподнятым. Ему вдруг показалось, что огромный груз, который он таскал на плечах, наконец свалился с них. Им с отцом удалось выполнить последнюю волю Мелины и помириться.

Завернув в «Хилтон», Александр заглянул в «Таверну Та-Ниссиа», стилизованную под старину. Впрочем, весь интерьер был декорирован с чисто хилтоновским размахом. Высоченные потолки, инкрустированные красным деревом, выложенные мраморными плитами полы, медная утварь, расставленная по углам, устланные дорогими скатертями столы, китайский фарфор — все это весьма впечатляло. И даже меню подавали в толстенных кожаных переплетах с золоченым тиснением ручной работы. Александр устроился за угловым столом и раскрыл меню, однако мысли его витали далеко. Он провел в Греции всего несколько недель, но за это время вся его жизнь резко переменилась. Он потерял мать, но обрел отца. Ему больше не грозил ультиматум, в свое время предъявленный в Нью-Йорке отцом. И призрак Марианны больше не пугал по ночам.

— Александр? Александр Киракис?

Услышав свое имя, Александр встрепенулся и поднял голову. В только что вошедшем посетителе он не без труда узнал Фредерика Коцианниса, закадычного друга и старого делового партнера своего отца. Хотя Александр не видел Коцианниса уже много лет, происшедшие в друге отца перемены были не столь разительны. Да, конечно, он постарел — годы (а ему было уже пятьдесят с лишним) давали о себе знать. Волосы на голове и усы поседели. В молодости Коцианнис отличался редкой красотой, но и сейчас он выглядел привлекательно и импозантно.

Александр поднялся навстречу и приветливо протянул руку.

— Рад вас видеть, Фредерик, — сказал он. Они обменялись рукопожатием. — Давно вас не видел.

— Да. Много воды утекло. — Коцианнис потупил взор. — Мне очень жаль твою мать, Александр. Мы с Ириной были в Биаррице, когда это случилось, и…

Александр жестом остановил его.

— Ничего, Фредерик, — произнес он. — Помочь ей все равно было, увы, невозможно.

Коцианнис кивнул.

— Я хотел навестить твоего отца, но… — Он беспомощно пожал плечами. — Так, оказывается, трудно подобрать нужные слова в такие минуты.

— Да, это верно, — согласился Александр. — Но ничего, папа держится мужественно. А как поживает Ирина?

— О, у неё все замечательно, — улыбнулся Коцианнис. — Сейчас она в Лондоне. У Тионны гостит. — Тионна была их дочь. Она была сверстницей Александра, и Коцианнис не переставал надеяться, что в один прекрасный день Александр на ней женится.