- А... а если я откажусь?
      - Тогда ты не получишь меня ни сегодня, ни завтра - вообще никогда!
      - А если я все расскажу байвачче?
      - Он посмеется над тобой.
      - А тебя убьет!
      - Вместе с тобой, чтобы не было свидетелей... И если ты действительно посмеешь отказаться от моего плана, я расскажу Садыкджану, что ты изнасиловал меня... И тогда он отправит тебя на тот свет одного... У тебя нет выхода, соглашайся!
      - Ты первая соблазнила меня!
      - Эх ты, мужчина!
      - Я никогда никого не убивал... Я никогда не держал в руках кинжал...
      - Учись держать. В наше время без этого не проживешь.
      - Лучше... лучше яд...
      - Согласен?.. Иди скорее ко мне, поцелуй меня, мой милый, мой ненаглядный, свет очей моих!.. Положи вот сюда руку...
      Целуй крепче, обними... Нет, нет, этого пока не надо, успеешь, ночь длинная... Надо еще многое обсудить...
      - Ах, Шахзода, ты сводишь меня с ума... Твои губы опьяняют сильнее вина, твоя грудь волнует, как дорога в рай, твой живот сулит неземное блаженство...
      - Подожди, подожди, все будет твое, у тебя все впереди...
      У Садыкджана нет детей, но есть жены. Они будут требовать своей доли наследства. Старших я беру на себя, они курицы, дуры, я обману их... Но будет еще одна жена...
      - Зубейда?
      - Да. И если ты откажешься подчиняться мне, Хамза узнает, кто прожужжал твоему дяде все уши о красоте Зубейды.
      - Откуда ты знаешь?
      - В доме байваччи все стены - мои друзья. Я знаю о тебе столько, мой ненаглядный, мой любимый Алчинбек, что ты даже не догадываешься. Ты у меня в руках!
      - За что ты так ненавидишь людей?
      - За что?.. За свои слезы, пролитые в этой комнате... За свою первую любовь, которую у меня на глазах растоптали сапогами в кровавой луже два негодяя, нанятые твоим дядей...
      Глаза Шахзоды наполнились слезами. Алчинбек как зачарованный смотрел на нее. Никогда еще эта сказочно красивая женщина не была так очаровательна, так прекрасна, как сегодня!
      Ни разу еще не видел он, чтобы ее лицо светилось такой глубокой страстью, как в эту секунду!
      - Да, я ненавижу людей... А за что мне любить их? За то, что в груди у меня теперь вместо сердца живет черная жаба?.. Мне каждую ночь снится Халдарбек, мы подолгу разговариваем с ним. Он подходит ко мне и спрашивает: неужели ты еще не отомстила?
      - Не плачь, Шахзода, тебе не идут слезы, успокойся...
      - Я не буду плакать, я буду делать свое дело... Зубейда не должна жить! Для Садыкджана - яд? Пусть для нее тоже будет яд! Я сама дам ей яд... Все наследство байваччи должно остаться в одних руках - в моих руках. А я буду твоя, Алчинбек! И все богатства Садыкджана, все его золото, земли, дома все будет наше!.. И мы, сделав благое дело - отомстив за еще не отомщенных, - поживем всласть в этом бренном мире. Мы будем ездить в роскошном экипаже, красивые и молодые! Мы объездим весь Туркестан, всю Россию, всю Европу, весь мир, красивые и молодые... И будем любить друг друга сколько захочется... И к дьяволу все запреты и ограничения, если они мешают любить! Когда одни режут глотки другим, никто не вспоминает ни о коране, ни
      о шариате... Ну, Алчинбек, согласен? Вот перед тобой две двери.
      Откроешь одну - за ней все богатства мира, и я, ожидая тебя, лежу на атласных одеялах... Вот она, я, - протяни только руку...
      Откроешь другую - выйдешь на улицу с чем пришел. И никогда уже больше в жизни не увидишь ты эти две двери рядом... Ну, Алчинбек, выбирай!
      2
      Так бывает.
      Все знают о тебе все, а ты не знаешь о себе ничего.
      В туманной пелене неведения, неопределенности и нежелания что-либо знать и о себе, и о том, что ее окружает, жила Зубейда последние месяцы, дни и недели.
      Вокруг нее ходили какие-то люди, что-то говорили друг другу и ей - она ничего не понимала, не запоминала и не старалась запомнить. Действительность как бы потеряла для нее всякий смысл.
      Той-свадьба, свадебный пир. А задолго до этого в дом обязательно должны прийти сваты. По обычаю, ее, будущую невесту, накрывают парчой. Созывают соседей и родственников на плов! объявляют о помолвке и о том, что скоро будет праздничный той.
      ...Ревут большие железные трубы-карнаи и сурнаи, рокочут барабаны. Свадьба! По местной кокандской традиции свадьбу справляют в доме невесты. Все пространство двора Ахмад-ахуна заполнено дастарханами - синими, красными, желтыми, фиолетовыми. И везде между дастарханами распустились огромные цветы - десятки, сотни, тысячи цветов. Все сияет и ликует! Благоухают фруктовые деревья. С ветки на ветку перелетают радостно щебечущие птицы. Их тоже очень много. Птицы подлетают к Зубейде, садятся к ней на плечи. И Зубейда улыбается и тихо, счастливо смеется.
      ...А за день до свадьбы старые женщины ведут невесту в баню, раздевают и долго-долго моют. Потом натирают каким-то специальным раствором все тело девушки - руки, ноги, спину, плечи, живот, грудь. Смешно! Смешно и щекотно. Потом приводят домой наряжают в шелка, красят сурьмой глаза, сажей - брови, а руки - хной.
      ...Появляется жених. Какой почет и уважение оказывают ему!
      Его осыпают деньгами, цветами, сладостями. Осторожно ступая по шелковому ковру, он входит в дом, и невеста, покрытая тончайшей прозрачной шелковой накидкой, встречает его и кланяется ему до земли.
      Но кто жених? Кто жених? Почему не видно его лица?
      ...Пришли прославленные на весь Кокаьд певицы - Мастура, Таджихон, Зебохон, Угилхон. Раздается знаменитая свадебная песня "Ер-ёр". Легкой стайкой впорхнули в сад девушки-танцовщицы, похожие на лепестки роз, и закружились, закружились...
      Но кто жених? Кто жених?
      ...Не пустят жениха на свадьбу, если он не заплатил выкуп. Ее отец, Ахмад-ахун, не будет просить большой выкуп. Ведь она же у него единственная дочь, он сжалится над ней, не станет причинять ей боль и страдание. Папа добрый.
      Кто жених? Где жених? Какое у него лицо? Покажите, покажите, покажите! Зачем вы скрываете от меня его лицо?
      ...Подарки раздают друзьям жениха. Какие-то ножи. Выпрягают коня из повозки. Зачем? Вот он, жених! Он очень сильный и ловкий йигит. Он берет невесту на руки и поднимает ее словно солнце над своей головой.
      Но где же солнце? Нету никакого солнца. Луна светит в окно.
      А где жених? Кто он?
      Нету жениха. Друзья жениха есть, а самого жениха нету.
      Откуда у нее эта тюбетейка?
      Зубейда очнулась. Она сидела одна в своей комнате около окна. В окно светила луна.
      В одной руке у нее была мужская тюбетейка, в другой - иголка с цветной ниткой. Она вышивала на тюбетейке цветы.
      Зубейда заплакала. Слезы капали на цветы, но цветы не распускались.
      Она встала, подошла к двери. Не закрыто. Мама оставила дверь незакрытой на ночь, чтобы она вышла подышать в сад, когда все уснут.
      Зубейда осторожно вышла во двор. Около калитки громко храпел новый сторож. Луна заполняла своим похоронным светом все небо. Зачем она так ярко светит? К чьим похоронам?
      В саду все деревья в отчаянье тянули вверх черные рукисучья. Ни одной птицы. Тишина, тихо. Мертвый-мертвый воздух.
      От дерева отделилась темная фигура.
      Зубейда замерла - ледяной озноб ужаса прокатился по ее спине и ногам.
      - Не бойся, - сказала фигура, - я Шахзода...
      - Вы? - удивилась Зубейда. - Как вы попали сюда?
      - Нам нужно поговорить.
      - А почему ночью?
      - А потому что днем нам никто не разрешит видеть друг друга. Тебя же не выпускают из комнаты.
      Зубейда вздохнула.
      - О чем вы хотите поговорить со мной?
      - Называй меня на "ты", - попросила Шахзода, - нам нужно привыкать друг к другу.
      - Почему привыкать?
      - Так будет лучше и тебе, и мне.
      - Если вы хотите, пожалуйста.
      - "Если ты хочешь..." Повтори.
      - Если ты хочешь...
      - Вот и хорошо, - сказала Шахзода. - Пойдем в глубину сада, здесь нас могут услышать.
      И она бесшумно двинулась между деревьями.
      Зубейда послушно пошла за ней. "Она ходит по нашему саду, как по своему собственному", - успела подумать Зубейда.
      - Скоро твоя свадьба, - сказала Шахзода.
      - Я знаю, - улыбнулась Зубейда, - с поэтом Хамзой.
      "Они уже сломали ее, - подумала Шахзода, - еще до свадьбы Она не в себе, нервы не выдержали... А я держусь, хотя видела и пережила такое, чего нет, наверное, даже в преисподней.
      Откуда я беру силы? Злость. Она дает мне силы. Злость и месть.
      Это главное у человека. Кто живет этим, у того ясная голова, быстрые желания. Злость, месть и разврат - вот что нужно человеку для здоровья".
      И вдруг она заплакала.
      - Что с тобой? - испугалась Зубейда.
      - Не обращай внимания, - всхлипнула Шахзода, - сейчас пройдет.
      "Зачем зачем нужна аллаху еще и эта жертва, еще и эта невинная птица, которая даже не начинала летать? - подумала Шахзода. - Что там происходит у них на небе? Почему бог, как мясник, требует одну жизнь за другой?"
      - Почему мы должны привыкать друг к другу? - спросила Зубейда.
      - А ты разве не знаешь?
      - Нет, не знаю.
      - И не догадываешься?
      - Не догадываюсь.
      "Дурочку изображает, - подумала Шахзода, вытирая слезы, - или меня считает дурочкой?"
      Слабость ее прошла. Минутная жалость, посетившая сердце, исчезла.
      "Вспомни, для чего ты пришла,- напружинилась Шахзода.- Разозлись! Делай свое дело, оставь слезы слабым..."
      - Спустись на землю, - строго сказала она, - твоя свадьба будет не с поэтом Хамзой, а с моим мужем, Садыкджаном-байваччой.
      Зубейда тревожно оглянулась. Ей послышались чьи-то шаги.
      - Мы станем соперницами, - продолжала Шахзода, - но я не хочу, чтобы твоя судьба повторила мою. Многие завидуют мне, считая, что я купаюсь в золоте. Но это клетка из золота!
      Такое же уготовано и для тебя... Я хочу помочь тебе, доверься мне. Мы должны дружить, а не воевать. Я попросила твою мать устроить эту встречу, чтобы подготовить тебя к свадьбе. Ты будешь во всем слушаться меня и делать все, что я тебе прикажу.
      Иначе ты навлечешь на себя гнев мужа раньше, чем вы ляжете на брачное ложе...
      Зубейде почудились голоса. Кто-то положил ей руки на горло.
      - Нет, нет, нет, - прошептала она. - Я не могу, не могу, не могу... Ей стало душно. Что-то сжимало голову, грудь. - Это невозможно! - рванула она платье на шее. - Ты говоришь так спокойно об этом... Несколько женщин любят одного мужчину..
      Нет, я хочу, чтобы меня любили одну, я ни с кем не хочу делить свою любовь!
      "А разве я не хочу, чтобы меня любили одну? - подумала Шахзода. - Ведь поэтому и появился Алчинбек. Уж его-то я не делю ни с кем, знаю точно... Но, может быть, я и байваччу не хочу делить с этой дурочкой? Может быть, я хочу, чтобы у меня было несколько мужей, чтобы они ждали по ночам и мучились - кого я выберу сегодня?"
      - Птицы вьют гнездо вдвоем! - страстно заговорила Зубейда. - Звери вдвоем выхаживают детеныша! Почему же люди, почему люди?..
      - Оставь! - грубо оборвала Шахзода. - Я не Хамза, чтобы слушать твои газели. А ты не птица, а женщина с длинными волосами и коротким умом. И не надо пытаться понять то, что является делом мудрецов. Готовься лучше к свадьбе. А если начнут беспокоить нервы, на-ка вот этот пузырек. Здесь очень хорошее лекарство. Сразу успокоит.
      Зубейда взяла пузырек. И вдруг пошатнулась. Схватилась руками за грудь, медленно опустилась на землю.
      Рисолат, мать Зубейды, слышала, как дочь вышла из дома, знала, что в саду ее ждет Шахзода.
      "О аллах, прости меня, - молилась Рисолат, - зачем я согласилась на их встречу?.. Почему Шахзода так настойчиво просила о ней?.. Она умная и понимает, что мне, больной, тяжело готовить дочь к такой свадьбе. Она объяснит Зубейде, что Садыкджан не отступится от нее, - она это знает по себе. Пусть попробует научить несчастную мою дочь, как надо молодой жене вести себя в первые дни в доме мужа, чтобы не ссориться со старшими жена
      ми. Если уж аллах послал нам за наши грехи такое испытание, надо сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Зубейде в ее новой
      жизни".
      Но почему она так долго не возвращается?
      Рисолат поднялась, тихо вышла. Зубейды нигде не было.
      Рисолат вошла в сад, сделала несколько шагов и вскрикнула.
      Зубейда ничком лежала под фисташковым деревом.
      Мать бросилась к дочери, опустилась рядом, положила ее голову к себе на колени.
      - Что с тобой, доченька? Что она сделала с тобой?
      - Не знаю, - покачала головой Зубейда. - Она ушла, я села
      под деревом и, видно, заснула...
      - Вы договорились с ней?
      - О чем?
      - О свадьбе.
      - О свадьбе? - переспросила Зубейда и пристально посмотрела на мать.
      Рисолат вздрогнула - такой она еще никогда не видела дочь.
      - Никакой свадьбы не будет, - глухо и твердо сказала Зубейда.
      Зубейда сидела на одеялах в своей комнате, прислонясь спиной и головой к стене. Неподвижным, невидящим, тяжелым взглядом смотрела она прямо перед собой. Глаза ее были пусты.
      Напротив обливалась слезами Рисолат.
      - Доченька, радость моя, пожалей хоть ты свою больную мать... Три дня ты уже ничего не ешь и молчишь... Сердце мое и без того исстрадалось... Что я могу сделать, что в моих силах?
      Была бы моя воля, разве я отдала бы тебя байвачче? Но так хочет твой отец - могу ли я, слабая женщина, перечить ему?.. Грудь моя разрывается от горя, глядя на тебя. Ты вся пожелтела, волосы больше не вьются, губы потрескались... Ну зачем ты изводишь себя и меня? Чего ты хочешь добиться? Ну скажи, скажи хоть полслова, не молчи!
      Зубейда молчала.
      Айимча-биби, старшая сестра Ахмад-ахуна, вошла в комнату, села рядом с Рисолат.
      - Посмотришь на вас обеих, - сказала старуха, - и подумаешь, что из ваших бровей идет снег.
      Зубейда молчала.
      - Такое переживали мы все, - вздохнула Айимча-биби, поправляя свои седые волосы. - Приходит час, и девушка должна уходить из дома. Куда она идет? Она не знает, ибо дорогу ей выбирают родители, уже пожившие на земле люди и понимающие толк в жизни. Мы все когда-то принимали их советы, и, слава аллаху, наши годы прошли в сытости и достатке, да быть мне вашей жертвой. Конечно, не каждая из нас каталась как сыр в масле и погружалась в счастье по самые уши. Наши мужья женились на молодых, и нам выпадала вся черная работа в доме.
      Но ведь и мы в свое время были молодыми, и на нас работали старшие жены наших мужей. Не мы придумали законы, по которым живут люди. Эти законы были до нас и будут после нас.
      Плохие или хорошие - люди живут по ним. Люди уважают законы предков на этом держится жизнь.
      Зубейда молчала.
      Айимча-биби нахмурилась.
      - А почему ты ничего не отвечаешь мне? Я твоя старшая тетушка и, между прочим, по отцу - единственная! Ты что же, не хочешь со мной разговаривать?
      Зубейда молчала.
      - Ты воск, что ли, закусила между зубами? - закричала старуха. - Ты будешь говорить или нет?.. Да знаешь ли ты, упрямая, что своим поведением ты ввергаешь своего отца в собачьи
      муки?
      - О чем нам вести беседу, тетя? - заговорила наконец
      Зубейда.
      Рисолат радостно подалась вперед.
      - Ты своей красотой кичишься, да? - горячилась старуха. - Что у тебя в голове? Какие желания в сердце? Отвечай!
      - Нет у меня никаких желаний, - закрыла глаза Зубейда. - Меня не считают человеком. А если я не человек, какие же могут быть у меня желания?
      - Ты не человек? - удивленно смотрела на племянницу сестра отца. - А кто же ты тогда?
      "Кто же я? - горько подумала Зубейда. - Кто же я, учившаяся когда-то грамоте, умеющая читать и писать, прочитавшая сотни книг великих поэтов и мыслителей, сама слагавшая газели, а теперь идущая по воле родителей, как овца под нож, в дом маньяка и палача женщин?"
      - Такая же, как все вы, жалкая женщина, - сказала Зубейда, открывая глаза, - с длинными волосами и коротким умом.
      - Вай, да умереть мне на этом месте, если ты сказала хоть одно слово правды! - всплеснула руками Айимча-биби, толкая локтем в бок Рисолат. Кто сказал тебе, что ты жалкая? Зачем ты принижаешь себя? Ты красива как солнце, как луна! Весь Коканд называет тебя Зубейда-пери! Сколько мужчин вздыхают и страдают по тебе! Десятки и сотни!
      - Почему же вы тогда выдаете свою пери замуж насильно, против ее желания, если по ней вздыхают и страдают десятки
      и сотни мужчин? - выкрикнула сквозь слезы Зубейда. - Почему? Почему? Почему?
      - Вах, вах, вах! - раскинула в стороны руки Айимчабиби. - Да когда же это в нашем городе девушка выходила замуж по своему желанию? Судьбой дочерей всегда распоряжались родители. Они их родили, они и вольны их выдавать замуж по своему усмотрению. Я уже говорила, что этот обычай достался нам от отцов и дедов, и его нельзя отменить...
      - Я не подчинюсь этому обычаю, - откинула назад голову Зубейда.
      - Значит, этот проклятый Хамза все-таки сидит у тебя в сердце, как гвоздь в подметке, - устало вздохнула старуха.
      - Я рядом с ним ощущала себя человеком. Он никогда и ничем не унижал меня. Он давал мне возможность чувствовать себя равной ему. Этого мало?
      - А зачем тебе чувствовать себя равной? - прищурилась Айимча-биби, поднялась и гордо выпрямила свою все еще стройную фигуру. - Ты должна быть красивой и обольстительной.
      А твой муж обязан сделать тебя счастливой... У байваччи порог твоей комнаты будет выложен из золота. А что ты будешь делать, если выйдешь замуж за поэта? Торговать вместе с ним на базаре слабительным, которое изготовит его отец?
      - Нет, сестра, - раздался вдруг голос Ахмад-ахуна, и отец Зубейды вошел в комнату, - ни за какого байваччу я дочь не отдам. Я слышал конец вашего разговора и говорю твердо: если она не согласна, я не стану причинять ей страданий. Пускай вообще ни за кого не выходит замуж.
      И он сделал жене и сестре знак, чтобы они ушли.
      Зубейда бросилась к ногам отца, целовала край его халата, прижималась лицом к его рукам.
      - Атаджан, дорогой отец! Не прогоняйте меня из своего дома, джан ата! Я же единственная ваша дочь! Всю жизнь я буду целовать ваши ноги, только не отдавайте меня Садыкджану!...
      Я задохнусь там, умру от тоски, грех ляжет на вас!.. Не гоните меня, атаджан! Скажите, что не прогоните, да?
      - Никогда, никогда, дочь моя, - сказал Ахмад-ахун, целуя Зубейду в голову, вытащил из-за пояса платок и вытер ей слезы. - Кто сказал тебе, будто я хочу, чтобы ты ушла из своего дома? Мать и тетка?.. Эй вы, сороки! Что вы тут наболтали?
      Почему заставили плакать мою любимую дочь?.. Это все ты, Айимча, я знаю! Я слышал твои последние слова. Это ты заставила мою дочь проливать слезы. Уходи, оставь нас в покое! Раз она не согласна выходить за найденного нами жениха, пусть не выходит, ее воля. В конце концов, она тоже человек, у нее есть душа, свои желания...
      Айимчи-биби и Рисолат, стоя за дверями комнаты, удивленно смотрели друг на друга. Они ничего не понимали.
      Зубейда, вытирая счастливые слезы, радостно смотрела на отца. И вдруг она заметила, что по щекам Ахмад-ахуна тоже бегут слезы.
      - Что с вами, атаджан? - испуганно спросила она.
      - Дочь моя, - горько сказал Ахмад-ахун, - сегодня я отвел к судье Камалу твою младшую мать Зульфизар и дал ей разводное письмо! Плачь обо мне, дочь моя. И почаще навещай мою могилу, не забывай меня, когда я уже буду на том свете. Моя надежда только на твои молитвы, ибо ты единственный свет моих очей, моя лучезарная звезда...
      Зубейда отшатнулась.
      - Атаджан, не пугайте меня! Что с вами? Зачем вы говорите эти страшные слова? Почему вы должны умереть?
      - Дорогая доченька, слушай меня внимательно. До сих пор ты не знала одной моей тайны, теперь ты должна знать ее. Ради тебя я заложил перед богом свою жизнь... Пусть я лишусь всего, что имею, пусть аллах призовет меня на небо, но я не позволю совершиться насилию над тобой. Я согласен умереть, я готов пожертвовать всем ради тебя... Ты не должна страдать.
      "Он сошел с ума, - подумала Зубейда. - Почему он должен жертвовать всем ради меня?"
      - Вот моя тайна... Я дал клятву!
      - Какую клятву? Кому? - побледнела Зубейда.
      - Гнев аллаха настиг меня в конце жизни, дочь моя. Не знаю только, в чем моя вина... Я построил мечеть, жертвовал для угодных богу дел, каждый год вовремя давал милостыню беднякам
      и сиротам...
      - Какую клятву? Кому? - Как в забытьи, механически
      повторяла Зубейда.
      - Меня заставили поклясться на коране... Если я не отдам тебя за Садыкджана-байваччу, Эргаш и Кара-Каплан зарежут
      меня...
      Холодное облако снова надвигалось на Зубейду.
      - Я много думал, много думал... - Голос Ахмад-ахуна звучал твердо, как у человека, решившего все до конца, - Я не хочу покупать себе жизнь ценой твоего счастья, никогда не пожертвую твоей судьбой ради избавления от смерти... Но клятву, данную на коране, я тоже нарушить не могу. Это было бы для меня тяжелее, чем умереть. Когда аллах заберет меня к себе, мне будет хорошо у него. Пусть совершается то, что должно совершиться... Молодым - жить, старым - умирать... - Он проглотил подошедший к горлу комок. - Вот и все, что я хотел сказать тебе... Пойду. Мне надо готовиться к путешествию в загробное царство...
      И он ушел.
      Зубейда неподвижно смотрела в одну точку.
      Холодное облако приближалось, вползло в комнату. Зябко стало ногам, кончикам пальцев на руках... Она взяла зеркало и посмотрела на себя. И вдруг увидела на виске седой волос...
      Так будет. Так должно быть. Их будет много, седых волос, у нее на голове. Как у тетушки Айимчи.
      Снег идет из бровей...
      Куда все уходит? Была молодость, любовь, книги, стихи, газели, лицо любимого человека...
      Где оно, это лицо? Почему он исчез? Почему не подает о себе никаких вестей столько дней? Хоть бы записку прислал. Всего несколько слов, несколько слов...
      Знает ли он, что происходит с ней? Неужели ничего не слышал о ее предстоящем замужестве? Почему ничем не хочет помочь?
      Пропасть. Между ними лежит пропасть. Деньги. Коран.
      Шариат. Обычаи предков.
      А он гордый. Он не может преодолеть этой пропасти. И поэтому он исчез.
      Снег идет из бровей...
      Она взглянула в окно. За окном шел снег. Откуда он взялся?
      Ведь сейчас лето...
      Все засыплет. Все будет белое-белое. Только черные руки деревьев в отчаянье будут тянуться к небу.
      Зачем все было - любовь, молодость, книги, стихи, газели?
      Чтобы поманить обещанием счастья и обмануть, бросить одну посреди огромного белого снежного поля?
      Значит, счастья нет? Значит, оно не возможно в этом холодном бренном мире...
      Зачем тогда жить, если нельзя жить так, как этого требует сердце, просит душа?
      Но она будет жить. Умрет ее отец...
      ...Стены дома внезапно раздвинулись. Она услышала цоканье лошадиных копыт, увидела улицу города, по которой ехала длинная вереница всадников.
      Но что это, что это привязано к седлу первого всадника?
      И второго, и третьего, и всех остальных?
      Голова человека. Отрезанная голова человека. С закрытыми глазами, с окровавленной бородой...
      Зубейда вскочила. Волосы зашевелились...
      Это была голова отца, голова Ахмад-ахуна. С закрытыми глазами. С окровавленной бородой.
      У первого всадника, у второго, у третьего, у четвертого - до самого горизонта...
      - Нет, нет, нет! - застонала Зубейда, разрывая на груди
      платье.
      Удушье схватило за горло. Рушились стены дома. Мир переворачивался под грохот лошадиных копыт в зеленых, красных, фиолетовых вспышках...
      В комнату верхом въехал Эргаш. У его лошади не было головы. Вместо нее была голова отца - с закрытьши глазами, с окровавленной бородой...
      - Ата, ата! - дико закричала Зубейда. - Атаджан!!!
      Ноги сломались под ней. Сознание покинуло ее.
      3
      Конечно, драка около бани и около дома туземного лекаря иби Ямина не прошла незамеченной для всевидящего, всезнающего и круглосуточно недреманного ведомства полицмейстера Коканда полковника Медынского. Патриотические источники, не жалея красок, живописали это происшествие в своих сообщениях с приведением многочисленных правдивых, но, естественно, взаимоисключающих деталей.
      Полицмейстер, посмеиваясь, приступил было к чтению дела, намереваясь строго наказать его участников, но уже на второй странице, нахмурившись, закрыл папку и полностью изъял "дело о драке супротив бани" из обычного надзирательского делопроизводства.
      Вручил же он папку спустя всего полчаса капитану Китаеву,
      заметив при этом:
      - Вот, пожалуйста, то самое, о чем я вам говорил. Поднадзорные Смольников и Соколов замешаны в одном происшествии с лицами мусульманского вероисповедания, рабочими хлопкоочистительного завода. Ра-бо-чи-ми!.. А этот самый... э-э... Умар в девятьсот пятом году замечался в беспорядках и волнениях на том же заводе. Но это еще не самое главное. Как вы думаете, капитан, кто еще замешан в этом происшествии около бани? Сам господин Хамза Ниязов... или Холбаев, черт его разберет с его фамилиями! Каково, а? На ловца и зверь бежит!.. Прошу внимательно ознакомиться со всеми этими документами и донесениями и выяснить, нет ли здесь кроме общего участия в драке еще и того, что именно нас с вами интересует.
      Капитан прочитал дело.
      - Не устаю, ваше превосходительство, - сказал Китаев, - восхищаться вашей дальнозоркостью и талантом предвидеть ожидаемые события.
      - Ну, положим, событий, х-хо, еще никаких, слава богу, нету, самодовольно хохотнул полицмейстер, - но симптомы,
      симптомы... Ведь оба они, и Смольников и Соколов, в свое время как раз и привлекались за социалистическую пропаганду помимо своих прочих антиправительственных художеств. А господин Хамза стишки против местных мусульманских баев сочиняет. Вот они и сошлись на узкой дорожке. А мы эту дорожку предвидели!
      Потому что за годы, проведенные на царской службе, уразумели:
      господа социалисты свои идеи в долгий ящик не прячут, они торопятся их распространять, в том числе и среди инородцев.
      И вот тут-то мы их всех цап-царап - и к ногтю! Славян, мусульман, кавказцев, чухну и прочую рыбешку... Одним словом, капитан, в осуществление ранее намеченных мероприятий пощупайте-ка хорошенько всю эту компанию под видом обыкновенного полицейского дознания. Нам надо знать точно - на чем они сошлись? Случайно или наоборот? Потому что дыма без огня не бывает. Уж я-то знаю.
      Капитан так и сделал. Вызвал в участок доктора Смольникова, выбрал пристава поглупее и поручил ему задавать доктору вопросы.
      Сам сидел в соседней комнате и цепко вслушивался в разговор, стараясь из ответов раздраженного доктора выудить чтонибудь полезное для себя.
      - Так что, с какой целью изволили учинить драку? - начал пристав.
      - Что, что? - переспросил Смольников. - Какую драку?
      - С мусульманцами, напротив ихней бани.
      - Ни о какой драке мне ничего неизвестно.
      - В дом туземного лекаря ибн Яминова заходили?
      - Заходил. Делал операцию.
      - А зачем магометанцев потом били?
      - Послушайте! - вспыхнул доктор. - Я же врач! Я никогда никого не бью! Я только лечу...
      - Поднадзорного Соколова знаете?
      - Знаю его племянницу.
      - Откудова?
      - Она работает у меня в больнице.
      - А кто ее туда устроил?
      - Я устроил.
      - Зачем?
      - Надо же ей где-то работать... И кроме того, в больнице не хватает опытных сестер милосердия.
      - Ну, а Соколов-то Степан все еще против царя бунтует?
      Или теперь уже против самого бога пошел?
      Доктор Смольников откинулся на спинку стула.
      - Насколько мне известно, они сейчас абсолютно сходятся во взглядах. Все трое.
      - Кто - трое?
      - Царь, бог и поднадзорный Соколов.
      - Шутить изволите, господин Смольников. А между прочим, дядя вашей сестры милосердия бомбу в кармане носит.
      - Не может быть...
      - Вы его давно знаете?
      - Собственно говоря... Да нет, совсем недавно. Здесь, в Коканде, и познакомились.
      - Встречались часто?
      - Очень редко. Два раза в году - на пасху и на рождество Христово.
      - Никак вы верующий, доктор?
      - Непременно. С младых ногтей.
      - Среди местных коренных жителей средней руки много знакомств имеете?
      - Что значит "средней руки"?
      - Ну, чиновники, купцы, духовные.
      - Поддерживаю весьма краткие знакомства только с больными. Так сказать, по долгу службы и профессии. В случае их выздоровления, разумеется.
      - А на тех мусульманцев, которые с вами около бани были, что можете показать?
      - Ничего не могу показать. Видел их впервые.
      ...Вернувшись в больницу, доктор Смольников долго сидел
      один в своей комнате. Потом позвал Аксинью.
      - Степан завтра не уезжает?
      - Да вроде бы нет.
      - Пускай зайдет ко мне. Как будто на прием... Щеку ему чемнибудь завяжи, чтобы лица не было видно.
      Степан явился на следующий день, изображая сильнейшую зубную боль.
      Когда они остались вдвоем, доктор сердито сказал:
      - Опять дуришь, Степан... В кого ты собирался бомбу бросать около бани?
      - Так то ж военная хитрость была. Поэта требовалось выручать, Хамзу то есть... Его фанатики чуть не забили.
      - Кстати, как он тебе показался?
      - Парень - порох, свою обиду уже на жизнь имеет.
      - Все получилось очень естественно - болезнь его сестры и наше знакомство...
      - К нему только искру поднеси - огнем займется. Готовый агитатор.
      - А двое других?
      - Умар и Буранбай?
      - Да.
      - Злые ребята, хорошего замесу. Сажай на лопату - ив печь. Хоть завтра.
      - Завтра еще рано...
      - По мне, так не рано.
      - Надо связаться с Хамзой...
      - Ну?
      - И передать ему, чтобы пришел ко мне в больницу вместе с сестрой. На осмотр после операции...
      - Понял. Аксинью к ним пошлю.