Бланка – словацкая блядь. Школа Рудольфа Штайнера.
 
      Самое блядское место в Вене – это, конечно же, Гюртель, на котором расположены главные городские бордели и секс-шопы. В этих местах приличным девушкам неприлично даже прогуливаться, потому что их запросто могут принять за неприличных и поинтересоваться, сколько они хотят за оральный, за анальный, за классический секс или же за простенький хэнд-рилив – ни к чему не обязывающее сдрачивание ручкой.
      По Гюртелю шастают подозрительные типы – маньяки и извращенцы.
      Это – гиблое вонючее место с непрерывным потоком машин круглые сутки. Гюртель всегда вызывает грязные ассоциации. Но, кроме борделей, на Гюртеле есть и жилые дома. В одном из этих домов и жила
      Бланка. Было ли это случайным совпадением или неизбежной закономерностью, но Бланка была ужасающей блядью! Она была блядью врожденной, блядью до мозга костей, до кончиков пальцев, до последней капли крови. И Бланка жила в квартире с другими блядями.
      Все они были как бы студентки и не имели ничего общего с тем, что происходило на улице.
      Они учились в педологическом институте Рудольфа Штайнера – немецкого теософа и философа начала двадцатого века, создателя оригинальной педологической школы. Педология Рудольфа Штайнера отличалась от обычной педагогики многим (педология и педагогика на самом деле совершенно разные вещи, хотя и происходят от одного и того же греческого корня). Рудольф Штайнер придумал неавторитарную систему воспитания детей. Сеть частных школ Рудольфа Штайнера до сих пор широко распространена в Австрии и в соседних с ней странах.
      Суть теософского образования заключается в тесном контакте воспитанника и педала. Педал должен следить за тем, чтобы ребенок развивался в нужном направлении. Если ребенок не хотел учить математику, уроки математики ему заменяли уроками литературы. Если он не хотел учить и литературу, тогда уроки литературы ему заменяли уроками ручного труда. Если же он не хотел заниматься ручным трудом, он мог пойти погулять в школьном саду или почитать книгу.
      Понятно, что желающих учиться в школах Рудольфа Штайнера всегда предостаточно. Но в школах Рудольфа Штайнера часто не хватает педологического персонала. Чтобы воспитать ученика, надо сначала воспитать педала! И это понятно…
      Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене ковал кадры из бедных девушек преимущественно Восточной Европы, прибывающих в
      Австрию не для того, чтобы зарабатывать собственным телом, а исключительно затем, чтобы отдать это тело замуж, то есть в одни единственные руки. Однако пока им удавалось найти эти единственные руки, им, как правило, приходилось походить по многим. Причем совершенно бескорыстно и безвозмездно. Ведь они не были проститутками. Они были просто блядями. Они были студентками.
      Педологический институт Рудольфа Штайнера в Вене платил бедным девушкам стипендии и селил их в принадлежавшие институту квартиры.
      Квартира, в которой жила Бланка, была знаменитой. В ней можно было получить все те же удовольствия, что и в соседних борделях, но только без денег. Это была альтернативная структура на прагматичном криминальном Гюртеле – безграничное торжество любви и секса на земле, маленький рай площадью в двести квадратных метров на последнем этаже старинного венского дома.
      Комнаты в квартире на Гюртеле я никогда не считал. Их было много
      – толи пять, толи шесть. И была еще одна общая кухня. Комната Бланки выходила окнами на Гюртель, и из-за шума в ней было невозможно спать. Однако, даже вопреки шуму, в ней можно было ебаться. Кровати у Бланки не было, у нее был гамак, висевший почти посередине помещения. В процессе ебли одеяла и простыни обычно быстро сбивались в сторону, веревки больно впивались в тело, а сперма, льющаяся через край из ее переполненной пизды, звонко капала на пол.
      Я не любил Бланку, и я ни разу не спрашивал, любила ли меня она.
      Мы просто механически трахались с ней в тот период моей половой жизни, подстегиваемые гормонами и отсутствием более достойных сексуальных партнеров.
      С Бланкой я познакомился через Ольгу – русскую певичку из
      Петербурга, жившую в том же апартаменте, когда железнодорожный псих
      Орнет Новотный, пригласил меня расписать его четыре старых железнодорожных вагона, купленных им по дешевке где-то в Венгрии.
      Для стоянки вагонов он арендовал тупик на станции Штрасхоф под Веной и периодически в них ночевал.
      Это было весной. Америкосы бомбили Белград. Пользуясь удобным случаем, мы устроили антивоенную акцию. Я срочно написал абсурдную пьесу под названием "Бронепоезд МОСКВА-БЕЛГРАД", разыграть которую следовало на крыше одного из вагонов. Мне нужны были две девушки.
      Одна одетая, а другая – голая. Одетая девушка должна была сидеть за столом и печатать на машинке, изредка выкрикивая отдельные реплики.
      Голая девушка должна была читать напечатанный текст, который я, тоже голый, диктовал девушке одетой.
      Пьесу я писал накануне ночью, поэтому не успел подобрать девушек на роли. Все пришлось организовывать на месте. С одетой девушкой особых проблем не оказалось. Нужно было найти только голую. Никто не соглашался. На электричках из города прибывала все новая и новая публика. Гейгер читал из окна вагона отрывки из своего русского романа "Улица Марата", Орнет варил фасолевый суп по-сербски. Мы ждали прибытия Ольги, которая обещала спеть русские вокзальные песни.
      С Ольгой приехала Бланка. Мы познакомились. Я дал почитать ей текст, а затем быстро раздел в полуразрушенном купе. Сказал, что так надо. Мы залезли на крышу вагона по ржавой металлической лестнице.
      На крыше нас уже ждала одетая девушка с пишущей машинкой по имени
      Инна. Она восседала за колченогим столиком и что-то печатала. Внизу на нас, затаив дыхание, смотрела толпа венских артизанов и анархистов. У меня на мгновение закружилась голова, и я чуть было не ебнулся вниз. Пьеса прошла с головокружительным успехом. Ольга спела русские песни и уехала вместе с Бланкой в Вену. Я остался тусовать до вечера. Пили вино. Затем заночевали на даче Магдалены и Лукаса – парочки художников, дача которых находилась неподалеку. С утра снова пили.
      Вернувшись в Вену, я позвонил Ольге. К телефону подошла Бланка. Я пригласил ее вечером в кино. Мы пошли на какой-то альтернативный французский фильм в "Вотив-кино". С трудом дождались конца. Перешли дорогу к Вотив-кирхе, где в жидком кустарнике прилегающего парка, даже не ложась на траву, вдохновенно положили начало нашим дальнейшим половым отношениям.
      Вернувшись из России, я снова позвонил Бланке. Продолжение не заставило себя ждать. Поебаться она была готова всегда. Только говорить с ней мне было не о чем. Из вежливости я расспрашивал ее о
      Рудольфе Штайнере и его учении, хотя оно меня и не интересовало.
      "Ну, как прошел твой день?" – без особого любопытства спрашивал я ее, прежде чем задрать ей юбку. – "Надеюсь, ты вела себя хорошо?"
      Она что-то рассказывала. Я не слушал, а если и слушал, то не запоминал. Обратил внимание лишь на то, что у них почти каждый день бывают какие-то особые теософские танцы. Специальная придумка
      Рудольфа Штайнера. Различные движения изображают различные буквы, которые слагаются в слова и стихи. Они как раз готовят большое выступление в Югендстиль-театре, расположенном на территории венской психбольницы Штайнхоф.
      Югендстиль-театр построил известный австрийский архитектор эпохи модерна Отто Вагнер. Он построил и саму психбольницу. На территории психбольницы он построил еще церковь из белого мрамора, увитую кованными растительными узорами и украшенную внутри яркой сверкающей мозайкой.
      Венская психбольница Штайнхоф – это доступное место для всех.
      Туда можно заходить в любое время. Там можно гулять, посещать концерты и богослужения, общаться с психами. Разумеется, только с покладистым контингентом. К буйным там не пускают.
      Бланка дала мне несколько приглашений на предстоящее представление, и я подумал, что туда стоит таки сходить.
      Югендстиль-театр – прекраснейший по интерьерам театр. Кроме того, мне захотелось взглянуть на танцующих девушек-блядей, студенток педологического института.
      До последнего времени я знавал только насельниц квартиры на
      Гюртеле, международный состав которых время от времени менялся. В настоящий момент это были – словачка Бланка, русская Ольга, датчанка
      Элизабет, полька Моника и маленькая похотливая болгарка Танечка.
      Вполне достойный мужского внимания бабский цветник, рассадник разврата! Но мне, тем не менее, непременно хотелось расширить свой половой кругозор и проверить, нет ли там еще чего-нибудь полюбопытней…

      Приданое Карин. Отвальная вечеринка на Терезианумгассе.
 
      Пока, распевая русские песни, мы брели с Будиловым по направлению к станции, нас обогнала машина, очень похожая на автомобиль папы
      Карин. Я мог даже поклясться, что внутри сидел сам папа, а рядом с ним – сама Карин. Но машина проехала мимо, даже не снизив скорость.
      Это выглядело странно.
      – По-моему, это были они, – сказал я.
      – По-моему, тоже, – согласно кивнул Будилов.
      – Почему же они не остановились?
      – Не знаю, – он выдержал паузу. – Загадка.
      – Все как в каком-нибудь фильме…
      – Ты что, имеешь в виду Тарковского?
      – Наверно. Даже, скорее всего. Первые ассоциации, конечно, с ним.
      Когда долго и вяло нагнетается какая-то непонятная херня…
      – А развязки нет даже в голове режиссера…
      – И еще немного скрытого ужаса.
      – Не понял?
      – Комната мертвого брата.
      – Какая комната?
      – У них, там, на втором этаже. Я в ней случайно заснул.
      – Да ты что? – коротко стриженые волосы на голове Будилова встали дыбом.
      – Ужас нечеловеческий…
      – Смотри! – Будилов показал рукой на строения у железной дороги.
      – Что они там делают?
      – Похоже, они поджидают нас.
      – Странно.
      – Вероятно, хотят отобрать ключ от квартиры.
      – Но там же мои картины и вещи!
      – Посмотрим.
      Карин с папой ждали нас у машины, припаркованной перед платформой для электричек.
      – Вот, – сказал папа, вынимая несколько тысячешиллинговых купюр.
      – Здесь пять тысяч шиллингов. Только что из банкомата. Пусть берет и уезжает обратно! Пообещай мне, Владимир, что завтра утром ты посадишь его на поезд!
      – Это приданое, – осклабилась Карин. – Но не безвозмездно. Я возьму себе одну из его картин.
      Я перевел. Будилов вздохнул, аккуратно пересчитал деньги и неторопливо запихнул купюры во внутренний карман пиджака.
      – Только завтра у нас есть еще одно дело, которое нельзя отложить. Я посажу его на поезд послезавтра.
      – Хорошо, – согласился папа.
      – Пять тысяч шиллингов – это сколько на баксы? – поинтересовался
      Будилов.
      – Примерно четыреста долларов, – сказал я.
      – Хорошо, – сказал Будилов.
      – Только не забудь отдать мне картину, – заволновалась Карин.
      – Не переживай, я их обратно не повезу, оставлю в Вене, – успокоил ее Будилов. – Сможешь выбрать ту, которая больше понравится.
      – Ты оставишь картины в Вене? Но только не в моей квартире. В моей квартире ничего не оставляй!
      – Ладно…
      – Картины останутся у меня, – сказал я.
      – Ключ оставь на столе, а дверь захлопни.
      – Не переживай.
      – Счастливого пути!
      – Я теперь не знаю, когда я приеду в Австрию в следующий раз, но я хочу, чтобы ты к тому времени сделала срущего Моцарта, – задумчиво произнес Будилов, пристально глядя Карин в глаза.
      При слове "Моцарт" папа Карин испуганно поежился и вздрогнул.
      – Мы поедем, – сказал он.
      – Всего доброго!
      – Надеюсь, вы поймете меня правильно.
      – Нет проблем.
      Они залезли в машину и укатили.
      – Надо купить алкоголя, – констатировал Будилов.
      – Тебе крупно повезло, – оставляя без комментариев его реплику, заметил я. – В том, что ты получил приданое, но без Карин.
      – Попомни мои слова, – отмахнулся Будилов. – Она когда-нибудь все же сделает срущего Моцарта и сразу станет ужасно знаменитой!
 
      Я соврал, сказав папе Карин, что у нас еще имеется некое дело.
      Никакого дела у нас не было. Просто я хотел оттянуть время, чтобы проводить Будилова без спешки и суеты.
      – Давай устроим отвальную, – предложил Будилов. – Деньги есть, купим вина и пригласим баб.
      – Да, я могу позвать Бланку и попросить, чтобы она привела с собой кого-нибудь для тебя. У них в квартире полно девок. А еще я хотел познакомить тебя с Юрой. Он – бывший шахматист, переквалифицировавшийся в карточного шулера.
      – Конечно, зови всех, кого хочешь! Гулять, так гулять! Главное, чтобы на дорогу хоть что-нибудь осталось…
 
      Юра пришел раньше всех прочих гостей и вдруг неожиданно заинтересовался картинами, вывешенными нами для украшения вечеринки на безличные белые стены каринской квартиры, по дизайну сильно смахивающей на больничный бокс. Квартира неожиданно ожила и заиграла. Он расхаживал от картины к картине, пристально разглядывая каждую и что-то насвистывая себе под нос.
      – Неплохие работы, – похвалил Юра.
      – Покупай, – сказал Будилов.
      – Сейчас нет денег…
      Юра уселся в кресло и понуро уставился в стакан.
      – Как дела с Клавкой?
      – Мне кажется, она не поверила, что я психиатр.
      – Проклятье! Только этого и не доставало! Ты в этом уверен?
      – Мы пошли с ней в кафе на Ринге, но она вела себя осторожно, задала какие-то вопросы и, сославшись на дела, уебала. Но оставила свой домашний телефон.
      – Вау! У меня ее домашнего нет! Ты ей уже позвонил?
      – Да, хотел пригласить в кабак. Отказалась…
      – Вероятно, заподозрила твои низменные цели! Нужно было назначать деловую встречу для уточнения темы лекции или пригласить ее на индивидуальную репетицию! Это твоя ошибка.
      – Ты думаешь, мне так хочется играть в психиатра?
      – Но ты же сам предложил мне свои услуги!
      – А теперь передумал. Все.
      – Что же мне теперь делать?
      – Не знаю, но я не буду.
      Я понял, что убеждать его бесполезно. Бланка почему-то запаздывала. Мы пили дешевое красное вино из допплеров – австрийских двухлитровых бутылок. Разговор не клеился. Я посмотрел на часы, было уже восемь. После восьми вечера в подъезде запирали дверь, а значит, мне придется спускаться вниз с ключом, чтобы открыть девкам, когда они, наконец, появятся.
      Снизу раздался звонок. Я схватил ключ и вскочил в лифт. Бланка пришла одна.
      – А где же девки? – недовольно пробурчал я.
      – Я не успела никого найти. Не хватило времени. Для таких случаев нужно договариваться заранее, а не вот так – с бухты барахты на следующий день.
      – Значит, мы будем ебать тебя втроем, – подытожил я спор, закрывая за нами дверь лифта.
      В лифте я нетерпеливо вынул свой подрагивающий от развратного предвкушения хуй и дал ей его в руки. Она пугливо заправила его мне обратно в штаны и поправила на себе юбку.
      Бланка по-русски не говорила, но, будучи словачкой, кое-что понимала, при этом не вмешиваясь в общую беседу. Она залезла ко мне на колени и взяла предложенный ей стакан.
      – Мне нравится картина с осами, – неожиданно признался Юра.
      – Тогда покупай, – оживился Будилов. – Отдам задешево!
      – Я могу дать за нее только то, что у меня есть с собой, – Юра пошарил по карманам и выгреб на стол все свои деньги. Пересчитал. -
      Здесь всего 273 шиллинга. Это около двадцати долларов, даже чуть побольше. Идет?
      – Идет, – Будилов сгреб деньги. – Все равно уезжать. Завтра.
      Деньги есть деньги.
      Юра обрадовано подошел к стене и решительно снял картину.
      – Ты куда? – удивился я.
      – Уже ухожу!
      – Почему так резко?
      – А вдруг он передумает?
      – Будилов не передумает. Никогда.
      – Все равно.
      – Но кто будет ебать Бланку?
      – Я не участвую в совместных оргиях, – категорически отрезал он.
      Картина с осами была довольно большой – около метра в длину и шестидесяти сантиметров в ширину. Юра держал ее раскорякой – в длину, поспешно ретируясь из комнаты. В лифт он не влез, и поперся по лестнице. Мне пришлось спуститься с ним вниз, чтобы отпереть ему дверь.
      Когда я вернулся наверх, Будилов уже приставал к Бланке.

      Ночь перед депортацией в Россию. Профессор Кодера.
 
      Вдвоем мы быстро раздели Бланку и благополучно переместились на кровать в спальню. Мне было совсем не жалко поделиться девушкой с другом. Тем более что меня уже мучила совесть по поводу его предстоящей депортации в Россию, ответственность за которую лежала на мне.
      Не долго думая, я запихал Бланке в рот свой хуй, знаками предлагая Будилову пристроиться сзади. Но он почему-то медлил.
      – В чем дело? – спросил я. – Почему ты не хочешь ее напялить?
      – Я за безопасный секс, – провозгласил Будилов и отправился на поиск гондона.
      Пока он рылся в большой комнате в своем большом рюкзаке, я переменил позу и, когда он, наконец, объявился снова, я пердолил ее уже в миссионерской позе, задрав ей ноги за голову.
      – Настоящий норвежский гондон! – объявил Будилов, демонстрируя нам маленький блестящий пакетик. – Там их раздают бесплатно!
      Разорвав упаковку зубами, он вытащил скатанный в колечко розовый презерватив и накатал его себе на залупу. Бланка истерически засмеялась.
      – Твое место занято, – сказал я. – Теперь жди, пока я не кончу…
      Будилов покорно прислонился к настенному коврику и стал наблюдать, как мы ебемся.
      – Давай сделаем американский сэндвич, – предложил я. – Я посажу ее на себя сверху, а ты – засунешь ей сзади в жопу!
      – Нет, – закричала Бланка. – Нет, жопа – нет!
      – Почему ты не хочешь в жопу? – спросил я.
      – Нет, жопа, нет! – упрямо повторила Бланка.
      – Ладно, я подожду, – сказал Будилов.
      – Смотри, сейчас я нажму на газ и добавлю скорость!
      Профессиональным движением я резко надавил Бланке на низ живота, а затем раздвинул жопу. Неожиданно для себя она громко перднула. В спальне густо запахло сортиром.
      – Газ есть! – завопил я. – А теперь скорость! Первая, вторая, третья, четвертая! Формула 1! Лидирует финский гонщик Мика Хаккинен!
      Его преследует немец Михаэль Шумахер! У него на хвосте висит молодой многообещающий колумбиец Хуан-Пабло Монтойя – победитель гран-при в
      Италии! Феррари Микки Хаккинена под вопли поклонников и поклонниц приближается к финишу! Вот он, долгожданный конец! Ура! Крики восторга и брызги шампанского!
      Потеряв контроль над собой, Бланка орала, широко выпучив глаза и впившись ногтями в скомканное одеяло. Фонтан спермы, выпущенный из моей кожаной бутылки ей на лицо, в действительности напоминал пену благородного напитка.
      – Высший пилотаж, – сказал я, заваливаясь набок. – Где моя шоколадная медаль победителя?
      Бланка вскочила и убежала мыться. Одетый только в гондон, голый
      Будилов по-прежнему сидел в углу постели, прижавшись спиной к настенному коврику.
      – Ничего, она сейчас вернется и даст тебе.
      Бланка вернулась, но Будилову не дала. Драйв был потерян. Надо было поспать, чтобы не опоздать на утренний поезд. Мы обнялись и уснули все втроем на узкой девичьей постели Карин, оскверненной генитальными выделениями.
      Будилов уснул, не снимая гондона, очевидно в надежде втихаря засадить Бланке ночью.
      Утром хуй у него распух и стал похож на разваренную сардельку. Мы быстро собрались.
      – А как картины? – спросил он.
      – Я заберу их потом, – ответил я. – Может быть, мне вообще стоило бы сделать себе дубликат ключа, чтобы устраивать тут оргии, когда здесь нет Карин, а затем все убирать, словно ничего не было.
      Квартира будет жить своей собственной жизнью и Карин ничего не узнает!
      – Думаю, она почует запах, – предположил Будилов.
      – Глупости, – ответил я. – Ничего она не почувствует!
      – Почувствует!
      – Не почувствует!
      – Почувствует!
      – Не почувствует!
      Споря, мы дошли до вокзала.
      – Мне очень жаль, но поезда на Варшаву сегодня не будет, – сказал нам в окошке билетный кассир. – В Польше бастуют железнодорожники.
      – А завтра?
      – На счет завтра не знаю.
      – Шайзэ, – сказал я. – Что же нам делать?
      – К Карин я не вернусь, – заявил Будилов.
      – Значит, пока поживешь у меня.
      – Мне вообще не хочется уезжать! Зачем мне уезжать? Виза еще не кончилась. Поиграю на улицах, заработаю денег!
      – Завтра у нас в квартире будет маленькая вечеринка, – сказала
      Бланка, – Ольга собирается жарить блины. Приходите вдвоем. Там будут еще девушки.
      – Ладно, придем, – кивнул я. – А куда нам пойти сейчас?
      В нерешительности мы мялись в просторном холле Зюдбанхофа, не зная, куда двинуться в этот ранний час. Загнанные обстоятельствами в тупик, мы нервничали каждый по-своему. Внутреннее напряжение давало себя знать
      – Пойдемте пить пиво! – сказал Будилов.
      Эта простая, до боли гениальная фраза принесла всем нам неожиданное облегчение, причем настолько сильное, как если бы это пиво было бы уже выпито.
      Мы вышли с вокзала и, спустившись узкими улочками в четвертый бецирк, купили себе по бутылке пива в супермаркете "Билла". На лавочке у фонтана на Моцартрлац, украшенного играющим на скрипке каменным маэстро, мы наслаждались последним осенним теплом бабьего лета. Фонтан не работал, застоявшаяся вода воняла болотом. Будилов сбегал опять в магазин и принес нам еще по бутылке.
      – Я же ей сказал – "сделай срущего Моцарта"! И родителям ее сказал то же самое! Сто раз повторил! Вот увидишь, когда-нибудь она сама к этому же придет! Через год, через три, через пять лет, но непременно придет! Ты понимаешь, все равно, когда… Ведь это ее путь! Путь к славе! Земное ее предназначение, задуманное Всевышним!