С нежным звоном соприкоснулись хрустальные стопки.

— Первая пошла.

Спустя короткий промежуток времени пошли вторая и третья.

Кот обиженно фыркнул и ушел наверх, чтобы посмотреть, как там чувствует себя наш пациент, которого мы утром выписали из больницы и перевезли домой. Кризис миновал, ребенку нужен покой, уход и время, чтобы восстановить силы. Пускай еще денек побудет у меня, а завтра к обеду я переправлю его в родной, сказочный для нас мир. В царство Далдона. Где водятся лешие, плещутся в реках русалки, но нет троллейбусов, самолетов и телевидения. Он и так слишком много увидел — и в самой больнице, и по дороге из нее ко мне домой. Трудно будет ему забыть все это, даже понимая, что это всего лишь видения, навеянные магическим воздействием. Пройдет время, он вырастет, и в памяти останутся только неясные образы. Странный-престранный сон. Ведь рассказывать правду я не стану — она ему не нужна. А вот с друзьями-товарищами ситуация сложнее. Врать я им не могу, а постоянно отмалчиваться — все труднее и труднее. Они ведь наседают не из праздного любопытства — от желания помочь.

— Ладно, вы тут пока посекретничайте о своих мужских делах, а я схожу посмотрю, как там поживает наш юный друг.

— Ната, если он проснулся, позовешь меня.

— О'кей!

Взяв со стола яблоко, Наташа уходит наверх.

Данила откидывается на спинку, нажимает кнопку включения на пульте телевизора, который я предусмотрительно перенес на первый этаж, и, закинув руки за голову, выжидающе смотрит на меня.

— Что интересного расскажешь?

Рассказать — или нет?

— Может, по пивку? — вместо ответа предлагаю я. — Будешь?

— Можно.

— Открывай. — Подав Даниле пластиковую бутыль, я поднимаюсь на ноги. — Сейчас рыбки принесу.

По телевизору идет какая-то передача из цикла «История родного края». Захлебываясь от переполняющей его радости, седовласый ученый в застиранном синем халате и с мощным фонарем в руках рассказывает о том громадном вкладе, который внесет в археологию эта находка.

Камера пошла назад, взяв в кадр женщину-репортера с микрофоном в одной руке и носовым платком в другой. Пещера за ее спиной кажется мне знакомой. Словно я уже видел ее, только давно…

Заинтересовавшись, я останавливаюсь и прошу Данилу не переключать канал.

— Это величайшая находка в нашем регионе, — продолжает археолог делиться восторгом с журналисткой, наигранно изображающей живейший интерес.

Танцующий бег огней по неровным стенам пещеры, гулкое эхо шагов… наконец оператор выхватывает крупным планом расписанную примитивными рисунками стену. Танцующие человечки, охотящиеся человечки, звери… все немного блекло, краски от времени потеряли яркость и местами обкрошились, но образы довольно хорошо узнаваемы.

— Но самая главная находка, — ученый величественно указывает на что-то лежащее на дне выдолбленного в стене углубления, — вот!

Камера приближает предмет, увеличив его на весь экран. Потрескавшийся кругляш с дыркой посередине, в которую воткнута окаменевшая кость, и затертая, но различимая буква «В» на боку.

Я вздыхаю и отправляюсь за рыбой.

— Мя-а-ау! — требовательно орет кот-баюн, скатившись с лестницы.

— Что это с ним? — удивленно спрашивает Цунами.

— Алкоголик, — тяжело вздохнув, признаюсь я. Взяв чистую глубокую тарелку, ставлю ее на стол и прошу Данилу:

— Плесни немного.

Приятель открывает бутылку и наливает пива, не сводя с кота заинтересованного взгляда. Васька облизнулся и запрыгнул на диван. Данила подвинул тарелку к краю, чтобы кот свободно мог достать до нее. Баюн ткнулся мордой в пиво, чихнул, сдувая с носа пену, и принялся лакать хмельной напиток.

— Ты чему кота научил? — рассмеялся Цунами. — Конкурента растишь…

— Мальчики, вы это о чем? — спрашивает Наташа, спускаясь по лестнице.

— Я тут ни при чем, — отпираюсь я. — Сейчас рыбы принесу.

— Да вот, на троих соображаем. — Данила кивает на кота.

Ната прыскает:

— Нашли брата по интересам.

Васька тем временем вылакал свою порцию «Жигулевского» и многозначительно косится на разливающего пиво Данилу.

— Мяу!

Пока я резал на куски леща, а подружка накладывала, на тарелку всякой всячины для Саввы (так, оказывается, на самом деле зовут сына кузнеца), Васька выцыганил у Цунами еще пива. Нужно пресекать это — под градусам кота-баюна всегда тянет на лирику. Только его срамных частушек не хватало.

И тут началось такое…

Сидя за столом при занавешенных окнах, мы и не заметили, как небо заволокло грозовыми тучами. Гром, что называется, грянул среди ясного неба. Кот Василий перепуганно нырнул под диван, едва не перевернув стол. Жалобно задребезжали стекла. Резкий порыв ветра ворвался в комнату, принеся с собой брызги дождя и запах озона.

— Окна закрой! — крикнула Наташа, подхватив полную тарелку и направившись на второй этаж.

Пока я мыл руки, Данила закрыл форточку в комнате, так что мне осталось только окно на кухне. Сверкнула далекая молния, ветер донес едва слышимый раскат грома. Управившись с непослушной занавеской, трепещущей под порывами ветра, словно знамя, я закрываю окно и запираю на щеколду.

А на улице природа все больше входит в раж. Молнии расчерчивают темное небо светящимися зигзагами огненных стрел, ветер треплет деревья, гудит в проводах и стучится в стекла потоками дождя. Осень показывает свой норов. Да, лето ушло безвозвратно.

Спешу найти свечи. При такой погоде очень часто случаются обрывы на линии электропередачи, а сидеть в темноте нет никакого желания. Зажав в одной руке тарелку с рыбой, а в другой — подсвечник с тремя оплывшими огарками, я иду в комнату.

— Вылезай, герой, — подхватив кота под лапы, вытаскиваю его из-под дивана.

Шерсть на Ваське стоит дыбом, уши прижаты, а в глазах застыл страх.

— Налей ему еще немножко, — прошу Данилу.

При виде пива баюн немного приободряется. Перестает трястись и утыкается мордочкой в пивную пену. Цунами задумчиво вертит в руках бокал, наблюдая за игрой света на гранях стекла, и тихо произносит:

— А мы ведь не становимся моложе…

Что правда, то правда. Над временем мы не властны. Годы идут. Отпущенный нам срок с каждым мигом становится короче… Но что с этим сделаешь? Разве что в Кощеи податься, в Бессмертные… А нужна она, такая вечность?

Сидим, поникнув головами, и думаем каждый о своем, а в итоге об одном. О смысле жизни. О том, что наполняет ее смыслом, что позволит с гордостью и чувством исполненного долга взглянуть в глаза смерти и рассмеяться ей в лицо.

Спустившаяся к нам Наташа с беспокойством смотрит на наши угрюмые лица:

— Вы что, поссорились?

— С чего бы это?

— А что сидите словно буки?

— Да так — взгрустнулось…

— Понятно, совсем зачахли без женского общества. Ну вот, я с вами. Можете улыбнуться.

Улыбаемся.

— За тебя, — поднимает бокал Натка.

— Присоединяюсь.

Данила чокается с нами.

Медленно тянем золотистую жидкость, наслаждаясь каждым глотком. За окном неистовствует природа, но на душе спокойно и хорошо. Свет, мигнув напоследок, тухнет.

— Ой!

Достаю из кармана зажигалку и зажигаю свечи. Мягкий, живой свет наполняет комнату.

— Нужно подняться наверх к Савушке.

— Он спит, — сообщает Ната.

— Тогда все в порядке.

Язычки пламени притягивают к себе взгляды, завораживая. Смотришь… смотришь… и начинает казаться, что ты видишь саламандр, переплетающихся своими огненными телами в вечном танце, который постоянен и в то же время неповторим.

Язычки пламени дергаются и начинают тревожно метаться из стороны в сторону. Свет и тень сливаются, образуя причудливый образ, словно сошедший с картин импрессионистов. Постепенно краски теряют нереальную насыщенность, контуры прорисовываются, мерцание уменьшается, и становится возможным рассмотреть старушечье лицо с огромной волосатой родинкой на носу. Знакомое такое лицо…

— Эк, диво-дивное, — всплескивает руками Баба Яга, с любопытством озираясь по сторонам. — Куды тебя занесло, соколик?

— Привет, бабанька, — высунувшись из-под дивана, вполне по-человечески приветствует пенсионерку-ведьму кот-баюн.

Ладно, это я к подобному привычный, а вот мои друзья… Данила кувырком уходит в сторону, замерши в боевой стойке и мигом протрезвев.

— Ой! — Ната всплескивает руками и прижимает их к груди. — Кто это?

— Бабушка Яга, — представляю я.

— Здра-авствуйте.

— Здрасьте, — бурчит Яга, мигом покончив с любезностями и переходя к делу. — Беда у нас приключилась, Аркаша.

— Что-то с Аленкой?

— С ней, родимой. Пропала она. Прямо из отчего терема умыкнул лиходей.

— Шо?! Опять? — возмущенно шипит Василий.

— Кощей?

— То точно неведомо… Только больше, пожалуй, некому. Его, душегуба, проделки. Все неймется Бессмертному. — Бабка вздыхает, шмыгнув основной достопримечательностью своего лица. — И ты куда-то пропал…

— Уже нашелся.

— Воротишься? — скосив взгляд на Натку, спрашивает Яга Костеногова.

— Непременно.

— А…

— Остальное при встрече.

— Ты уж, волхв, поспеши.

— Непременно.

— Чудное место, право слово, — вздыхает Баба Яга. Пламя свечей дрогнуло и погасло, изображение пошло рябью и растаяло. Лишь легкий дымок поднялся над едва различимыми светлячками, мерцающими на кончиках фитильков. В сети появилось электричество, и люстра, моргнув всеми своими пятью шестидесятиваттными глазками, наполнила комнату ярким искусственным светом.

— И что все это значит? — осипшим голосом спрашивает Данила.

— Вот, теперь вы все знаете, — отвечаю я, чувствуя облегчение от того, что все разрешилось само собой — теперь они знают про сказочный мир.

— Что-то мне так не показалось. — Данила медленно присаживается на краешек кресла, подальше от развалившегося кота-баюна. Наполняет пустую рюмку водкой по ободок, поднимает и залпом проглатывает ее содержимое. — Ух…

— Он разговаривал? — словно сомневаясь в очевидном, Ната кивает на кота, который, пользуясь случаем, сует морду в Данилин бокал в попытке добраться до остатков пива.

— Значит, так. — Я опустился на диван и, аккуратно взяв юное дарование за загривок, ссадил его на пол. — Найди Прокопа и скажи, чтобы собирался.

— Кх-кх, — раздалось из-за шторки.

Данила лишь устало повел глазами и наполнил стопку по новой.

— Это ты, Прокоп?

— Я.

— Выходи, не бойся. Уже можно.

Домовой, застенчиво улыбаясь, подошел к столу и поздоровался с присутствующими.

— Доброго вечера.

— Доброго.

— Прокоп, возьми Ваську в подмогу и начинайте собираться, а мне нужно еще с друзьями поговорить.

— Заметано. — Домовой шмыгнул носом и повернулся к баюну. — Пошли, пьянь беспробудная.

Ната проводила их взглядом, повернулась к Даниле:

— Налей и мне.

Они молча проглотили огненную воду и выжидающе уставились на меня.

— Рассказывай.

— Особо-то рассказывать нечего, вы, наверное, и сами обо всем догадались. Существует некий сказочный мир… Скорее это просто какой-то параллельный мир, где живут персонажи наших сказок. Не вымышленные, реальные. И совершенно разные: и хорошие, и плохие, но по большей части обыкновенные — по обстоятельствам злые, под настроение добрые. И вот в этот-то мир я и нашел дорогу. Сперва было просто интересно — все так необычно, загадочно, потом душа прикипела, встретил Аленку… как родной стал мне тот мир.

— Эти оттуда?

— Прокоп с Васькой?

— Они самые.

— Оттуда. Прокоп — домовой. Васька — как у Пушкина: «Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит…» — кот-баюн.

— Я так поняла, у тебя в том мире неприятности? — Наташа сразу приняла рассказ на веру. Впрочем, при таких доказательствах речь о вере уже не идет — это знание.

— Да.

— А почему молчишь? Неужели мы не помогли бы?

— Извините.

— Ладно. Потом разберемся. Ты, кажется, спешил?

— Да.

— Значит, нечего терять время, — поднимаясь, сказал Данила. — Разберемся в пути.

— Что?

— А чего? Я как раз отгулы взял на неделю…

— А у меня каникулы, — поддержала его Ната. — Сейчас домой звякну, предупрежу, и вперед.

— Вы собираетесь идти со мной?

— Ага, — перерывая содержимое сумочки в поисках мобильника, подтвердила Ната.

— И не спорь, — предвосхитив мои возражения, поднял ладонь Данила. — Это на праздник друзья ходят по приглашению, а в час беды должны являться незваными… Что берем с собой?

Спустя полчаса мы стояли у люка, ведущего из подвала в сказочное царство Далдона.

— Тсс… — Я прикладываю палец к губам. Нет у меня желания вылезать из подвала, если в комнате кто-то находится. Мы-то, конечно, приняли необходимые меры, чтобы избежать этого, но прошло почти три дня… Если, царь Далдон искал меня, то запертые двери не остановили его молодцов.

Прижимаюсь ухом к деревянной створке и прислушиваюсь. Где-то рядом скрипит дерево. Словно кто-то методично водит наждачкой туда-сюда. Что это такое может быть? Может, крысы?

Но звук как будто доносится сзади.

— Васька, просил же не шуметь.

— А что я?!

— Когтями царапаешь.

— Ну и что? Открывай уже — терпеть мочи нет.

— Чего терпеть?

— На двор хочу.

— А-а-а… Пиво наружу просится.

Осторожно открываю засовы, приподнимаю люк и выглядываю. Темно. И вроде как пусто.

Хлестнув меня по носу пушистым хвостом, мимо пролетело кошачье тело с дико вытаращенными глазами. Мелькнув блеклой тенью, Василий выскочил из комнаты, загремев в сенях.

— В доме никого, — сообщил проворный Прокоп. Первым из подвала выбрался Данила, держа на руках посапывающего Савушку. За ним Натка и домовой.

Захлопнув люк, я облегченно вздохнул. Первый этап пройден удачно.

— Может, кто-нибудь свет включит? — предложила подружка. — Где тут у тебя выключатель?

— Свечки на столе в комнате.

— Здесь что, электричества нет?

— Нет.

— Ладно. Где там моя зажигалка… Ой!

— Что случилось?

— Не знаю… — Наташа сунула мне в руку кресало. — Как оно оказалось у меня в сумочке?

— Это твоя зажигалка.

— А?

Скрипнула дверь, чей-то голос раскатисто спросил:

— Кто там?

— Да нет там никого, — перебил его второй. — Откуда взяться?

— Мало ли откуда… волхв все же.

— Чего топчетесь? Заходите.

Мое вежливое предложение вызвало панику. Что-то загремело, кто-то вскрикнул, скрипнули доски крыльца. Убежали.

— Данила, давай положим ребенка на кровать.

— Зажигай свечи. А-то в темноте споткнусь…

— Сейчас. Прокоп, принеси из комнаты свечки. Домовой бегом бросился выполнять мою просьбу.

Все-таки хорошо обладать ночным зрением.

Но свечи не понадобились. В сенях вновь загрохотало, мелькнул факел, и в комнату влетел растрепанный мужик. Всклоченные волосы, черные круги вокруг лихорадочно блестящих глаз, порванная на плече рубаха, заляпанная грязью, с прилипшими листьями и травинками.

Обведя всех собравшихся безумным взглядом, он вздрогнул, увидев ребенка на руках у Данилы.

— Сынок…

Словно услышав этот молитвенный полустон, малыш проснулся и с радостным вскриком спрыгнул на пол.

— Папанька! — Повиснув на шее опустившегося на колени кузнеца, мальчонка торопливо, взахлеб делится впечатлениями от таинственного мира волхвов. Где чудные кареты едут сами по себе, словно печь Емели-бунтаря, только при этом зело воняют; где растут железные деревья, на раскидистых ветвях которых нет листьев, но зато какие-то великаны натянули между ними веревки, наверное, чтобы сушить свои гигантские рубашки, только он ни одной не видел; и еще там есть маленькие прозрачные груши, едва заметные днем, но иногда ночью в них вспыхивает огонь, ярче, чем от горящего полена, словно кто-то крохотный достал из-за пазухи чудо-перо жар-птицы. А еще… и еще… Ребенок готов был изливать свой восторг от короткого приключения до утра, но оторопело замершие в дверях царские краснокафтанники вспомнили о цели своего ночного бдения. Один из них, бородатый ветеран с косматыми бровями и носом картошкой, прокашлялся и изложил суть своей просьбы:

— Значицца, эта… уважаемый волхв, царь наш батюшка, долгих лет ему, благодетелю, изволил распорядиться, чтобы мы, как только вы объявитесь, тотчас вас к нему сопроводили с нижайшими поклонами и со всяким почтением. Вы уж не откажите в милости… извольте проследовать во дворец.

— Как раз туда и собирались. Сейчас только соберусь…

— Мы туточки, на крыльце обождем…

— Хорошо.

Стрельцы дружно развернулись и вышли из хаты.

— Обожди, — окликнул я бородача. — Оставь факел.

Он отдал мне страшно коптящую палку, обмотанную пропитанной маслом тряпкой, а сам скрылся в сенях, осторожно прикрыв за собой дверь.

Стараясь ничего лишнего не поджечь, я прошел к печи и только здесь позволил огню перебраться на свечи, которые осторожно укрепил в резных подсвечниках. Стало значительно светлее.

Кузнец, не выпуская сына из рук, утер замызганным рукавом навернувшиеся на глаза слезы.

— Я твой вечный должник, волхв Аркадий… Скажи только, что я могу сделать для тебя? Клянусь, все исполню. На край света пойду…

— Ничего мне не нужно. Я просто сделал свое дело — то, что должен был сделать. А теперь идите домой, обрадуйте свою маму.

— Может…

— Идите-идите.

— Благодарствуйте, от всего сердца. — Подхватив сына, кузнец, весь как-то даже посвежевший лицом, с мокрыми сияющими глазами, поспешил прочь, неся благую весть.

Проводив его взглядом, я повернулся к своим друзьям и только развел руками:

— Вот такая жизнь, други…

Други-товарищи посмотрели на меня, затем друг на друга и рассмеялись.

Так есть же с чего… Переход из мира в мир сопровождается изменением всего переносимого в соответствии с местными условиями. Одежда тоже претерпевает изменения, стараясь соответствовать если не моде, то хотя бы возможностям текстильной промышленности и назначению детали гардероба. Вы можете представить на улицах этого сказочного городка человека в космическом скафандре? В принципе в сказке все возможно… Но тут вам не сказка, здесь вам законы иные, пусть и сказочной, но реальной жизни. Не может ходить по улицам Царьграда космонавт — и все тут. Не берусь предположить, во что трансформируется скафандр, а для практических опытов нет ни возможности, ни желания, но вот результат превращения некоторых модных в начале двадцать первого века вещей стоит прямо перед моими глазами. И теперь-то я понимаю, отчего остолбенели царские стражники. Для начала (воспитание требует пропустить вперед женщину) попытаюсь описать наряд Натки. Первое, что приходит на ум, — это сказка про сиротку, которой царь поставил неразрешимую задачку: чтобы в гости к нему и пришла, и приехала, чтобы голая была и в одежде, и что-то там еще с подарком. Она и заявилась на козе, в сеть рыбацкую замотанная… Но ей-то было всего семь годочков… Что-то подобное произошло и с Наташей — ее более чем короткая юбочка и полупрозрачный топик трансформировались соответственно в кружевные панталоны из далекого Парижу и в кусок паутины, весьма сомнительно укрывающий бюст подруги от посторонних взглядов. Добавьте к этому кожаные лапти на босу ногу и лукошко в руках.

— Прикольно, — только и сказала она.

С одеянием Данилы тоже произошли изменения, не столь кардинальные, но тем не менее… Стоит передо мной здоровяк в обрезанном по пояс плаще и в лихих казацких шароварах. Ну нет в этом времени спортивных костюмов…

— Так идти к царю нельзя… — решил я.

— Ну почему же? — осматривая свой новый наряд, произнесла Ната. — По мне — так очень даже ничего…

Отворив крышку моего одежного сундука, мы принялись выуживать оттуда рубахи и штаны. Ната лишь носик сморщила.

— Оно же все колючее…

— А что делать?

Данила выбрал себе самую большую из моих рубашек, остальные просто не выдержат напора его плеч, решив оставить колоритные штаны. Ната, просмотрев содержимое сундука во второй раз, лишь тяжело вздохнула.

— Ладно, осознал, раскаялся, — сказал я, признавая свое упущение. — Останешься здесь, а мы к царю, потом постараемся что-нибудь тебе прикупить. А пока, вон, в простыню завернись…

— Вот так всегда.

— Что поделаешь — такова ваша женская доля.