- Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы у себя в Австрии представляем германский дух в правительственном смысле? - Кертнер испытующе посмотрел на собеседника: так засматривают в глаза топорно работающие сыскные агенты.
      Он достал бумажник и извлек оттуда фотографию: Геринг дефилирует мимо планеристов, а Кертнер стоит справа, возле своего планера, с рукой, поднятой в фашистском приветствии.
      "Все-таки Скарбек - великий мастер фотомонтажа. Особое и тонкое искусство".
      Немцы почтительно взирали на фотографию, где их сосед снят рядом с Герингом, и почувствовали смущение. На их лицах было написано - напрасно они уселись за этот столик, им тут совершенно нечего делать.
      Кертнер налил коньяк в пузатые, сужающиеся кверху рюмки. Несколько минут назад он поддержал тост за здоровье и благополучие Карла Гебарта, а теперь просит своих новых друзей осушить эти рюмки.
      - За всех честных людей, которые вынужденно числятся австрийскими гражданами! - провозгласил Кертнер, пряча полуулыбку, и добавил после паузы: - До поры до времени.
      - Я читал недавно статью Зейсс-Инкварта в партийном журнале и знаю, кого вы имеете в виду, - сказал немец постарше, довольный своей проницательностью.
      Кертнеру хотелось рассмеяться, веселила мысль, что субъекты выпили сейчас за его здоровье.
      Он завел речь про немецкий гимнастический союз и планерный кружок в Вене. Наверное, господа слышали о действительном назначении стрелкового общества, которое выдает себя за гимнастический союз, слышали о планерном кружке, где тренируются летчики. Они считают себя солдатами рейхсминистра и готовы не только в Австрии, но также в Испании представлять германский дух.
      Последние слова Кертнер произнес весьма многозначительно. Немец помоложе обратил внимание, что герр заказал французский "мартель": рядовому служащему не по карману знаменитый коньяк.
      Немец постарше начал туманно разглагольствовать об идеалах. Очень приятно было убедиться, что в Австрии есть искренние и преданные друзья, которые исповедуют германские идеалы.
      - К сожалению, в нашей коммерческой среде, - опечалился Кертнер, есть люди, которые только болтают об идеалах для того, чтобы на них наживаться.
      - Мысль строгая, но правильная, - согласился после раздумья немец постарше.
      - Большое спасибо. Если каждый день будет приходить в голову по одной хорошей мысли, можно умереть умным человеком. - Кертнер строго посмотрел на немца постарше.
      Тот даже поежился под его взглядом: "Не намекает ли австриец на то, что я помру круглым дураком?"
      Немец постарше давно понял, что имеет дело с кем-то из своих, но рангом повыше. Нужно держать ухо востро, чтобы австриец не нашкодил когда-нибудь потом в разговоре с Карлом Гебартом или с другим шефом по другой линии.
      - На прощанье, - Кертнер снова наполнил коньяком рюмки, - разрешите выпить за вашу беспокойную жизнь без опознавательных знаков.
      Немец помоложе торопливо, одним глотком выпил коньяк и с наслаждением поморщился.
      - Так вот, коллега, - сказал Кертнер покровительственно. - "Мартель" не пьют такими глотками. Пить надо, наслаждаясь букетом напитка, смакуя его. А так, как вы, - Кертнер, подражая молодому немцу, запрокинув голову, осушил одним махом рюмку, - пьют только русские. Желаю удачи, господа!
      Немец помоложе обиженно промолчал.
      Субъекты из "портовой службы" ушли, а Кертнер остался за столом наедине со своими заботами, опасениями, рассуждениями, догадками, наблюдениями.
      Нет, он не закончил игру, выйдя из казино, отойдя от рулетки с аппаратом, который называют "страперло". Он по-прежнему ведет крупную игру, и ставкой в игре является его дело и его жизнь.
      17
      Консул Дрегер появился в дверях и взглядом строгого хозяина обвел зал ресторана. Он увидел герра Кертнера, благосклонно ему улыбнулся, сделал глаза чрезвычайно вежливыми. Кертнер расторопно встал и пошел навстречу германскому консулу, высказывая публично свои верноподданнические чувства.
      В Севилье был и австрийский консул, но совладелец фирмы "Эврика" не нашел нужным представиться ему; посыльный отеля "Кристина" отнес в австрийское консульство паспорт для выполнения формальностей, с них хватит.
      Хорошо, что по приезде в Севилью Кертнер посетил Дрегера. В беседе, полной намеков и дипломатически обтекаемых фраз, Кертнер, на правах старого знакомого, попросил совета:
      - Можно ли положиться на местное отделение Германо-Трансокеанского банка?
      - Репутация у банка хорошая.
      - С этим банком я сотрудничал в Париже и в Амстердаме. Хотелось узнать про отделение в Севилье.
      - Ах, вы имеете в виду персонал? - догадался консул. - Все благополучно. Среди банковских служащих ни одного еврея, ни одного француза, только арийцы...
      - По этим же мотивам прошу протекции в отель "Кристина". Я там останавливался в мае, но теперь новый порядок. Только в "Кристине" можно избежать соседства со случайными людьми и нежелательными элементами...
      - Берусь замолвить за вас словечко директору.
      В Севилье несколько комфортабельных отелей, но "Кристина" пользуется среди нацистов наилучшей репутацией. Там останавливаются именитые гости из имперской столицы. За последний год хозяин "Кристины", ариец, сразу разбогател - отель зафрахтован военными властями. В "Кристине" разместился штаб германской эскадрильи истребителей; командует эскадрильей Физелер, а подчинена она генералу Кейпо де Льяно.
      Еще весной Дрегер вербовал немецких добровольцев для Кейпо де Льяно. И не кому иному, как консулу Дрегеру, обязан своим внезапным обогащением владелец "Кристины".
      Отель кишел летчиками, военными советниками, корреспондентами, кинооператорами. У главного подъезда и в холлах, на этажах и у некоторых номеров отеля стояли немецкие часовые. Уже само по себе проживание в отеле "Кристина" сильно повышало реноме Конрада Кертнера. Одинарный номер в "Кристине" стоит теперь в три раза дороже, чем весной.
      Когда Кертнер приезжал весной в Севилью, у него было рекомендательное письмо к консулу Дрегеру, тот представлял немецкий концерн "Севильская компания Цеппелин аэропорт". Еще в начале тридцатых годов в Севилье намеревались построить аэродром для цеппелинов, оборудованный по последнему слову техники, а также построить газовые заводы, чтобы наполнять дирижабли гелием. Стратегический план тогда был таков: если во время будущей войны Германию блокирует вражеский флот, линия "Цеппелин" свяжет ее с заморскими странами и с испанскими источниками сырья. База в Севилье стала бы промежуточной станцией в дальних рейсах дирижаблей. Когда самолеты стали летать выше и быстрее, а дирижабль превратился в малоподвижную, уязвимую мишень, вся эта стратегия рухнула. Но кто сказал, что аэропорт для дирижаблей нельзя приспособить под летное поле?..
      В первый приезд Кертнер, не мудрствуя лукаво, использовал свой барселонский опыт и тоже попросил у консула Дрегера совета - в каких именно органах печати поместить рекламные объявления конторы "Эврика"? Он сильно потратился на объявления в газетах и журналах Каталонии и Севильи. Кертнер был тогда раздосадован, разозлен. Черт бы побрал эту диалектику подкармливать враждебную республике печать! Кроме того, ему жаль было денег, потраченных на объявления.
      "Известно, что реклама - двигатель торговли, - вздыхал Этьен. - Но такая реклама, пожалуй, может стать двигателем внутреннего сгорания. Хорошо, что "Эврика" за последнее время крупно заработала на ветряных двигателях и аккумуляторах фирмы "Нептун". А то не долго и разориться на такой рекламе..."
      И только вот теперь, спустя полгода, затраченный Кертнером капитал начинал давать ощутимую прибыль.
      Дружеская беседа с германским консулом на виду у всех посетителей клуба - прибыль.
      И то, что его видят беседующим с консулом вернувшиеся в зал шпики из "Люфтганзы", - прибыль.
      И то, что он поселился в "Кристине", а не в каком-нибудь другом отеле, хотя бы и самом шикарном, - прибыль.
      Вот что значит вовремя вынуть чековую книжку и с очаровательной небрежностью выписать чек на кругленькую сумму, сопроводив чеком рекламные объявления "Эврики".
      Консул Дрегер осведомился, как герр Кертнер устроился в "Кристине", как проводит время в Севилье. Кертнер доложил, что ему очень понравилось в местном казино, тем более что одна из обитательниц Севильи оказала ему свою благосклонность - он имеет в виду севильянку Фортуну и свой вчерашний выигрыш.
      Нельзя было упустить случай и не выразить попутно сожаления по поводу крупного проигрыша незнакомой старухи. Консул не отказал себе в удовольствии посплетничать на ее счет. Вдова де Диего Гомец - владелица фирмы по экспорту оливок, ей за семьдесят, а живет она в незаконном браке со своим управляющим Гейнеменом. Ему двадцать девять лет, к тому же он германский подданный, чистокровный ариец. Герр Кертнер не представляет себе, сколько у консула неприятностей из-за этого Гейнемена. А посмотрел бы герр Кертнер, как вдова де Диего Гомец экспансивно ведет себя на бое быков!
      Он очень советует герру Кертнеру посмотреть послезавтра бой быков, выступает знаменитый Гаэтано Ордоньес. После недавнего боя в Малаге на пляса Монументаль он получил оба уха и хвост убитого быка - редкое и высшее признание доблести тореро. И в знак преклонения перед мужеством заколотого им быка Гаэтано Ордоньес положил свои драгоценные трофеи на тушу поверженного, бездыханного зверя...
      В ресторан вошел Агирре; на нем был элегантный штатский костюм. Консул Дрегер весьма любезно с ним поздоровался и обменялся несколькими фразами о погоде. Но фразы вовсе не были малозначащими, потому что разговор шел о летной и нелетной погоде.
      Консул хотел познакомить Агирре с Кертнером, но оба приятеля рассмеялись - Кертнер непринужденно, а Агирре через силу. Только теперь Кертнер заметил, что сегодня Агирре мрачен. Что случилось? Завтра они хоронят боевого товарища; получил повреждение в воздушном бою над Мадридом, из последних сил тянул машину на свой аэродром, не дотянул и разбился. Кертнер выразил соболезнование своему коллеге и обещал принять участие в похоронах.
      Утром Кертнер зашел в магазин похоронных принадлежностей, - нигде, кроме Испании, нет столь шикарных, нарядных магазинов подобного назначения. Кертнер заказал венок из чайных роз с траурной лентой от австрийского планерного кружка.
      Балконы городского аэроклуба были в тот день задрапированы крепом. Сам Альфонс XIII прислал на похороны своего представителя. Фалангисты в беретах кричали: "Бог, родина, король!" Звено истребителей "капрони" пролетело над похоронной процессией, сбрасывая цветы. По общему признанию, венок австрийца был одним из самых богатых во всей траурной процессии.
      А через несколько дней Кертнер принял участие еще в одной торжественной процессии: из Севильи заблаговременно отправляли в Мадрид статую святой девы Марии - покровительницы города. Событие всполошило Севилью - процессию, которая должна была 7 ноября войти в Мадрид с войсками, провожали до черты города. Севильская дева Мария воодушевит доблестных спасителей Испании на подвиги!
      Деву Марию провожала высшая церковная иерархия во главе с дряхлым кардиналом, отцы города в парадных одеждах, офицеры, лавочники, кликуши из монастырей. Кертнер читал еще весной, кажется в "Юманите", как эти затворницы, отрешившиеся от мирских дел, голосовали против республики, за монархию. Богачи за свой счет везли их к избирательным урнам в колясках, больных несли на носилках - и ничто не помогло монархистам!
      Вперемежку с духовными песнопениями гремел военный оркестр. Он играл марши, в том числе "Пасодобле муй тореро", без которого не обходится ни один бой быков.
      Слишком велик был соблазн провести несколько дней на фронтовых дорогах, и Этьен решил не отставать от статуи святой девы Марии. К тому же обстоятельства позволяли взять с собой "лейку". Он прилежно фотографировал и деву Марию в разных ракурсах, и знатных грандов, и дряхлого кардинала, а заодно еще много любопытного: и мосты, и виадуки, и батареи, и марокканскую кавалерию, которая проходила по улицам Толедо.
      Тогда же Этьен увидел на марше сверхтяжелый немецкий танк, с которым был знаком по чертежам. Ну и махина! Танк на широких гусеницах, на вооружении орудие, два огнемета, девять пулеметов. Этьен знал о давнем тяготении Гитлера к таким сухопутным дредноутам, исследовал этот вопрос и относился к сверхтяжелым колымагам критически. Теперь он получил возможность заснять танк "рейнметалл" и пристально разглядеть его на марше и на стоянке. Да, он слишком громоздок, неуклюж, станет удобной мишенью для противника.
      Сперва толпа со святой девой Марией двигалась к Мадриду торопливо, боялась опоздать. Затем скорость замедлилась. Позже дева Мария нашла себе пристанище в монастырском подворье. Пыл у поводырей святой статуи остыл, они бессмысленно топтались в прифронтовой полосе, боязливо прислушиваясь к канонаде.
      Этьен присоединился к группе корреспондентов севильских газет, которые, после долгих препирательств и мрачной ругатни, решили вернуться в Севилью. Они ехали подавленные: каждый успел впрок заготовить корреспонденцию о прибытии девы Марии в Мадрид.
      По возвращении Этьен встретил в "Кристине" симпатичного Агирре. Он по-прежнему в штатском, но на нем форменная фуражка со знаком военного летчика: в круглую авиационную эмблему вставлен четырехлопастный пропеллер. Агирре объяснил: не очень-то удобно и приятно ходить в клуб и казино в форме. А кроме того, офицеры воздушных сил вообще недолюбливают свою синюю форму, считают ее плебейской. Когда закончится война, - а он надеется, что она закончится зимой, в военно-воздушных силах Испании введут новую форму. А может, восстановят старую, она очень импозантна и нравилась сеньоритам: для приемов - короткий фрак без фалд; для парада кортик с позолоченной рукояткой, золоченый пояс и большие эполеты с золотой бахромой. К парадной форме относится также пилотка с двумя заостренными уголками и с золоченой кисточкой, свисающей на лоб. Офицеров знатного происхождения особенно шокируют и раздражают в новой форме длинные брюки, а еще больше - дурацкие ботинки.
      Агирре болтал и курил сигарету, не снимая перчаток, что считалось в офицерской среде признаком хорошего тона.
      В тот же вечер они сидели вдвоем за столиком в "Касинилья де ла Компана". Очень скоро у них завязался профессиональный разговор, который, впрочем, терял всякую последовательность, когда в ресторане появлялась какая-нибудь интересная женщина; в красивых глазах Агирре возникал масленый блеск, он становился рассеянным, невнимательным, отвечал невпопад. Говорили по-французски: почти все испанские пилоты учились в летных школах во Франции и там стажировались.
      Кертнера нельзя было назвать человеком нескромно любопытным, лезущим с расспросами. Он охотнее рассказывал сам: о новинках в сборочном цехе завода "Фокке-Вульф" в Бремене, где он недавно был; знал, над чем ломают сейчас головы конструкторы завода "Дорнье" в Фридрихсгафене, в Баварии. Ну как же, он бывал там, еще когда строился дирижабль "Граф Цеппелин".
      Кертнер не прочь был прослыть чудаком и не преминул затеять многозначительный разговор о цеппелинах. Знает ли сеньор Агирре, что в Севилье еще несколько лет назад собирались построить аэропорт для дирижаблей? Как самый большой секрет, Кертнер сообщил подробности, касающиеся базы дирижаблей. Агирре терпеливо слушал устаревшую болтовню. Кертнер притворялся, что не замечает снисходительности, с какой собеседник слушает его разглагольствования.
      А Кертнер заинтересованно слушал Агирре, когда тот с уважением говорил о своих воздушных противниках, отдавая должное их летному мастерству и храбрости. Только тщедушный цыпленок, с трудом вылупившийся из яйца, станет кичиться победой над противником, который летает на средневековом самолете французской марки "Потез" или "Ньюпор" или английском "Бристоле". Да у них максимальная скорость - 160 километров! Агирре отдавал должное и тем республиканским пилотам, которые остроумно используют пассажирские "дугласы" в качестве бомбардировщиков.
      Агирре обмолвился о том, что у него на машине "бреге" капризничает шасси. Но зато какая новинка!! Он перешел на шепот: шасси после взлета подгибается, на все время полета прячется в фюзеляж, и только перед посадкой пилот снова выпускает шасси. У Агирре в руках экспериментальная модель биплана-разведчика.
      Как знать, может, его самолет прямым ходом катится на этом шасси в завтрашний день авиации?
      По сведениям Этьена, наши авиаконструкторы много и успешно работают в этой области. Уже вышли из заводских ворот опытные машины с убирающимися шасси - истребитель "И-16" и скоростной бомбардировщик. Но удалось ли нам наладить их серийный выпуск? По-видимому, фирма Бреге усовершенствовала шасси. Вряд ли французы, даже за большие песеты, продали бы испанцам самую последнюю модель...
      Этьен следил за собой, чтобы не выдать повышенного интереса к рассказу Агирре.
      Если тому верить, только для испытания входящего в моду шасси и держат Агирре на этой слабосильной колымаге "бреге" с мотором в 650 сил.
      - Машина у меня старая, скорость чепуховая...
      - До двухсот километров? - прикинул Этьен.
      - В лучшем случае! Это если сама пресвятая дева Мария будет заменять техника-моториста...
      Вчера, когда Агирре шел на посадку, это дьявольское шасси снова заело при выпуске. Ему долго не удавалось сесть, но святая дева Мария все-таки сжалилась потом над ним и его наблюдателем.
      В свое время Кертнер много и серьезно занимался шасси, на этот счет сейчас последовали какие-то технические советы. Агирре скептически улыбнулся. Подобные советы очень удобно давать за бутылкой хереса, которым они сейчас запивают тунца с зеленым горошком. А когда шасси не выпускается и контрольная лампочка не зажигается, в момент, когда ты уже в седьмой раз облился с головы до пят холодным потом и с ужасом думаешь, что сейчас придется сесть на брюхо, - в такой момент, пусть сеньор Кертнер его простит, все советы несколько теряют свою первоначальную ценность.
      - Пока мне ясно только одно - у твоего подагрика подкашиваются ноги. Но трудно ставить точный диагноз, не видя больного...
      - Хочешь? - неожиданно предложил Агирре. - Полетим завтра. Займешь место наблюдателя. Проверишь правильность всех своих советов. А рука у тебя легкая... Помню, как ты пришел в казино вдвоем с сеньорой Фортуной.
      - ...и у нее оказалось не одно, а два счастливых колеса, - засмеялся Кертнер.
      - Вот бы приспособить оба этих колеса к моему "бреге"!
      Ничего особо приятного полет на старом "бреге" для Кертнера не сулил. Но попасть на аэродром, а тем более побывать в небе над аэродромом и его окрестностями, прогуляться по летному полю, поглазеть по сторонам, благо летное поле битком набито немецкими и итальянскими самолетами...
      Может, Агирре сделал предложение в расчете на отказ?
      Будет вполне правдоподобно, если Кертнер сейчас скажет, что завтра занят, у него деловое свидание с германским консулом или еще с кем-нибудь.
      Пусть даже Агирре заподозрит Кертнера в трусости, лишь бы не возникло подозрение, что австриец рвется на аэродром. Допуск туда не должен выглядеть как выполненная просьба Кертнера, испрошенное им согласие Агирре, удовлетворенное ходатайство.
      - Ну что же... - нерешительно протянул Кертнер. - Пожалуй, согласен, если без особых хлопот и формальностей.
      - Консул Дрегер так тебя рекомендовал, что мы обойдемся без формальностей... Никогда не летал на "бреге"? - Агирре повеселел. Карета, которую пора сдать на слом.
      - Тогда это не карета, а дормез. Так во Франции называли кареты в старину.
      - Кажется, мой аэроплан построен на самой заре воздухоплавания.
      - В "бреге" столько загадок, - продолжил Агирре, когда оба отсмеялись, - что можно сделаться мистиком. Вот одна загадка: между сиденьем пилота и наблюдателем, сидящим сзади, при полете возникает какое-то таинственное завихрение. Дурацкий сквозняк! Все, что в самолете плохо лежит, сносит и тащит к пилоту. Если займешь место наблюдателя - не вздумай помочиться в люк. Выкупаешь меня с головы до ног!.. Половина десятого утра - удобно?
      Может, правда, возникнуть одно затруднение, Агирре заранее просит извинить за возможное опоздание. Пусть герр Кертнер не расценит это как небрежность. И Агирре весьма туманно намекнул на утреннее свидание завтра с одной севильянкой, - тут замешаны и женская честь, и мужское самолюбие, и еще кое-что...
      Своего техника-моториста он предупредит о полете запиской. Нарочный на мотоцикле все время курсирует между "Кристиной" и Табладой. Комендант аэродрома и его командансия находятся за восточными воротами. А пропуск на имя герра Кертнера будет у дежурного капрала.
      18
      В Табладе, как на всех аэродромах, пахло бензином, а также касторовым маслом, разогретым асфальтом, сохнущей краской. Но здесь к непременным, так сказать профессиональным, запахам аэродрома примешивался аромат цветов, пахучих трав, плодов. Пчелы залетали к воротам ангара, на взлетную дорожку. Но рев моторов грубо заглушал их жужжание.
      Аэродром - в излучине Гвадалквивира, а вся округа в цветниках, садах, плантациях. Они подступают вплотную к кромке аэродрома, и летное поле - в заплатах, полосах асфальта - выглядит чужеродным на благословенной и благодатной равнине.
      Этьен ждал Агирре и был доволен, что тот запаздывает. Весьма кстати, что Арирре пришлось сегодня с утра решать вопросы женской чести и мужского самолюбия, потому что Этьен за этот час увидел вокруг себя немало любопытного, достойного фотопленки, иносказательных записей в блокноте, зарисовок, сделанных карандашом.
      Приехал Этьен на аэродром даже несколько раньше, чем они условились. Пропуск он получил у дежурного капрала, а моториста Агирре сразу узнал по замасленным рукавам и такой же замасленной пилотке, - видимо, это интернациональная примета всех мотористов.
      Вдвоем с мотористом осмотрели "новую новинку" - убирающееся шасси. Этьену нужно было запомнить все, что он увидел, и при этом скрыть от моториста, что все увиденное - ему в новинку.
      Остроумное решение технической задачи было основано на комбинированном движении, требующем нескольких сочленений. И поскольку плоскость симметрии колеса при движении смещается, задача, которую решали конструкторы убирающегося шасси, относится к области геометрии трех измерений.
      Ни один былой экзамен в воздушной академии по высшей математике не был таким трудным, как экзамен, который он держал в эти минуты, сидя под крылом "бреге"...
      Они сделали все, что могли и сумели, чтобы трос не заедало. Но проверить себя и убедиться в полной исправности машины можно только в воздухе.
      Моторист ушел в ангар, а Этьен лег под крылом "бреге" в душную, пыльную траву, спеша насладиться быстротечной тишиной аэродрома.
      Ночной зефир струит эфир, бежит, шумит Гвадалквивир... Может, он где-то там и шумит, но до летного поля не доносится даже влажное дыхание реки. Здешняя поздняя осень может смело поспорить с подмосковным августом.
      Он лежал с закрытыми глазами, и ему мерещился полевой аэродром в Подмосковье, к которому - как здесь сады - со всех сторон подступал лес. Там, на летном поле, трава давно пожелтела, пожухла, а на посадочную полосу уже не доносится грибное дыхание леса. Вечером лес виднеется не так отчетливо, он отступает от границ аэродрома. Прожекторов, как здесь, в Табладе, еще не завели, и над лугом стелется керосиновый чад. И стартовые огни, и ограничители, которые прошивают летное поле светящимися стежками, и большая буква "Т" на посадочной полосе - всюду фонари "летучая мышь". К сожалению, сверху их плохо видно, мешают крышки фонарей. Ночь напролет шли иногда занятия летчиков, наблюдателей. При свете карманного фонарика штурман Маневич делал поправки к расчетам и цементными бомбами поражал фанерные макеты, изображавшие колонну вражеских танков на шоссе. Кромешная тьма, только перед глазами мельтешат и мелко дрожат стрелки приборов, покрытые фосфором. Однако полет ощупью в темноте - вовсе не слепой полет, для которого нужна хитрая аппаратура... На рассвете керосиновые фонари гасят, последнюю копоть уносит предутренним ветерком, и, когда учлетов увозят с аэродрома, границы его видны из края в край, огражденные частоколом хвойного леса. Уже можно пересчитать все самолеты, совершившие посадку. Почему-то техникам выдавали тогда не маскировочные сети, а светлые чехлы, похожие на простыни. Чехлы сильно демаскировали аэродромы, и Этьен, лежа в душистой траве на берегу Гвадалквивира, запоздало раздражался, что наши самолеты не камуфлировали тогда, а кутали в светлые покрывала. И неуместно посыпали желтым песочком все дорожки. И расставляли на том аэродроме всевозможные яркие щиты и стенды, будто "наглядная агитация" рассчитана на противника, хотя бы и условного...
      Еще два года назад Этьен получил задание из Центра. Старик просил его тогда сосредоточиться на изучении вопросов, связанных со слепыми полетами, инструментальным самолетовождением, а также полетом авиационного соединения в строю и в тумане.
      "Вопросы чрезвычайно важные, и мы просим обратить на них самое серьезное внимание.
      С т а р и к".
      Каждое слово той шифрованной телеграммы отпечаталось в памяти, как боевой приказ.
      Сегодня, как все последние дни, Этьен много думал о Старике. Может, потому, что оба они сейчас под испанским небом? Вот бы оказаться рядом со Стариком, увидеть его!
      В последний раз они виделись в канун открытия Московского метрополитена. Над станцией "Красные ворота" светилась приземистая буква "М" и плакат: "Привет строителям метрополитена!"
      Берзин и Этьен подъехали на "эмочке", предъявили пропуска милиционеру и вошли в вестибюль, который встретил их сырым запахом непросохшего бетона.
      Этьен тоже был в форме, три шпалы на голубых петлицах, полковник, тогда еще не знали такого звания "подполковник".
      Подошли к эскалатору, Старик ступил на него с неловкостью новичка. Над соседним неподвижным эскалатором двое парней подвешивали таблицу: "Стойте справа, проходите слева, на ступени не садиться, тростей, зонтов и чемоданов не ставить".
      Парни засмеялись, глядя, как военный начальник едва не потерял равновесие и комично взмахнул руками. Старик и Этьен тоже засмеялись, оба были в отличном настроении. "Хочу показать европейцу наше метро, - сказал Старик, спускаясь по эскалатору. - Завтра на открытии будет чересчур для нас торжественно. Тебе спокойнее будет посмотреть без оркестра и без дипломатов..." Старик осторожно соступил с эскалатора, Этьен поддержал его под локоть. Они прошлись по пустой станции, с восхищением осматривая мраморные стены, вышли на перрон. Группа будущих дежурных в форменных красных фуражках, с дисками в руках отрабатывала команду: "Готов!" Инструктор кричал: "Повторить!" - и снова вздымались диски над головой, снова звучал разноголосый сигнал к отправлению будущих поездов. Подошел поезд. Старик и Этьен вошли в пустой вагон, с удовольствием сели на кожаную скамью. Прозвучала одинокая, уже неучебная команда: "Готов!" Поезд тронулся. И в пустом вагоне Старик поделился с Этьеном тревожными впечатлениями о только что прочитанной книге Гитлера "Майн кампф", полной явных и скрытых угроз в адрес Советской России. А Зорге сообщал, что японцы все воинственнее поглядывают на запад и тоже на Россию. "Вторая пятилетка, только становимся на ноги, - раздумчиво произнес Старик. Неужели наше Московское метро станет когда-нибудь бомбоубежищем?.."
      Судьба разлучила их полтора года назад. Все это время Старик был заместителем Блюхера на Дальнем Востоке, а сейчас он - главный военный советник в Испании.
      Кто из товарищей еще помогает республиканцам? Про Хаджи Мамсурова и Василия Цветкова он знает твердо.
      Этьену известно было, что Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров носит имя Ксанти. Мамсуров выдает себя за македонца, что ему, горцу, уроженцу Кавказа, совсем не так трудно. А почему Хаджи записался в македонцы? Может быть, потому, что они пользуются славой опытных диверсантов?
      Может, и Оскар Стигга там? Может, Леня Бекренев, бесстрашный парнишка, который так симпатично окает по-ярославски: "ЗдОрОвО, МОневич!" - Этьен засмеялся про себя, но тут же повернул голову на звук моторов и стал сердито наблюдать, как один за другим отрываются от земли и подымаются "юнкерсы" с бомбовым грузом.
      "А сколько по прямой, если лететь от Таблады до аэродрома Куарто виентос или до Хетафе? Хетафе километров на двадцать ближе. Сколько до Бадахоса или до Алькала де Энареса к северу от Мадрида? Километров четыреста, не больше. Только подумать - полтора-два часа лёту!
      Я так близко от Старика... Мой дорогой сеньор, главный военный советник! А может, вы сейчас в Барселоне? Или в Гренаде? Сколько отсюда до Гренады? Гренадская волость в Испании есть... Вот не думал, не гадал, что буду глядеть в испанское небо и воевать на испанской земле..."
      Он мог гадать, сколько его товарищей и кто именно помогает республиканцам, постигает здесь грамматику боя, язык батарей, но был уверен, что на территории, занятой мятежниками, нет ни души, кроме него.
      Конечно, Конрад Кертнер ступает по самому краешку жизни, и Этьен обязан следить за каждым его шагом. Нужно все время проверять - достаточно ли благоразумно рискует Кертнер, в меру ли он осторожен и в то же время достаточно ли дерзок и хитроумен в своих коммерческих и технических делах, в какой степени неуязвим и находчив при встречах с контрразведчиками и тайными агентами - немецкими, испанскими, итальянскими...
      Так чертовски нужно прижиться к аэродрому Таблада, сделаться полезным Агирре человеком, прослыть своим среди пилотов, которые каждый день, иные по нескольку раз, подымаются, чтобы бомбить позиции республиканцев, - так они говорят. Но Этьен знает, что они имеют в виду и улицы Мадрида, жилые дома, может быть ту самую крышу, под которой нашел приют Старик.
      Как же важно перехитрить противника, вызнать то, что нужно знать, подсмотреть то, что нужно увидеть, запомнить то, что никак нельзя, просто преступно было бы позабыть.
      Страшно подумать, что в Центре не узнают новостей, какими уже располагает Конрад Кертнер, если его схватят чернорубашечники, или фалангисты, или немецкие нацисты.
      И эта тревожная мысль была страшнее понимания того, что схваченным, убитым, невернувшимся товарищем будет он сам, Этьен.