Xамза

      тебе...
      - Нет, нет, нет! - с ненавистью глядя на Садыкджана, заговорила Зубейда. - Я люблю другого человека и останусь ему верна!
      - Хамзу?
      - Да!
      Байвачча перестал владеть собой. Рывком поднял он Зубейду с подушки и ударил кулаком в лицо.
      Она упала на одеяла, заливаясь кровью.
      Стоя на коленях на сырой земле, Хамза молился во мраке поздней осенней ночи в своем любимом цветнике во дворе дома
      ибн Ямина.
      - О святой Али-Шахимардан! - страстно шептал Хамза, чувствуя, как по щекам его медленно сползают слезы. - Пусть дойдет до тебя моя молитва!.. Сними с меня свое покровительство и благословение, перенеси их на Зубейду... Помоги ей, святой Али!.. Не позволь ей ничего сделать с собой!.. Если она, если она...
      Я не переживу этого! Слышишь, Али?.. Я отслужу твоей гробнице, я буду жить около твоего праха и славить твой дух... О аллах!
      Взгляни в мою сторону, сжалься надо мной!.. Если ты позволил совершиться этой несправедливости, если ты не послал молнию
      на этого мерзкого человека, когда он задумал отнять Зубейду, побереги ее в эту ночь, пошли ей силы, укрепи ее душу... О Магомет! Трижды молю тебя - помоги, помоги, помоги! Я приползу к тебе в Мекку на коленях, я распластаюсь у твоей могилы, я выполню все твои заветы! Но только не оставляй ее сегодня одну, одари ее своей святой милостью, приди к ней, вдохни в ее оскорбленную плоть свой божественный дух... Али, Али, Али! Вспомни обо мне! Я пришел к тебе в Шахимардан мальчиком, я с детских лет отдал тебе все свои мысли и чувства. Но как ты ответил на это? Ты ничего не сделал для моей любви, не поддержал мое счастье!.. Помоги хоть моему горю!.. Сегодня, сейчас!.. Я - вот он, я здесь, я стою перед тобой!.. Посмотри на меня! Сохрани Зубейду, сбереги, не дай шайтану утащить к себе!.. Спаси ее, АлиШахимардан!
      Шахзода и Алчинбек, проводив гостей, дружек жениха и подруг невесты, считали посуду (кувшины, блюда, тарелки) в комнате, соседней с гостиной, где проходил малый "жениховский"
      свадебный той.
      - Ты приготовил? - спросила Шахзода.
      - Вот, два пузырька, - сказал Алчинбек.
      - Давай один сюда. Второй все время держи при себе.
      Утром, перед завтраком, он обязательно попросит воды. И тогда... Не дрогнешь?
      - Нет. Я думаю об этом день и ночь.
      - И помни - мы сможем быть вместе только тогда, когда их не будет.
      - Все сделаю, не волнуйся, шахиня.
      - Шахиня? Ах, как приятно это слышать!.. Моя новая родственница тоже получит всю свою порцию во время первого семейного завтрака... Самое главное, чтобы оба они... сразу, одновременно... Тогда все подозрения падут на Зубейду... Будто она его со злости, а себя - от горя... А мы в стороне! И все богатство, все деньги будут наши, наши!
      Бешено, ударом ноги распахнув дверь, в комнату вошел Садыкджан. Шахзода и Алчинбек онемели от ужаса - слышал или не слышал?
      - Что вы здесь делаете? - срываясь на визг, заорал байвачча. - Где коньяк?
      Алчинбек достал большую черную бутылку с французской этикеткой.
      - Налей в большую пиалу! Полную! - топнул ногой Садыкджан и повернулся к Шахзоде: - Где слуги?
      - Вы обещали отпустить их сегодня в дом невесты... Они убрали дастархан, и я сказала, чтобы они уходили...
      - А где эти кобылы?
      - Ваши старшие жены? Они сегодня хорошо угостились и уже спят...
      Алчинбек протянул дяде большую пиалу, до краев наполненную коньяком.
      - В доме никого нет, - сказал Садыкджан, - иди закрой на замок калитку.
      Алчинбек вышел.
      - Налей еще, - приказал байвачча Шахзоде.
      Она плеснула немного в пиалушку.
      - Полную!
      - Пьёте за вашу новую жену... - усмехнулась Шахзода, - и за то завещание, которое вы обещали написать на мое имя?
      Или у вас теперь другая наследница?
      Садыкджан, ничего не ответив, одним глотком осушил большую пиалу.
      - А теперь убирайся! И не смей попадаться мне на глаза до утра!
      Шахзода, качнув бедрами, вышла из комнаты.
      Байвачча снова наполнил большую пиалу.
      Вошел Алчинбек.
      - Кого ты подсунул мне? - зашипел Садыкджан. - Эта чертова Зубейда упряма как ослица!.. Она не далась мне... У нее в голове до сих пор сидит твой друг Хамза, будь он проклят вместе с тобой!
      Он жадно выпил вторую пиалу.
      - Налей еще! И себе!
      Алчинбек со страхом смотрел на байваччу - он никогда не видел еще, чтобы тот пил столько коньяка сразу.
      - Ты оглох? Достань еще одну бутылку! И дай мне кусок мяса и лепешку...
      Коньяк ударил Шахзоде в голову. Проходя мимо комнаты Зубейды, она остановилась, чуть приоткрыла дверь.
      И в ужасе отшатнулась!
      Зубейда лежала на спине с залитым кровью лицом, зажаз в руке маленький кинжал. Платье на ней было разорвано до пояса, и была видна большая молодая белая грудь, вся покрытая свежими ранами и порезами.
      - Кто тебя? - метнулась в комнату Шахзода. - Он? Ты сама?
      Зубейда открыла глаза. И, увидев Шахзоду, ударила себя кинжалом под левый сосок.
      - Аи, аи! - Завизжала Шахзода, закрывая лицо руками. - Что ты делаешь с собой?
      Но рука больше не слушалась Зубейду - она опять только порезала себе грудь.
      - Несчастная, откуда у тебя кинжал?
      - Я взяла с собой, - захрипела Зубейда, - я хотела убить себя... И не могу, нет сил... Он переломал мне все кости. На, ударь как следует... в сердце...
      - Нет, нет!
      - Помоги мне умереть, - хрипела Зубейда, - скорее... Дай пузырек, как тогда в саду... Я знала, что в нем яд... Я потеряла его... Дай еще один...
      Дыхание Шахзоды пресеклось. Она не понимала, что делает. Вид окровавленного лица Зубейды и изрезанной белой груди лишил Шахзоду разума. Коньяк застилал глаза пеленой. Она сунула руку в карман платья, достала пузырек...
      Зубейда, выронив кинжал, схватила его.
      - Передай Хамзе: я умираю невинной...
      И, откусив стеклянное горлышко, она все до конца вылила себе в рот.
      Сидевшая на корточках Шахзода затряслась и, потеряв равновесие, упала на бок.
      - Нет, нет, - поползла она в сторону, - не надо; не надо...
      Зубейда дернулась. Сильнейшая судорога сотрясла все ее тело. Кровь хлынула из горла.
      - Нет, нет! - стонала Шахзода, пытаясь встать на ноги.
      И вдруг сильнейший удар в голову отбросил ее к стене. Она упала и тут же оглянулась. Шатаясь, к ней шел пьяный Садыкджан.
      Он споткнулся о ногу Зубейды и, остановившись, несколько секунд смотрел, как растекается кровь по одеялу. Потом повернулся к Шахзоде.
      - Отравила все-таки, - невозмутимо и вроде бы безразлично покачал головой байвачча. - Зачем?
      У Шахзоды прыгали от страха губы.
      - Она сама... она сама хотела... Вот лежит ее кинжал...
      Садыкджан, с трудом наклонившись, поднял кинжал.
      - Откуда она взяла?
      - Принесла с собой...
      - А пузырек твой?
      - Мой...
      - Ты ляжешь с ней в одну могилу...
      У Шахзоды зашлось сердце: неужели убьет?
      - Я ревновала ее к вам, байвачча...
      Она подползла к ногам мужа и легла лицом на его сапог.
      - Ах, вот в чем дело! Значит, ты все-таки любишь меня?
      - Люблю, байвачча, люблю, - шептала Шахзода.
      И вдруг хмельная волна похоти, которую раньше так часто возбуждала в нем эта женщина, захлестнула Садыкджана.
      - Мой, мой, мой! - сладко стонала сквозь слезы Шахзода. - Опять мой!
      Она все забыла - и как он издевался над ней раньше, и как она хотела убить его, и как решила вместе с Алчинбеком завладеть всеми его богатствами и деньгами, объехать Европу, весь
      мир...
      А в коридоре, прислонившись к стене, сидел на полу Алчинбек и, слизывая с губ слезы ревности, с собачьим любопытством смотрел в распахнутую дверь. Его несколько раз тошнило, когда взгляд невольно падал на труп Зубейды. Он пытался встать и уйти, но, встречаясь глазами с горящими безумием зрачками Шахзоды, оставался на месте, придавленный какой-то неведомой ему раньше липкой силой постижения последних пределов человеческой низости.
      Когда рассвело, весь Коканд уже знал о смерти Зубейды в первую ночь ее замужней жизни.
      Огромная толпа собралась около дома Садыкджана-бай
      ваччи.
      Самого хозяина нигде не было видно. (Перед самым рассветом опомнившийся первым Алчинбек растолкал дядю и вытащил его во двор. Потом запряг кое-как в коляску-одноколку рослого жеребца, свалил потерявшего всякое соображение байваччу на дно коляски и куда-то увез.)
      Слуги, только что вернувшиеся из дома невесты, вынесли Зубейду из дома, положили на деревянный помост.и накрыли саваном. Толпа тут же обступила Зубейду.
      Ждали полицию.
      Неожиданно за углом дома раздался громкий хохот и показалась Шахзода. Платье лохмотьями висело на ней.
      - Ха-ха-ха! - запрокинув голову, надрывно хохотала Шахзода. - Смотрите, люди, как любил меня сегодня ночью байвачча! Он не пошел к своей новой жене, он пошел ко мне!.. Он любит меня, только меня, одну меня!.. У него много жен, но я самая сладкая!.. Вон лежит его новая жена - она ему не нужна!.. Это я убила ее, чтобы она не мешала нам! Ха-ха-ха!
      Ха-ха-ха!
      Толпа замерла в оцепенении. Никто не мог проронить ни
      слова.
      - Встань, Зубейда! - кричала Шахзода, подходя к помо
      сту-Подойди ко мне! Пусть люди сравнят нас и скажут, кто из нас красивее!
      Она остановилась около помоста, протянула руку и сдернула саван. И вдруг упала на спину и забилась на земле в конвульсиях.
      - Прости, Зубейда! Ты умерла невинной, а я погрязла в грехах!.. Убейте меня! Это я виновата, что из-за меня умерла эта девушка!
      - Она, кажется, сошла с ума от горя, - сказал кто-то в толпе.
      Слуги подняли Шахзоду с земли и унесли в дом.
      Ждали полицию.
      Под руки привели Рисолат и Ахмад-ахуна. Мать рухнула возле мертвой дочери и замерла неподвижно. Отец, встав на колени, начал молиться, блуждая полубезумным своим взором по лицам стоявших вокруг людей.
      Неожиданно толпа расступилась - к помосту подходили Буранбай и Хамза.
      В лице Буранбая не было ни кровинки - оно было такое же белое, как саван. Руки его дрожали... Хамза же, наоборот, был необыкновенно спокоен. Только черные круги у него под глазами делались все больше и больше.
      Он несколько минут молча смотрел на Зубейду, потом отвернулся и пошел к калитке. И вдруг рванулся и побежал.
      ...Куда и сколько он бежал, Хамза не помнил. Он увидел себя несколько часов спустя сидящим на земле под стеной высокого каменного здания.
      Это была мечеть.
      Хамза долго смотрел на минарет. С его карниза отделился сначала один кирпич, потом второй, третий, четвертый... Но они не падали вниз, а улетали куда-то в сторону и вверх, парили в воздухе.
      Мечеть разрушалась на глазах. Минарет наклонился вправо, влево, назад, вперед и медленно начал падать на Хамзу.
      Хамза закрыл глаза и потерял сознание...
      ...Когда он опять открыл глаза, уже смеркалось. Кто-то трогал его за плечо.
      Это был Степан Соколов.
      - Давай, браток, вставай, - сказал Степан, - чего ты тут сидишь? Целый день тебя по всему городу ищем...
      Хамза молча смотрел на него. Молча и безразлично, не проявляя никакого интереса к его словам.
      Соколов сел рядом.
      - Горе большое, я понимаю. Но ведь не вернешь ее... Чего ж тогда о прошлом убиваться?
      Хамза, сложив ладони, начал молиться.
      - Это нужно, - согласился Степан, - с богом поговоришь, оно, глядишь, и полегчает...
      - Нет бога, - громко сказал Хамза.
      - Как так нету? Кому же ты тогда молишься?
      - Зубейде. Она теперь мой бог.
      Соколов озадаченно посмотрел на Хамзу.
      - Ты вот что, браток... Легче на поворотах. А то так и мозгами недолго повредиться.
      - Нет бога, - сказал Хамза, - он не пришел помочь.
      - Дело это непростое, - почесал Степан в затылке, - но если считаешь, что нету, то пускай пока так и будет.
      - Нет бога. Есть Зубейда. Она не умерла. Она теперь всегда во мне, всегда со мной. Одной ей теперь буду всю жизнь молиться.
      - Домой-то пойдешь? Отец с матерью с ног сбились. И ребята тебя дожидаются, Умар с Буранбаем...
      - Пойдем, - сказал Хамза, вставая.
      КНИГА ВТОРАЯ
      Глава шестая
      ВРАГИ И ДРУЗЬЯ
      1
      В тумане.
      Люди, деревья, дома, улицы, лица...
      Все размыто, размазано, несоединимо... Все качается, все колышется водоросли между землей и небом... Пятна, неопределенность... Все белесо, молочно...
      Кто-то плачет в тумане...
      Смеется.
      Белая пелена, белая жизнь, белый мир - красные слезы...
      Зеленый смех...
      Белое небо упало на серую землю... Все тонет в молочном тумане...
      Очертания, контуры, облики...
      Где-то зыбко мелькают огни... Кружатся, плавают, прыгают...
      Хороводы огней... Вереницы оранжевых точек... Караваны костров...
      Потухли.
      Что-то кончилось, не начавшись...
      Дым расползается в разные стороны. Мир затянут дымом. Без запаха...
      Кого жгут? За что?
      Все туманно, расплывчато... Как называется время - зима?
      весна? осень?.. Где лето?
      Смерть поднимается над горизонтом. Косматый багровый шар.
      Зло взошло. Ослепительно, выпукло. Зло сияет над миром.
      Висит фиолетовой радугой...
      И мокрая грусть шелестит в листьях и ветках. Туманится печаль. И желтый солнечный плод, сорвавшись с горизонта, летит в глаза, в сердце, в душу...
      Скорбь. Пустота. Тоска. Отчаяние.
      Смерть Зубейды вырвала землю из-под ног Хамзы. Душа его была опрокинута, сердце - разрушено.
      Он заболел.
      И не так, как в первый раз, когда узнал о сватовстве Садыкджана к Зубейде, а тяжелее, страшнее, смертельнее, безнадежнее...
      Иногда, очнувшись, Хамза пытался поднять голову, сесть, открыть глаза, но тело его не подчинялось ему, все кружилось, плавало перед ним, рушились стены, дыбился потолок, и он снова ложился ничком, падал лицом вниз. И забвение обволакивало его липким покрывалом, уходило сознание, и небытие, завывая и завихряясь, стремительно уносило в свою распахнутую настежь холодную черную пропасть.
      Отчаяние.
      Глухое, бессильное, тяжкое, бездонное.
      Ночь.
      Двадцать четыре часа в сутки.
      Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь.
      Тридцать.
      Ночь длиною в неделю.
      В две, три, четыре...
      - Здравствуйте, Хамзахон...
      - Здравствуйте, Зубейда... Как я рад снова видеть вас...
      - А почему у вас слезы на глазах? Вы недовольны моим возвращением?
      - Я плачу от радости, Зубейда, от счастья, что вы со мной...
      Да будет благословенно ваше возвращение... Слава аллаху, я дождался наконец этого дня... Я так тоскую без вас, Зубейда...
      - И я тоскую без вас, Хамза... Я очень одинока в своей могиле...
      - И я одинок на земле, Зубейда...
      - Я увидела - вы лежите в своей комнате на полу лицом вниз... И я решила навестить вас...
      - Спасибо, Зубейда, дорогая... Спасибо...
      - Вы чем-нибудь больны, Хамзахон?
      - Я заболел душой, мне не хочется жить без вас...
      - Нет, вы должны жить... Вы должны жить ради меня... Вам нужно изгнать болезнь... Я, пожалуй, закрою окна в этой комнате, во дворе холодно...
      - А вам не холодно, Зубейда? Вы так легко одеты...
      - Я уже привыкла к холоду за эти два месяца... Да, уже два месяца прошло...
      - Два месяца? Неужели два месяца?
      - В первые дни вы каждую ночь приходили ко мне с цветами... И мы до рассвета читали стихи и вместе плакали... А потом вы перестали приходить... Ваш последний букет уже завял...
      Почему вы больше не приходите, Хамзахон?..
      - Я не могу сейчас двигаться, Зубейда... Что-то случилось со мной... Стоит мне только поднять голову, все кружится, все падает на меня потолок, стены.
      - Со мной тоже так было однажды...
      - Не обижайтесь на меня, Зубейда...
      - Я не обижаюсь, я просто тоскую... Помните, как вы пришли однажды, через неделю, и положили мне цветы...
      - А потом лег рядом с вамп, обнял вашу могилу...
      - И заплакал...
      - Но вы не вышли ко мне в ту ночь... Почему?
      За стеной в соседней комнате молилась мать Ха.мзы, Джахонбувн.
      - О всевышний, - шептала Джахон-буви, - ниспошли исцеление моему сыну... Не посчитай его лишним для меня... Посмотри на него, он целыми днями лежит с закрытыми глазами, ничего не ест... Щеки втянулись, лицо стало серым, черные крути под глазами... Он совсем отрешился от жизни, не обращает внимания на людей... Ни с кем не разговаривает, отказывается от лекарств, которые приносит отец... Он все время бредит во сне... Вот уже два месяца продолжается это... О, боже праведный, в чем мы провинились перед тобой? За что ты так жестоко караешь нас?..
      Аллах великий и справедливый, заставь разговаривать моего сына... Я готова отдать тебе за него свою жизнь... Возьми ее - только подними его, излечи... Сынок, ненаглядный, не терзай свою мать, не разрывай ее грудь... Почему ты не хочешь съесть ни одного кусочка приготовленной мной еды? Сынок, не доставляй мне больше страданий... Если ты не будешь разговаривать со мной, ты лишишься матери... Я умру от горя на пороге твоей комнаты... О аллах милосердный, снизойди до нас, недостойных детей твоих, смилуйся, помоги...
      Она внезапно замолчала - за стеной, в комнате сына, слышался голос Хамзы. Еще не веря себе, затаив от радости дыхание, посылая слова благодарности небу, которое так быстро приняло ее молитву, заглянула Джахон-буви в комнату сына.
      Хамза стоял на коленях с закрытыми глазами, протягивая перед собой руки.
      - Зубейда, дорогая, где вы? - шептал Хамза. - Где ваше лицо, ваши глаза, ваши брови, похожие на крылья птицы?
      - О горе мне, он разговаривает с мертвой! - в ужасе воскликнула Джахон-буви.
      - Я здесь, Хамзахон, я около вас...
      - Дайте мне вашу руку, Зубейда...
      - Я принесла вам цветы...
      - Подойдите ко мне... Садитесь рядом... Помните нашу последнюю встречу возле тополиной аллеи... Когда я вернулся в TV ночь домой, я долго не мог заснуть... Потом взял свой тамбур и вышел в сад... И вдруг слышу - в ночной тишине кто-то играет на дутаре, кто-то опередил меня... Я стал слушать мелодию и вдруг понял - это играете вы... Ваша музыка плыла через ночной город ко мне, я слушал ее очень долго... Этой музыкой вы прощались со мной, я знаю... Когда ваш дутар умолк, я тоже играл очень долго, я хотел рассказать вам своей мелодией то, чего так и не сумел сказать словами за все недели и месяцы нашей недолгой любви... Потом снова играли вы, и я снова отвечал вам...
      Всю ночь над заснувшим городом звучала наша музыка, всю ночь мы прощались друг с другом...
      - Я помню эту ночь, Хамзахон, и вашу мелодию помню...
      Мне оставалось тогда жить еще несколько дней...
      - Как замечательно вы играли в ту ночь, дорогая!.. Какой прекрасной была ваша музыка!..
      - И вы чудесно играли, дорогой... Этот город, наверное, никогда не слышал такой музыки...
      - Не слышал и не услышит...
      - Почему же? Вы еще много раз будете играть на своем тамбуре, Хамзахон...
      - Нет, я не СУДУ больше играть... Я уйду вместе с вами...
      - Вы еще будете жить много лет и напишете газели, которые хотела написать я...
      - Я никогда больше не буду писать стихов и газелей!
      - Тогда я не буду приходить к вам... Где же еще нам встречаться, как не в твоих стихах?
      - Зубейда, где ты?.. Подойди ко мне, сядь рядом... Мне так одиноко без тебя... Я один, совсем один на всем белом сзете!..
      - Вы не один. Хамззхон. С вами ваши стихи, ваша поэзия...
      - Ты была моими стихами и моей поэзией... Но ты ушла от меня...
      - Нет, Хамза, я не ушла от тебя... Я всегда буду с тобой, я навсегда останусь в твоей, душе... Да, я твоя поэзия, ;; ты напишешь еще много стихов обо мне, о нашей любви и о том, что могло бы v нас быть с тобой... Никогда не забывай обо мне, помни обо мне всю свою жизнь...
      - Зубейда, где ты, где ты?.. Подойди же ко мне!..
      - Мне нужно возвращаться, Хамзахон... Мое вечное пристанище зовет меня...
      - Подожди, Зубейда, уйдем вместе...
      - Я ухожу одна... Надо торопиться, нельзя опаздывать...
      - Не уходи, не уходи! Побудь еще рядом!.. Я не смогу жить без тебя...
      - Стихи, которые ты напишешь обо мне, будут приходить ко мне, я буду слушать их...
      - Зубейда! Зубейда!..
      - Меня нет здесь, я только твои слезы, твои грезы и мечты...
      - Я уйду с тобой...
      - Нет, Хамзахон, ты должен жить долго-долго... Плача и рыдая, ты будешь писать стихи обо мне... Эти стихи помогут другим людям, чтобы их счастье не оборвалось так же, как наше...
      - Зубейда! Зубейда!..
      - Прощай, Хамза... Прощай, дорогой, любимый... Пусть вечно будет жить в твоих стихах наша любовь...
      Однажды в доме лекаря Хакима появился поэт Убайдулла Завки.
      - Я принес Хамзе стихотворное послание от моего друга Абдуллы Авлани из Ташкента, - сказал Завки.
      Джахон-буви провела гостя в комнату сына.
      Завки сел около Хамзы на циновку и долго молчал.
      Прошло минут двадцать.
      - Мужчина всегда должен оставаться мужчиной, - тихо сказал наконец Завки, - поэт всегда должен оставаться поэтом...
      Ресницы Хамзы дрогнули.
      - Долгое страдание - удел женщин, - продолжал Убайдулла. - Если жизнь причинила боль поэту, он обязан вложить эту боль в свои стихи. Пусть читают их люди, пусть знают, откуда приходит боль и что приносит она человеку...
      Хамза открыл глаза.
      - Если ты будешь все время лежать здесь один, - сказал Завки, - как узнает мир о том, что пережил ты?.. Поэт живет не для себя. Ты должен так выразить пережитое в своих книгах, чтобы это тронуло других. Страдания, прошедшие через сердце поэта, очищают мир...
      - Здравствуйте, учитель, - тихо сказал Хамза.
      - Судьба и талант положили на твои плечи тяжелый груз, - продолжал Завки. - Он похож на переметную суму, один мешок которой полон прошлого, второй - будущего... Не каждому дано донести эту ношу до цели. Но ты должен донести, ибо этого требует твое призвание... Вставай и твердо иди вперед.
      - Спасибо, учитель, - прошептал Хамза, - спасибо, что вы пришли сюда...
      - Я принес тебе письмо от Абдуллы Авлани. Он написал его в стихах, узнав о твоей беде.
      - Вы оба были моими учителями...
      - Сможешь прочитать сам?
      - Смогу...
      Хамза взял письмо и, медленно шевеля губами, начал читать.
      Завки молча наблюдал за ним.
      - Какое великое сердце! - прошептал Хамза, окончив чтение.
      - Ты должен ответить ему, - сказал Завки.
      Хамза поцеловал лист бумаги и спрятал его на груди под рубашкой. Устало откинулся на подушку, закрыл глаза.
      - Ты должен ответить ему стихами, - настойчиво повторил
      Убайдулла. - Пусть это будет первое стихотворение, в котором ты расскажешь о том, что произошло с тобой...
      - Сейчас не смогу, - покачал головой Хамза.
      - Напиши то, что сможешь, - горячо заговорил Завки,
      остальное допишешь потом! Ты должен вернуться к стихам, пока не остыло сердце... Если ты называешь меня своим учителем, поверь мне. Я прошу тебя как старший - сделай это для меня.
      Тебе станет легче...
      - Она каждую ночь приходит ко мне...
      - Напиши об этом! Именно об этом!.. Ты обещаешь мне?
      Хамза слабо кивнул.
      - Ассалям алейкум, Хамзаход] - гурьбой ввалились в комнату Буранбай, Умар-палван и новый их приятель Махмудтараша, знакомый Хамзе еще по хлопкоочистительному заводу. - Мы проходили мимо, а тетушка Джахон подозвала нас и говорит:
      ему стало лучше... Ну мы и решили заглянуть, просим извинить за неожиданное вторжение.
      Друзья, перебивая друг друга, взахлеб начали рассказывать городские новости.
      Убайдулла Завки с улыбкой слушал молодежь. Самого Хамзу и его стихи он знал давно, а вот друзей поэта видел впер
      вые.
      Между тем Буранбай, Махмуд и Умар затеяли спор - кто из них лучше играет на тамбуре?
      - Хамзахон, - обратился Буранбай к другу, - вы лучший среди нас исполнитель народных мелодий на тамбуре. Сейчас каждый сыграет свой напев, а вы оцените наши музыкальные способности по достоинству.
      Буранбай бросил быстрый взгляд на Завки, как бы спрашивая у него как у старшего - правильно ли мы затеяли это состязание у кровати больного? Может быть, это развеет его, отвлечет от печальных мыслей?
      И Завки так же молча, еле заметным движением головы, ответил: все правильно - пойте, играйте, состязайтесь, отвлекайте от печальных мыслей.
      Буранбай снял висевший над головой Хамзы на стене тамбур и заиграл первым. Потом играл Махмуд, последним - Умар.
      Народные напевы звучали мелодично и выразительно, струны тамбура, как волны реки, уносили слушателей куда-то далеко...
      - Вы все играете очень хорошо, - сказал неожиданно посветлевший лицом Убайдулла Завки, - пожалуй, я не смог бы выделить никого... Но я не специалист. Послушаем, что скажет наш уважаемый Хамзахон...
      Но Хамза, откинувшись головой на подушки, молчал. Глаза его были закрыты.
      Он вдруг тревожно зашептал о чем-то, забеспокоился, начал двигать перед собой руками, словно искал что-то или кого-то...
      - Бедная Зубейда, - шептал Хамза. - Как прекрасно звучали струны ее голоса в ту последнюю ночь... "На паре колечек на пальце моем есть ободки, но нет жемчужин... Предсказанное счастье - одни слова! А счастья нет..." Бедная Зубейда, бедная!.. Это была ее любимая песня... - Он дернулся и вдруг, встав на колени, вытянул перед собой руки. - Зубейда, дорогая, где вы, где вы? - свистящим шепотом заговорил Хамза, протягивая вперед руки. Почему вас отняли у меня?.. Жизнь или смерть?
      Жизнь или смерть?.. Нет, нет, я буду жить!.. Я буду жить ради вас. Я напишу песни о загубленной любви... И вы всегда будете рядом со мной, всегда будете жить в моей памяти. Прощайте, прощайте!
      ...Завки, Буранбай, Умар и Махмуд стояли во дворе дома ибн Ямина.
      - Мы все должны сейчас пойти туда, - сказал Убайдулла Завки.
      - Куда? - не понял Буранбай.
      - К Садыкджану, - нахмурился Завки.
      - Зачем? - спросил Умар.
      - Вы идете со мной? - Лицо Завки покрылось красными пятнами. - Или вы боитесь?
      - Нет, мы не боимся, - за всех ответил Буранбай, - мы идем с вами.
      Ворота дома Садыкджана-байваччи были распахнуты настежь. Нигде никого не было видно. По всему двору валялись какие-то разломанные ящики, разорванные коробки, пустые бу
      тылки, стояла коляска без лошади с опущенными оглоблями, прыгали воробьи по дну высохшего бассейна.
      - Эй, кто-нибудь есть живой? - громко крикнул Завки.
      Спустя некоторое время входная дверь приоткрылась, и на пороге показался... Алчинбек. Он был сильно пьян.
      - Никого нет, уходите, - махнул рукой племянник хозяина.
      В боковом окне отодвинулась занавеска, и показалась бритая, без чалмы голова Садыкджана.
      - Позови байваччу, - строго сказал Убайдулла.
      - Я же сказал, что он уехал, - качнулся Алчинбек.
      - Он смотрит на нас из окна, - нахмурился Завки.
      - Хозяин обедает, - икнул Алчинбек, - он никого не принимает...
      - Тогда скажи своему хозяину, чтобы он подавился куском мяса! - зло крикнул Завки. - Если оно еще лезет ему в горло!
      Дверь с шумом распахнулась. На пороге, держась за боковой косяк, стоял Кара-Каплан. Он тоже был без чалмы. Шишкастая бритая голова была покрыта шрамами.
      - Кто здесь шумит? - обвел Кара мутным, остекленевшим взором лица пришедших, никого не узнавая. - Кто осмелился помешать нам справлять поминки?
      Кто-то толкнул его в спину. Кара-Каплан посторонился.
      На крыльцо, пошатываясь, вышел Садыкджан. Сзади его поддерживал Эргаш.
      - Что происходит? - забормотал байвачча. - В этом доме траур... Кто вы такие?
      Он тоже никого не узнавал.
      Алчинбек, ткнувшись дяде носом в шею, что-то зашептал ему на ухо.
      - Как, еще один поэт? - неожиданно засмеялся Садыкджан и взгляд его стал более осмысленным, определенным. - Это становится интересным... В последнее время поэты что-то зачастили в мой дом... Но они почему-то приходят тогда, когда я не хочу их видеть... Вот, например, поэт Хамза... Он пришел ко мне в день смерти моей жены, которая, собственно говоря, умерла из-за него... И мой калым, десять тысяч рублей золотом, - подумать только, самый большой калым, который платили когданибудь в Коканде! пропал даром...
      - Не по этим ли деньгам вы справляете сейчас поминки? - угрюмо спросил Завки.
      Садыкджан задохнулся.
      - КдО ты такой?! - завизжал он, рванувшись из рук Эргаша. - Откуда взялся, чтобы упрекать меня в моем доме?!
      Алчинбек снова сунулся к уху дяди.
      - Убайдулла Завки? Я знал когда-то человека по имени Убайдулла... Но он давно уехал из нашего города, он странствовал по белому свету... Это не он, это самозванец! Хватайте его, мусульмане!
      - Держи вора! - рявкнул Эргаш, выхватывая из-под халата кинжал.
      Но едва лишь он спустился с крыльца на одну ступеньку, как тут же потерял равновесие и покатился вниз.
      - Ха-ха-ха! - разразился Кара-Каплан счастливым, пьяным хохотом. - Наш Эргаш, кажется, хочет стать птичкой!
      Он учится летать! Ха-ха-ха!
      Завки с презрением и даже брезгливостью смотрел на окружавших хозяина дома людей. Потом перевел взгляд на байваччу.
      - Ты не узнал меня, Садыкджан... - вздохнул он, - Ну что ж, наверное, я действительно сильно изменился... Впрочем, ты изменился тоже. Когда-то я знал тебя человеком, еще не до конца потерявшим человеческий облик... Да, я много странствовал по свету, повидал много людей, городов и стран... Но я, кажется, вовремя вернулся в Коканд, чтобы напомнить тебе о том, что мы все будем держать ответ перед аллахом за свою жизнь на земле.
      Ты перестал быть мусульманином, байвачча. Ты взял на себя слишком много грехов перед аллахом. Ты можешь купить полицию, Садыкджан, но тебе никогда не купить голос народа. И я, поэт Убайдулла Завки, присоединяю свой голос к голосу народа.