– Альф, – дрогнувшим голосом сказала королева. – Помни свои обещания.
– Да, дорогая, – сказал Альфонс. – Я все помню, не волнуйся.
И он поцеловал руку жене. Потом несколько мгновений царственные супруги простояли молча, глядя друг другу в глаза. И Камея поняла, что за эти мгновения два пожилых человека успели вспомнить если не все, что их связывало, то очень многое. Они прощались.
* * *
Камея первой выпрыгнула из кареты и без промедления побежала к высившемуся над пирсом борту «Поларштерна». Серому, непарадному, но столь родному.
Часовые вскинули штуцеры «на караул».
– Ваше высочество?! – ахнул вахтенный офицер. – Вы?!
– Я, я.
– О, а кто это с вами?
– Пропустить немедля, вопросов не задавать! – отчеканила Камея невесть откуда взявшимся командирским голосом.
– Великолепно, – шепнул герцог.
– Что, и этих альбанских солдат тоже? – недоуменно спросил мичман Петроу.
– Да, и этих солдат – тоже.
– Яволь, – отозвался Петроу.
– Виталий, прошу вас срочно вызвать герра шаутбенахта на палубу, – несколько мягче сказала Камея.
– Слушаюсь.
На борт поднялась Лилония и сопровождавшие ее дамы. Все они шли под густой вуалью. Трое альбанских гвардейцев несли небольшой багаж королевы.
– Мадам, – сказала Камея. – Герцогиня проводит вас в мои покои. Теперь они – ваши. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
Королева молча кивнула.
Последовав за Инджин, она вместе со своей небольшой свитой скрылась в кормовой надстройке. Но перед тем, как перешагнуть коммингс, Лилония повернулась в сторону Карлеиза, возвышающемуся над бухтой, и дважды взмахнула платком.
– Неужели ее можно оттуда видеть? – удивилась Изольда.
– Почему же нет? – ответил герцог. – Еще не совсем стемнело, достаточно иметь обычную подзорную трубу.
– Но это значит, что из замка кто угодно может рассматривать нашу палубу?
– Безусловно. Мы здесь – как на ладони.
От этого диалога ощущение безопасности, испытываемое Камеей с момента возвращения на яхту, исчезло. Напротив, опять вспыхнула тревога, чувство надвигающихся невзгод, бороться с которыми было неизвестно как. «Поларштерн» в этой чужой, готовой сойти с ума стране, оказался одиноким и беззащитным островком благополучия. Ведь можно было так легко ворваться на него с берега…
– Кхэм… Принцесса? Ваше высочество?
Камея с облегчением обернулась.
* * *
Свант оставался все таким же, каким был всегда – белоснежным, отутюженным, пахнущим цветочным мылом, пышущим здоровьем, излучающим спокойствие и уверенность. Камея совершенно некстати подумала о том, что, наверное, хорошо быть женой такого человека. Тут же смутилась, подозвала герцога и попросила рассказать белоснежному Сванту о том, что в действительности творилось в Карлеизе и в Кингстауне.
Свант думал недолго. Взглянул на кормовой флаг и сказал:
– Ну что ж, ветерок есть. Разрешите выйти в бухту? Видите ли, ваше высочество, так оно, пожалуй, надежнее будет. Чем у берега.
От его рассудительности и невозмутимости Камее стало легче. В конце концов, эскадре пока ничто не угрожало. Ну, если не считать притаившегося у выхода из Большого Эльта покаянского флота.
– А как же мой отец? – встревожилась Изольда. – Он ведь остался в городе!
– Ничего страшного, – сказал Свант. – Его подождут. У пирса будет дежурить шлюпка с несколькими матросами.
– С вооруженными матросами, – вдруг вставила Камея.
Шаутбенахт и герцог переглянулись.
– Рады служить, – серьезно сказал Свант.
– Вы все больше походите на отца, ваше высочество, – сказал дон Алонсо.
Для Камеи это было высшей похвалой.
* * *
Надо было бы пойти к королеве, как-то ее приободрить, утешить. Но не хотелось. Камея не представляла, что в такой ситуации может сказать втрое старшей женщине, поэтому осталась там, где была – на капитанском мостике, у правого борта, между двумя легкими пушками.
Свант на малопонятном морском языке отдавал приказы. В корабельном нутре засвистели боцманские дудки. На палубе появились матросы. Быстро, но без суеты, они разбегались по рабочим местам.
Одни тут же начали затаскивать на борт сходню, другие карабкались на ванты, третьи спускали шлюпку Человек тридцать выстроилось вдоль борта с длинными отпорными крюками в руках. Как только отдали швартовы, эти матросы начали усердно отталкивать от себя пирс. Словно с отвращением пытались отодвинуть подальше весь неразумный Альбанис.
С рея упал, развернулся первый парус. Между бортом и причальной стенкой появилась узкая щель. «Поларштерн» качнулся. Медленно, едва заметно, корабль стал уходить от земли.
Казалось, происходит что-то непоправимое. Камея вспомнила недавние беседы с королем, королевой, принцем…
– Дон Алонсо!
– Да?
– Я чувствую себя предательницей. Неужели совершенно ничего нельзя сделать?
Герцог некоторое время молчал. Потом сказал:
– Ну, не совсем уж ничего. Кое-что мы уже делаем.
– Приютили королеву?
– Не только.
– Увещеваем альбанских Бервиков?
– И это не главное.
– Вы меня заинтриговали, дон Алонсо. Что же главное?
– На этот вопрос лучше ответит другой человек. Вы позволите представить вам майора фон Бистрица?
– Да, конечно, почему же нет. А кто он?
– Лучший разведчик Поммерна. Хотя, пожалуй, это слабо сказано. Фон Бистриц – это человек, способный менять историю государств.
– Знаете, звучит страшновато.
– Вряд ли стоит волноваться. Он личный друг вашего отца.
– Личный друг? Странно, я ничего о нем не слышала.
– Полагаю, чем меньше о нем знают, тем лучше. Такова его работа.
– Он уже здесь?
– Да, на «Поларштерне».
– И об этом я ничего не знала.
Герцог улыбнулся.
– Это потому, что он хорошо работает. Я тоже узнал недавно.
26. ТИРТАН
Удивительный страус провел их через болото, а потом исчез. Вечером еще был, кормился с руки Леонарды, а утром его не смогли найти.
– Наверное, этот Птира сделал свое дело, – высказал предположение Глувилл.
– Вы думаете, его послали небесники? – спросила Зоя.
Глувилл вздохнул.
– Да кто знает, мадемуазель. Еще неделю назад я ни за что бы не поверил ни в каких небесников.
Робер развернул карту.
– В четырех километрах от нас с плато стекает безымянный ручей.
– Ох, да который уже по счету!
– Будем надеяться, что последний.
Они привычно, отработанными движениями свернули палатки, уложили мешки и медленно побрели вдоль стены.
Короткий ночной отдых помог мало. Отощавшие, измученные, к полудню они с трудом одолели лишь несколько километров и не столько уселись, сколько повалились перекусить перед входом в очередное ущелье. Уже неизвестно какое по счету.
Их уже выследили. Скрываться больше не имело смысла. Гораздо важнее было хоть как-то подкрепить силы. Впервые за несколько дней Робер позволил развести костерок и обед получился роскошным. Он состоял из пары сухарей, печеной картофелины, кусочка сала, и, что самое главное, – кружки самого настоящего горячего чая. На десерт Леонарда собрала еще брусники и заставила всех съесть эти кислые ягоды.
– Там витамины, – утверждала обратья аббатиса. – Они сейчас очень нужны.
– Где? – спросил Глувилл, рассматривая карминовый шарик.
– Там, – устало ответила Леонарда. – Внутри. Их не видно.
– Лео, ты меня удивляешь, – сказал Робер. – Откуда тебе известно о витаминах?
– Долгая история.
– А если в двух словах?
– Если в двух словах – то от профессора Бондарэ. Когда-то я была его ученицей.
– Вот как… Почему же не написала мне о его аресте?
– Писала. Но ответа не получила. А потом узнала, что профессора неожиданно освободили. Я решила, что это ты вмешался.
– Так и было. Только на дело профессора я наткнулся совершенно случайно, – сказал Робер и взглянул на Глувилла.
– Я тут ни при чем, – неохотно сказал Глувилл. – Вашу почту давно проверяли люди Керсиса.
– Не надо ворошить прошлое, – попросила Леонарда.
– Да, – неожиданно сказала Зоя. – Лучше заняться настоящим.
– О чем ты?
– Посмотрите-ка вон на ту рыжую скалу, – Зоя махнула в сторону ущелья. – Видите, кто за ней прячется?
– Ах ты мой хоро-оший! – с нежностью произнесла Леонарда.
Из-за камня опасливо выглядывала маленькая страусиная голова.
– Наверное, теперь мы спасемся, – сказала Зоя.
* * *
Но до спасения путь оказался и непростой и неблизкий. Ущелье было загромождено осыпями, обломками скал, принесенными паводком стволами деревьев. А под конец склон оказался столь крутым, что пришлось связаться веревкой и карабкаться вверх, как заправским альпинистам.
– Одно радует, – пыхтя заявил Глувилл. – Лошади здесь ни за что не пройдут.
Следуя за таинственным Птирой, мучительно преодолевая препятствия, они лишь к вечеру поднялись на плато.
– Наконец-то, – вздохнула Леонарда, присаживаясь на краю обрыва. – Добрели… Даже не верится.
Лучи Эпса еще держались на вершинах скал, но само светило уже опускалось за Рудные горы. Плато быстро погружалось в сумрак.
– Какое дикое место, – сказала Зоя. – И какое странное…
Край плоскогорья плоскогорьем не являлся. Кругом высились вздыбленные, растрескавшиеся утесы. Между скалами густо рос кустарник – лесная малина, шиповник, волчья ягода, облепиха. Дальше, уже внутри каменного частокола, начинались поляны высокого, в рост человека борщевика или пучки.
– Прямо медвежий рай, – забеспокоился Глувилл.
– Медведи для нас далеко не самое страшное, – успокоил Робер.
Он достал свою неизменную трубу и тщательно осмотрел всю западную половину горизонта, – сначала справа налево, а потом слева направо.
– Есть, – сказал он. – Вижу бубудусков. Сразу два отряда. Причем один из них как-то сумел переправиться через болото. Видимо, шел по нашим следам. А второй идет с юга, вдоль стены. Мы очень вовремя поднялись на плоскогорье.
Глувилл чертыхнулся.
– Что же, опять топать?
– Нет. Далеко мы сейчас не уйдем. Нам нужны хотя бы несколько часов сна.
Робер заглянул в узкую каменную щель, по которой они только что поднялись на плато.
– Вот, – сказал он. – Это место легко оборонять. Даже один человек может задержать оба отряда. А доберутся сюда бубудуски не раньше утра, так что можно немного передохнуть.
Глувилл молча достал и зарядил все четыре арбалета. Потом подтащил к обрыву с десяток увесистых булыжников и уселся сторожить. Но Робер покачал головой.
– Нет, Гастон. В ближайший час нам точно никто не угрожает, стражу можно не ставить. Потом будет дежурить Зоя. Через час ее сменит Лео, лишь затем придет твоя очередь. В это время до нас уже могут добраться, понимаешь? Ну, а моя вахта – последняя. Таким образом, каждый поспит около четырех часов. Ужинать придется поодиночке, во время дежурств. Возражения есть?
– Да нет, пап, – сказала Зоя. – Лучшего не придумать. Оставь мне свои часы, пожалуйста. И заведи будильник, а то я боюсь что-нибудь перепутать. Померанская механика такая сложная…
– Зато точная, – устало усмехнулся Робер.
– Роби, ты ничего не слышишь? – спросила Леонарда.
– Нет. А что такое?
Леонарда подняла руку. Все замолчали. Из-за полян пучки, со стороны опушки леса, долетели очень слабые звуки: цукоку-цукок… Через некоторое время еще раз: цукоку, цукоку, цка-цка-цка.
Потом все стихло.
– А ведь мы уже такое слышали, – сказала Леонарда. – В каком-то из ущелий.
– Да, припоминаю.
– И что это было? – спросил Глувилл.
– Не могу сказать. Но не птица и не зверь.
– Кстати, о птицах. Наш загадочный Птира опять куда-то исчез. Это странно.
– Наверное, придется мне заступать на дежурство сразу, – сказала Зоя.
Робер поцеловал ее в лоб.
– Боюсь, что так. Надо же! Если б меня не свергли, я так и не узнал бы, какая у меня чудесная дочь.
– Ну что ты, пап. Я обыкновенная. Просто приходилось много хитрить и приспосабливаться. Так же, как и тебе, и маме.
– Всем в этой стране приходится изворачиваться, хитрить и приспосабливаться, – вздохнул эпикифор. – Только не все при этом сохраняют доброту Потому что доброта у нас опасна.
– Не беспокойся, у нас все окончится хорошо.
– Все?
– Все, – твердо сказала Зоя.
Робер подумал о том, что ее предсказаниям, пожалуй, можно верить.
* * *
Во всяком случае, отдых прошел спокойно. Бубудуски не появлялись, никаких странных звуков никто больше не слышал.
Робер разбудил всех еще до рассвета, когда небо на востоке только начинало розоветь.
– Нам остался последний рывок, – сказал он. – Если сегодня нас не догонят, все испытания останутся позади. Но будет тяжко. Поэтому придется оставить и палатки, и котелок, и запасную одежду. Все, за исключением остатков провизии и оружия.
…И было действительно тяжело. Глувилл шел впереди, пробивая дорогу в сырых и плотных зарослях борщевика. За ним в полусне, спотыкаясь, брели Леонарда и Зоя. А замыкал цепочку Робер. С двумя арбалетами, с компасом и неизменной трубой померанского адмирала.
Борьба с травяными джунглями отняла больше часа времени и весь скудный запас энергии, накопленный за короткий отдых. На опушке леса сдал даже Глувилл. Он со стоном повалился на мягкий слой осыпавшейся хвои и блаженно раскинул руки.
– Долго валяться нельзя, – предупредил Робер. – Они… уже там.
Он протянул трубу. Но и невооруженным глазом было видно, что на месте их недавнего лагеря из ущелья одна за другой поднимались фигурки. Вскоре оттуда донесся звук первого выстрела. Только совсем не это перепугало Глувилла.
Глувилл поднялся на ноги, но они у него тут же подкосились.
– Ох, Матерь Божья, – пробормотал он. – Борони нас, Пресветлый!
Его скрытое щетиной лицо посерело. Впереди, как раз в той стороне, куда они должны были бежать, по лесу шагали невероятной длины ноги. Полупрозрачные, тощие, голенастые, с коленками, повернутыми назад. Высоко-высоко над деревьями они соединялись с темным, чудным, удивительно маленьким по сравнению с величиной ходуль телом, по форме напоминающим запятую. Контуры этого тела все время оставались размытыми, будто дрожали в мареве, но в его средней части вполне различались маленькая треугольная заплатка, вроде носа, а по бокам от нее – два круглых немигающих глаза в узких белых ободочках.
Ни рук, ни ушей, ни рта чудище не имело, однако время от времени умудрялось издавать мерзкий, какой-то цокающий звук, от которого по коже разбегались острые холодные покалывания. Кроме этого звука да шума ветра в лесу больше ничего не слышалось, даже птиц. Видимо, не только люди, а все, кто только мог передвигаться, из этих мест давно расползлись, поулетали, разбежались, либо надежно попрятались. Муравьи и те нигде не попадались. Исчезли комары, слепни, жужжалки. В безветренном лесу не было заметно ни единого движения.
«Цукоку, цукоку… цака, цка-цка», – пронзительно верещал страхоброд, ставя ногу между соснами.
По примеру цапель вторую он при этом плотно поджимал к себе. Некоторое время покачивался на единственной опоре. Вращал верхнюю часть тела, обозревая округу. Потом вновь цукокал и переносил ступню на добрую сотню человеческих шагов.
В три исполинских шага подобравшись к опушке, жуткое существо вдруг издало визг такой силы, что по кронам деревьев пробежала волна. Сгущаясь и концентрируясь, она понеслась дальше, по зарослям пучки, пригибая стебли, как сильный порыв ветра.
На краю плоскогорья волна ударила в скалы, вызвав обвалы. Находившиеся ниже бубудуски попадали почти одномоментно. Вроде кеглей, сшибленных метким шаром. К лесу от скал вернулось мощное многоголосое эхо.
– Цэ кака! – со злобной радостью сообщил страхоброд.
И взвыл потише. Потом повернулся, поджал ногу, крутнул головой и зашагал куда-то восвояси.
* * *
Робер начал осознавать действительность лишь несколькими секундами позже. Борясь с тошнотой и головной болью, он кое-как пришел в себя. И первое, что увидел, были огромные бесстрастные глаза Птиры.
Страус объявился опять. Он находился всего лишь в паре шагов. Вероятно, по этой причине длинноногий ангел-хранитель и хоронился за толстой сосной. Удостоверившись, что замечен, он мигнул, квакнул недовольно, а потом в очередной раз скрылся. Очень осторожный ангел…
Цепляясь за дерево, Робер поднялся. Глувилл обхватил голову руками. Он с закрытыми глазами сидел на корточках. Мычал, раскачивался.
Леонарда с Зоей уже стояли на ногах, но стояли нетвердо, поддерживали друг друга. Оставалось только догадываться, каково пришлось обратьям-бубудускам, которых поразительное звуковое оружие отнюдь не краем зацепило. Не отражением…
– Они… мертвы? – спросила Леонарда.
– Не думаю. Земляне не убивают без крайней необходимости. Если вообще убивают.
– Значит, бубудуски могут опомниться?
– Возможно. Хотя сомневаюсь, что отважатся на новое преследование.
– Но внизу есть еще один отряд?
– Есть, причем непуганый. Так что нам пока даровано не спасение, а лишь отсрочка. Надо идти.
– Я не пойду, – вдруг сказал Глувилл.
Руки у него тряслись.
– Э, дружок, ты слишком впечатлителен.
– Это было какое-то исчадие ада!
– Да что ты, Гастон! Никакое не исчадие, а просто хитроумная машинка. Вроде померанских часов, только посложнее. Ты ведь не боишься часов? Или, например, водяного колеса? Оно тоже большое.
– Часы никого не убивают, ваша люминесценция.
– И страхоброд никого не убил.
Глувилл отнял руки от головы и недоверчиво огляделся.
– А тех бубудусков?
– И тех бубудусков. Только проверять не будем, хорошо? Считай, что для обратьев это было маленьким наказанием. За их большое желание нас убить.
– А для нас это было испытанием, – неожиданно сказала Зоя.
– Испытанием? – переспросил Глувилл.
– Да. Проверяют, не испугаемся ли.
– Вы д-думаете?
– Уверена.
– Ну, коли так… Только первым я не пойду. Можно? Уж очень они меня… проверили.
– Похоже, что звуковое оружие на мужчин действует сильнее, чем на женщин, – сказала Леонарда. – Особенно на крупных мужчин.
– Дорогой ты мой исследователь, – нежно прошептал эпикифор.
Аббатиса присмотрелась к нему с чисто научным интересом.
– Не исключено также, что это оружие способно сделать человека даже из мужчины, – заявила она.
Эпикифор рассмеялся и принял классическую позу покаяния, принятую у диких ящеров и у сострадариев: опустил голову и поднял вверх обе ладони.
– Боже мой! И кому мы только поклонялись? Какому-то корзинщику…
Ирония обратьи аббатисы подействовала даже на сильно проверенного Глувилла. Коншесс начал приходить в себя. И тоже сделал полезное заключение:
– Пожалуй, медведей тут бояться нечего.
* * *
Медведи действительно не показывались. Как, впрочем, и любая другая живность. Предосенний лес мертво молчал. Среди сосен, желтеющих берез и осин часто попадались заброшенные звериные тропки, крест-накрест перетянутые нетронутой паутиной. Хотя во многих местах призывно краснел перезревший боярышник, а на кустах висела готовая осыпаться малина, на Тиртане, вероятно, не осталось уже никого, кто бы мог ими полакомиться.
– Здесь повсюду тайна, – сказала Зоя. – Вот что нас ждет за следующим холмом? Неизвестно! Мне это нравится.
– Угнетает все это, – не согласился Глувилл. – Разве порядок? Ни белки тебе, ни единого дятла на всю округу. И чем небесники все зверье распугали? Страхобродами?
Робер остановился, тяжело опираясь на палку.
– Не только, – сказал он.
Впереди, на гребне ближайшего холма, темнело какое-то препятствие, имеющее вид длинной неровной стены. Вскоре выяснилось, что путь преграждает полоса поваленных, нагроможденных слоями, изломанных и кое-где обугленных деревьев. Обойти этот страшный бурелом не оставалось никакой возможности: и в правую, и в левую стороны он простирался далеко, на километры, насколько видел глаз.
Робер вынул компас и устало кивнул.
– Все правильно. С юго-запада на северо-восток, – сказал он. – Что ж, поздравляю.
– С чем? – не понял Глувилл.
– Мы вышли на след небесников. Все эти деревья не ветер повалил. Их разметал огненный болид землян. Когда летел уже совсем низко, над самой землей.
– Но зачем было уничтожать столько леса? – спросила Зоя.
– Вряд ли это сделано преднамеренно. Думаю, произошла авария.
Леонарда покачала головой.
– Страшно подумать, какими исполинскими силами повелевают эти люди. Одни страхоброды чего стоят… Тем не менее не все и в их власти, раз случаются такие аварии.
– Конечно, не все. Иначе бы небесников встретили еще наши предки.
– А почему ты уверен, что они нас примут?
– Зачем тогда они нас защищают?
– Защищали, – поправила Леонарда. – Страхоброда уже не видно.
– А вот бубудуски могут и появиться, – добавил Глувилл, к которому возвращалось здравомыслие. – Пойдемте, что ли?
Робер вздохнул и принялся взбираться на завал. Совершенно некстати у него вновь разболелась рука.
Несколько часов преодолевали они древесное нагромождение. С частыми остановками для отдыха, кружа, иногда возвращаясь назад, чтобы обогнуть совсем уж непроходимые горы обгоревших лесин. Пожалуй, это испытание оказалось самым тяжелым. Лишь к полудню, до макушек испачкавшись смолой и углями, они спустились на землю.
Просека косой линией перечеркивала плато. В паре километров северо-восточнее она взбегала на холм, вершина которого выглядела так, будто ее срезали исполинским ножом. А в низинке у подошвы часть леса уцелела, только деревья потеряли вершины и почти все боковые ветви. Будто с неба на них со страшной силой дунуло разгневанное божество.
Там, в низинке, на берегу полузаваленного ручья, они и повалились на траву. Не выставив часового и даже не перекусив; поскольку никакой мочи на это уже не осталось.
* * *
Робер очнулся часа через три. Очнулся он от того, что его осторожно будили.
– Тихо, пап, – предупредила Зоя. – Бубудуски!
Вдвоем они разбудили Леонарду и Глувилла.
– Лежите и не шевелитесь, – прошептал Робер.
Их всех скрывала высокая трава и упавшие с деревьев ветви.
Сбившись в кучу, настороженно озираясь, бубудуски шли вниз по просеке и находились шагах в пятистах.
– Смотри-ка, смотри, папа! – взволнованно прошептала Зоя.
Она указывала в противовположную сторону. Там, со стороны срезанной вершины холма, навстречу бубудускам спускалось нечто совсем уж странное.
Существо очень напоминало скорпиона. Но совершенно невозможных размеров – ростом чуть ниже лошади, а длиной метров в семь-восемь. Еще на пару метров над ним возвышался членистый грозно изогнутый хвост. Только оканчивался он не жалом, а второй головой – маленькой, сдавленной с боков. С вытянутым в трубочку клювом, красными, немигающими глазками и каким-то нелепым усиком на лбу, эта сравнительно небольшая головенка почему-то вызывала липкий, безотчетный ужас.
– Ох, ну и монстр…
Монстр прошагал метрах в семидесяти от них. На его боку были видны намалеванные белой краской цифры.
– Машина-убийца, – прошептал Робер. – Замрите!
Покачивая головенкой, скорпион сделал несколько шагов, перелез через поваленное дерево и поднялся на пригорок. Тут его и заметили служители ордена.
Сначала они изумленно молчали. Потом какой-то слабонервный завопил, отшвырнул мушкет и нырнул в кусты. А остальные сотворили обычную бубудусью глупость – начали палить раньше, чем думать. Не от храбрости, и уж конечно, не от большого ума. От рефлекса. Однако рефлекс сидел в них основательно. Вопреки страху, а может и благодаря ему, стреляли обратья с большим успехом и усердием.
Хвостовая головенка скорпиона дернулась. Потом еще раз. Было видно, что пули одна за другой высекают искры из черного ребристого панциря, из клешней, из членистого хвоста, только вот никаких вмятин, ни тем более пробоин не оставляют.
Скорпион угрожающе взвыл. Командир бубудусков кое-что начал соображать.
– Идиоты! Прекратить стрельбу!
Увы, было поздно. Головенка повернулась. Из трубчатого клюва со свистом вырвалась струя то ли пара, то ли белесого дыма. Над бубудусками она распушилась, приняв вид тающего облачка.
Обратья зачихали, закашляли, бросились врассыпную. Только далеко убежать не смогли. Движения их ног быстро теряли темп и согласованность, словно люди на глазах пьянели. Сделав по нескольку заплетающихся шагов, они неуклюже валились на землю.
Скорпион же развернулся, неторопливо поднялся на холм и скрылся. Точно так же, как некоторое время назад поступил страхоброд.
Робер отыскал свою палку и поднялся.
– Ты куда? – спросила Леонарда.
– Пойдем посмотрим?
– Зачем?
– Просто так. Интересно же.
– Мам! Я тоже хочу, – сказала Зоя. – Я их первая заметила!
Леонарда заколебалась.
– Пусть смотрит, – решил Робер. – Девочке предстоит жить в новом мире, среди необычных людей и неизвестных явлений. Чем раньше начнет все это постигать, тем лучше.
– Так как? – спросила Зоя, глядя на мать.
– Ты же слышала, что сказал папа.
– Я еще не совсем привыкла к тому, что он у меня есть, – усмехнулась Зоя.
Втроем они вышли из ложбинки.
– Вот так бы всегда, – вздохнула Леонарда.
– Постараемся, – сказал Робер.
– Да здравствует семейство Умбринов, – улыбнулась Зоя. – И да убоятся сострадарии. Никто перед нами не устоит!
– Amen, – сказала обратья аббатиса.
* * *
Обратья бубудуски валялись в самых разнообразных позах. Лишь один толстый эскандал не лежал, а сидел, привалившись спиной к расщепленной до комля осине. Он хлопал ресницами и капризно повторял:
– А налей-ка еще, ск-атина…
– Сие есть грех! – рявкнул эпикифор.
Бубудуск испуганно съежился.
– Как всегда, пьянице повезло больше всех, – задумчиво сказала Леонарда.
Она наклонилась, пощупала пульс у одного, другого, третьего.
– Живы, голубчики. Пребывают в наркотическом сне. А когда проснутся – неизвестно. Надо бы от них подальше уходить, Робер. Да и запах тут еще держится странный. Как бы самим не уснуть.
Робер зевнул.
– В самом деле.
Они вернулись к Глувиллу. Наполнили фляги водой из ручья, на ходу перекусили и по следам грозного, но гуманного скорпиона начали подниматься на холм.
Почва с его вершины была содрана до самой скалы и в виде мелких комьев сброшена в распадок. За распадком просека продолжалась. Постепенно сужаясь, она тянулась к небольшому озеру.
Озерцо выглядело так, будто в него наступил великан и своим сапожищем выплеснул половину воды. А на противоположном, северо-восточном берегу, у подножья утеса-останца, лежали черные половинки исполинского шара.
Шар был поистине огромен. Даже его половинки раза в два-три превосходили по высоте сосны. Не возникало сомнений в том, что именно этот шар оставил просеку в лесах Тиртана, прокатился по озеру, а в конце своего пути ударился о скалу, отчего и развалился.
Сила удара оказалась такой, что скала тоже треснула. С ее вершины свисала почти вывороченная сотрясением сосенка, а у подножья валялись многотонные отколовшиеся куски.
– Папа! Так этот шар и есть звездный корабль? – взволнованно спросила Зоя.
– Больше ему быть нечем, – ответил эпикифор.
– Что-то мне страшно, – сказала Леонарда. – Почему он такой черный?
– Обгорел от трения о воздух.
Глувилл позволил себе усомниться в словах шефа.
– Разве можно тереться об воздух?
– Почему же нет? Даже святой Корзин этого не запрещал, – рассеянно отозвался Робер.
Он поднял свою трубу и принялся внимательно изучать половинки звездного корабля.
* * *
Одна из них лежала косо, обращенная плоской стороной вверх и наклонившись к озеру. Эта плоская поверхность была нисколько не черной, а как бы тщательно отполированной, вроде металлического зеркала; в нем отражались облака, играли блики заходящего Эпса.
Вторая же часть шара лежала срезом вниз и почти горизонтально. Сбоку к ней устало прислонилось туловище страхоброда – запятая с круглыми удивленными глазами и треугольным носом. Свои ноги страхоброд то ли поджал под себя, то ли отсоединил по ненадобности. Могло быть и так, что конечности у него еще не выросли. Страхоброд-младенец…
Ни окон, ни дверей, ни каких-то других отверстий в черных поверхностях полусфер не имелось. Не было заметно также и людей, хотя к озеру вела вполне различимая тропинка. И как Робер ни настраивал фокус, обе полусферы виднелись не совсем четко. Эта зона нечеткости пузырем накрывала площадку, на которой лежали обе части сферы, захватывала еще и кусок берега, и узкую полосу самого озера.
Контуры пузыря тоже выглядели размытыми, неясными. Они были заметны главным образом по разнице угла преломления света, как стенки очень тонкого стакана, наполненного водой. Но Робер не сомневался, что и хрупкость, и эфемерность этой преграды обманчивы. Вероятно, именно пузырь являлся главной защитой звездного корабля. Потом уж, во вторую очередь, – его обугленные стены, которые наверняка могли выдержать удар пушечного ядра, выпущенного даже в упор.
Глувилл нерешительно кашлянул.
– Ваша люминесценция…
