Земля, до восстребования

      Небольшое кафе при "Гранд-отеле" не имело своего названия, но все называли его "Мандзони". Кафе и бар помещались в доме на углу виа Алессандро Мандзони и виа Гроссо Россо, это неподалеку от театра "Ла Скала". Мемориальная доска напоминает о том, что в "Гранд-отеле" умер Джузеппе Верди, а ниже этой доски висит табличка с названием улицы.
      Кертнер сидел в кафе "Мандзони" и все поглядывал по обыкновению на раскрытую дверь и на окна. На всякий случай он вышел к газетному киоску на углу, купил свою всегдашнюю "Нойе Цюрхер цейтунг", вернулся к столику Тамара не появлялась.
      Значит, все благополучно и вечернее рандеву состоится.
      Не хотелось звонить в контору утром из квартиры, а сейчас, когда отсутствие Тамары успокоило его, важно было знать - приехал ли Паганьоло.
      Он позвонил в контору, но не успел отойти далеко от стойки бара и опуститься на стул, как в кафе раздался звонок.
      К телефону подошла буфетчица. Держа трубку, она, по-своей неопытности, не удержалась от подозрительного взгляда в его сторону.
      Этьен понял: осведомляются о человеке, который только что набирал телефонный номер "Эврики".
      Он быстро расплатился, вышел из кафе и повернул по тротуару налево мимо магазинов парфюмерии, ювелирных изделий, мехов, мужского конфекциона, фотографии, кафе.
      Подошел к "Ла Скала"; вот трамвайная остановка, до которой он обычно провожал Ингрид.
      Куда уехать?
      Трамвай уже отходил, а он еще не решил, где провести время, оставшееся до вечернего свидания с Тамарой.
      И тут он подумал неожиданно, что вряд ли кому-нибудь из агентов придет в голову мысль искать его в Дуомо. Он решил зайти в собор и побыть там до вечера среди молящихся.
      Этьену повезло. В соборе торжественная месса, служит кардинал. И, в меру тяготясь, Этьен провел в Дуомо около трех часов, внимая богослужению, которое украшал превосходный хор.
      Цветные витражи собора теряли с приближением вечера свою яркость. А когда он вышел на паперть, уже подоспел ранний вечер, скоро зажгут фонари на площади.
      Вот когда он в полной мере оценил удобства своих свиданий с Тамарой в городском парке. Там на скамейках сидят или гуляют в глухих аллеях парочки, ищущие уединения. Такое же удобное место для конспиративных свиданий в Париже, в Люксембургском саду, около фонтана Медичи. Там всегда встречаются студенты, молодые влюбленные. Этьен с горькой усмешкой подумал, что когда-то, лет десять назад, ему легче было притворяться влюбленным, пришедшим на свидание, чем теперь. А придет время, когда подобная маскировка будет уже совсем не к лицу.
      "Ну что же, стану тогда завсегдатаем пивной или любителем карточной игры".
      С утра стояла, как говорил Этьен, "промокательная погода", а после мессы в соборе выдался погожий вечер.
      Луна сегодня приторно-желтая, неправдоподобная, театральная. В парке околачивалось столько парочек, что трудно было найти свободную скамейку. Он шагал по темным аллеям парка, невольно мешая кому-то, спугивая кого-то, подсматривая за кем-то, а его провожала безоглядная, торопливая и откровенная парковая любовь.
      Тамара принесла депешу, полученную на имя Этьена. Его подгоняло нетерпение, захотелось тут же эту депешу прочесть, и они пересели на скамейку, стоявшую под фонарем.
      Тамара всегда удивлялась умению Этьена расшифровывать письма, лишь изредка прибегая к карандашу и бумаге. Для этого надо обладать феноменальной памятью. А Этьен считал, что ничего особенного в этом нет. Постоянная тренировка, мозговая акробатика - вот и весь секрет. Есть шахматисты, которые любят играть вслепую, то, что французы называют "a l'aveugle", не глядя на доску, но это вовсе не значит, что те шахматисты самые сильные.
      Этьен рассказал Тамаре о том, как настойчиво за ним охотятся. Он не сомневается - нити тянутся из Испании. За ним охотились там немецкие тайные сыщики. Он уверен, что за ним шпионили также агенты Франко, и его тревожит, что они остались неузнанными. От испанской контрразведки он ускользнул, но его передали итальянской.
      - Ты видишь? - Этьен показал на свою тень, отброшенную фонарем на песчаную аллею. - Это только одна моя тень. Вчера на улице Боккаччо ты видела мою вторую тень. Она гуляла в новеньком канотье.
      - Но ведь ты был в Генуе, - перебила Тамара с тревогой, - а я на всякий случай встречала туринский поезд. Как ты в него попал?
      - Это я путешествовал вместо тебя. Видел проездом Анку. Крайние обстоятельства заставили пойти на крайний риск.
      Этьен заговорил о своем плохом предчувствии, что было совсем на него не похоже. Тамара не помнит случая, чтобы Этьен поддался панике.
      - Впрочем, это не предчувствие, - вздохнул Этьен, - а чувство самосохранения. Все время слышу за своей спиной топот погони.
      - И сегодня?
      - Я три часа молился в Дуомо, чтобы не сорвалось наше свидание. Этьен не улыбнулся своей шутке и мрачно добавил: - Кажется, это наше последнее свидание. И моя завтрашняя встреча со связным - мы должны были встретиться в "Банко ди Рома", в подвале, где сейфы, - тоже отменяется... Жаль, очень жаль... Пока идет война в Испании, каждый день бесконечно дорог.
      На случай катастрофы Гри-Гри должен заблаговременно выработать план действий, чтобы из конспиративной цепи не выпали отдельные звенья. Как хорошо, что у него с Гри-Гри не было никаких личных контактов!
      Их последние свидания состоялись еще в прошлом году, они проходили по самым строгим законам конспирации.
      Встречались они в разных городах, в дни, которые упоминались как бы невзначай в каких-то деловых корреспонденциях. При том коде город и день встречи были величинами переменными, а постоянной величиной было место свидания и время дня - всегда в час дня, всегда в зале ожидания первого класса главного вокзала.
      Перед тем как расстаться с Тамарой, Этьен еще раз напомнил: Скарбек должен в самые ближайшие дни выехать за рубеж со всеми материалами, которые ему передала Анка.
      Ради этих драгоценных материалов Этьен ездил в Испанию. Ради них пил за здоровье фалангистов, подкармливал фашистские газеты, давал деловые советы Хуану-Гасу Гунцу, аплодировал фильму "Триумф воли", чинил шасси "бреге", играл в кошки-мышки с гестаповцами из "портовой службы", состоял в адъютантах у святой девы Марии.
      32
      Он еще раз взглянул на запыленное зеркало, в котором отражались часы. Судя по тому, что стрелки часов показывают в зеркале десять минут восьмого, сейчас без десяти пять.
      Паскуале опаздывал уже на двадцать минут. Странно, потому что прежде он всегда являлся минута в минуту - лишь бы поскорее отделаться от свидания. А сидя за столиком, Паскуале нетерпеливо поглядывал на часы, он всеми силами старался сократить пребывание в обществе Кертнера на виду у посетителей траттории.
      Человек он нерешительный, робкий, и если уж сам решился назначить встречу, значит, у него есть для этого серьезные основания.
      По-видимому, он задержался в Испании дольше, чем предполагал. Последние три недели от Паскуале не было ни слуху ни духу. Это тем более странно, что они с Блудным Сыном ушли в рейс на одном пароходе, а тот уже вернулся.
      Кертнер не был похож на человека, который заглянул в тратторию, чтобы впопыхах перекусить. Хозяин бросил оценивающий взгляд - этот посетитель уже не впервые наведывается сюда. Он хорошо одет, в руках немецкая газета. Этьен сегодня надел новый английский костюм - черный, в белую узкую полоску, - в котором ходил накануне в "Ла Скала".
      В свое время осторожный Паскуале отказывался являться на встречи по вызовам Кертнера и поставил условие: он сам, когда ему удобно, необходимо и он уверен в полной своей безопасности, назначает встречи, вызывая Кертнера условной открыткой. Постоянными величинами в этом условии были время дня, место и день недели.
      Было еще условие, на котором настоял сверхосторожный Паскуале: они сидели за столиком в углу зала как чужие, не заговаривали друг с другом. Но кто позволит себе подсесть к незнакомому посетителю при обилии пустующих столиков? Вот первая причина, почему встречи происходили после работы. А вторая причина - час "пик", можно затеряться в уличной толпе, в трамваях давка; легче приехать, уехать незамеченным и тому и другому.
      Этьен был уверен, что Паскуале при его осмотрительности не явится в тратторию с "хвостом", так что с этой стороны безопасность встречи гарантирована. Что же касается самого Этьена, то вот уже одиннадцатый день, как агенты оставили Этьена в покое, он вновь свободно передвигается по городу и ведет размеренную жизнь делового человека, пытающегося забыть о полицейских передрягах.
      Сколько он ни посматривает по утрам на улицу сквозь закрытые жалюзи не видать больше агента на трамвайной остановке. Каждое утро Этьен отправляется к газетному киоску за своей "Нойе Цюрхер цейтунг" и ни разу не заметил ничего подозрительного. Одним словом - отвязался от второй тени.
      "Удалось сбить легавых со следа? - гадал Этьен. - А может, я был все те дни напуган зря? Может, я поторопился отправить Ингрид? Нет, в любом случае я могу рисковать только собой..."
      Тотчас же после возвращения в Милан компаньона Паганьоло они вдвоем колесили по городу и прилежно искали новое помещение для конторы. Компаньон искал помещение более просторное, а главное - в деловом центре города, где-нибудь возле пьяцца Кордузио, галереи Виктора-Эммануила.
      Объем коммерческой переписки фирмы "Эврика" увеличился, так что Джаннина сидела за машинкой не разгибаясь по нескольку часов подряд. Соответственно стала объемистей и ежедневная почта. Последняя поездка Этьена в Кадис, Альхесирас, Севилью оказалась весьма плодотворной. Крепли также связи с рядом немецких фирм, особенно с "Центральной конторой ветряных двигателей".
      Компаньон знал о давнем пристрастии Кертнера к опере. И от избытка чувств пригласил его вчера вечером в "Ла Скала": давали "Аиду" с участием Беньямино Джильи. "Браво, брависсимо, Беньяминелло!" - весь вечер исступленно и ласково орали поклонники певца.
      Этьен и сегодня оставался под впечатлением вчерашнего спектакля. Может быть, впервые за последние годы он пошел в "Ла Скала" просто так, ради удовольствия, а не потому, что у него была явка в шестом ряду партера, второе кресло от прохода слева, если идти к оркестру.
      Совсем иначе слушаешь музыку, когда ты озабочен тем, чтобы незаметно передать что-то Ингрид или получить нечто от нее. Ему не нужно было пробираться в последнем антракте в театральный музей и слоняться там по пустынным комнатам, выжидать, когда они останутся в одиночестве и Ингрид раскроет нотную папку.
      Он вышел в первом же антракте на балкон, в ненастный ветреный вечер. Этьен ежился от холода, но с балкона не уходил и с удовольствием всматривался в черное декабрьское небо, которое так редко показывает миланцам звезды, и с чувством той же невыразимой душевной свободы поспешил обратно, в зал, навстречу шумным восторгам.
      Все это было вчера вечером, а сегодня утром новая радость: в почтовом ящике No 172 на главном почтамте лежала долгожданная открытка, адресованная Джаннине, но написанная вовсе не для ее сведения.
      Паскуале благополучно вернулся из плавания, но дела не позволяют ему выехать из Турина и повидаться с падчерицей, по которой он сильно соскучился. Значит, Паскуале в пятницу, то есть сегодня, будет в условленном месте, в условленный час, там и тогда, где и когда они встречались прежде.
      Одновременно из Генуи прислали чемодан с пожитками. Само собой разумеется, в тамошний отель был отправлен ключ на деревянной груше, а все расходы "Эврика" оплатила с лихвой...
      Хотя миновало уже десять спокойных дней, Этьен был далек от благодушия и беззаботности. Все-таки сам он после недавней слежки не назначил бы Паскуале свидания и временно прервал всякую связь с Ингрид. Но и отказаться от свидания, при соблюдении всех мер предосторожности, оснований не было. Нельзя ни на минуту забывать, что идет война в Испании и материалы Паскуале могут представлять большую оперативную ценность.
      Он многого ждал от предстоящей встречи с Паскуале. И какое счастье, что Кертнера оставили в покое, иначе он не мог бы откликнуться на приглашение и вынужден был бы отказаться сегодня от встречи.
      Отправляясь на свидание, Этьен особенно прилежно осматривался - нет ли второй тени?
      Он добрался до фабрики "Мотта" кружным путем, сделав несколько пересадок.
      Если бы Паскуале знал, что еще недавно за Кертнером велась слежка, он и не заикнулся бы о свидании, струсил бы.
      Траттория, где они уже несколько раз виделись, находилась вблизи ворот фабрики кондитерских изделий "Мотта". На улице, застроенной фабричными корпусами, всегда жили кондитерские запахи.
      "Кто знает, - улыбнулся про себя Этьен, - может, у кого-нибудь эти запахи и отбивают аппетит, да только не у меня..."
      По своему обыкновению, он расположился в углу второй комнаты, где было и вовсе шумно, многолюдно. Небольшой пакет, который Этьен принес с собой, он рассеянно положил на стул, в углу за скатертью виднелась лишь спинка стула.
      Он заказал ризотто миланезе, цыпленка "по-дьявольски", то, что грузины называют "табака", взял бутылочку кьянти. Он успел съесть свой рис и доедал цыпленка, когда в зале появился Паскуале.
      Нерешительно и медленно подошел к столику в углу, попросил у Кертнера разрешения сесть за свободное место и плюхнулся на стул до того, как получил разрешение. Кертнер знал, что Паскуале - не из храброго десятка. Но чтобы перетрусить до такой степени...
      Паскуале принес с собой точно такой же небольшой пакет в серой оберточной бумаге, перевязанной крест-накрест шпагатом, какой уже лежал на невидимом сиденье.
      Паскуале положил свой пакет на тот же стул в углу, Этьен заметил, что руки его в этот момент дрожали.
      Вскоре в комнатке стало еще более шумно и оживленно. Едва освободился один из столиков, как ввалилась компания из четырех мужчин; они расселись за этим столиком у двери.
      Паскуале заказал только чашку кофе с печеньем "Мотта", сидел и нервно облизывал губы, пока кофе не подали. Пил, обжигаясь и не подымая глаз.
      Этьен обратил внимание на то, что лицо у Паскуале помятое, так же как и его костюм. На лице нездоровая бледность, и чувствовалось по всему, что встреча потребовала от него всех душевных сил без остатка. А может, он так плохо выглядит потому, что плавал в жестокие штормы и его мотало-качало все последние дни? Паскуале сильно страдает от морской болезни.
      Он торопливо доглотал горячий кофе, сунул руку под скатерть, взял со стула один из пакетов-близнецов, облизнул губы и направился к буфетной стойке. Он не стал дожидаться, когда подойдет официант, и хотел поскорее расплатиться. Хозяин был занят приготовлением коктейля.
      Кертнер краем глаза видел, как Паскуале отсчитывал деньги, путаясь в монетах. Или кошелек у него все еще набит песетами?
      Паскуале вышел из комнаты какой-то неверной, заплетающейся походкой, - можно подумать, что он выпил не одну чашку кофе, а два стакана граппы. И чувствовалось - он принуждает себя идти медленно, а на самом деле готов бежать опрометью подальше от Кертнера, из постылой траттории.
      Конечно, можно осуждать Паскуале за робость, за неумение владеть собой. Но, может быть, человек достоин уважения именно за то, что совершает подчас поступки вопреки своей бесхарактерности и заставляет себя, как ни мучительно, выполнять свой долг.
      Кертнер с аппетитом доел цыпленка, выпил еще винца, закусил сыром пармиджане, затем расплатился, щедро отсчитав чаевые, достал бумажный пакет, лежавший на укромном сиденье, и неторопливо направился к выходу.
      Едва за ним дребезжа закрылась стеклянная дверь траттории и он вышел на улицу, к нему вплотную приблизились двое рослых мужчин. Оба, как сговорившись, держали правую руку в оттопыренном кармане пальто, а пальто казались скроенными в одной мастерской.
      Они могли бы и не представляться Кертнеру. Один из двоих хотел показать свой значок на изнанке лацкана, другой грубо его одернул, - ясно, кто такие.
      Но и в этот момент Кертнер не испугался до потери контроля над собой. Он уже понял - безопасность последних одиннадцати дней была мнимой, его пытались обмануть и обманули...
      - Вы арестованы, - донеслось до него издалека, хотя прозвучало рядом. - В ваших интересах не поднимать здесь шум.
      Кертнер с удивлением оглядел пакет, который держал.
      - Чужой пакет! Только сейчас заметил. А где же мой?
      Он сделал шаг назад и уже взялся за ручку стеклянной двери, но его оттянули, и дверь в тратторию дребезжа закрылась.
      - Это провокация! Мне подбросили чужой пакет!
      Кертнер бросил пакет на тротуар, но агент заботливо поднял его.
      - Зачем же сорить на улице? Вы специально за этим пакетом приехали.
      Кертнер собрался что-то ответить, но не успел. Подкатил полицейский автомобиль, распахнулась дверца. Он почувствовал грубый толчок в спину, и одновременно чьи-то цепкие железные руки, протянутые из автомобиля, схватили его и втащили внутрь.
      - Так можно смять галстук и рубашку, - сказал Кертнер тоном, каким делают выговор плохому лакею.
      И еще до того, как захлопнулась дверца и автомобиль тронулся, он принялся тщательно и неторопливо поправлять свой галстук.
      Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я
      33
      Паскуале Эспозито успел сделать на "Патрии" три рейса в Испанию. Конец лета и всю осень он бы занят доставкой самолетов и сборкой их в портах Франко, преимущественно в Альхесирасе. Обычно такой рейс длился недели три или четыре.
      Вернувшись из плавания, Паскуале отправлял из Турина открытку Джаннине на почтовый ящик конторы "Эврика" и извещал, что пока хлопоты не позволяют приехать к ней. А это означало, что, в соответствии с конспиративным регламентом, Паскуале в ближайшую пятницу приедет в Милан и встретится с Кертнером в траттории близ виале Корсика.
      Приезды Паскуале в конце концов не могли вызвать ни у кого подозрений - отчим хочет повидаться с падчерицей, успел соскучиться.
      Кертнер познакомился с Паскуале вскоре после того, как Джаннину приняли в контору.
      Завод "Капрони" выполнял тогда большой заказ для Советской России. Оказалось, у нескольких самолетов моторы с дефектами, хотя и хорошо скрытыми. Русские приемщики забраковали моторы. Дирекция фирмы "Капрони" решила, что это происки заводских коммунистов. На заводе прошли аресты. Паскуале тоже арестовали, но вскоре, убедившись в ошибке, освободили, и фирма даже командировала его в Ленинград, где он учил русских собирать эти самолеты.
      По возвращении из России Паскуале с возмущением узнал, что фирма получала за него по договору двести лир в день, а ему выплачивали из них всего тридцать. Ну не грабеж ли? Скупой Паскуале одинаково страдал, когда его обсчитывали или когда ему приходилось вынужденно быть щедрым.
      Но когда дело касалось Джаннины, он денег не жалел. Какое Паскуале купил ей ко дню ангела батистовое белье с кружевами, да еще сразу полдюжины! И если жена упрекала его в скупости, он оправдывался, что хочется сколотить денег на приданое Джаннине.
      Сыновья-близнецы были совсем взрослыми, когда Паскуале женился во второй раз. А через год после свадьбы потерял обоих сыновей. Он помнит, как Фабрицио молодцевато приколол к отвороту пиджака красную повестку рекрута, а рядом понуро стоял Бартоломео с такой же повесткой; красными бумажками была расцвечена вся толпа новобранцев.
      Нельзя сказать, чтобы Паскуале стал примерным мужем. Но он полюбил падчерицу, обратил к ней отцовскую любовь, которой ему в прошлом так не хватало на сыновей.
      Паскуале не отличался твердым характером или твердостью убеждений. Когда-то, еще в молодости, он бывал в Турине на улице Арчивесковадо, где в старинном доме работал Грамши, а позже Тольятти, где помещалась редакция "Ордине Нуово" - первой ежедневной газеты коммунистической партии. Но после разгула реакции, после резни в Турине в декабре 1922 года Паскуале отошел от коммунистов. Он стал аполитичным и, хотя часто склонял революционные фразы, по существу примиренчески отнесся к рождению фашистского режима. Позже, будучи в армии, он присоединился ненадолго к анархистам, потом отошел и от них и лишь после трагедии с сыновьями снова сделался врагом Муссолини. Но и теперь иные его поступки, убеждения были половинчатыми. Робость мешала его активной деятельности.
      А меркантильность и скопидомство отчима заставляли Джаннину иронически улыбаться, когда он с пафосом провозглашал:
      - Я пролетарий, и мне нечего терять, кроме своих цепей!
      Он проработал в фирме "Капрони" без малого тридцать лет и вот-вот должен был выйти на пенсию. Он скопил кругленькую сумму на домик в родной деревне, он давно мечтал о домике с садом и виноградником. Джаннина знала, где находится тайник с накопленными деньгами, - между двойными стенками ночного столика у кровати родителей...
      Кертнер полагал, что Паскуале вновь уплыл вместе с Блудным Сыном в Испанию, а Паскуале уже находился в руках тайной полиции, его терзали ежедневными допросами...
      Свет померк для Паскуале, когда следователь сообщил, что Джаннина тоже арестована.
      - Видимо, вы очень плохо ее воспитали, - ухмыльнулся следователь. Упрямая девчонка! Конечно, вы - не родной отец с вас спрос меньше. Но могли бы все-таки воспитать своего звереныша построже и в большем уважении к дуче и королю. Даже непонятно, как молодая набожная итальянка может так непочтительно отзываться о короле, в котором ведь тоже есть божественное начало! Но нам некогда играть с капризной синьориной в фанты. Поскольку она столь неразговорчива и не захотела быть искренней, как на исповеди, пришлось проверить - не боится ли она щекотки.
      Следователь с удовольствием потер руки, будто именно он щекотал Джаннину, и встал на цыпочки во весь свой карликовый рост. Он прошелся по кабинету, заложив руку в карман, подбоченясь и выставив вперед плечо, стараясь принять вид победителя.
      Паскуале побледнел и опустился на табуретку.
      На следующий день следователь снова вызвал Паскуале на допрос и снова потребовал от него помощи в поимке с поличным важного государственного преступника, врага благородных идеалов фашизма.
      Все, что от него, Паскуале Эспозито, требуется, - явиться на свидание с Конрадом Кертнером и передать ему сверток чертежей, тех самых, которыми австриец интересовался в последний раз.
      - В последний раз Кертнер интересовался чертежами спортивного самолета, они вовсе не являются секретными, - возразил Паскуале неуверенно.
      - Вот эти самые чертежи и передайте ему в траттории, которая вам знакома по предыдущим встречам.
      Паскуале долго молчал, понурив голову, беззвучно шевеля сухими губами, и наконец ответил еле слышно:
      - Я отказываюсь от такого поручения.
      - Значит, вы не патриот Италии.
      - Я патриот Италии, но не считаю Кертнера врагом итальянского народа.
      - Вы говорите не подумав. А ведь у вас было время поразмыслить на досуге. Или кто-нибудь мешает вам в камере сосредоточиться? Если вы не хотите подумать о своем будущем, то, может быть, вас обеспокоит будущее вашей дочери? Правда, она не родная дочь, однако...
      На следующий день Паскуале снова вызвали на допрос. Он сидел, облизывая сухие губы, в горле першило, но сглотнуть было нечего - ни капли слюны во рту.
      А в конце допроса следователь открыл ящик своего стола, достал сверток, выложил его на стол, неторопливо развернул.
      - Узнаете?
      Какая-то тонкая голубая материя в бурых пятнах.
      - Нет. - Паскуале отвернулся, он инстинктивно не хотел вглядываться.
      - Я сам не поклонник такого рода интимных бесед с молодыми, тем более интересными женщинами. Но когда речь идет о безопасности государства... Синьорина Джаннина слегка наказана за излишнее упрямство.
      Паскуале никак не мог отдать себе отчет в том, что произошло и о чем идет речь. Да, Джаннина иногда любит поупрямиться, но какое все это имеет отношение к делу?..
      И вдруг его будто ударили по глазам - он узнал окровавленную рубашку; одну из полдюжины батистовых рубашек, какие купил Джаннине в день ангела.
      Паскуале оттолкнулся обеими руками от стола, на котором лежал сверток. Ни кровинки в потерянном лице. Нетвердыми шагами направился он к двери.
      - Проводите его в камеру, - жестко распорядился следователь, вставая из-за стола.
      Он побоялся, что подследственный рухнет сейчас у него в кабинете без чувств, не хотел с ним возиться, отпаивать водой, давать ему нюхать нашатырь и потому прервал допрос.
      На третий день сцена в кабинете следователя повторилась, только на этот раз окровавленная рубашка, лежавшая в свертке, была не голубая, а кремовая.
      Паскуале вошел с обмирающим сердцем, узнал свой подарок и снова вышел после допроса, после уговоров следователя пошатываясь, простерши руки впереди себя, как слепой.
      На четвертый день перед Паскуале лежал новый сверток.
      - Все-таки отчим не чета родному отцу, - театрально вздохнул следователь. - Разве родной отец стал бы подвергать мучениям свою дочь? Вы ведете себя так, будто речь идет только о вашей судьбе. Решается судьба синьорины Джаннины, вашей падчерицы. Своими легкомысленными поступками, недостойными патриота фашистской империи, вы превратили падчерицу в узницу тюрьмы, и она выйдет оттуда наказанной по всей строгости. Если не искалеченной... Во всяком случае, она может расстаться со своей красотой. Между прочим, девичья кожа намного тоньше и нежнее вашей. В том, что вы человек толстокожий и плохой отец, я уже имел неприятную возможность убедиться.
      Накануне пятого допроса Паскуале услышал во время прогулки по тюремному двору о подобной же истории. Сперва одному парню пригрозили: "Если ты не назовешь своих коммунистических сообщников, мы привезем в тюрьму твою мать, разденем ее донага и будем пытать при тебе". Парень не допускал мысли, что чернорубашечники могли выполнить свою угрозу. Но в момент, когда в камеру втащили за волосы его мать и начали ее раздевать, парень не выдержал и во всем признался.
      На пятый день, как только Паскуале ввели в кабинет, он бросил взгляд на зловещий стол следователя - свертка не было
      - Четыре дня подряд я добивался от вас согласия выполнить патриотический долг, загладить вину и дать основание досточтимому синьору прокурору Особого трибунала просить для вас снисхождения или даже прощения. Но сегодня в моей просьбе уже нет такой необходимости. Ваша дочь во всем созналась. Она согласилась выполнить то самое задание, которое вы считаете для себя неприемлемым. Она сама явится туда, где вы встречались с австрийцем. Я офицер, - коротышка обдернул на себе мундир, который топорщился и морщился так, словно был с чужого плеча, - а вы - бывший офицер. Дайте честное офицерское слово, что о нашем разговоре никто не будет знать. Я не имел права сообщать, что ваша дочь согласилась отнести те чертежи австрийцу.
      - Нет! Нет! Нет! - Во рту у Паскуале пересохло, он тщетно пытался сглотнуть. - Нет! Дочь должна забыть о своем согласии. Пусть ее совесть останется чистой, без единого пятнышка. И если кому-то из нас суждено... Я выполню поручение вместо нее.
      - А я вам в свою очередь, - торопливо, скрывая свое торжество, прервал следователь, - даю честное офицерское слово, что о вашем свидании с Кертнером мы ничего синьорине не скажем...
      - Да, да, она не должна этого знать...
      Последнее, что Паскуале услышал, когда выходил из кабинета:
      - Завтра ваша дочь будет дома.
      34
      Сразу же после обыска составили опись вещей арестованного. Для этого пишущую машинку перенесли из конторы в квартиру Кертнера, этажом выше. Полицейский комиссар сам принялся медленно и неуклюже тыкать толстым пальцем в клавиши.
      - Синьор комиссар не обидится на меня, если я скажу, что он печатает не слишком хорошо? - усмехнулась Джаннина.
      - Синьорина права. Есть много других дел, которые я делаю значительно лучше. Если синьорина не возражает, я берусь ей это доказать, - при этом полицейский скабрезно расхохотался.
      - В помощницы к вам не набиваюсь. Но чтобы ускорить ужасную процедуру и чтобы я смогла завтра утром уехать в Турин, повидаться со своими, - сама напечатаю.
      Полицейский комиссар охотно уступил место за машинкой, и Джаннина напечатала опись.
      Она сознательно оставила между последней строкой описи и местом, уготованном для подписей, полоску чистой бумаги. На всякий случай.
      Комиссар не включил в опись саму машинку, он полагал, что это инвентарь конторы "Эврика". Джаннина подсказала, что машинка - личная собственность шефа и только временно стояла в конторе: на ней удобнее печатать, чем на конторском "континентале".
      - Синьор комиссар, вы могли меня подвести. Ведь я работала на этой машинке. Когда недоразумение выяснится и шеф вернется, он заподозрит меня в том, что я утаила его "ундервуд".
      - "Вернется"... Святая наивность! Твой шеф - опасный государственный преступник.
      - Синьор комиссар, наверное, хотел сказать, что моего шефа подозревают в государственном преступлении. Разве кто-нибудь имеет право выносить приговор раньше суда?
      - Синьорина очень охотно рассуждает о правах. И забыла о своих патриотических обязанностях. Не пора ли строго напомнить тебе о них?
      - Свои конторские обязанности я выполняю добросовестно. Спросите хотя бы синьора Паганьоло, компаньона фирмы. В церковь хожу часто. Исповедуюсь у падре Лучано каждый месяц. На какие другие обязанности намекает синьор комиссар? Не считает ли он, что я должна была отбивать хлеб у него, у его агентов и доносить на австрийца? Этому меня на курсах машинописи и стенографии не обучили. Тем более если донос нужно высасывать из мизинца...
      - Я знал синьорину, которой дверью прищемили пальчики за то, что она не хотела ими указывать на наших врагов...
      Угроза полицейского комиссара подсказала Джаннине, что нужно быть осторожнее и даже покладистее на словах, если ты не хочешь ничего менять в своем поведении.
      Полицейские составили длинную опись личных вещей Кертнера, включили разные мелочи. Джаннина правильно рассудила: если имущество будет конфисковано по суду, никакого ущерба шефу эта дотошная, мелочная опись не принесет, все равно отсылать, дарить вещи или передавать по наследству некому. А если конфискации не последует, шефу даже выгоднее, чтобы опись была подробнее...