Волхв-самозванец

— Сырое мясо я не ем.

— Я тоже, — успокоила она меня.

— Почему волкодлаки не могут отследить маньяка? — задал я вопрос, над которым уже давно бился и не находил ответа.

— Лесные девы живут в заговоренных лесах, в которые не может зайти ни один зверь, так как в этом случае его сведет с ума и убьет запах материнских древ.

— Почему?

— Чтобы кабаны не подрывали корни, а медведи и зубры не рвали кору. Чтобы рядом никто ни на кого не охотился, не убивал…

— А как же маньяк?

— Что?

— Как он заходит? Нос зажимает? Или в противогазе?

— На людей этот запах не действует.

— Понятно. Волкодлаки просто не могут войти туда, чтобы взять след.

— Правильно. Войти они могут только в человеческом обличье, а нюх у них обостряется только в волчьем.

— Жаль, засаду они тоже не смогут организовать, — сообразил я.

— Да. В пределах заговоренного леса не организуют.

— Потому что убийства происходят как раз в то время, когда волкодлаки волей-неволей принимают облик волков.

— Молодец, — похвалила меня Кэт.

— Придется действовать в одиночку.

— А я? Полетать вышла?

— Ты с воздуха прикрывать будешь.

Ведьма открыла рот, чтобы выразить свое мнение по поводу моего заявления, но не успела. Вошел Здирих, неся в руках какой-то предмет, завернутый в холстину.

Предмет сей после удаления обертки оказался посохом. Больше всего к нему напрашивается определение «классический». Вырезанный из черного дерева, покрытый замысловатой вязью, которая вполне может оказаться рунами, с редкими вставками красного и белого цвета, он словно сошел со страниц фэнтези. Я не удивлюсь, если окажется, что он магический.

— Мы знаем, сколь трудный путь предстоит преодолеть тебе, — сказал волкодлак. — Возьми же этот посох, и пусть ноги твои не знают усталости, а бег будет легок и быстр.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я старого оборотня, приняв дар.

Посох оказался на удивление легким и теплым.

— А теперь самое время перекусить.

Молоденькая девушка внесла тазик с замоченным мясом и целую гору различных приправ и плодов.

— Сейчас будем готовить наше секретное блюдо. Его рецепт передают из поколения в поколение.

Вожак волкодлаков достал из-за печи длинные деревянные спицы и принялся попеременно нанизывать на них, точно на шампуры, кусочки мяса и колечки лука.

Что-то весь этот процесс мне напоминает…

Дым костра, водка в пластиковых стаканах, девчата, выкладывающие на импровизированный стол овощи, ребята, перепачканные сажей, но с гордостью несущие свежеприготовленные шашлыки, аромат которых щекочет ноздри и вызывает аппетит. Воспоминания, воспоминания…

Заложив в печь дров, Здирих поднес к ним горящую лучину и удовлетворенно хмыкнул.

Пока дерево прогорало, хозяин поведал нам историю, приключившуюся с его прапрапрабабкой. Это прозвучало как некая версия сказки «Золотые яблоки».

— Жила-была, ела-пила, и однажды-таки случилось несчастье, ну, не беда-горюшко, однако неприятно. А все из-за живота ненасытного. Любила прародительница всласть покушать. Съела, значится, коня Ивана-царевича, а тот в слезы, сопли по щекам размазывает, ревет, что тебе та белуга — на жалость давит. Никто, дескать, его не любит, не лелеет, и всяк в убыток ввести норовит.

Короче, послушала его причитания прабабка (тогда-то она девкой молодой была), поковырялась в зубах сосновой иголкой и говорит человеческим голосом:

— Не трусь, квакуха, помогу тебе. По моей ты вине без транспортного средства остался, значит, мне тебя и до места нужного нести.

Царевич слезы утер, прыг на бабку. «Но!» — кричит.

Лесами дремучими, топями непроходимыми, но добрались до царства, где яблоня с фруктами молодильными произрастает. Добрались тайно, незамеченными. А как иначе? Фрукт редкий, цены великой, царь тамошний Берендей никому разрешения на вывоз за пределы державы не дает. А Ивану-царевичу он позарез нужен. Что делать?

— Контрабандой вывезти, чтобы таможенники при шмоне не конфисковали, — выдав предположение, я довольно усмехнулся, уверенный на все сто, что никто из присутствующих ничего не понял из сказанного.

Волкодлак закончил нанизывать мясо на шампуры и продолжил повествование:

— Прабабка в этих делах толк знала, вот и насоветовала царевичу-королевичу, как яблочек молодильных потихоньку умыкнуть. Без физического ущерба и без платы непомерной. И все бы получилось как надо, но царевича жадность сгубила. Повязали его стражники и представили на суд царя своего. Так, мол, и так, задержан при попытке ограбления.

Осерчал царь Берендей, ножкой затопал, а потом поинтересовался:

— Кто таков?

— Царевич я, — отвечает Иван. И ну плакаться, на судьбу жалиться.

А раз дело такое, казнить его не стали, а отправили в царство соседнее, принести чудо-птицу, любимую игрушку царя Афрона.

Прабабка уже не рада, что с ним связалась. Убежала бы, да жалко — пропадет ведь один.

— Садись да держись покрепче.

Царевич скок на хребет, вцепился в шерсть, ножками о ребра стучит.

Долго ли бежали, коротко ли — того не ведаю, наконец прибыли.

Осмотрелись.

В саду царском беседка стоит, в беседке той клетка золотая, а в ней птица златокрылая. На солнце огнем так и пышет. А вокруг беседки стражники ходят, оружием потрясают.

Пригорюнился Иван.

А прабабка и говорит:

— Не печалься, дело это разрешимое. Подождем до ночи, а там стражники задремлют, ты тихонько прокрадешься, птицу в мешок, и бегом. Главное клетку не трогай, а то беда будет.

— Понял, не дурак.

Может, и не дурак, а жадность и на этот раз погубила, позарился на клетку златую… Схватил ее — как завоет что-то. Стражники проснулись, повязали царевича-королевича.

Допросил царь его, прикинул так и сяк и послал Ивана-царевича… за этим… за конем златогривым, вот. Привезешь — забирай птицу, а нет — значит нет.

Посмотрела бабка на него, почесала за ухом, плюнула.

Добрались они и до следующего царства.

— Проберешься в конюшни царские, — наставляет Ивана волчица, — выведешь коня златогривого, только уздечки не трогай.

Долго не было царевича. Вернулся без коня, забрался на волчицу и говорит:

— Едем за Златовлаской, девицей-красавицей.

— Не утерпел все же, взялся-таки за уздечку, — укоряет его прабабка.

Отправились они в путь дальний… Прервав повествование, Здирих пристроил шампуры над пышущими жаром углями.

— Сейчас хорошенько прожарим, будет объеденье.

— Интересно. — Я извлек из тазика невостребованный кусочек мяса и откусил. — Неплохо лимончика бы для кислинки, но и так шашлык обещает быть замечательным.

Волкодлак удивленно вытаращился на меня:

— Тебе знакомо это блюдо?

— Ага, — кивнул я. — Только в моих краях предпочитают использовать мясо хрюшек, а не буренок.

— Слышал я о таком. Встречался мне как-то собрат из дальних степей, колоритный такой, чуб — во, а сам лысый. Так он тоже о таком рассказывал. Нужно попробовать.

— Обязательно попробуйте. Вам должно понравиться.

Катарина недоуменно уставилась на меня. «Неплохо для дремучего лоха?» — с удовлетворением подумал я.

Повернув мясо, Здирих сбрызнул его вином и продолжил историю своей прапрапрабабки.

— Добрались они до дворца нужного, слез Иван с волчицы и говорит:

— Пошел я за Златовлаской, по реестру девиц царской крови на выданье — Еленой Прекрасной.

— Погодь.

Прикинула прабабка шансы и решила сама дельце провернуть. Поскольку дальше посылать некуда, дошли до моря.

— Сиди здесь, я ее сама выкраду.

Иван долго спорить не стал, завалился в кусты да задрых. Только храп стоит.

Пробралась волчица в палаты царские, в покои женские, а там царевен — видимо-невидимо. Все с ног до головы в ткань замотаны. Как здесь поймешь, которая нужна? Затаилась бабка. Будут раздеваться ко сну, подсмотрю, какая из них златовласая. Сидит, караулит. А тут какой-то мужичонка туда-сюда шныряет, ко всем царевнам пристает:

— Гюльчатай, покажи личико.

Кто покажет, а кто и не только личико.

В общем, нашла бабка нужную девку, стукнула слегка, связала руки, закинула на спину, и бегом из замка.

Разбудила Ивана-царевича.

Тот глянул на деву златовласую, челюсть и отпала. Волчица в спешке позабыла, что умыкнула царевну из спальни, когда та ко сну готовилась.

Девица и вправду хороша. Особенно когда не прячется под тряпками.

Сел Иван на волчицу, Златовласку на руки взял:

— Поехали.

Волчица вздохнула, но бросилась со всех ног.

Весь день развлекал царевну Иван: то анекдоты похабные травил, то истории занятные рассказывал, вот только рук не разжимал. Златовласка презрительно кривила личико и пыталась прикрыть девичью красу своими ладошками. Не очень-то получалось, поскольку не только коса — девичья краса выросла у нее размеров немалых.

В первую же ночь, как только стали на привал, Иван-царевич затащил царевну под ракитовый кусток… под утро оттуда стали доноситься вполне счастливые женские всхлипывания и стоны, сменившие глухое сопение Ивана и сдержанное рыдание царевны.

Прискакали они к царю, который конем златогривым владеет. Нужно отдавать красну девицу взамен коня. Иван ни в какую, Златовласка в слезы.

Любовь у них, видите ли.

Видит прабабка такое дело… махнула на голубков лапой и пошла за конем сама.

Увела коня златогривого, затем жар-птицу, поскольку коня Иван-царевич тоже не пожелал лишаться. Мол, надоело на волке ездить.

Как вы понимаете, яблоки молодильные тоже красть пришлось.

Окончание рассказа вышло скомканным, а все из-за того, что шашлыки поспели и дать им остыть было бы кощунством. Посему мораль этого повествования осталась невысказанной. Кто умный — сам поймет, а дураку и скажи — все без толку.

Разомлев от сытной пищи, мы с трудом заставили себя попрощаться с радушным хозяином. Поблагодарив Здириха, выслушав кучу пожеланий и напутствий, мы полетели в людское поселение — заканчивать знакомство с местным населением.

Знакомство с деревенькой началось для меня не очень приятно. Лихо соскочив с метлы, я едва не растянулся, угодив в лепешку, заботливо приготовленную к моему появлению какой-то из местных коров.

Под дружный хохот Троих-из-Тени и вежливое молчание Кэт, сделавшей вид, будто ничего не заметила, я вытер ноги пучком травы и побрел меж дворов.

Крытые соломой хибарки, покосившиеся изгороди и тощие, гавкучие шавки — типичная панорама затерянного в глубинке хутора.

Среди однообразного убожества жилищ выделяются два строения. Первое — принадлежащее, по всей видимости, местному старейшине — этакий укрупненный вариант тех же хибар. Более просторный, с большим количеством окон, дверей и печей (о чем явственно говорят две дымовые трубы). Второе жилище поражает своей неуместностью в данной обстановке. Кособокое, без окон, с узким дверным проемом, оно скорее подойдет на роль кутузки, чем на место обитания. К чему тогда эти непонятные, явно нарисованные любителем (довольно бездарным) кукольные лица на стенах? Губастенькая, с голубыми волосами Барби, голубой, опять-таки в смысле цвета, пудель, какие-то скоморохи с печальными лицами… театр, да и только.

Две бабки, устроившиеся на завалинке, при нашем появлении прекратили работать языками и превратились в слух. Как же, новая тема для сплетен…

Оглянувшись по сторонам, я не смог найти никаких других признаков жизни в селении. Вымерли они все, что ли?

Приблизившись к жилищу старосты, я громко окликнул хозяина.

Тишина.

Лишь нескладный щенок выбрался из-под поломанной телеги и облаял меня. Затем, поняв, что его не боятся, подошел поближе и обнюхал сапоги.

— Кэт, где все?

— Тебе виднее, ты же у нас провидец, — язвительно заметила ведьмочка.

— Сейчас узнаем, — уверенно заявил я и развернулся, дабы прошествовать к бабушкам.

Идти не пришлось.

Все местное население от мала до велика показалось на дороге, двигаясь в нашем направлении.

Впереди две телеги, запряженные волами и загруженные сеном, из которого там и сям торчат ребячьи головы. За возами идут мужики и бабы.

— Ну вот, с покоса возвращаются, — гордо заявил я (вроде в этом моя заслуга).

Процессия остановилась, ко мне подошел мужик.

— Приветствую вас, — поклонился он.

— Вам того же.

— Я Никодим Меченый. Староста тутошний.

— Аркаша, — представился я. — Мою спутницу зовут Катарина.

— С чем пожаловали в наши края, милостивый волхв?

— Не могли бы мы поговорить наедине? — спросил я, поняв, что весть обо мне докатилась и до этих глухих мест.

— Отчего же… вот только в дом не могу пригласить, уж извините, это приравнивается к укрыванию царева преступника, за это головы рубят, — чистосердечно признался он. — Пройдемте вон туда.

Мы с Кэт последовали за ним, а остальные разошлись по своим делам.

— В общем дело тут такое. Вы знаете, что происходит в заколдованном лесу?

— Наслышаны. — Староста покачал головой.

Его лицо выдало напряженную работу мысли. С какой стороны меня может интересовать этот лес, ведь царев ярыжка, зачитавший государев указ о моей поимке, говорил, что я похитил царевну? А Катарина совсем не походит на царевну… которую никто из селян и в глаза не видел, зато каждый убежден, что царевна всегда ходит в богатых нарядах и короне.

— Так вот. Меня попросили найти убийцу древесных дев.

— Н-да… — Никодим накрутил на палец ус. — Нас это не касается. Мы люди маленькие, в мире со всеми.

— Не мог бы я поговорить с местным населением? Может, кто чего видел или слышал?

— Поговорите. Но лучше бы вам не задерживаться здесь. Мужики здесь простые, но целый ларец злата кого хошь с ума сведет.

— А вы-то сами что об убийце думаете?

— Да ничего. Мне дела до этого нет. Что касается моих односельчан — это моя забота, а остальное…

— А много ли в селе люду?

— Мы грамоте не очень обучены… Это хата Кузьмы Кривоногого. С ним ютятся жонка явойная, Клавдия, вредная баба, детишек штук, почитай, семь будет. Старшенький-то их, Вукол, все к моей Проське сватается. Лоботряс.

— Ага.

Прикинув со слов старосты численность населения, я определил его как три десятка взрослых и с полсотни малышни.

— То моя хата, — с гордостью указал староста на «шедевр» местного зодчества. — Я, Евдокия, Проська, Степа — младшенький мой, вот и все.

— А кто живет вон в том доме? — Я указал на кособокое строение, расписанное народными умельцами.

— Убогонький. Прибился того году. Срубил хату, так и живет. По дереву мастерит помаленьку, тем и кормится. А мне что? Человек тихий, безопасный — пускай себе живет.

— Спасибо.

— Не задерживайтесь, — посоветовал староста и удалился.

Я же направился к ближайшей хате.

Но конструктивной беседы не получилось. Собеседник отвечал неохотно, больше внимания уделяя стройной фигурке Кэт, чем моим вопросам.

Ничего так и не добившись, я вышел с подворья, пропустив ведьму вперед.

Раздался рев, и прямо на нас выскочил озверевший бык. Ведший его на поводу пастух полетел в придорожные лопухи, сопроводив свое падение гневной тирадой, оборвавшейся на полуслове.

Наклонив массивную голову, увенчанную острыми рогами, бык, злобно фыркая и вращая красными глазами, направил свою ярость на меня.

Кэт заверещала.

Выйдя из оцепенения, я дернул ее в сторону и втолкнул во двор, оставшись на пути озверевшей скотины.

Трое-из-Тени рванули меня каждый в свою сторону, вследствие чего я совершил головокружительное двойное сальто. Желудок подскочил к горлу, а затем рухнул в пятки.

— Ё! — только и сказал я, оказавшись на спине несущегося быка. Пальцы рефлекторно впились в грубую шерсть. Ошарашенный исчезновением объекта атаки, бык обиженно замычал и принялся крушить все вокруг. И все это со мной на спине.

Бросаемый из стороны в сторону, я тем не менее умудрялся каким-то чудом удерживаться на беснующемся животном. А уж он-то оттягивался по полной программе: с крушением плетней, вскапыванием земли копытами и исполнением гопака.

Если то, что я чувствовал, совпадает с тем, что чувствуют ковбои на родео, то хоть убейте — не понимаю, что заставляет их заниматься подобным самоистязанием.

Проделав очередную дыру в заборе и загнав очередную жертву в дом, бык бросился дальше.

«Что делать?» — мелькнуло в голове, когда я почувствовал, что пальцы предательски немеют и вот-вот разожмутся.

— Держи его! — донесся чей-то крик. Очередной скачок моего «скакуна» — и я слетаю с него, успев в последний момент ухватиться за хвост.

Не упал я только потому, что меня вовремя подхватили Трое-из-Тени.

Бык рванулся вперед, но боль заставила его умерить пыл. Он осмотрелся и увидел виновника своих бед.

В этот миг я висел, вцепившись в его хвост в метре от земли.

— Хозяин, бросай! — закричал Пусик. Но я не мог разжать пальцы.

И тут началось представление.

Бык пытается достать меня, Трое-из-Тени — не дают ему этого сделать, я же болтаюсь между небом и землей.

Все селяне попрятались по хатам, гадая, кто кого. И лишь Кэт оседлала метлу и теперь нарезает надо мной круги.

Хвост проскочил между пальцев, и меня забросило на крышу дома.

Бык со всей мочи припустил в сарай, где и забился в угол, дрожа всем телом.

— Фу-у-у, — облегченно вздохнул я, и тут солома подалась, и я провалился в образовавшуюся дыру.

Высыпавшие на улицу селяне извлекли меня из-под соломы и вынесли на улицу.

— Все в порядке, — успокоил я их.

Попытался подняться, но не смог. Ноги не держали, и все тело болело так, словно его пропустили через мясорубку.

Подошел староста, покачал головой.

— В дом тебя все равно никто не пустит, — сообщил он.

— Я, — сказал кто-то хриплым голосом. — Я пущу.

Все взоры обратились к сказавшему это. Мой тоже.

Он сильно отличался от остальных селян. Сереющее небо не позволяло всего рассмотреть, но рассматривать-то особенно и нечего. Длинный выцветший плащ, закрывающий человека с головы до ног, наброшенный на голову капюшон и широкая маска с прорезями для глаз.

— Несите, — приказал староста, и меня отнесли в нелепый дом со странными картинками на стенах.

Спустя несколько часов, лежа с открытыми глазами в полной темноте, я раздумывал о сложившейся ситуации.

У меня остался только один завтрашний день, чтобы найти маньяка. Уже следующей ночью он будет вновь творить свое грязное дело. А я, как назло, едва могу шевелить руками и ногами…

Из угла раздался стрекот сверчка. Тотчас что-то тяжелое полетело в тот угол и с грохотом ударило о стенку. Сверчок затих.

Оказывается, наш гостеприимный хозяин ненавидит сверчков.

У всех свои странности…

Донесся далекий волчий вой.

Собаки ответили лаем.

На нос сел комар. Пытаюсь прихлопнуть его, но из-за скованности в мышцах лишь хлопаю себя по лицу. Комар взлетает и принимается кружить надо мною, изводя меня своим писком.

Из-за занавески, за которой расположилась Кэт, раздаются шорохи и неразличимый шепот.

Затем возня усиливается, слышится звук оплеухи.

Да что там такое происходит?

— Отойди! — кричит она.

И я спешу на помощь. Но мои ноги, оказывается, привязаны к ножкам кровати, которые, в свою очередь, намертво прибиты к полу. Падая, я успеваю выставить руки, чем сберегаю целостность собственного лица.

— Кэт!

Во мраке, царящем в хате, не видно даже кончика собственного носа, не говоря уже об остальном.

Мимо прошлепали босые ноги, кто-то загремел посудой, потом резко столкнулись два камня, высекая сноп искр, от которых загорелась лучина.

Когда она разгорелась, я увидел нашего хозяина, так и не потрудившегося снять свой плащ. Он, прикрывая рукой лучину, приблизился ко мне и ударил ногой в лицо. Словно лошадь копытом лягнула. Из разбитых губ брызнула кровь.

Он равнодушно развернулся и зашел за занавеску.

Его размытый силуэт черной тенью заплясал на волнообразной поверхности ткани.

Рванувшись так, что мышцы ног свело судорогой, я дотянулся до занавески и, вцепившись в нее что было мочи, дернул на себя. Ткань затрещала и серым облаком опустилась на пол.

— Хочешь посмотреть? — поинтересовался человек в плаще. — Смотри, мягкотелый.

Он воткнул лучину в стену и склонился над привязанной к кровати Катариной.

— Значит, я для тебя не хорош? — зло бросил он, затягивая узел на ее запястьях.

Ведьма не смогла ему ответить, поскольку он засунул ей в рот кляп. Лишь гневным мычанием она выразила протест против его действий.

Рванувшись, я попытался освободиться, но только ободрал кожу на щиколотках. Ножки кровати даже не затрещали, чего не скажешь о моих костях.

Мне бы мой меч… Но что толку думать о том, что в данный момент недосягаемо? Уж об этом хозяин странной хибарки позаботился в первую очередь. Еще, как назло, мой пояс с несколькими потайными кармашками остался в избушке Бабы Яги вместе с чудесной кольчугой, которая не подошла к моему новому одеянию.

Не обращая внимания на мои попытки освободиться, незнакомец схватил Кэт за волосы и притянул ее лицо к своему.

— Не нравлюсь? Брезгуешь?

— Отпусти ее, — упершись в кровать плечом, я попытался оторвать ее от пола.

Не получилось.

Незнакомец рывком отбросил в сторону одеяло и склонился над ведьмой. Катарина замычала. Он провел рукой по ее груди.

— У нее была такая же. Вот только волосы. Как ты изменилась, — залепетал незнакомец и бросился к груде инструмента. Порывшись там, он нашел то, что искал.

Поняв, что силой мне не освободиться, я сел на кровать и принялся думать. Как бы мне перехитрить психа. Заставить его приблизиться ко мне… уж тогда он никуда не денется. Дайте только добраться до его горла.

Он тем временем сорвал с Кэт одежду и принялся красить ее волосы голубой краской. Не оставив на теле ни одного неокрашенного волоска, он отбросил полупустую банку в сторону и вытер руки о простыни.

«Надо вызвать его на разговор, — мелькнула мысль. — И переключить его внимание на меня».

— Эй, ты!

Но он продолжал смотреть на Кэт и бубнить себе под нос:

— Они тоже смеялись надо мной. Сперва. Затем молили о пощаде, жалели о сказанном. Почему? Почему ты предала меня? — Он коснулся рукой ее груди. — Разве я не делал все, что ты велела? Я мыл руки перед едой. Я позволял бить себя. Я целовал твои ноги, которые пинали меня. Я отдал все, что у меня было. Почему?! От его крика я содрогнулся. Этот человек сошел с ума.

— Почему, Мальвина? — шепотом спросил он. При звуке имени, которым псих назвал Катарину, что-то щелкнуло в моем мозгу.

— Скажи, ты меня любишь?

— Как же она тебе ответит, если ты засунул ей в рот тряпку?

Псих повернул голову и уставился на меня невидящими глазами.

— Что?

— Ты неправильно себя ведешь. Женщины любят иначе.

— Как? — заинтересовался «радушный» хозяин.

— Их нужно приручать понемногу, ненавязчиво. Говорить хорошие слова, дарить цветы, разные сладости.

— Я говорил. — Человек в плаще сделал шаг ко мне. — Я подарил ей свой ключик.

— Какой?

— Золотой.

— А она?

— О Мальвина… Она сперва была моей. Это было чудесно. Она привязывала меня к кровати и любила долго и горячо. Кнут в ее руках жалил безжалостно. Она была такой страстной…

— И что же случилось?

— Ты спрашиваешь, что случилось? А вот что! — Он сорвал с себя маску. — Древоточец. Он пожирает меня изнутри.

Представшее предо мной лицо и в самом деле способно было привести в ужас кого угодно. Грубо вырезанное из цельного куска дерева, оно было покрыто червоточинами, а на месте носа зиял провал, из которого при каждом вздохе поднималось облачко трухи.

— Буратино? — догадался я.

— Кто?

— Ты.

— Меня зовут Пиноккио.

— Как ты сюда попал?

— Она оказалась тварью. За моей спиной сговорилась с этим невинным страдальцем — Арлекино. Он-то и научил ее, как извести меня. Да только забыли, что я не тону… Они там развлекаются, командуют моим цирком, а я здесь, в этой глуши рассыпаюсь заживо.

— Тебе можно помочь.

— Как?

— Обработать этиловым спиртом, проморить. Покрыть лаком, и будешь как новенький. Отпусти нас, и мы тебе поможем.

— Нет. Ты умрешь. А Мальвина… Я буду ее любить, как их всех, там, в лесу… пламенно, страстно. Сегодня ее.

Разговор закончился ничем, если не считать того, что я узнал имя маньяка. Буратино свихнувшийся. Вот это номер! Как-то все запутано… Только толку от этого будет мало, если я не смогу остановить его. И сам погибну понапрасну, Кэт подведу, Аленушку из плена Кощеева не спасу и лесных дев от напасти не избавлю.

В прыжке схватив Пиноккио за рукав плаща, я рванул его к себе. Он попытался оттолкнуть меня, но мне удалось сбить его с ног и подмять под себя.

— Ненавижу! — Взвизгнув, он ударил меня по ребрам. Я накинул цепь, которой был прикован, ему на шею и что было мочи потянул.

Раздался треск, но Буратино сдаваться не собирался. Он лягался, как взбесившийся жеребец, извивался и сыпал проклятиями.

Я шепнул Троим-из-Тени: «Помогайте» и приналег на цепь.

Трухлявое дерево поддалось — шея человека, бывшего некогда поленом, рассыпалась в прах.

Он последний раз дернулся и затих.

— Кэт, не волнуйся, уже все в порядке. Кто-нибудь обязательно придет и освободит нас.

Я оттолкнул деревянное тело и обессиленно растянулся на полу.

В углу застрекотал сверчок. Он выводил замысловатые рулады, видимо радуясь избавлению от постоянной угрозы получить чем-нибудь тяжелым по голове.

Ожидание начало угнетать, но тут осторожно приоткрылась дверь и в комнату проник волк.

Не успел я испугаться, как он крутанул сальто и принял человеческое обличье.

— Сейчас освобожу, — сказал он, первым делом вытащив кляп изо рта Катарины.

— Как ты узнал, что нам нужна помощь?

— А вот он сообщил. — Волк встал в углу на колени и что-то взял в руку.

Поднеся кулак к моему лицу, он раскрыл его, и я увидел сверчка. Обычного, черненького сверчка.

— Спасибо, — поблагодарил я его.

Глава 17

РАЗНОШЕРСТНАЯ РАТЬ

Публичная казнь проводится не для наказания виновного, а в назидание тем, кого еще не признали таковыми.

Томас Торквемада

Вдоль дороги нет ни одного дерева, ветви которого не имели бы рукотворных украшений. Покачиваясь на ветру, гниют висельники, над ними кружат стервятники, согнанные появлением нашего отряда.

Ураган недовольно трясет головой и сердито пофыркивает, его беспокоит сладковатый запах смерти. Я поглаживаю его гриву, пытаясь успокоить, а у самого желудок подступил к горлу и просится наружу. Да и весь мой отряд выглядит не очень бодро. Бойцы устали не столько от монотонного движения, сколько от вида окружающей обстановки.

Волкодлаки все как один приняли человеческое обличье, и, чтобы заставить их идти в разведку, приходится прибегать к уговорам. Чародеи чего-то наколдовали, окружив себя резким ароматом чеснока, который единственный смог отогнать вонь разлагающейся плоти. Перевертыш обернулся львом, пояснив, что так его меньше раздражает окружающее.

Я обернул лицо куском ткани, но толку от этого чуть.

Вернулся посланный вперед разведчик и доложил, что в нашем направлении движется вражеский отряд. Я сделал знак остановиться. Отряд послушно прекратил движение.

— Сколько их? — спросил я.

— Много. Целый отряд закованных в железо мечников. И с десяток лучников. Все на конях.

— Понятно. Они далеко?

— Уже близко. Скоро…

Договорить он не успел. До моего слуха донесся топот копыт, и тут же показался вражеский отряд.

Они в недоумении остановили коней, решая, что делать дальше.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как крикнуть:

— К бою!

Промедление смерти подобно. Если сразу же не прорваться к лучникам, то, завязши в отряде мечников, мы ляжем под прицельным огнем в течение одного мига.

Чародеи направили на замерших всадников магические посохи. Воздух содрогнулся, и по противнику ударили одна за другой две огненные вспышки. Особого вреда они не причинили, но изрядно напугали коней. Нескольким из них удалось сбросить своих седоков и ускакать в лес. Навстречу своей смерти. Там под каждым кустом ловушка.

Тем временем вперед рванули волкодлаки, сорвав одежду, на ходу переворачиваясь через голову и продолжая атаку в волчьем обличье. Они еще больше пугают лошадей и начинают вырезать лучников, которые оказываются на земле, не успев сделать ни одного выстрела. С мечниками этот номер не проходит. Они закованы в броню, и добраться до них не так просто.

Сверкает сталь, ржут лошади, рычат волки, кричат люди. Кровь льется рекой.

Лев врывается в гущу схватки, запрыгивает на круп лошади, отчего та садится на зад, и отрывает всаднику голову одним мощным ударом, смяв стальной шлем, словно он сделан из фольги.

Один из мечников, потерявший коня в самом начале сражения, выскакивает из схватки, чтобы не попасть под ноги беснующихся от страха коней, и попадает под спаренный залп моих чародеев. Его охватывает пламя, и он, дико крича, бросается в придорожные кусты, но натыкается на болтающийся на суку труп и падает на землю. Где, катаясь, заживо сгорает.

В этот момент Ураган сталкивается грудью с вражеским конем. Я парирую удар бородача с вырванными ноздрями мечом-кладенцом. Делаю ответный выпад. Сталь сталкивается со сталью, гремит выстрел, и пораженный (одновременно морально и физически) противник вылетает из седла. Его скакун испуганно шарахается в сторону и, споткнувшись о чье-то агонизирующее тело, летит вверх тормашками.

Надрывно воет разрубленный пополам волк, гребя слабеющими лапами черную от пропитавшей ее крови землю.

Проткнув очередного противника со спины, пока он пытался оттолкнуть повисшего на нем волка, я издаю вопль, которому позавидовал бы и Кинг Конг. Волки подхватывают мой клич, и мы дожимаем оставшихся противников.