Бром умолк. Ему все-таки удалось приподняться. Теперь он сидел, опираясь на подушки; так ему лучше было видно лицо Годфри. Бром прокашлялся и промокнул губы кружевным платком. Казалось, у него уже давно заготовлен перечень того, что он должен сказать.

— Вы должны понять: король решил изменить саму структуру церкви. Он уничтожит нас всех! Проктор Осберт уже поддался нажиму и внес изменения в законы Гильдии, но я, боюсь, не могу сделать того же.

Годфри разрывался между двумя желаниями. Как священник он жаждал воспрепятствовать Кенрику в столь несвоевременных церковных реформах, но как человек, как патриот Люсары надеялся на помощь именно со стороны колдунов. Пусть Бром уступит — может быть, это хоть немного поможет Роберту.

— Ваше преосвященство, если вы уверены, что не желаете...

Маленькие глазки, почти погребенные в складках жира, метнулись в его сторону. Красные пятна превращали лицо Брома в зрелище, которым можно было бы пугать детей.

— Вы слышали новости из Шан Мосса? Насчет отшельника?

— Да, ваше преосвященство. — Годфри с трудом подавил вздох. От духоты у него начинала болеть голова.

— Тогда вы должны понимать, что Минея скоро явится нам, может быть, даже уже явилась. Когда она обнаружит себя, мы будем готовы сражаться с ней рядом, готовы еще раз выступить против зла, которым является колдовство. Когда-то это было святым долгом Гильдии, теперь стало нашим. — Бром протянул руку и вцепился в рукав Годфри. — Мы должны быть готовы ее встретить, Годфри. Вы... вы должны быть к этому готовы!

Годфри понял, как одержим этой мыслью Бром.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? На лбу Брома прорезалась морщина.

— До меня дошли слухи о злодеянии. Я уверен, что Кенрик травит меня. Если я не представлю ему желаемого до конца месяца, он разделается со мной окончательно, а потом поставит на мое место человека, который выполнит его желание. Годфри, я хочу, чтобы этим человеком стали вы.

Годфри окаменел. Несколько ужасных секунд он был не в силах дышать, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться. Потом Бром дернул его за рукав, заставив взглянуть на усеянную кольцами руку, на которой начали открываться новые нарывы.

Епископ? Он, Годфри?

О милосердная Минея, что угодно, только не это!

— Вы должны согласиться, Годфри! Вы должны составить новые законы. Вам хватит ума и хитрости провести Кенрика и его приятелей-колдунов. Напишите церковный устав так, чтобы он не оскорблял богов и легко мог быть повернут в нужную сторону. Уступите Кенрику в мелочах, а остальное замаскируйте так, чтобы, когда придет день, церковь могла выступить против зла во всей своей славе.

— Ваше преосвященство, вы сами должны изменить законы! — Годфри наклонился к Брому, приняв наконец решение. — Вы оказали необходимое сопротивление, гораздо большее, чем сумел Осберт. Боги поймут. Я готов всеми силами помогать вам, но пусть подпишет новый устав ваша рука. Пусть Кенрик увидит, что вы нужны ему живым. — Чего больше боялся Годфри: опасности для жизни епископа или перспективы оказаться на его месте? Что он за священник, если задает себе подобный вопрос?

Бром усмехнулся, закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Я покойник, убьет меня Кенрик или нет. Однако муки совести отнимают у меня последние силы. Я... виноват... перед своим предшественником. Я хочу искупить свою вину, прежде чем предстану перед небесным судом. Я не могу выполнить желание Кенрика.

Годфри чуть вслух не выругался, услышав такое. Бром, оказавшись на смертном одре, вознамерился позаботиться о своей бессмертной душе и не колеблясь обрекал на адские мучения Годфри, лишь бы самому не испачкать руки.

Все именно так, как и можно было ожидать от этого человека. Нет, Бром не обрел внезапного мужества; он был просто раскаявшимся трусом.

Годфри окажет любую помощь, но никогда, пока жив Маккоули, епископом не станет, как бы этого ни хотел Бром. Сан епископа имеет гораздо более глубокий смысл, чем доступно пониманию этого человека. Годфри не имел никакого желания осквернить святость долга главы церкви только потому, что Брому не хватает мужества.

Да и недостоин он...

— Обещайте мне, Годфри... Поклянитесь, что займете мое место, когда меня не станет. Я уже заготовил послание, чтобы сообщить нашим братьям: на этот раз выборов преемника не будет. Я назначаю им вас. Вам остается только дать мне слово, и я смогу умереть со спокойной душой. Так принесете вы клятву?

Годфри зажмурился от внутренней боли. Ах, к чему его принуждают... Все это так ужасно неправильно! Он не создан для того, чтобы стать епископом. Он слишком эгоистичен, слишком воинственно настроен, чтобы взять на себя такую ответственность. Ему и так приходится нелегко: заботы о собственной душе требуют много сил; как же он сможет взять на себя заботу о душах всех жителей Люсары?

Нужно было отправиться с Робертом, пока была такая возможность, трудиться руку об руку с Маккоули ради освобождения страны. Вместо этого ему приходится быть лицемером и вот теперь влезать в шкуру, носить которую у него нет ни малейшего желания.

И более того: ужасная правда заключается в том, что если он откажется, обязательно найдется кто-нибудь, кто согласится. По крайней мере, став епископом, он сможет в какой-то степени направлять события. Именно его рука, а не рука нового только о себе заботящегося Брома, напишет церковный устав.

При условии, конечно, что Кенрик одобрит назначение.

— Ну? Проклятие, Годфри, так дадите вы мне обещание? С глубоким отвращением Годфри вздохнул:

— Да, ваше преосвященство, я обещаю.

После этих слов Бром отпустил его, и Годфри, испытывая облечение хотя бы от того, что может теперь покинуть эту комнату, вышел в приемную. Оказалось, что там его ждет Френсис. Прежде чем Годфри смог что-нибудь ему сказать, Френсис с мрачным видом подал ему плащ.

— Боюсь, что тяготы сегодняшнего дня для вас еще не закончены. За вами прислал Кенрик. Он требует вас к себе немедленно.

На этот раз Годфри оказалось совсем не трудно сдержать проклятие. Походило на то, что его бесполезные сожаления только раздражали богов, и вот теперь ему предстояло держать ответ. Он затянул завязки плаща и двинулся к выходу с галереи. Френсис пристроился рядом.

— Ну? Расскажете вы мне, что у вас было с Бромом?

— Он не желает менять законы, — без всякого предисловия сообщил Годфри. — Он думает, что умирает. Бром решил не поступаться своей репутацией и оставить неприятное дело своему преемнику. Такое решение, конечно, равноценно самоубийству.

— Ох, да помогут нам все святые! — простонал Френсис. — И кто станет его преемником?

Годфри не замедлил шага. Он просто переставлял ноги, твердо решив, что доживет до конца этого дня, не потеряв ни терпение, ни рассудок.

— Я.

У выхода из епископского дворца его ждал эскорт — дзое воинов с пиками в ливрее Кенрика. Самого их присутствия было достаточно, чтобы заставить Годфри стиснуть зубы.

Этот вечер ему следовало бы посвятить исповеди, а потом всю ночь молиться на коленях. Нужно было признаться в каждой несправедливой, эгоистичной, грязной и трусливой мысли. Как, во имя Серинлета, можно называть себя священником, думая и поступая так, как сегодня думал и поступал он?

Годфри чувствовал стыд. Пока он быстрым шагом, сопровождаемый с обеих сторон посланцами Кенрика, шел к замку, лицо его горело.

Он вошел в замок и пересек двор; слуги провели его в длинную галерею, выходящую на реку. Обычно отсюда открывался вид на скользящие по воде лодки, освещенные разноцветными фонариками: суета не прекращалась круглые сутки. Однако теперь торговцы опасались ночных путешествий и предпочитали закончить все сделки еще днем, чтобы засветло добраться до селений ниже по течению, где было более безопасно, чем в Марсэе.

Годфри хотел бы присоединиться к ним: в замке стало тоже небезопасно. Ему хотелось бы оказаться где-то, где его жизнь не зависела бы от не к месту сказанного слова, от неверно истолкованного взгляда. Где-то, где люди, которых он любил и которым верил, не считались бы бунтовщиками и изменниками. Где сами его мысли не были бы осквернены секретами, которые он был вынужден хранить, и где вина за это не терзала бы его сердце.

Быть священником оказалось гораздо труднее, чем он когда-нибудь мог себе представить.

— Пойдемте, святой отец, — поторопил его слуга. — Вы задержались. Король проявляет нетерпение.

Какие-то остатки непокорства помешали Годфри ускорить шаги. Он не позволил себе поступиться достоинством священника, хотя в душе его больше и не ощущал. Он проходил мимо столов, за которыми молодые придворные играли в кости; их окружали смеющиеся красотки, думающие только о развлечениях и ничуть не обеспокоенные будущим страны. Старшие и умудренные царедворцы, которые могли бы внести в придворную жизнь более серьезную ноту, были или казнены, или изгнаны — или слишком боялись появляться в королевском замке.

— Архидьякон! — Голос короля вонзился в сознание Годфри, как меч, рассекающий плоть. — Я послал за вами час назад. Почему вы заставляете меня ждать?

Годфри стиснул руки, чтобы не позволить им дрожать. Кенрик стоял, повернувшись спиной к пылающему в камине огню, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Рядом с ним находился Осберт, за бесстрастностью которого явно крылся еле сдерживаемый страх.

— Простите меня, сир, — низко поклонился Годфри, стараясь продемонстрировать раскаяние. — Меня вызвал епископ, чтобы дать мне распоряжения.

Глаза Кенрика сузились; казалось, эта информация заставила его пересмотреть какой-то тонкий расчет.

— Распоряжения, касающиеся изменения церковных законов, я надеюсь?

На мгновение у Годфри перехватило горло, так что он не сразу сумел ответить. Но тут краем глаза он заметил, как сжались руки Осберта, и откуда-то к нему пришла сила для того, чтобы одновременно солгать и сказать правду, предать Брома и сдержать данное ему слово.

— Да, сир.

— И что?

— Возникли трудности, сир.

— Трудности меня не интересуют.

— Конечно, сир. Однако его преосвященство так болен...

— Значит, как я понимаю, — Кенрик теперь смотрел на Годфри, как выпустивший когти коршун, готовый схватить жертву, — епископ слишком слаб, чтобы сделать необходимые изменения в уставе?

Если Кенрик узнает, что ответа от Брома не последует, епископа можно считать мертвецом. Бром мог надеяться только на то, что Годфри сумеет выторговать ему хоть немного времени.

— Мне кажется, болезнь еще несколько недель не позволит ему выполнить такую работу. При нем его врачи, и они рекомендуют ему покой.

— О, я могу обеспечить ему очень долгий покой, если он этого желает! — Кенрик рванулся вперед, его ярость и нетерпение, казалось, так и хлынули на бархатный ковер у его ног. Громкий голос короля разнесся по всему залу, заставив придворных обернуться с одинаковым выражением страха на лицах.

Годфри ждал, стараясь дышать ровно.

— Он намеренно нарушает мою волю! Посмеете ли вы отрицать это, архидьякон? — Кенрик бросил на Годфри испепеляющий взгляд. — Можете сообщить вашему епископу, что если я через неделю не получу желаемого, я велю схватить его как изменника. Посмотрим, долго ли он проживет со своей болезнью, если я кину его в ту же темницу, где его предшественник гнил два года! Сомневаюсь, чтобы в стране нашлись желающие вызволять его вонючую тушу, как вызволили Маккоули!

Годфри поднял руки, словно читая молитву.

— Простите меня, сир, но даже если он начнет работу сегодня же ночью, потребуется больше недели, чтобы сделать такие изменения в уставе, которые были бы законны.

— Прекрасно, — бросил Кенрик; его гнев не погас, а был лишь на время укрощен. — Сколько же времени нужно на самом деле?

Сглотнув, Годфри ответил:

— На сами изменения потребуется не меньше двух недель. Чтобы они обрели силу закона, нужно, чтобы новый устав был получен каждой церковью и каждым монастырем в Люсаре, с указанием точной даты, когда он вводится в действие.

— И что же получается?

— Самый ранний срок — с праздника Зимнего Солнцестояния, сир. — Годфри ничего не мог с собой поделать. Хотя последние слова он выговорил с трудом, какая-то часть его души возрадовалась этой капитуляции. Может быть, он все-таки хотел, чтобы ответственность лежала не на нем? Или надеялся, что его принудят действовать, и тогда совесть не будет его мучить?

А может быть, душа его радовалась тому, что он согласился исправить несправедливость, против которой никто не смел восстать на протяжении пяти столетий?

Кенрик думал только о собственных целях.

— Прекрасно. Пусть будет с праздника Зимнего Солнцестояния — но уж тут никаких отговорок. Осберт, когда послания Брома будут рассылаться, я хочу, чтобы вы присовокупили к ним собственное письмо.

— Какое письмо, сир?

Король помолчал; его взгляд устремился в пространство, а по изуродованному шрамом лицу скользнула легкая улыбка.

— Бы напишете от моего имени, что, раз колдовство больше не запрещено законом, я буду рад приветствовать при своем дворе любого, мужчину или женщину, кто обладает такими талантами.

— Что!

Годфри вытаращил глаза, но Кенрик ничего не замечал — ни того, как сдавленно прозвучал голос проктора, ни того, как смертельно побледнел Осберт.

— Вложите в письмо побольше искренности, — продолжал Кенрик, знаком подзывая пажа, чтобы тот налил ему вина. — Я хочу, чтобы всем было ясно: любой колдун, который пожелает поступить ко мне на службу, получит щедрое вознаграждение. В чем дело, Осберт?

— Сир... я... — Осберт дышал, как рыба, вытащенная из воды, и был не в силах издавать членораздельные звуки.

Кенрик взял кубок и стал пить вино, уверенный: Осберт быстро справится с шоком, это всего лишь мимолетное неудобство.

— Взгляните на свои карты, проктор. Отправляйтесь к себе и достаньте карты золотого века Империи. В те времена каждый князек, каждый правитель, каждый проктор Гильдии имел собственного колдуна. Мы все жили в согласии, и я не вижу причин, почему бы нам не жить так же теперь, — тем более что я, как никто, в силах этого добиться. Или вы хотите лишить меня возможности сделать Люсару столь же великой, какой была Империя?

Лицо Осберта можно было бы принять за вырезанное из дерева.

— Нет, сир. Конечно, нет.

— Прекрасно. Вы напишете письмо и представите его мне завтра к вечеру. Мы разошлем копии с теми же гонцами, что будут развозить новый церковный устав Брома по всем городам страны. Тогда никто не сможет сказать, что я приглашаю колдунов ко двору без благословения церкви. А вам, архидьякон, я поручаю позаботиться о том, чтобы епископ выполнил мои распоряжения. Все свободны.

Осберт поклонился и попятился, потом вышел из зала так поспешно, что только на лестнице заметил, что все это время задерживал дыхание. Лишь достигнув нижней ступеньки, он повернулся в Годфри и выдохнул:

— Потроха Серинлета!

Годфри откликнулся не сразу. Он оглянулся на галерею, откуда они только что вышли, и двинулся прочь. Выражение его лица, напряженные плечи ясно говорили о том, что терпение его на исходе, — что совершенно противоречило тому, как вел себя Годфри в присутствии Кенрика. Осберт знал, что неприятностей не избежать, но королевский замок был неподходящим местом для того, чтобы это обсуждать.

Радуясь возможности оказаться на свежем воздухе, Осберт молча вышел следом за Годфри во двор, где его ожидал собственный эскорт. К тому времени, когда проктор и архидьякон достаточно удалились от зданий, гильдийцы надежно окружили их, и только тогда Осберт снова заговорил:

— Бром все еще отказывается внести изменения в устав?

— Вы спрашиваете меня о Броме, когда сами только что получили приказание предать самый священный долг Гильдии? — с отвращением проговорил Годфри.

— А что вы предлагаете мне сделать, чтобы этому помешать?

— Ха! Вы говорите так, будто совсем не хотите помешать, — и мы оба знаем, что это неправда.

— Если я не предоставлю ему того, что он хочет, он просто найдет другого, который все сделает.

— И вы можете спрашивать о Броме, как будто вас заботит его судьба! — бросил Годфри.

Осберт махнул рукой в сторону Закатной башни, черным силуэтом вырисовывавшейся на ночном небе.

— Посмотрите вокруг, Годфри. Вон там, наверху, в железных клетках останки порядочных людей, схваченных без всякой причины. Не думаете ли вы, что мне хочется увидеть, как других постигнет та же судьба? — Голос Осберта понизился до шепота. — Так он отказывается внести изменения, да?

— Верно, — ответил Годфри; лицо его было сурово.

— И как вы собираетесь обойти это препятствие?

— Почему вы спрашиваете? У вас есть какие-нибудь предложения?

— Простите меня, вы совершенно правы. Церковные дела есть церковные дела. Но мне любопытно... И еще, как мне помнится, много лет назад советник Гильдии оказался в беде; тогда осмотрительный священник очень помог ему, все внимательно выслушав. Тот гильдиец хотел бы теперь отплатить услугой за услугу.

Звук, который издал Годфри, больше всего походил на горький смех.

— Насколько я помню, тот советник предпочел не открывать причины своих трудностей священнику.

— Разве с тех пор мы не проделали долгий путь?

— Вы не хуже меня знаете, что случится, если церковный устав не будет изменен к празднику Зимнего Солнцестояния. Вы слышали, что сказал король. И видели...

— Тогда мой совет, если вы пожелаете его принять, таков: сделайте все необходимое, чтобы Бром начал работать сегодня же ночью.

— Что, если мне не удастся его убедить? Что тогда? Осберт подождал, пока они не миновали ворот замка, и только тогда положил руку на плечо Годфри, заставив его остановиться.

— Королевский совет бессилен что-нибудь сделать. Кенрик намеренно устроил все так, чтобы пользоваться абсолютной властью. Апеллировать не к кому. У вас нет выбора. Законы против колдовства должны быть изменены. Не думайте о благополучии Брома — король теперь возложил ответственность на вас.

Годфри бросил на гильдийца странный взгляд. Осберт готов был бы рассмеяться, если бы вся ситуация не наполняла его таким страхом.

— Мне кажется удивительным, что Бром так долго держится.

— Почему? Вы считаете, что гораздо сильнее его, но все равно сдались без борьбы? Как и сегодня, с этим письмом?

— Чего вы от меня хотели бы? Чтобы я пожертвовал жизнью ради принципа?

— Как бы вы поступили, если бы Вогн был все еще жив и возглавлял Гильдию, как Бром — церковь? Вы же помните, с какой яростью он воспринимал все, связанное с колдовством. Даже под угрозой немилости Кенрика он отказался бы изменить законы и бросил бы вызов королю. Так что если бы Вогн был жив...

— Мы не можем быть уверены, что он мертв. Он просто исчез, вы же помните.

— Но если бы Вогн был здесь и попросил у вас совета, что вы ему сказали бы? Вы ненавидели его. Так позволили бы вы ему погибнуть или посоветовали сдаться?

— Я сказал бы ему, что следует изменить законы. Как и вы сказали Брому.

— Вы же не знаете, что я посоветовал ему именно это.

— Не знаю? — Осберт резко втянул воздух. — Так же, как не знаю, что вы втайне надеетесь: в один прекрасный день Изгнанник выступит с армией против Кенрика, уничтожит Нэша и навсегда избавит нас от этой проблемы? — Осберт помолчал, глядя на Годфри; выражение лица священника изменилось почти неуловимо, никто другой ничего не заметил бы. Потом проктор продолжал: — Я получил вчера донесение о том, что один из обозов с зерном, направлявшийся в Майенну, попал в засаду недалеко от Шан Мосса и буквально испарился. Я могу только заключить, что к этому приложил руку Изгнанник, однако сообщить Кенрику о своих подозрениях я не смею. Мы всю жизнь можем прождать, пока Роберт Дуглас соберется что-нибудь предпринять. Мне неизвестно, ни что он планирует, ни как скоро начнет действовать. Одно могу вам сказать: народ его поддержит. Проклятие, он же всегда его поддерживал... Что я действительно хотел бы знать — это почему он так чертовски долго тянет? Мы с вами снова и снова попадаем в ужасное положение... и в конце концов начинаем спорить о том, в чем на самом деле согласны.

— А мы согласны? — Голос Годфри упал до шепота. Осберт неожиданно заметил, что они давно уже стоят посередине площади, что снова начал падать снег... Только это не меняло того факта, что Годфри ждет от него ответа, ждет решения: готов ли он раз и навсегда встать на сторону Дугласа.

Только разве мог он... ведь шанс не быть уничтоженным Дугласом у него не больше, чем не быть уничтоженным Нэшем.

Вместо ответа Осберт потер закоченевшие руки.

— Мне очень жаль, Годфри, но необходимость остается все та же: вы должны убедить Брома изменить устав. Я настоятельно советую вам отправиться к нему и добиться согласия.

Годфри открыл рот, чтобы ответить, но полный ярости голос откуда-то сзади рявкнул:

— Предатель! — По камням площади раскатилось грозное эхо.

Пораженный Осберт не успел бы увернуться от удара, который нанес ему один из его собственных охранников, но Годфри успел. Одним молниеносным движением он оттолкнул Осберта, так что тот растянулся на земле. К тому времени, когда проктор поднялся на колени, вокруг сверкала сталь; трое воинов отчаянно рубились, а на земле темнела неподвижная фигура. Осберт подполз к Годфри и осторожно перевернул того на спину. Лицо священника было белым как мел, но через мгновение веки его затрепетали.

Снова раздался яростный вопль, и Осберт поднял глаза. Двое его охранников сражались с третьим воином; это был явно прекрасный боец, только вот откуда он взялся...

— О боги... — выдохнул Годфри, поднимаясь на ноги. Осберт подхватил его, не давая снова упасть. В этот момент один из гильдийцев пошатнулся, получив смертельную рану. Второй стал лихорадочно наносить удары противнику, но спаситель Осберта и Годфри явно превосходил его и умением, и весом. Скоро мертвое тело и этого гильдийца с глухим ударом упало на землю. В наступившей тишине Годфри пробормотал: — Де Массе!

Воин медленно повернулся, потом опустился на одно колено и вытер меч о плащ одного из поверженных врагов.

— Я услышал, как они сговаривались об убийстве, только не мог понять, всерьез или в шутку, и решил на всякий случай пойти следом. — Де Массе поднялся, посмотрел на Осберта, потом перевел взгляд на Годфри. — Советую вам поскорее отправляться к себе, господа. Ночные улицы небезопасны.

С этими словами де Массе коротко поклонился и двинулся обратно к воротам замка.

— Ради Серинлета, с чего бы это ему спасать наши шкуры?

— Не знаю, — пробормотал Годфри, глядя вслед де Массе. — Но догадаться можно... Вы ведь понимаете, что он слышал каждое наше слово?

Осберт сглотнул.

— Я... О, проклятие!

— Вон ваша дверь, Осберт. Входите и начинайте исполнять свои собственные советы. — Годфри двинулся в сторону базилики.

— Что вы собираетесь делать? — крикнул ему вслед Осберт.

— Лечь спать, — ответил Годфри, не оборачиваясь. — Сегодня был долгий и трудный день.

Годфри закрыл дверь своей комнаты, повернул ключ в замке и прислонился спиной к створке, глубоко дыша, чтобы прояснить мысли, — по крайней мере таково было его намерение. На самом же деле это не помогло ни избавиться от страха, ни успокоить тревоги: слишком многое из того, о чем он предпочел бы никогда не вспоминать, снова пришло ему на ум.

Бывали времена, когда церковь нуждалась в таком главе, как Эйден Маккоули. Его мужество, его мудрость и твердость характера были сейчас именно тем, чего ужасно не хватало, и Годфри знал, что он — не тот человек, который смог бы заполнить пустоту.

Однако Маккоули не было в столице. Он скрывался где-то, где Кенрик не мог бы найти и уничтожить его. Где-то, где трудился рядом с Робертом...

Как бы Маккоули поступил на месте Годфри? Практичность Осберта вызывала у Годфри отвращение, но разве сам он не требовал от Брома того же и по тем же причинам?

Вот какова цена высоких принципов...

Взгляд Годфри скользнул по комнате с ее простой мебелью и скромным убранством, намеренно выбранным им для того, чтобы не отвлекать мысли от важных вещей. Наконец, словно направляемый какой-то непонятной силой, он взглянул на свой стол со стопкой книг и бумагой, чернильницей и пером, готовыми служить.

Не задумываясь о том, что делает, Годфри прошел к столу, сел, взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и начал писать письмо Роберту.

К празднику Зимнего Солнцестояния, сказал Кенрик. К середине зимы король намерен собрать со всей страны молодых колдунов и платить им за их искусство золотом и почестями. Чего на самом деле хотел от них Кенрик, Годфри мог только гадать, — но был уверен в одном: цель короля не могла быть благой.

Единственная надежда заключалась в том, что Роберт получит предостережение вовремя и сумеет принять необходимые меры.