– Я пил хорошие французские красные вина.
– Хорошее красное вино может быть и австрийским, но это большая редкость, поскольку в Австрии красному винограду не хватает солнца.
– Давай выпьем за Россию!
– Давай.
– Ура!
– Ура!
Мы выпили. Он был мне интересен, поэтому я не стал сдерживать свое любопытство и сразу приступил к расспросам.
– Ты родом из каких мест?
– Я из Сочи.
– Курортные места.
– Разумеется. Мой папа был там директором гостиницы "Интурист".
– Солидная должность.
– Да, особенно в советские времена. Это его и погубило. Он спился.
– Его выгнали с работы?
– Нет, с таких работ не выгоняли, он умер. От цирроза печени.
Знал, что у него цирроз, но пить не бросал. Я вызвал ему "скорую", когда ему стало совсем плохо, поехал с ним в больницу и был с ним до последней минуты его жизни. Мне было четырнадцать. Мама моя к тому времени уже давно с ним развелась и жила в Австрии, она вышла замуж за состоятельного австрийского бизнесмена. Папа ей в этом посодействовал. Ее сестре тоже, выскочившей за венесуэльского нефтяного магната.
– Ого!
– Папа был натурой широкой, щедрой. У него было много друзей, он легко заводил знакомства с людьми. Когда мама от нас уехала, он постоянно водил к нам в квартиру женщин, всегда очень красивых. Я не спал по ночам, слушая, как они трахаются за стенкой, и неудержимо дрочил до полного изнеможения.
– А тебе он никого не предлагал женщину?
– Нет, я был тогда еще маленьким. Наверное, он не хотел меня развращать.
– Понятно. Значит, когда он умер, ты уехал в Австрию к маме?
– Не совсем так, все гораздо сложнее. Сначала я какое-то время жил с бабушкой, а затем меня забрала к себе тетка. У мамы была новая жизнь, родился еще один ребенок – моя сводная сестра Александра, поэтому я оказался лишним. Только после того, как я проболтался почти два года в Венесуэле, она решила забрать меня к себе в Вену.
– И с тех пор ты ни разу не бывал в России?
– Ни разу.
Я задумался. Мой новый знакомый принес с кухни несколько яблок и открыл вторую бутылку. Мы молча выпили. На город легла густая осенняя ночь и кусок неба, вырванный из пейзажа окном квартиры, усыпали яркие звезды. Вино в стакане пахло терпким букетом тосканских холмов. А на лицо Юры легла мрачная тень глубоко затаенной печали. Он откусил кусочек от яблока и, не прожевав и не проглотив его, несколько искаженным от наличия во рту постороннего предмета голосом нервно заговорил скороговоркой.
– Нет, нет, это не ностальгия! Ностальгия – это что-то другое…
Это что-то более мучительное и менее ясное. Мне никогда не грезятся стены Кремля, я их никогда не видел, хуй с ними… хуй! Мне никогда не грезятся грязные пляжи Сочи с их вонючей мутной водой, мерзкая тусня педерастов у памятника Ленину, абхазские спекулянты на рынке, безбожно обвешивающие и обманывающие приезжих покупателей, толпы кавказских зверей и бандитов на набережной, нагло цепляющих отдыхающих русских баб и задирающих мужиков…
Нет, по всему этого у меня нет никакой ностальгии! От всего этого меня всегда будет только мутить и рвать, от всей этой совдеповской блевотины и дряни…
Юра жадно отхлебнул из бокала и быстро долил себе еще. В навалившейся паузе стало слышно, как тикает на кухне будильник.
– Это все твое? – полюбопытствовал я, кивая на кубки.
– Это все в прошлом! – жестко отрубил он. – Надо собраться с духом и вынести все на помойку. Все кубки и медали вместе с книжной полкой. Все – на хуй!
После упоминания книжной полки, я обратил внимание на книги, что стояли на ней – шахматная литература по-русски и по-немецки, учебники, биографии гроссмейстеров, профессиональные журналы.
Никакой художественной литературы. Исключительно одна тема – шахматы. Узкая специализация.
Усилием воли, смирив свое неудержимое любопытство, решительно подавив лезущие изо рта бесчисленные вопросы, я решил просто дать ему высказаться, и, неторопливо попивая вино, полностью отдался ему слухом, тихо наслаждаясь тем, как он пиздит. А Юра пиздел о себе, об
Австрии, о сомнениях и надеждах одинокого холостяка.
Под размеренное жужжание его голоса, мне вдруг вспомнился старый анекдот-загадка: вопрос – "что такое не жужжит и в жопу не лезет?", ответ – "серийная советская жужжалка для жужжания в жопе"…
Убаюканный жужжанием его голоса, я как-то незаметно уснул, а когда проснулся под утро, Юра еще рассказывал, за окном расцветало серым влажным туманом хмурое осеннее утро, на кухне тикал будильник, а вино кончилось…
– Ну, мне пора! – спохватился я, вскакивая на ноги.
– Да, надо пойти позавтракать! – заявил Юра. – Я знаю хорошее место.
– Неплохая идея.
– Идем!
Юра подошел к шкафу, достал свежую рубашку и переоделся. Затем он уверенно выбрал пару мягких спортивных бежевых башмаков из своего длинного ряда ножных фетишей и мы с дурашливыми криками беззаботных молодых распиздяев скатились по лестнице вниз, выскочили на пустынную узкую гассэ и, спугивая по пути стаи уличных голубей, направились по сонным воскресным улочкам в сторону станции У-4, где уже терпеливо дожидались первой электрички метро несколько пропахших мочой и алкоголем сандлеров(бомжей) и элегантно одетых нахтшвермеров(ночных тусовщиков).
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ресторан "КЕНТ". Турецкий завтрак.
До знакомства с Юрой я никогда не бывал в "Кенте", хотя слышал о существовании данного места, весьма популярного в среде венской художественной богемы. Я вообще не знал злачных мест 16-го внешнего района, убегавшего от грязного, шумного Гюртеля на зеленые холмы
Венского леса и считавшегося турецким гетто.
Горло культурной Вены было зажато двумя удавками – Рингом
(кольцом) и Гюртелем (поясом). Ринг обвивал старый город с его узкими улицами, культурными и правительственными учреждениями, дворцами и соборами. Это был центральный, самый дорогой и престижный район – первый бецирк(район). К первому бецирку жались менее престижные, но тоже весьма симпатичные и интересные по своей инфраструктуре, так называемые внутренние бецирки – второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой и девятый, защищенные от внешних бецирков (с десятого по двадцать третий) поясом окружных дорог – Гюртеля.
За Гюртелем кончалась цивилизация, там были разбросаны жилые и хозяйственные комплексы. Эти районы имели разную степень престижности. Например, девятнадцатый район, застроенный почти исключительно особняками и виллами, считался дипломатическим и вполне приличным. Его холмистые окраины, увитые живописными виноградниками, манили к себе туристов и пьющих аборигенов маленькими домашними ресторанчиками с простой, но изумительно вкусной едой – хаусманкостом и собственного изготовления чудными винами. Весьма дурной репутацией, но более доступными ценами на жилье пользовались десятый (югославский), шестнадцатый (турецкий) и одиннадцатый (австро-люмпенский) бецирки. А также двадцать первый – промышленный.
Во внешних районах были, конечно, и свои изюминки. Например, замок Шенбрун – летняя резиденция австрийского кайзера в двенадцатом районе. Или дом для умалишенных Штайнхоф, построенный известным архитектором югендштильщиком – Отто Вагнером в шестнадцатом. Или уютные пляжи на Старом Дунае в двадцать втором. Или богемное ночное кафе возле венского крематория, расположившееся прямо напротив третьих ворот зловещего центрального кладбища, пожравшего останки многочисленных гениев ушедших эпох – писателей, композиторов, ученых в гнусном до тошноты одиннадцатом.
Ресторан "Кент" находился в турецком районе прямо на рынке
Брунненмаркт. Рынок Брунненмаркт славился своей относительной дешевизной. Многие мои знакомые специально ездили туда за помидорами и картошкой как минимум раз в неделю. Я не ездил. Я был ленив и пользовался ближайшим супермаркетом фирмы "Цильпункт", картошку из которого приходилось варить дольше, чем съездить на рынок, поскольку она была твердой, как каучук, и даже уже сваренная пахла резиной и химическими удобрениями. Но дома я готовил себе редко, питаясь главным образом в недорогих ресторанчиках или в студенческой университетской харчевне. А по вечерам я чаще всего шел на какой-либо фуршет по поводу открытия той или иной вытавки, где можно было пожать и попить на халяву. Выставок каждый день открывалось несколько.
– Я очень часто хожу завтракать в "Кент", – сказал мне Юра, когда мы уселись на мягкие диваны вагона метро. – "Кент" открыт круглосуточно, и там всегда можно заказать завтрак – дешевый и довольно плотный. Уходя под утро из казино, я обычно направляюсь туда, там плотно завтракаю, а затем еду домой спать.
– Супер, – сказал я.
Спать мне хотелось больше, чем завтракать. На станции
"Шпиттельау" мы пересели на шестую, коричневую линию метро и, любуясь утренними лучами осеннего солнца, причудливыми отблесками игравшего на золотом куполе фабрики по сжиганю мусора, построенной великим Хундертвассером, поехали уже по верху – по веренице кирпичных виадуков вдоль Гюртеля.
Турецкий базар Брунненмаркт уже потихонечку оживал от ночной спячки. Турки разворачивали стенды, открывали киоски, таскали полосатые арбузы и ящики со свежими персиками. Пахло гнилой петрушкой и жареным уличным кебабом. Я думал о витаминах. Хотелось купить и нажраться фруктов. Уже несколько лет я не пробовал дыни.
Кулинарные мысли змеями вползли в извилины мозга. Грозди сочного винограда свешивались с лотка. Мои глаза плотоядно бегали по сторонам. Юра стремительно шел впереди, не обращая внимание на фруктово-овощные соблазны.
Неожиданно он резко свернул налево и открыл небольшую дверь в какой-то малоприметный дом. Я последовал за ним. Нас обдало паром и азиатской ароматами кухни. Справа резали, варили и жарили два повара, справа стояло несколько обшарпанных столиков. "Настоящий гадюшник" – подумал я, выбирая место глазами. Но Юра, не останавливаясь, уверенно нырнул в какую-то узкую щель в стене. Я последовал за ним.
Мы вышли в какой-то коридор, миновали два туалета – мужской и женский, и попали в большой зал, окнами во двор. Там сидели какие-то люди. Однако Юра не остановился и здесь. Он вошел еще в одну дверь.
Она выходила во двор. Двор был квадратный. Посреди двора сочился влагой круглый фонтан. Под ногами шуршала мелкая галька. Между тенистых деревьев стояли квадратные зеленые столики и раскладные железные стулья.
– Здесь, – сказал Юра.
Мы сели за стол. Где-то сверху в листве, невидимый нам, кукушкой токовал средиземноморский голубь. Негромко журчал журчей фонтана.
Турок-официант звенел посудой сбоку. Утренняя прохлада нежно щекотала кожу лица.
– Кайф! – довольно сказал я, вытягивая ноги.
– Я знал, что тебе понравится, – спокойно резонировал Юра.
– Охуительно! – подтвердил я.
– Доброе утро! – сказал приблизившийся официант.
– Два турецких завтрака с чаем, пожалуйста, – сказал ему Юра.
Официант скрылся.
– Хочется русскую женщину, – заметил задумчиво Юра.
Я промолчал.
– Хочется русскую женщину! – настойчиво повторил Юра, заглядывая мне в глаза.
– Русские женщины опасны, – рассудительно заметил я.
– Я не боюсь женщин, – уверенно заявил он.
– А зря! – убежденно парировал я. – Совсем недавно я был свидетелем того, как один мой австрийский друг, поэт, писатель, издатель литературного журнала потерял голову в Сибири. Свою старую лысую голову. Причем из-за обычной бабы! Наверное, ты не боишься австрийских женщин, потому что они действительно неопасны. А русских женщин надо бояться! Они совершенно другие. Возможно, у тебя просто мало опыта.
– Возможно, – ответил Юра.
– Ты представляешь, он чуть было даже меня не убил! И все из-за беспочвенной ревности. Жаль только, что сорвался такой отличный проект. Он выбросил все собранные нами рукописи в грязную новосибирскую лужу во дворе дома своей возлюбленной! На этом все закончилось!
– Какая романтика!
– Тихий ужас. Даже теперь не знаю, как мне с ним себя вести, когда он вернется в Вену. Мне нравилось что-то делать для его журнала. Наверное, теперь уже конец. А жаль.
– Ты не сможешь его простить?
– Я-то смогу! А вот сможет ли он?
– Но ты ведь, как я понимаю, ни в чем не виноват!
– Черт возьми, в этом-то все и дело! Вот это-то как раз и не прощают! К сожалению, так устроена человеческая психика…
– Я только что вернулся северной Германии, где почти четыре месяца общался с весьма необычными людьми. Это были уголовники, убийцы, люди, живущие по своим собственным законам и правилам. Я многому у них научился. Разумеется, я имею ввиду не их ремеслу, а взгляду на жизнь. Это был уникальнейший опыт.
– Гейгер не убийца. Конечно, он сидел пару раз в тюрьме, но не за убийство, а за воровство и наркотики.
– Это не имеет значения.
– Так что ты мне посоветуешь?
– Держись от него подальше.
– Почему? Закон уголовного мира?
– Нет, это одно из моих правил – если ты поссорился с другом, никогда с ним не мирись, все равно не выйдет ничего хорошего. Точно также и с женщинами. Если поссорился, лучше найди себе другого друга или другую женщину.
– Это не всегда так легко!
– Тогда живи без друга или без женщины.
– Но с кем же тогда общаться и кого ебать?
– Общайся с чужими людьми и ходи к проституткам!
– Пожалуйста, вот ваши завтраки, – произнес с сильным турецким акцентом вновь появившийся официант, и поставил перед нами поднос с едой.
– Приятного аппетита, – прервал разговор Юра, смачно впиваясь зубами в хрустящую плоть турецкой лепешки.
Я отхлебнул горячего крепкого чая из небольшой рюмки тонкого стекла.
– Почему турецкий чай подают в рюмках? – спросил я.
– Не знаю, – сказал Юра. – Спроси у официанта…
Турецкий завтрак состоял из крупно нарезанных на тарелку помидор, нескольких кусков сыра, оливок, крутого яйца, свежей дрожжевой лепешки и блюдечка с медом.
– Все дело в том, что завтрак здесь можно заказывать в любое время. Не только утром как в прочих местах. Иногда у меня нет сил на завтрак, тогда я сразу еду после игры спать. Сплю до вечера.
Просыпаюсь и иду сюда завтракать.
– Ты часто играешь?
– Я бросил два дня назад.
– А ты уже раньше бросал?
– Нет, это первый раз в жизни. Раньше у меня бывали паузы. Иногда довольно продолжительные. Но я никогда не решал бросить. А сейчас решил.
– Что же ты будешь делать?
– Еще пока не решил.
Юра почистил яйцо и положил его себе в рот целиком. Я улыбнулся, быстро метнув любопытным взглядом на усевшихся за дальних столик девиц. На спинку соседнего стула в ожидании поживы нагло подсел воробей. Кто-то невдалеке включил новости. Сводка погоды обещала теплый солнечный день. Тихо журчал журчей фонтана.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пожирание слив. Австрийская литература. Женщины Вены.
По дороге домой я купил три килограмма круглых фиолетовых слив. По дороге домой я расхотел спать. Придя к себе, я помыл сливы и начал их жрать. Мне очень хотелось слив. Я давно не ел слив.
Конечно, надо было купить персики. Персики гораздо вкуснее слив.
Но я уже купил сливы, и поэтому я их жрал. Я жрал сливы, пока не обожрался. Пока мне не стало противно. Пока у меня не заболел живот.
Я жрал сливы, пока я их все не сожрал. Целых три килограмма слив!
Когда я сожрал сливы, я лег на диван. Когда я лег на диван, я достал хуй. Я достал хуй и стал думать о женщинах. Затем я перестал думать о женщинах, спрятал хуй и решил что-нибудь почитать. Я достал старый номер "Винцайле" и начал его листать. Это был еще тот номер, с которого началось мое знакомство с этим журналом. В этом номере еще не было моих текстов. Он начинался редакционной статьей Гейгера.
Как и год назад, когда я впервые взял в руки этот номер, я начал именно с нее.
Она была о литературе. Но и в ней было кое-что о женщинах. О начинающих литераторшах с площади Карла, асексуальных феминистках, одетых в черное под некую Эльфриду Елинек. Тогда я еще не знал, кто такая Эльфрида Елинек, но я интуитивно почуствовал, что это нечто ужасное! Что это – страшный монстр, книжное уебище, пожирающее литературные гранты, некий политически корректный бренд, зараза, вирус иммунодефицита современной австрийской словесности…
И я не ошибся. Так оно на самом деле и оказалось. Австрийские интеллектуалы страдали глубоким комплексом литературной неполноценности. Не смотря на то, что в Австрии были интересные писатели, никто из них никогда не получал Нобелевских премий.
Альпийская республика была обделена этим немаловажным видом международного признания.
В какой-то момент австрийские литературные чиновники решили поставить на Бахман. И они бы, возможно, выиграли ставку, но Бахман не дожила, сгорев живьем в своей римской постели. И Бахман почти что ничего не написала. Всего лишь один роман, немного стихов, несколько пьес и кучу недоделанного хлама, который впоследствии аккуратно собрали в тома.
Бахман не состоялась. Нужно было искать ей замену. И замена нашлась. На этот раз это была уже не левая интеллектуалка, а бунтующая буржуазная нигилистка, обливавшая словесным дерьмом австрийский образ жизни и саму Австрию. Настоящее, классическое садо-мазо…
Ей дали зеленый свет, в нее стали вливать колоссальные средства.
Переводы ее текстов на другие языки финансировались с немыслимой щедростью и издавались огромными тиражами по всему миру за счет австрийского государства.
Что говорить о бедных литературных анархистах во главе с Гюнтером
Гейгером? Им перепадали лишь крохи! И за эти крохи им приходилось драться! Надо отдать им должное – они издавали "Винцайле" уже десять лет, не сделав этот журнал закрытой кормушкой исключительно для себя подобно прочим австрийским изданиям. Они пускали в нее всех, кто хотел, кто приходил с улицы, кто стучался в окно. Они пускали, хотя и нуждались сами, делясь тем, что имели и что могли получить. Это меня восхищало, и мне было жалко навсегда расстаться с Гейгером и его журналом по какому-то вздорному поводу из-за какой-то сибирской бабы!
Я спрятал "Винцайле" и снова достал хуй. Но дрочить не хотелось.
Хотелось заняться чем-либо более достойным. Лучше всего было заняться женщинами. Женщинами австрийскими, венскими. Женщинами, психически изуродованными воинственным феминизмом и книгами
Бахманов-Елинеков. Несчастными местными женщинами, зажатыми и забитыми в своих эмоциях и чувствах. Надо исследовать их феномен.
Надо дать им возможность раскрыться, показать себя. Сбросить с себя ярмо феминизма и мнимой политкорректности.
Должен же я хотя бы попробовать что-либо сделать! И если не я – то кто же другой? У кого поднимется на это рука, если они выглядят и ведут себя здесь так, что на них не поднимается даже хуй?
С литературой пока приходится повременить. Отложить это средство эксперимента над обществом до лучших дней. А сейчас надо найти альтернативные методы! Не менее действенные, а возможно даже более.
Мой взгляд упал на конверт с фотографиями, отснятыми мною в
Сибири. Картины безмятежного счастья – купание в Оби в районе новосибирского речного порта на фоне промышленных доков с кранами и транспортерами. Голые Гейгер и Леночка Целлофанова. Гейгер без своего пиратского платка. Леночка стоит у него на плечах и струйка воды с темного куста ее намокшей пизды тоненькой струйкой стекает на его незащищенную лысину.
Или снимки с Алтая. Купание в горных ручьях, где я заставил их играть Адама и Еву, бегая меж елок в первозданном виде. Сложно понять отношения между мужчиной и женщиной. Что он в ней нашел и почему он в нее так вцепился? Почему она ему не дает? Это все очень странно.
Они остались ждать, пока их поженят. В ЗАГС-е им назначили свадьбу через месяц. Так должно быть, согласно закону. И они там ждут. Может быть, уже поебались. А, может быть, и дотерпят.
По-моему, разницы нет никакой, хотя разница, все же, наверное, есть.
Если дотерпят, им будет слаще ебаться в первую брачную ночь. Хотя, если Гейгер напьется с гостями, а, скорее всего, именно так и произойдет, то ему будет уже не до ебли, он будет спать и поебется только на следующее утро.
В более идиотскую ситуацию я еще никогда не попадал. Он сделал меня во всем виноватым, хотя ни в чем виноватым не был. Я ехал в
Сибирь собирать сибирскую литературу, а не женить Гейгера. Именно на это мне дали деньги из австрийских литературных фондов, за которые теперь придется отчитываться.
Я еще раз взглянул на тоненькую струйку воды на фото, стекающую с мокрых волос Леночкиной пизды на незащищенную лысину Гейгера. На столе лежал мой многострадальный "Никон". Ему тоже досталось от
Гейгера. Он вышвырнул его вместе с моими вещами и рукописями сибирских авторов в грязную дворовую лужу. Но ему, моему "Никону", повезло больше, чем рукописям. Его я достал и просушил в поезде, а рукописи оставил плавать.
Говорят – "рукописи не горят". К этому могу добавить из собственного опыта – "рукописи еще и не тонут". Поскольку они действительно не тонули, они плавали по поверхности большой новосибирской лужи вместе с размокшими окурками и каким-то разложившимся мусором.
Я достал фотоаппарат из чехла и поиграл его объективом.
"Zoom-in", "zoom-out"… Я приложил глаз к окуляру и нацелился на лысину Гейгера. Затем на Леночкину пизду. "Безусловно, бывают пизды получше" – подумал я. "Причем совсем не обязательно в Новосибирске.
Даже здесь в Вене. Нужно только найти. Нужно прочесать местность.
Вооружиться фотоаппаратом и прочесать".
Через несколько минут у меня уже был готов тактический план. Я спустился в газетный киоск, купил свежий номер газеты "Фальтер" и вернулся домой. "Фальтер" – газета для интеллектуалов, ее не читают гопники. В ней, кроме программы выставок и культурных мероприятий, есть место для объявлений.
Я вырезал и заполнил купон. Осталось только отнести его на почту и подождать, пока объявление опубликуют. Текст был коротким – русский фотограф ищет моделей для выставочного проекта "Женщины
Вены". Там же я указал свой номер телефона.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Полковник. Выставка "Диалоги". ЦВЗ "Манеж".
Вынув свои шмотки из лужи, я отправился на вокзал. Из
Новосибирска надо было уезжать. Ехать в Вену не имело смысла. Летом там нечего делать. Поэтому я решил заехать в Санкт-Петербург, навестить друзей и как-нибудь развлечься. Но поезда шли только в
Москву. Прямого поезда на Питер не было. Оказывается, его отменили два года назад. Поэтому я взял билет до Москвы. Поезда на Москву шли почти каждый час. Это была единственная дорога, связывавшая Сибирь с центром.
В поезде я вычесал грязные обломки гейгеровских ногтей из своей шевелюры. Со мной в купе ехал полковник. Он очень обрадовался, что ему будет с кем поболтать. Ему хотелось высказаться. К тому же, я направлялся в Питер, а он там в свое время учился. Заканчивал Высшее
Командное Училище. Полюбил город всем сердцем, но служить приходится по разным глухим местам.
– Может быть, – мечтательно сказал он – когда выйду на пенсию, попрошу, чтобы мне дали там квартиру! Где-нибудь в Купчино или на
Гражданке – такие изумительные места!
– Да уж, – неуверенно кивнул я.
– А ты в каком месте там живешь? – поинтересовался он.
– На Чайковского, – сказал я.
– На Чайковского?! – обрадовался полковник. – Так это же рядом с моим училищем! Станция метро "Чернышевская"!
– Точно.
– На Чайковского мы ходили пить пиво. Там был такой угловой гастроном напротив кинотеатра "Ленинград", с рюмочной. В нем было пиво и водка в разлив. Дешево. А иногда мы брали бутылку с собой и шли в Таврический сад на лавочку. Там девушки гуляли. Мы с ними заговаривали. Со своей будущей женой я там познакомился. Она сама из
Любани. Это райцентр под Питером. В город каждый день по два часа в одну сторону ездила. В ПТУ училась на Тверской. Знаешь? Ходила от метро через парк. В Питере, конечно, Тверская не как в Москве, одно название только, ха-ха! Но, зато к Смольному прямо выходит. Там тоже гулять хорошо на территории бывшего монастыря. Кусты глухие. Первый раз мы с ней там и потрахались. Понравилось страшно. В Таврическом не потрахаешься, людей много. А квартиры у нее своей не было. Только домик родительский в ебенях за сто километров. Вот мы с ней там в кустах любовью-то и занимались. Я сам деревенский, псковской. Так что привычный. В ложбинку девку положишь или к дереву раком приставишь, и… Ну, сам понимаешь! Не мне тебя учить. Да… Так есть магазин-то этот еще на Чайковского?
– Есть. И курсанты там пиво по-прежнему пьют.
– Во, бля! А я здесь хуй знает що делаю!
– Так и шо? – полюбопытствовал я.
– Это пиздец, – тяжело выдохнул полковник.
– Сибирь, наверное, не Чечня…
– Хуже, – сказал полковник.
Я вопросительно поднял глаза. Полковник занимался контрактниками, которых набирали на службу в Чечню. Его часть стояла под
Новосибирском в нескольких километрах от железнодорожной станции в небольшом поселке. Они не только набирали контрактников в зону боевых действий, но также производили с ними расчет. Отслужившие срок, приезжали получить свои деньги.
Это были довольно крупные суммы денег, и оформление всех бухгалтерских документов занимало около недели, а иногда и больше, если была необходимость затребовать какие-либо справки из гарнизона, в котором служил наемник. При расчете учитывалось все – количество боевых операций, ранения, отпуска, всевозможные заслуги и так далее.
Отслужившие наемники получали аванс и поселялись в местной гостинице или в частном секторе в ожидании окончательного расчета.
Многие из них начинали бухать, гулять, ходить по блядям и по местным питейным заведениям. На данном этапе инциденты были незначительными
– мордобои, изнасилования, членовредительство, мелкое хулиганство.
Они считали, что им позволено все. Они прошли круги ада, и это был их праздник.
Ужасное происходило потом. Получивших деньги контрактников убивали и грабили по дороге на станцию или в город. Подобные инциденты происходили почти каждый день. Местная милиция ничего не могла, или не хотела сделать. Очевидно, преступные группы, занимавшиеся этими делами, хорошо платили ментам. Военные власти не могли договориться с гражданскими властями. Военная прокуратура никак не могла вмешаться, поскольку пострадавшие были уже не военными, а уволенными гражданскими лицами.
– Неужели нельзя ничего сделать? – удивился я. – Вы должны предупреждать их об опасности!
– Мы их предупреждаем. Но мы не можем их защитить! Это – настоящая резня… Стоит им только выйти за территорию части, и все!
Их отслеживают уже заранее. Часто у них нет даже шанса добраться до станции…
– Абсурд! – возмутился я.
– Вот, еду в Москву на доклад в Министерство. Пусть думают! На месте ничего решить не можем. Полный атас!
В Москве я распрощался с полковником и пересел на питерский поезд. После прошлогоднего кризиса все было дешево. Проехать по городу на такси или на частнике стоило десять рублей. Я платил двадцать, что все равно было меньше доллара. На улицах уже продавали арбузы.
Деловая активность за год сильно упала, это было заметно даже невооруженным взглядом. Город будто бы спал. Я приехал, чтобы его разбудить. Вступить с ним в очередной диалог. Выставка "Диалоги IV" открывалась в "Манеже".
Ее придумала Лариса Скобкина, бывшая заведующая отделом пропаганды Центрального Выставочного Зала, и художник Олег Янушевич.
Они хотели, чтобы это были художественные диалоги между Россией и
Западом. Они просили меня присылать им моих знакомых заграничных художников, поскольку у них самих международных контактов не было. И я им присылал уже несколько лет подряд. Вот и в этот раз должны были приехать мои друзья из Вены, из Лондона и из Парижа.
Надо отдать им должное – Скобкина и Янушевич играли в опасные игры! Прося меня об услуге, они попадали ко мне в полную зависимость и вынуждены были закрывать глаза на то, что я выставлял и делал сам, а я-то уж отрывался по полной программе как хотел! Однако игра стоила свеч – они получали необходимые им вожделенные контакты с
Европой.
Так, например, прошакалив на этих контактах, Янушевич получил жирный грант и попал на три месяца в Лондон, а секретарша Скобкиной удачно вышла замуж за одного из британских художников, родила и живет теперь в Англии.
Правда, саму Скобкину никто замуж не взял! Возможно, она бы понравилась Гейгеру… Возможно, она отдалась бы ему еще до свадьбы… Возможно, она отдалась бы ему просто так… Но Гейгера перехватила другая…
На открытии я бегал по "Манежу" голым и с дикими криками бил в привезенный с Алтая шаманский бубен. Однако этого мне показалось мало. Отданные контакты с Европой стоили большего. Но следующий день я построил в "Манеже" прямо на входе вигвам, посадил туда голого художника Будилова перед тарелкой с хлебом, а сам бегал голым вокруг. Но и этого мне показалось мало. Контакты с Европой стоили большего! Я решил придумать что-то еще.
Еще бы, ведь я привез им первоклассных художников! Вокруг
"Манежа" с перформансом под названием "Дорога" ходила голая бельгийка Эммануэль Вакккрле, таща на плечах какую-то тряпку с концептуальными надписями, символизирующую крестный путь современного художника на метафорическую Голгофу. А австрийка
Магдалена Дархардштейн привезла и повесила внутри "Манежа" качели, и беспрерывно качалась на них, давая возможность зрителю получать удовольствие от вуаристических наблюдений при заглядываньях ей под юбку, под которой не было даже трусов.
Я решил разработать и воплотить сложный многоплановый перформанс с привлечением питерских художников-акционистов – Энвера и Баскина.
