Эскадра его высочества

       Эпикифор также пребывает в некотором недоумении по поводу того, сколько еще надо послать кораблей флоту Открытого моря, чтобы их наконец оказалось достаточно. Правильно ли Он понял, что 27 единиц мало? Верно ли при этом, что вся эскадра курфюрста по-прежнему имеет всего 7 боевых кораблей? Или после не совсем обычного сражения в Пихтовой их стало больше?
 
       Записано со слов Его люминесценция – коншесс Глувилл,
       Последний секретарь.

16. АБОРАВАРЫ

      Как и предсказывал адмирал Метример, эскадра Мак-Магона поставила все паруса и несколькими часами позже, имея скорость одиннадцать узлов, проскочила сначала мимо борющихся с противным ветром кораблей Андрокона Василиу, а затем благополучно разминулась и с Атрегоном. В досадных пределах видимости. Но за пределами дальности огня.
      Имперские корабли спешно развернулись, бросились в погоню, однако уже через сутки безнадежно отстали, поскольку и «Мегион», и «Гримальд», получившие наиболее серьезные повреждения, все же сохраняли превосходство в скорости над широкими и высокобортными линкорами Василиу.
      Чтобы совсем не терять противника, аншеф-адмирал отрядил в погоню три самых быстроходных фрегата. В ответ Мак-Магон повернул на юг, и один из фрегатов тут же отправился назад с донесением о перемене курса. Через несколько часов эскадра повернула на запад, чем избавилась от второго наблюдателя.
      Вскоре после этого, огибая недружественные магрибские берега, корабли Поммерна спустились к широтам, на которых ночь уже являлась настоящей ночью. Воспользовавшись темнотой и небольшим штормом, померанцы отделались и от последнего соглядатая – фрегата «Дюбрикано».
      Утром двадцать второго июля горизонт за кормой «Магденау» вновь оказался чистым. А перед слегка укоротившимся в бою бушпритом «Денхорна» открылись безбрежная синь. Ничто уже не мешало экспедиции затеряться, исчезнуть в просторах самого великого из океанов Терраниса. И тут гросс-адмирал издал самый неожиданный из всех своих приказов:
      – Всем кораблям и судам эскадры! Последовательный поворот на девяносто градусов. Курс – вест.
      Пройдя на запад несколько десятков миль, адмирал приказал повернуть еще раз. Теперь – на север.
      Курсом норд они шли несколько суток. Постепенно ветер из свежего превратился в пронизывающий, а впереди показались первые льдины. Экипажам выдали теплую одежду. В неотапливаемых каютах люди спали не раздеваясь. Но так продолжалось только две ночи. На третью гросс-адмирал выдал еще один странный приказ:
      – Всем кораблям эскадры! Последовательный поворот на девяносто градусов. Курс – ост!
      Члены штаба в очередной раз недоуменно переглянулись. Вице-адмирал Додерлейн взглянул на карту и сказал:
      – Но так мы упремся в Абораварский архипелаг, Уолтер.
      – Верно, – кивнул Мак-Магон.
      – Зачем нам заходить на эти пустынные острова? Кроме тюрьмы там ничего нет.
      – Так должен думать и адмирал Василиу.
      – А я об этом не подумал, – сказал Додерлейн, склоняя голову.
 

* * *

 
      Абораварский архипелаг лежал под семьдесят девятым градусом северной широты и находился в девятистах милях северо-западнее Ситэ-Ройяля.
      Свое имя эта группа пустынных островов унаследовала от некоего обрата Аборавара из Пампаса, решившего подвигом отшельничества еще больше прославить земляка своего, Корзина. Святой Аборавар прославлял святого Корзина всего несколько месяцев, пока не отбыл в мир иной от милосердной цинги. Однако после смерти отшельника архипелаг оставался необитаемым не слишком долго, изощренные умы ордена Сострадариев нашли ему достойное применение.
      Скопище угрюмых скал, на две трети покрытых вечными льдами, как нельзя более подходило для воспитательной работы высшего уровня. Усмотрев в этом перст Пресветлого, практичные и находчивые обратья из Санация удумали превратить Аборавары в самую страшную тюрьму Пресветлой Покаяны. Или, как ее именуют на многословном и лицемерном лексиконе ордена, – в Блаженные Врата Ускоренного Упокоения по сверхчетвертому разряду.
      Упомянутое Упокоение заблудшие души обретали здесь на протяжении без малого восьмидесяти последних лет. И делали это совершенно беспрепятственно вплоть до самого июля двадцать девятого дня года 839-го от Наказания.
      В этот день с запада, розовея в лучах незаходящего в эту пору Эпса, показались многочисленные паруса.
 

* * *

 
      Все «вольное» население острова Большой Аборавар, а именно – охрана лагеря и несколько офицерских жен, – высыпало на берег бухты. Начальство во главе с комендантом пошло еще дальше – на свайный пирс.
      Такого количества кораблей – целых двенадцать вымпелов, – здесь отродясь не видели. Во-первых, потому, что такому количеству кораблей делать в столь пустынных и отдаленных местах абсолютно нечего. А во-вторых, на Абораварах никто и никогда не рождался. Помереть – это запросто, это – сплошь и рядом, а вот родиться ни у кого еще не получалось.
      В четвертом часу пополудни, пользуясь свежим ветром, в бухту Большого Аборавара влетел первый фрегат.
      – «Консо», – с изумлением сказал обрат Криуласт, старший душевед колонии. – Надо же – «Консо»! Я на нем когда-то служил срочную.
      – А ты чего же, курфюрста померанского ожидал увидеть? – небрежно спросил обрат проконшесс Бормедор, бог и комендант пропащих мест.
      – Тут ему самое место! – воскликнул душевед, переведенный с материка за мелкую спекуляцию померанским шерисом.
      Очень эмоционально воскликнул, почти искренне. Но, пожалуй, чересчур громко для столь отдаленного места, как остров Большой Аборавар. Здесь незачем демонстрировать преданность делу Великого Пампуаса, потому что дальше Аборавара человека уже не сошлешь. Дальше этого острова, вплоть до самой полярной шапки, уже никакой суши нет. Потому что так было угодно Пресветлому.
 

* * *

 
      Убирая паруса, фрегат подошел к пирсу.
      С него полетели причальные концы, которые с готовностью поймали встречающие. Поймали, закрепили, помогли сходню поставить.
      По сходне спустился морской офицер в шинели непривычного покроя. За ним на берег один за другим начали сбегать вооруженные матросы. И что-то много их сбежало, чуть ли не сотня. Потом начались совсем уж странные вещи. Бубудуски, пришедшие на берег, оказались окруженными со всех сторон, и у них начали отбирать ружья.
      – Надеюсь, вы прикажете сдаться и тем, кто охраняет лагерь, обрат комендант? – спросил офицер.
      – Сдаться? Кому, с какой стати? Да кто вы такой, сударь? Я – проконшесс Бормедор!
      Офицер насмешливо поднес пальцы к козырьку фуражки.
      – Извините, я не представился. Фрегаттен-капитан Мориц, флаг-адъютант гросс-адмирала Мак-Магона.
      – Какого Мак-Магона? Померанского адмирала?
      – Так точно.
      – Прошу прощения. Так это что, померанские корабли?!
      – Совершенно верно, – усмехнулся офицер. – Неужели вы ожидали увидеть здесь линейный флот Покаяны?
      Комендант хлопнул глазами.
      – Что, и «Консо»… тоже ваш?
      – Ну да. С некоторых пор.
      – Помилуйте! Да что ж вам здесь-то нужно? На островах нет ничего ценного! Одни заключенные.
      – Вот они нам и нужны.
      – Шутить изволите?
      – Не шучу. Так вы прикажете охране разоружиться?
      Помутившимся взором комендант обвел бухту. Многопушечные корабли один за другим бросали якоря. От них уже отваливали битком набитые баркасы. А с «Консо» выгружали еще и десантные пушки. Первую из них уже катили к единственному военному объекту острова, – к казарме.
      – Итак? – спросил флаг-адъютант. – Нам открывать огонь или обойдемся без этого?
      – Ну, ввиду явного превосходства сил…
      – Вы мудрый человек, сударь. И большой знаток жизни.
      – Других тут не держат, – буркнул обрат комендант.
 

* * *

 
      И он говорил сущую правду. В этом уже через полчаса убедился мэтр Фоло.
      По поручению адмирала Кэйр занялся рассмотрением судебных дел узников Аборавар. Впрочем, судебными эти дела признать было при всем желании невозможно, – ни материалов следствия, ни выписок из постановлений суда в тощих серых папках не содержалось. Чаще всего все «дело» состояло лишь из одной бумаги – малограмотного доноса соседей либо рапорта фискала, поверх которых шла разлапистая резолюция околоточного эскандала.
      Оная резолюция содержала всего лишь одно из трех непоправимых слов: «Аборавары», «Острова» или «Ускоренное-4». Ниже красовался угодливый вердикт имперского прокурора. В нем уже насчитывалось несколько слов: «Полностью согласен» либо «Возражений не имеется». Попадались и надписи с выражением личного отношения слуги закона к осужденному вроде «туда и дорога», «пусть остынет», «собаке – собачья смерть» и даже провидческое «так будет с каждым».
      И вот это утверждение соответствовало истине. Контингент заключенных поражал многообразием. Тут встречались университетские профессора, аристократы, королевские чиновники, инженеры, лекари, разжалованные военные, лакеи, купцы, промышленники, бывшие министры, студенты, дипломаты. Нередко попадались и проигравшие схватку за власть бубудуски, – примерно через каждого второго-третьего.
      – Братцы, да этого лагеря вполне достаточно для управления небольшим государством! – воскликнул Франц. – Коллекция мозгов…
      – На колонию точно хватит, – кивнул Ждан.
      – В этом и заключается смысл нашей работы, – сказал Кэйр.
      – Она обречена на успех, – заявил Бурхан.
      – Почему ты так уверен?
      – Как – почему? Мы же вытаскиваем этих бедолаг с того света. Они с радостью согласятся на наше предложение.
      Однако эффенди глубоко ошибался. Первые же беседы дали обескураживающие результаты. Грязные, голодные, оборванные, нередко полумертвые узники покидать Аборавары в большинстве своем отказывались. Одни – потому что считали службу Поммерну изменой родине, другие несокрушимо верили, что могут доказать свою невиновность, третьи надеялись, что их отказ будет вознагражден помилованием, четвертые были настолько запуганы, что не решались воспользоваться последней возможностью для спасения, а пятые опасались за судьбу близких родственников. Эти люди действительно хорошо знали жизнь. В пределах Пресветлой Покаяны, разумеется.
      Исключениями послужили два десятка муромских контрабандистов, которые с превеликим удовольствием записались в команду Стоеросова, несколько пленных альбанских офицеров, хлебавших баланду еще со времен неудачной для своего королевства войны, да разжалованный капитан имперского флота де Фридо-Бранш. Вот эти люди и составили результат почти целого дня работы комиссии Кэйра.
      – Здесь не просто коллекция мозгов. Это есть коллекция испорченных мозгов! – заявил потрясенный Франц.
      – Прямо и не знаю, что делать, – признался Кэйр.
      – Ваша честь, а вы видели местное кладбище? – неожиданно спросил мичман Петроу, которого вместе с несколькими матросами прикомандировали к ним для охраны.
      – Нет, – удивился Кэйр. – А зачем?
      – Там стоит побывать. Особенно – заключенным.
      – Па-аслушай, твоя честь, а ведь хорошая мысль, – сказал быстро соображавший Ждан.
      – Очень даже, – кивнул Бурхан.
      Кэйр объявил перерыв. И они отправились.
 

* * *

 
      Место упокоения грешников находилось на южном склоне горы Святаго Вознесения, поскольку здесь за короткое полярное лето грунт протаивал глубже, чем в других местах. Примерно на полметра На такую же глубину копали могилы, да и то – по теплому времени, которое на Абораварах не превышало месяца. Очередную жертву просто сбрасывали в яму без гроба и даже савана, наскоро заваливали мерзлыми комьями, а сверху водружали необработанный камень с номером.
      Кладбище начиналось за воротами лагеря и тянулось по склону вплоть до подножия ледника. Первые ряды примитивных могил имели камни, датированные серединой прошлого века. Они располагались правильными полукружьями. Здесь зеленел мох и еще наблюдались признаки минимальной благопристойности. А вот выше по склону хоронили уже как попало – вкривь, вкось, да впритык, без малейшего почтения к человеческим останкам. Несмотря на холод и свежий морской ветерок в нос бил запах тлена Ужасало, что во многих местах обнажились части скелетов.
      – Песцы раскапывают, – пояснил Петроу.
      – Я слышал, что этих песцов ловили голодные заключенные, – сказал Бурхан.
      – Да, так говорят.
      Франца передернуло.
      – Боже мой, боже мой!
      – Это сколько ж здесь людей-то лежит? – спросил Ждан.
      – На камнях – пятизначные номера, – сказал Кэйр. – Но здесь кое-кого еще не хватает.
      – Что ты такое говоришь? – побледнел Франц, оглядывая скорбное поле. – Кого тут еще может не хватать?
      – Того, кто всех этих людей сюда отправил.
      – Сострадариев?
      – Сострадариев. Точнее, их верхушки. Она-то, верхушка, прекрасно сознает, что творит.
      – Не могу представить. Вероятно, они тоже ослеплены фанатизмом.
      – Преданность идее не может служить оправданием убийства даже одного человека. А их тут столько… Герр мичман, благодарю вас за прекрасную идею. Нужно чтобы завтра же эти несчастные отказники предметно ознакомились со своим будущим.
      – Если у нас оно будет, это завтра, – сказал Бурхан. – Ты ничего не видишь?
      – Где?
      – Левее горы. Зюйд-зюйд-вест, как говорят моряки.
      Кэйр приложил ко лбу ладонь.
      – Ого, – сказал он. – Нужно предупредить адмирала.
 

* * *

 
      Первым к портовому домику, где остановился Мак-Магон, прибежал Ждан. Как ни странно, известие адмирала нисколько не огорчило. Напротив, он вроде бы даже обрадовался. Но когда Ждан ушел, Мак-Магон выразил неудовольствие тем, что сообщение поступило не от морского наблюдательного поста, а от случайного человека.
      – Виноват, герр адмирал, – сказал Мориц. – Это не так. Сообщение от постов поступило раньше. Не хотели вас будить, экселенц.
      – Так уверены, что это фон Бистриц?
      – Совершенно, герр адмирал. Бригантина. Под флагом Альбаниса.
      – Мало ли…
      – Ни один корабль добровольно к Абораварам не сунется.
      – А по приказу? Не грех проверить, Мориц.
      – Так точно. Корвет «Сифарис» уже снялся с якоря.
      – А! Вот это правильно. Ветер?
      – Устойчивый вест-норд-вест. В бухте – слабый, в проливе – умеренный. Через полчаса все выяснится, экселенц. Быть может, вздремнете еще?
      – Уже не смогу. На меня плохо действуют белые ночи. Прикажите заварить кофе. И запросите информацию о состоянии кораблей. Думаю, что времени для ремонта осталось совсем мало. Да, и как себя чувствуют наши раненые? Многие ли из них уже способны вернуться в строй?
 

* * *

 
      …Стены незнакомой комнаты покачивались.
      В ней был очень низкий потолок и лишь одно маленькое оконце необычной формы – в ширину больше, чем в высоту. Сквозь него проникал мягкий сумеречный свет. Оттуда, из-за окна, доносились крики чаек.
      Пахло лекарствами. Над головой кто-то разгуливал тяжелыми шагами. Будто чугунные гири переставлял. От буханья этих гирь-шагов егер-сержант Неедлы и очнулся.
      Он попробовал повернуться на бок, но тут же невольно застонал – болело левое плечо.
      – Эге! Кажется очухался, – сказали сбоку.
      Иржи скосил глаза и увидел в соседней койке человека с забинтованным животом. Он был очень бледен, худ, под его запавшими глазами темнели круги, но сами глаза посмеивались.
      – Ну и как себя чувствуешь, приятель? – спросил обладатель забинтованного живота.
      Иржи прокашлялся.
      – Пожалуй, сегодня не лучший день моей жизни.
      Сосед усмехнулся.
      – Совсем наоборот, не самый худший. Ты очнулся все еще на этом свете, дорогой мой.
      – Простите… А вы кто? – спросил Иржи.
      Сосед удивился.
      – Привет! Прошка я. Прохор Петрович. Секретарь Обенауса. Неужто не признаешь?
      – А, – сказал Иржи. – Извините. Вы порядком изменились.
      – Изменишься тут, – проворчал Прошка. – Если брюхо прострелено. Хорошо еще, что навылет. Пуля, знаешь ли, сзади ударила и через живот улетела.
      Иржи прикрыл веки. Перед глазами заплясали лошадиные морды, вспышки выстрелов, мелькающие кусты, орущие бубудуски…
      – Урс Паттени жив?
      – Вахмистр? Ну, к скампавею живой добрался. Он тебя даже с лошади снимал. Ты уже никакой тогда был.
      – А барон?
      – Тоже уцелел, только ногу ему поцарапали. Собирался назад скакать, в Муром.
      – Ускакал?
      – Вот этого не знаю. Обеспамятовал я. Только здесь и очнулся.
      – А где мы? – спросил Иржи.
      – На «Поларштерне».
      – На яхте курфюрста?
      – Ну да. Она там неподалеку проплывала.
      – Как проплывала? Одна?
      – Ну, ты и сказал. Одна! Да курфюрст целую армаду отрядил, свои лучшие линкоры. Там же покаянцев было полно, выход в море стерегли. Ваш адмирал с разбегу в них и ударил.
      – Прорвались?
      Прошка удивился.
      – А как же иначе? Башковитый у вас, говорят, адмирал. Бубудусков как котят расшвыривает. Неужто пальбы не слышал? Даже у нас все тряслось, хотя сам «Поларштерн» почти и не стрелял.
      – Да нет, вроде слышал. Только ничего не понял. Голова совсем не работала.
      – Это с непривычки. Тебя, видно, в первый раз подстрелили?
      – В первый.
      – Понятно. Есть, конечно, хочешь?
      Иржи подумал.
      – Да. И даже очень.
      – Это хорошо. Это на поправку, значит, идешь. Сейчас.
      Прохор взял с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонил.
      Прошло немного времени. Отворилась дверь. Через высокий порог шагнула полная женщина в чепце и белом халате.
      – Андреевна, сестричка, – сказал Прошка. – Сержантик тут вот проголодался.
      Женщина всплеснула пухлыми руками.
      – Что, ожил? Ну, слава богу, слава богу! Нет, золотые руки у нашего доктора… Вы так ужасно бредили, сударь. Все драконов вспоминали. И еще какого-то проконшесса ругали страшно.
      – Это точно, – кивнул Прошка. – Крепко ты его припечатывал, егер. Даже я кой-что впервые слышал. Особенно про чешуйчатую, э… ну, эту самую. Тригонометрию, в общем.
      Иржи смутился.
      – Простите, сударыня.
      – Ничего, голубчик. Вы ведь больше не будете ругаться?
      – Нет, нет, что вы! Я вообще не понимаю…
      – Вот и ладно. Сейчас я принесу вам обед.
      Андреевна вышла.
      – Кормят тут, должно быть, хорошо, – мечтательно сказал Прошка. – Прямо завидую. Мне вот полтора метра кишков оттяпали, так что теперь один только бульончик дают. С чайной ложечки! И это – на яхте самого курфюрста, где чего только нет. Досадно, понимаешь.
      – А кто нас на яхту доставил? – спросил Иржи.
      – Да свои, муромские мужики. Фрегат у базилевса еще отбили. Ну и нам крепко подсобили. Без этого лазарета плавучего мне бы давно каюк пришел. Да и тебе, пожалуй. Крови ты порядком потерял. Спасли нас, в общем.
      – А кто? Боярин Стоеросов?
      – Он самый, Свиристел Палыч. Должники мы теперь у него. Я так – особенно.
      Внезапно по палубе над госпитальной каютой пробежало несколько человек. Прошка насторожился.
      – Что-то случилось? – спросил Иржи.
      Прошка качнул головой.
      – А бес его знает. Слушай, глянь-ка в иллюминатор. Если сможешь.
 

* * *

 
      Придерживая больную руку, Иржи сел.
      Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна Отдышавшись, он все же встал на покачивающийся пол, но колени подогнулись, плечо резануло.
      – Эй, эй, – встревоженно сказал Прошка. – Лучше поворачивай в гавань, парень. Тебе недавно еще кровь переливали.
      Иржи стиснул зубы и поднялся с колен. Держась за стену, сделал шаг, второй, третий.
      – Упрямый, – заключил Прошка. – Ну, и что там?
      Снаружи было весьма прохладно. От дыхания стекло запотело. Протерев иллюминатор рукавом халата, Иржи уперся в него лбом, чтобы не упасть.
      Сначала перед глазами плясали все те же разноцветные пятна. Потом под зеленоватым небом он различил скалистые берега, а между ними – широкую бухту.
      В бухте медленно покачивались корабли с голыми мачтами. Все они либо стояли на якорях, либо были ошвартованы у свайного пирса. Лишь небольшая, низко сидящая в воде бригантина двигалась. Она огибала крутой, увенчанный ледником мыс. Судно, по-видимому, очень спешило, шло с полным набором парусов.
      – Какой-то новый корабль приплыл, – сказал Иржи.
      – Померанский?
      – Нет.
      – А чей?
      – Не знаю. На нем флаг с красным крестом.
      Прошка тихо присвистнул.
      – Во как! Альбанец, значит. Похоже, что нашей стоянке приходит конец.
      – А где это мы стоим?
      – У островов Абораварских. Слыхал про такие?
      – Они же… Где-то на севере?
      – На севере, на севере.
      – Интересно, зачем это мы здесь, – сказал Иржи.
      Прошка усмехнулся.
      – Ну, адмирал мне не докладывал. Но я так подозреваю, что прячемся. Вишь ли, Иржи, из устья Теклы в открытый океан две дороги – либо на юго-запад, мимо Магриба, либо на северо-восток, мимо Покаяны. И там и сям эскадру могли подстеречь. Вот Мак-Магон и надул покаянцев. Они-то, небось, вдоль побережья мечутся, в оба направления, а мы вот сидим на севере и спокойно починяем рангоут.
      Иржи еще раз взглянул в иллюминатор.
      – Да, на соседнем корабле что-то делают с мачтой.
      Вошла Андреевна. Она принесла котелок супа, хлеб с сыром и кружку вина.
      – Шаутбенахт Свант приказал выделить из своих запасов, герр сержант. Говорят, вы посла Обенауса спасали.
      – Я? Просто скакал позади. Поэтому в меня и попали.
      – Ты в самом деле скакал позади, – усмехнулся Прошка. – Только при этом еще двух бубудусков завалил.
      – Не помню.
      – Зато я помню. Где так стрелять научился, тоже не помнишь?
      – Нет. Этого не забудешь. В ущелье Алтын-Эмеле. Только там все больше из штуцеров били. Из пистолетов – редко, когда ящеры совсем уж близко подбирались.
      – Страшно?
      – Ну да. Стреляешь, стреляешь, а их вроде не меньше, а больше становится.
      – И что же тогда делали?
      – Ручные бомбы здорово помогали. Особенно когда всем эскадроном швыряли. Штук этак по семьдесят-восемьдесят сразу. Одну вообще нельзя бросать, ящеры поймают и назад вернут. А швыряют они подальше нашего, руки очень длинные. Поэтому к ним и с саблей не подлезешь.
      – А со штыком?
      – Штыком или пикой достать можно. Если ящер, конечно, позволит. А вообще врукопашную с ними лучше не сходиться.
      – Здорово дерутся?
      – Не то слово. Перед боем листья какие-то жуют и от этого в осатанение впадают. Смерти не боятся, боли не чувствуют. Помню, одному руку сломали, кость торчит, так он скакал, скакал, да этой же костью и дрался.
      – Не слабо, – сказал Прошка.
      – Не слабо.
      – Ох, страсти-то какие! – сказала Андреевна. – Давайте я вас покормлю.
      – Спасибо, я сам. Только поднос придержите, если можно. Покачивает.
      – Конечно, конечно. Не стесняйтесь.
      Стесняться Иржи не собирался. Орудуя одной рукой, он моментально справился с едой и облизал ложку. Аппетит был зверским.
      – Во дает, – завистливо сказал Прошка. – Как тебе винцо капитанское?
      – Ох, извини. В следующий раз поделюсь.
      – Ладно, чего там. Нельзя мне еще.
      От еды и вина приятное тепло распространилось по всему телу. Иржи тут же почувствовал, что засыпает. Андреевна собрала посуду и вышла на цыпочках.
 

* * *

 
      Проснулся он не скоро.
      Стены каюты по-прежнему слегка покачивались, но за иллюминатором серели сумерки. В такт качке шевелились тени от масляного фонаря. Прошка мирно посапывал. Под его койкой был виден ночной горшок.
      Иржи встал, нащупал ногами тапочки и здоровой рукой набросил на себя халат. Он помнил, что отхожее место, или гальюн, находится где-то наверху. Осторожно, чтоб не скрипнуть, встал, открыл дверь. В голове опять зашумело.
      Преодолевая слабость, Иржи вышел в полутемный коридор. С одной стороны он оканчивался тупиком и там у резных дверей стояли два вооруженных матроса. Оба внимательно посмотрели на Иржи, но ничего не сказали.
      А с другой стороны коридор упирался в толстенную мачту. По бокам от этого удивительно ровно обтесанного бревна находились узкие двери.
      Держась за стену, Иржи вышел на палубу. В нос ударило свежим морским запахом. Послышался шум ветра, плеск волн, крики чаек. Ночь была очень светлой, Эпс так и не смог дотянуться до полярного горизонта. Иржи на мгновение закрыл глаза от всего этого неожиданного света.
      А когда открыл, увидел перед собой паутину снастей. Дальше простиралась широкая бухта с лиловыми отблесками зари. На волнующейся поверхности воды покачивалось больше десятка кораблей. Со многих доносились голоса, визг пил, стук молотков; на соседнем корвете матросы поднимали новую мачту.
      – А ну, навались! – кричал боцман. – Раз-два, взяли!
      Однако на «Поларштерне» все было тихо.
      Укрываясь от ветра, за фальшбортом собралось человек шесть матросов. Они увлеченно слушали рассказчика.
      – …Ну, значит, хоть и шли мы во втором ряду, но когда «Тарида» пальнула, одно ядро все же долетело. Аккурат в марсовую площадку ударило. Там-то наш братец Гуго и сидел, все врагов его высочества высматривал. Ну, шум, треск, обломки падают. Все, думаю, каюк мореходу. Отплавался наш Гуго! Ан – нет. Смотрю вниз – на палубе никого. Подбегаю к борту – на воде ни всплеска, ни кругов, ни других следов происшествия. А что оказалось? Он ногой в снасть угодил и висит себе вниз головой, словно селедка копченая. Главное, молчком висит, только глазищами хлопает. Глазищи – во, каждый размером с пушечный порт и такие же квадратные. Ну, думаю, ничего. Раз хлопает, значит, живой еще. А он не только глазами хлопает, так представьте, еще и руками себя шшупает. Шшупает, понимаешь, и шшупает. Ну – совсем живой, стало быть.
      Матросы захохотали.
      – Щупал-то зачем?
      – Вот и я поначалу не понял.
      – Может, проверял, не отвалилось ли чего?
      Матросы опять захохотали.
      – Вот и я так подумал. Гляжу – нет, трубку ишшет. Достал он трубку, в рот засунул. Ну и того. Совсем успокоился раб божий. Висит, понимаешь, над палубой, как ни в чем не бывало покачивается, трубка в зубах, иллюминаторами хлопает, и вроде ничего ему от жизни больше не нужно. Вот я, братцы, и говорю: без трубки в нашем деле никак нельзя, даже невозможно. Хотя и для здоровья вредно.
      Тут хохот оборвался.
      – Эй, пораненный, ходишь уже? – спросил рассказчик, пожилой усатый матрос.
      – Хожу.
      – И куда путь держишь?
      – На бак, – сказал Иржи.
      – На бак? Вот чудо! У вас же в каюте свой гальюн имеется. Прямо у входа, за переборкой. Не знал?
      – Буду знать. А на баке что, нельзя?
      – Да почему? Раз вышел, то ходи, здоровее будешь. Дыши воздухом! Сам-то одной рукой справишься?
      – Справлюсь, – сказал Иржи, краснея.
      – Ну, смотри, герр-егер. Медаль не потеряй!
      Матросы опять захохотали. Иржи сердито запахнул халат и не ответил.
      Прошло довольно много времени, когда он отправился в обратный путь. Насмешливые матросы сидели на старом месте и пели песню. На него внимания не обратили. То ли увлеклись своим занятием, то ли смущать не хотели. Иржи тихо проскользнул мимо и остановился у противоположного борта.
 

* * *

 
      С берега дул холодный ветер.
      На мостике «Поларштерна» шевелилась фигура вахтенного офицера в громоздком плаще. Вверху, на мачтах, что-то поскрипывало, а внизу ритмично плескали волны. Отблески восхода уже украсили ледяные кручи на берегу.
      К подножью одного из ледников зачем-то шли люди. Их было много, они растянулись чуть ли не на милю, и, похоже, чувствовали себя неважно, – некоторые пошатывались, опирались на плечи соседей. Они останавливались, разглядывали у себя что-то под ногами, а затем возвращались к берегу и подходили к раскладному столу, за которым сидели чиновники с бумагами. Потом шли в большую палатку с трубой. Из трубы валил дым.
      Понять что все это значило Иржи не успел. За его спиной открылась дверь. На палубу вышла Андреевна, а за ней – высокая черноволосая девушка в теплом халате.
      – Вот вы где, – сказала девушка.
      Иржи недоуменно обернулся. И сразу на него пахнуло чем-то томным и полузабытым. Дождем и целебными травами. Волосами, высушенными на свежем ветру…
      Иржи мгновенно вспомнил одну дождливую ночь, речной остров и двери мельницы, к которым он некогда принес больного небесника. Вспомнил, как эти двери открылись и как на пороге появилась вот эта самая девушка. Тогда на ней были мужская рубашка с открытым воротом и брюки для верховой езды.
      А потом они встречались еще в Бауцене. Бродили по городу, зашли в университет. Разговаривали. Ужинали в студенческом кабачке, смеялись. А потом, в экипаже, даже целовались… А потом Иржи призвали в армию.
      – Снова ночь, и снова вы меня пугаете, сударь, – строго сказала девушка. – Похоже, это становится традицией?
      – Вы? Вы? – спросил Иржи. – Здесь? Извините. Никак не ожидал увидеть.
      – Не извиню, – нахмурилась Камея. – Кто разрешил вам вставать, господин сержант? Вы находитесь на военном корабле, поэтому извольте спрашивать разрешение у герра старшего доктора. Иначе замерзнете и подхватите пневмонию. Как тот небесник, которого вы спасли. Помните?
      – Да, да, конечно. Но я… хорошо себя чувствую.
      – Правда?
      – Правда. Очень хорошо себя чувствую.
      – Очень-очень?
      – Очень-очень.
      – И все же, милок, ступай-ка ты в постель, – мягко сказала Андреевна. – А то тебя послушать, так получается, что пулевое ранение укрепляет здоровье.
      Потом она повернулась к девушке и добавила:
      – Вот видишь, иногда возможны и чудеса. А ты не верила!
      – Невероятно, – пробормотала Камея. – Просто невероятно…
 

* * *

 
      Тем временем адмирал Мак-Магон снял очки и свернул морскую карту.
      – Благодарю, вас, фон Бистриц. Больше желать нечего. Вы буквально открыли мне глаза на бухту Монсазо.