Имя трупа. Вуаристический квадрат. Бабушка-собака.
 
      В Питере принято не любить москвичей. Это считается хорошим тоном. Москвичей считают в Питере выскочками, грубиянами, конформистами, пройдохами и провинциалами. Питерцы считают, что
      Москва недостойна статуса столицы, что столица должна вернуться в
      Санкт-Петербург, и что тогда Россия снова повернется лицом к Европе, от которой ее отвернули большевики.
      Когда-то еще в 80-ые годы в самиздатском еженедельнике
      "Демократическая оппозиция", печатном органе первой оппозиционной в
      СССР партии "Демократический Союз", впоследствии разгромленном КГБ, я опубликовал статью "Имя трупа", в которой предлагал переименовать
      Ленинград в Санкт-Петербург, а Ленинградом назвать Москву, поскольку там находится священное трупище коммунистов.
      На ту публикацию гневно откликнулись официальные органы печати, в том числе газета "Ленинградская Правда". А сексот КГБ в партии
      "Демократический Союз" Юрий Рыбкин, сорвав с себя маску диссидента и демократа, потребовал моего исключения из партии. Меня исключили.
      Валерия Новодворская из Москвы пыталась защитить меня от Рыбкина в
      Ленинграде, но на нее саму тогда наехали органы и посадили ее в
      Лефортовскую тюрьму. А затем, когда я уже был в эмиграции, ей пришлось еще отсидеть, теперь уже вместе с Рыбкиным, три срока в
      Государственной Думе. Конечно, не спорю, это была довольно приятная отсидка! Только вместе с Рыбкиным я не хотел бы сидеть даже там.
      Возможно, когда-нибудь, когда откроют архивы советских спецслужб, многое станет более ясным. Но их вряд ли когда-либо откроют…
      Шли годы. Петербургу все же вернули его прежнее имя. Москву же
      Ленинградом так и не назвали, а москвичей в городе на Неве, как недолюбливали раньше, так недолюбливают и теперь. Это давнишнее противостояние имеет глубокие корни.
      Питерские художники не любят московских, потому что у московских художников больше денег, привилегий, правительственных заказов, доступа к средствам массовой информации, больше покупателей из-за границы и так далее, и тому подобное. Московских художников не любят еще потому, что они оттесняют питерских от всех возможных возможностей и поэтому питерские вынуждены теснить и давить друг друга, вырывая куски из горла не у москвичей, а у себя самих. Это, конечно же, грустно. С этим ничего не поделать.
      У художников в Питере есть множество собственных привилегий.
      Прежде всего, почти бесплатные огромные мастерские. Но, чтобы получить подобную мастерскую, надо вступить даже не в дерьмо, нет-нет, вступить в дерьмо гораздо приятней, чем вступить в так называемый Союз Художников – ЛОСХ (Ленинградское отделение). Для этого надо пройти ряд многолетних унижений, дарений подарков, распития бутылок, присутствий на заседаниях секций, показа работ.
      Нормальному художнику всего этого не пройти. Я, например, так и не смог. Энвер и Баскин как-то смогли. Но ничего хорошего они от Союза так и не получили. Баскину вообще не дали никакой мастерской, а
      Энверу таки дали, но хуйовую.
      Энвер с Баскиным были полумаргиналами и акционистами. Они в свою очередь не любили московских маргиналов и акционистов за то, что те были на самом деле не маргиналами, а конформистами, то есть – обычными спекулянтами от современного искусства. Я тоже не любил москвичей, но я не любил их за компанию, потому что любить москвичей в Питере считается позором.
      – Вова, давай обосрем москвичей, – сказал мне Энвер в кафе
      "Висла" на углу Гороховой и Мойки, где мы пили водку.
      – Давай, – согласился я.
      – Ведь всем известно, что акционизм и концептуализм появились в
      Питере! Еще в 60-70-ые годы, когда Константин Кузьминский с
      Шемякиным делали здесь свои перформансы! А всякие литературные эксперименты? Ведь есть же документация и публикации на Западе!
      Антология "Голубая Лагуна" хотя бы! Да и Гройс – он тоже ведь питерский человек! Это потом он с москвичами связался и стал их тащить буквально за уши! На Питер за что-то обиделся. Все питерское замалчивает. Кузьминский для него будто бы не существует. Жаль, что
      Шемяка скурвился, гад, с официозом теперь заигрывает и всякую лажу гонит! А москвичи они только через десять лет засуетились, Гройс их там всех сгоношил и раскручивать стал! Как видишь…
      – Это-то и коню ясно, Энвер! Глубже надо копать! Возьми тех же русских футуристов, они ведь в Питере в основном и кодлили! И
      Маринетти сюда приезжал целых два раза, в "Бродячей Собаке" выступал! И Малевич здесь квадраты свои малевал! А хули там в
      Москве? Все, все в Питере начиналось!
      – Вова, надо их обосрать! Я даже сборный такой образ придумал -
      Москвалевич! Главный русский художественный олигарх!
      – Здорово!
      – Как я их все-таки ненавижу!
      – И я, – сказал я.
      – И я, – сказал Баскин.
 
      На наш перформанс в "Манеж" мы позвали ряд журналистов, искусствоведов, кураторов. Приехал шестой канал телевиденья. На авансцене сбоку мы повесили старую дверь и вуаристический, прозрачный квадрат. Игорь Баскин рекламировал себя самого, поскольку ему не пришло в голову ничего другого. Он написал на двери "Игорь
      Баскин", затем натянул на голову черный полиэтиленовый пакет. Стал на колени, а затем завалился набок, но не специально, а от удушья.
      Мы с Энвером его потом откачали.
      Как только начало происходить действие, случилось нечто из ряда вон выходящее – сидевшая на стуле в углу бабушка-смотрительница неожиданно вскочила со стула и начала раздеваться.
      – Я – первый русский концептуалист! – заорала голая бабушка. -
      Московское искусство – самое современное! Кабаков – мой ученик!
      Закончив эти тирады, она опустилась на четвереньки и громко залаяла. Затем она стала кидаться на публику и даже попыталась укусить военного пенсионера.
      – Это же Москвалевич! – сказал я. – Важный концептуалист, автор романов "Сальная голубизна" и "Подпорченные генераторы", постоянный участник венецианской Биеннале и кассельской Документы! Не бойтесь, я сейчас усмирю его амбиции!
      С этими словами, я схватил бабушку русского авангарда за волосы и надел ей на шею ошейник. Публика была в ступоре. Лариса Скобкина в панике убежала. Посаженная на цепь, бабушка продолжала лаять.
      – Сейчас он покажет всем, что он умеет! Недавно он изобрел важный семантический знак и уже подписал им картину в Амстердаме. Сейчас он подпишет еще одну здесь!
      Я подвел бабушку к вуаристическому квадрату. Энвер дал ей кисть и баночку зеленой краски. Бабушка нарисовала на квадрате знак доллара и поставила подпись "Москвалевич". Затем мы все вчетвером встали за вуаристический квадрат и улыбнулись публике. Зал "Манежа" взорвался аплодисментами.
 
      Уже поздно вечером, вдрызг пьяные успехом и водкой у меня в квартире на Чайковского мы посмотрели телевизионный сюжет. Надо отдать должное, это был весьма подробный, хорошо сделанный репортаж с короткими интервью зрителей.
      "Мне очень понравилось" – говорил дедушка, капитан второго ранга в отставке, которого хотела укусить бабушка. – "Я бы с удовольствием познакомился с этой женщиной поближе. Я вдовец, и мы бы, наверное, даже смогли пожениться"…
      – У меня уже десять лет не было секса, – грустно сказала бабушка-собака, норовя остаться у меня ночевать, когда гости собрались идти на метро.

      Француз Ив Стодольский. Вести из Лондона.
 
      С Ивом Стодольским мы познакомились в Лондоне на грязных улочках
      Сохо. Это знакомство можно было бы назвать совершенно случайным, если бы оно не доказывало совершенно обратное, а именно то, что случайных знакомств не бывает. С Ивом Стодольским я должен был познакомиться именно так. Мы просто не могли познакомиться иначе.
      Иначе это был бы полный абсурд! Иначе это было бы нетипично для Ива!
      Это произошло поздним вечером, почти ночью. Было уже темно. Мы с
      Тимом выгуливали стайку московских школьниц, которых он подклеил в
      Национальной Картинной Галерее. По Национальной Галерее мой друг Тим водил экскурсии для русских туристов. К тому времени его как раз выгнали с Сотбиз, где он служил экспертом по русскому искусству.
      Выгнали по глупости, из-за бабы. Он трахал маленькую рыженькую секретаршу Джоанну Виккери, а жениться не захотел. Таким образом, он упустил свой шанс сделать карьеру, поскольку впоследствии Джоанна стала директором русского отдела.
      Но Тим был молод и заблуждался, наивно полагая, что все секретарши Лондона готовы открыть перед ним свои ноги. Обиженно хлопнув дверью на Нью Бонд Стрит, и гордо уйдя из Сотбиз, Тим стал подвизаться экскурсоводом. Он обладал глубокими знаниями библейских классических сюжетов, знал сотни художников по именам и мог любого из них определить по стилю. Это именно он определил на Сотбиз фальшивого Шишкина, послав его на экспертизу в московский институт
      Грабаря, где догадку Тима полностью подтвердили лабораторные исследования картины.
      Из экскурсий по Национальной Галерее Тим извлекал двойную пользу.
      Он не только зарабатывал там деньги, но и клеил там русских баб. В тот раз он зацепил нескольких школьниц, уже вполне оформившихся и созревших, договорившись погулять с ними по ночному Сохо. Я пошел вместе с ним. Школьницы хохотали, дурачились, прыгали от радости и чувства непривычной свободы, наперебой рассказывая нам историю о том, что их физрук Александр Петрович по кличке Альпетр трахает учительницу математики Ольгу Даниловну прямо в спортзале на переменах.
      – Эй, вы говорите по-русски? – окликнул нас внезапно вынырнувший из темноты молодой человек. – Я тоже говорю по-русски! Я тоже хочу девочку! Дайте мне хотя бы одну! У вас их четыре! Зачем вам столько?
      Мы остановились от неожиданности, так и не дослушав до конца пикантные подробности о физруке.
      – Ты кто? – спросил незнакомца Тим.
      – Я – Ив! – ответил тот. – Я – француз!
      – А почему говоришь по-русски?
      – Я учил русский язык в России, в Питере, – сообщил Ив.
      – Вау! – запрыгали от радости русские девки. – Ты что, правда, настоящий француз? Не может быть! Ооооо!
      – Может, – сказал Ив. – Но я живу в Лондоне. На острове Собак.
      От одного упоминания острова Собак девки непроизвольно почти по-собачьи взвыли.
      – Неужели на острове Собак? Ты не врешь?
      Они окружили Ива и повисли на нем.
      "Во, заливает" – завистливо подумал я. – "Француз, да еще живет на острове Собак! Засранец! Мне бы такое ни за что не придумать!
      Надо будет взять этот прикол себе на вооружение…"
 
      Но Ив на самом деле жил на острове Собак и был настоящим французом – фланером, бездельником и хвостопадом. Позже мы с ним подружились. Он учился в университете Северного Лондона, писал диссертацию. Ив собирался в Россию, пожить и потусовать. У него была жена финка и дочь Аллегра. Но они жили в Праге, где жена Ива служила в финском консульстве референтом по культуре.
      С ужасом думал он о том, что его учеба подходит к концу и ему придется вернуться в лоно семьи. Ив любил блядовать и свою свободу ценил превыше всего.
 
      У Ива был мой питерский номер, но его неожиданный звонок застал меня в полный расплох. С похмелья и с головной болью я еще плохо соображал. Звонок Ива меня разбудил.
      – Привет! – заорал он в трубку. – Это Ив! Как дела?
      – Хорошо, – пробормотал я. – Ты что, в России?
      – Нет, я еще в Лондоне.
      – Приедешь?
      – Не знаю. У меня проблемы.
      – С диссертацией?
      – Нет, с диссертацией как раз все в порядке. У меня проблемы с яйцами.
      – С чем?
      – С яйцами!
      – Не понял…
      – Я ебу сейчас негритянку, ее зовут Вирджини. Она меня заразила.
      – Ты что, охуел?! Ты ебал ее без гондона? Негритянку и без гондона?! Ив, ты охуел!
      – Нет, я ебал ее с гондоном. Но она заразила мне яйца.
      – Как это яйца?
      – У меня на яйцах теперь бородавки. Очень много и они гноятся.
      – Пиздец!
      – Да, я защищал хуй. Но не защитил яйца. Нужно еще иметь гондон на яйца, Владимир, ты понимаешь?
      – Я думаю, что таких гондонов не существует.
      – Теперь я не знаю, что мне делать. Я же не могу вернуться к жене в Прагу и наградить ее этим.
      – Так пойди к врачу в Лондоне!
      – Ты что, Владимир, не знаешь что такое английская система национального здравоохранения? Это хуже, чем у вам там в России!
      Надо сначала пойти к практическому врачу, попасть на прием, отстоять невъебенную очередь, а потом он даст тебе направление к специалисту.
      Ты поедешь в госпиталь, запишешься на прием, чтобы тебя приняли только через три месяца. А за это время у меня отвалятся яйца.
      – Неужели там такой ужас?
      – Конечно, ты можешь пойти к частному доктору и заплатить за прием 500 фунтов, но мне жалко таких денег. Тем более, что лечить эту дрянь явно придется довольно долго. И каждый раз платить по 500 фунтов я не могу. А в госпитале, когда я приехал записываться к специалисту, я увидел такой лифлет… как же это по-русски? А, брошюру – "Позаботьтесь о своем будущем, вовремя купите место на кладбище!". Причем это все на полном серьезе.
      – Какой пиздец!
      – Не то слово, я в полном отчаянии!
      – Ив, я хочу тебе помочь, но только не деньгами…
      – Да, мне сейчас очень нужна твоя помощь.
      – Скажи, что тебе нужно.
      – Я хочу приехать в Вену и там полечиться.
      – Конечно, ты можешь это сделать, но что ты скажешь жене?
      – Я скажу, что у нас с тобой там есть какой-нибудь совместный арт-проект.
      – Без вопросов. А когда ты хочешь приехать? Я ведь еще в Питере.
      – Наверное, через месяц. Где-нибудь в сентябре.
      – Конечно, приедь. В сентябре я уже буду в Вене.
      – Отлично, ты меня спас! – в голосе Ива появились радостные нотки. – Скажи, а у тебя были уже негритянки?
      – Пока нет. Но теперь, если даже появится такая возможность, я от нее откажусь. Твой опыт что-то да значит.
      – Нет, Вирджини такая классная, просто супер, если бы только не эта хуйня…
      – Ладно, Ив, я хочу еще спать!
 
      Проснувшись и выпив кофе, я вспомнил, что меня пригласили на съемки. Итальяшки снимают в Питере какой-то фильм. Что-то о русских бабах. Название – "Русская красавица". Наверное, порно. Даже скорей всего – порно. Меня пригласили статистом.
      Наверное, это точно порно, потому что снимать будут ночью. Надо придти на съемочную площадку в девять вечера. Только место съемок довольно странное – выставочный зал ЛОСХа на Малой Морской улице.
      Как они сумели с ними договориться? Конечно, за деньги они могли бы договориться и с Эрмитажем! А не то, что с ЛОСХом…
      Было бы не плохо стать порно-звездой! И работа интересная, и деньги хорошие. Об этом я мог бы только мечтать! Может быть, сегодня мне наконец-то представится такой шанс. Вау!

      На съемках. Макаронная фабрика. Русская красавица.
 
      Я шел на съемки, чтобы там кого-нибудь снять. В том случае, если это будет не порно. На улице у входа в ЛОСХ уже гужевался народ. В толпе я сразу узнал Игоря Баскина по его длинной, почти как у меня, шевелюре, и подошел к нему. Не успели мы обмолвиться словом, как к нам подвалил безумного вида итальянец и заорал:
      – Черто! Квести рагацци! Регарда, Анна! Чертиссимо! Черти, черти…
      Услышав всю эту чертовщину, Баскин перепугался, и чуть было не наложил в штаны. Я прочитал это у него на лице. Но я знал чуть-чуть итальянский и понял, что все эти тирады не имеют ничего общего ни с чертом, ни с рогами, ни с рыганьем, а означают всего лишь следующее
      – "Точно! Эти хлопцы! Посмотри, Анна! Именно то, что нам надо!
      Вылитые, вылитые…"
      – Они хотят, чтобы мы играли чертей, – сказал я перепуганному
      Баскину.
      – Я так и понял, можешь не переводить, – ответил он. -
      Итальянский язык очень похож на русский.
      – Дай! – заорал итальянец, оборачиваясь к следовавшей за ним девушке.
      – "Дай" означает "дай", – перевел я Баскину.
      – Все ясно, не переводи, – сказал Баскин.
      – Дай! – повторил итальянец девушке.
      Девушка подала ему блокнот в планшете, на котором он немедленно принялся что-то исступленно рисовать и писать.
      – Пойдемте со мной, – сказала она мне и Баскину, ничего не объясняя.
      А что надо было собственно тут объяснять? И так все было ясно – нас брали на главную роль! Все походило на то, что моя мечта близка к воплощению. Я взглянул на жопу идущей впереди меня Анны, обтянутую модной фирменной юбкой, и хуй у меня тут же восстал.
      Сопровождаемые завистливыми взорами толпы, мы поднялись по лестнице на третий этаж в выставочный зал бывшего Императорского
      Общества Поощрения Искусств, шикарное помещение под стеклянным куполом. Там уже были расставлены камеры, осветительные софиты и прочая киношная техника.
      – Ждите здесь, – сказала Анна. – Никуда пока не уходите, я вас позову. Ясно?
      Она была миловидной и пухленькой. Анна мне нравилась.
 
      Мы огляделись по сторонам. На стенах висели довольно странные работы, в ЛОСХ-е подобное не выставляют. Чуть поодаль стоял офортный станок, на котором, по одну сторону вала на входе лежали два гипсовых слепка с рук какой-то античной статуи, по другую сторону, на выходе, – две белые резиновые перчатки, словно расплющенные, прокатанные через станок руки. Это было смешно.
      Следов кровати нигде не было видно. Женщин тоже. Это весьма настораживало. А где же Русская Красавица, о которой снимают фильм?
      Вскоре появилась Анна и отвела нас к визажистке – огромной итальянской матроне, которая нас расчесала.
      Затем пришел еще один итальянец, чтобы на нас посмотреть. Он остался доволен. Затем снова пришла Анна и отвела нас к офортному станку. К нам подошла худая высокая телка лет тридцати восьми, похожая на борзую собаку. У нее была довольно хорошая фигура. Она нам улыбнулась.
      – Вы кто? – спросил я.
      – Я – художница Люда Белова.
      – Это ваши работы?
      – Мои.
      – Интересные.
      – Спасибо.
      – И героиня фильма тоже вы?
      – Да, я, но не главная.
      – А кто ж тогда мы?
      – Вы – диссиденты!
      – Мы – диссиденты?
      – Да, именно, вы – диссиденты! Действие происходит в семидесятые годы. Американская художница, то есть я, делает выставку в Москве.
      Но это просоветская американская художница, иначе бы ей никто не разрешил делать выставку в Советском Союзе. Она любит Ленина и
      Фиделя Кастро. Но тут к ней подходят диссиденты и начинают задавать каверзные вопросы. А рядом крутится агент КГБ.
      – Какая клюква! – возмутился Баскин. – Ну, кто бы допустил диссидентов на выставку в семидесятые годы? Да еще дал возможность задавать каверзные вопросы!
      – Конечно же, клюква! – улыбнулась Люда. – Но это фильм для итальянцев. Тем более что сценарий написал сын генерала КГБ – Витек
      Ерофеев. А Анечка перевела его на итальянский язык. Она – подружка продюсера.
      – Так здесь, наверное, даже секса не будет? – разочарованно промямлил я.
      – Насколько мне известно – нет.
      – Кому тогда нужен этот фильм?
      – А вот и агент КГБ! – сказала Люда.
      Молодой человек в костюмчике пожал нам руки.
      – Настоящие быдлусы! – восхищенно вымолвил он, и пояснил. – В
      70-ые "быдлусами" в органах презрительно называли стиляг и длинноволосых. Это была своеобразная производная от слов "быдло" и
      "битлз"!
      – А вы откуда знаете? – удивился я.
      – Я ведь агент КГБ!
 
      – Камера! Гоу!!! – истошно заорал режиссер.
      И зал стала заполнять публика.
      – Это пока не для нас, – сказал агент КГБ.
      – Стоп! – заорал режиссер.
      Публика поспешно ретировалась назад.
      – Камера! Гоу!!!
      Публика снова пошла.
      – Стоп!
      – А почему снимают ночью? – полюбопытствовал я у агента.
      – Так они договорились с администрацией.
      – Камера! Гоу!!!
      – Странно.
      – Стоп!
      – Я думал, что будет порно.
      – Камера! Гоу!!!
      – Они будут мучить нас до утра.
      – Стоп!
      – А деньги заплатят?
      – Камера! Гоу!!!
      – Заплатят.
      – Стоп!
 
      В перерыве я подошел к Анечке, скромно забившейся в уголок. Вид у нее был загнанный. Оглянувшись, она украдкой достала из сумочки бутылочку французского коньяка "Мартелль" и сделала большой глоток.
      Затем протянула бутылочку мне. Я отхлебнул тоже. Мы познакомились.
      Она жила в Милане. Я сказал, что живу в Вене.
      Среди статистов была дочка Люды Беловой – Даша. Миловидная девочка лет семнадцати с такой же фигуркой, как у мамы, только что поступившая в университет. Однако вокруг нее вился какой-то грязный кобель – толи студент, толи просто какой-то разъебай, следивший за тем, чтоб не досталось ни ему, ни другим. Когда мы пошли под утро в
      "Макдональдс" за гамбургерами, он с трудом наскреб мелочи только на один бутерброд. Но сам его не ел, а отнес Даше. Впрочем, меня этот жест не тронул.
      К концу съемочной ночи я познакомился с какой-то юной статисткой и пригласил ее к себе фотографироваться. Она была ужасной простушкой с длинными русыми волосами. Ничего особенного. Работала где-то в
      Невском районе на швейной фабрике мотористкой.
      Мы пришли ко мне, и я ее сразу выебал. Затем мы пошли в утренний
      Таврический сад, где я поснимал ее голой для будущих выставочных проектов. Через сад к метро по своей натоптанной муравьиной тропе уже бежали первые люди, не обращая на нас никакого внимания. "Словно запрограммированные" – подумал я.
      Мы вернулись ко мне, попили чай, я выебал ее еще раз, и она ушла на работу. На швейную фабрику, где работала мотористкой. Я не запомнил, как ее звали. А, может, просто забыл спросить. Я окрестил ее для себя – Русской Красавицей.

      Зоопарк в Шенбруне. День рождения Хайдольфа.
 
      До публикации объявления в "Фальтере" надо ждать полторы недели. Газета еженедельная, поэтому это длится так долго. Занятия в университете и в Академии Художеств начинаются лишь в октябре.
      Нудный роман Ингеборг Бахман я с трудом дочитал.
      В один из воскресных дней я созвонился с Юрой, и мы пошли с ним гулять в Шенбрун – летнюю резиденцию австрийских кайзеров, раскинувшуюся на юго-западе Вены на обширной территории с дворцами, парками и городским зоопарком.
      В Шенбруне австрийские старушки кормили многочисленных живущих там белок орехами и сухарями. Японские туристы, забравшись на
      Глориетту, фотографировали панораму города. Дети шли с родителями в зоопарк. Мы тоже хотели пойти в зоопарк, но входной билет стоил довольно дорого. Юра не играл, денег у него было мало. У меня тоже было мало денег. Представиться русскими культурным и военным атташе у нас не хватило наглости, поскольку мы осознавали всю нелепость ситуации, если русский военный (культурный) атташе начнет просить пропустить его бесплатно посмотреть на слона или бегемота!
      Зоопарк был обнесен высоким острым забором, перелезть через который нельзя было даже помышлять. Почти отчаявшись, мы решили обойти его весь по периметру, в надежде найти хоть какую-нибудь лазейку. Но лазейки не было. Наконец Юре захотелось пописать. Он зашел в харчевню "Тирольский Двор", чтобы воспользоваться их туалетом. Через несколько минут он вернулся за мной.
      – Мы можем попасть в зоопарк через туалет, – взволнованно сообщил он. – Одной стороной ресторан выходит в парк, а другой – в зоопарк.
      А туалет общий.
      Это была правда. Мы прошли через туалет, и оказались в зоопарке.
      Юра сразу ж повел меня к пингвинам – своим любимцам. Затем к обезьянам и змеям. У выхода из зоопарка был большой игрушечный магазин. Там продавали много мягких зверушек. Юра взял обезьяну с липучками на лапах, повесил ее себе на шею и прошел в толпе мимо кассы.
      – Иногда мне кажется, что самые лучшие вещи в жизни должны доставаться даром, – задумчиво произнес он, когда мы сели выпить пива в ресторане "Ханиль".
 
      В Вене есть большой универмаг под названием "Гернгросс", который находится на торговой Марияхильферштрассе. Вообще-то, универмагов
      "Гернгросс" в Австрии целая сеть, но это самый известный из всех. Но архитектор Хайдольф Гернгросс утверждает, что не является его владельцем.
      У самого же Хайдольфа нет ничего, кроме долгов. Хайдольфа
      Гернгросса несколько лет назад разорили архитекторы-конкуренты. Его фирма лопнула, его дом был продан с аукциона, у него на пять лет забрали лицензию на строительство, и он остался ни с чем.
      Зато у Хайдольфа есть пятеро детей. Четверо взрослых и один школьник. Все дети Хайдольфа страшные распиздяи, за исключением самого старшего, который живет в США и преподает физику в университете штата Айова.
      Его дочь Пупа – жуткая блядь. Она любит мужеподобных лесбиянок и негров, появляясь повсюду в сопровождении кого-либо из них. Еще у одной его взрослой дочери наблюдается явно выраженная перманентная депрессия со вспышками суицида. У подруги его сына Варана ребенок – индус, а сам Варан – НеПришейКПиздеРукав.
      А еще Хайдольфу исполняется этой осенью шестьдесят лет. И свой день рожденья Хайдольф хочет отпраздновать на всю катушку.
      Хайдольф позвонил мне.
      – Толстой, ты сделаешь перформанс на моем юбилее?
      – Конечно же, сделаю, Хайдольф! А что бы ты такое хотел?
      – Хочу что-нибудь экстремальное!
      – Ладно, подумаю.
 
      Родом Хайдольф из Каринции южной австрийской земли на границе с
      Италией, где до сих пор сильны профашистские настроения. Там у власти стоят правые радикалы во главе с Йоргом Гайдаром. Там их гнездо.
      Хайдольф утверждает, что он написал и издал первую в мире книгу на компьютере. Я эту книгу видел. Он мне ее подарил. Издана она еще в начале семидесятых. Издана она хорошо – отличный переплет, полторы тыщи страниц. И внешне даже похожа на Библию. Внутри же – полная белиберда. Обрывки каких-то ничего не значащих фраз и некие знаки.
      Хайдольф утверждает, что он изобрел новый универсальный алфавит, так называемый "архитектурный". И что это всего лишь угол, который можно вращать и складывать. Сотни страниц его книги написаны данным алфавитом, на деле беззастенчиво имитирующим свастику.
      Самое смешное, что эту явно провокационную книгу сполна финансировало австрийское правительство. Благодаря этой книге,
      Хайдольфа иногда в шутку называют "фашистом", поскольку фашист он не настоящий, а потешный. Даже утверждают, будто бы он перевел на свой алфавит "Майн Кампф" Адольфа Гитлера и опубликовал его, таким образом, в своей книге, которая претенциозно называется "Фольксбух"
      – народная книга.
 
      Хайдольф знает, что я занимаюсь голой поэзией, и даже бывал на некоторых моих выступлениях. Он ждет, что я сделаю нечто подобное и на его юбилее. Поскольку он родом из Каринции, ему удалось договориться с Домом Архитектуры в Клягенфурте – столице этой федеральной земли, чтобы провести мероприятие там.
      Он планирует устроить выставку своих архитектурных и художественных проектов, как реализованных, так и нереализованных, а также дирижировать духовым оркестром народных троттелей. И все это будет передаваться живьем по местному телевиденью.
      Дом Архитектуры в Клягенфукте называется Наполеонштадлем – ставкой Наполеона. В этом здании действительно располагался некогда штаб Наполеона во время известных военных событий в этом регионе.
      Дом Архитектуры в Клягенфурте полностью финансирует мероприятие
      Хайдольфа. Мне они тоже должны заплатить неплохой гонорар за мой перформанс. Хайдольф с ними уже договорился. Поэтому мне нельзя ударить лицом в грязь. Было бы неплохо сделать что-то по теме, поскольку я уже заявлен в афишах как архитектор перформанса
      (PerformenceArchitekt Wladimir Jaremenko-Tolstoj).
      Что я могу сказать об архитектуре?
      Я сел за стол, достал карандаш и открыл бутылку пива.
      Наверное, мне надо сказать что-то важное! Фундаментальное.
      Сакральное. Объявить своих десять заповедей. Но что бы я такого от архитектуры желал?
      Я выпил бутылку пива и открыл следующую.
      Написал на листе: "ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ АРХИТЕКТОРА".
      Заповедь первая: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!" – (архитектура должна следовать женским формам).
      Это был неплохой тезис. Мне он понравился. Я подумал еще и написал вторую архитектурную заповедь: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Затем я написал третью: "Die Architektur soll sich der weiblichen
      Form anpassen!"
      А потом четвертую: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Подумав еще, я написал пятую: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Над шестой я уже почти не думал: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Седьмая далась мне легко: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      С восьмой тоже было несложно: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Девятая вызвала у меня сомнения: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Десятая возникла сама собой: "Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!"
      Я отложил карандаш, внимательно перечитал все заповеди и остался доволен.

      Бабки Надежды Бабкиной. Убийство Владимира Солоухина.
 
      Дни Москвы в Вене должны были увенчаться грандиозным концертом, на котором будут присутствовать московский мэр Лужков и венский бургомистр Гойпль. Об этом мне сообщила переводчица Вальтрауд
      Фрешль. На этом концерте будут выступать лучшие московские артисты, отобранные лично московским мэром. Очень важное торжественное мероприятие. И на нем можно неплохо нагреть руки в качестве переводчика. Вальтрауд не в состоянии переводить все одна, находясь одновременно в нескольких местах, поэтому она предложила подключиться мне. Я согласился. Мне было любопытно посмотреть на официозное московское искусство.