Земля, до восстребования

      Этьен всегда страдал оттого, что у него не хватало времени. Он не транжирил время, расходовал его экономно, но день не вмещал всего обилия дел, хлопот и обязанностей, какие приносил с собой. Арест как бы остановил внезапно Этьена на быстром бегу. Вот так же, когда тормоза с натужным скрипом останавливают на полном ходу мчащийся автомобиль, тот вздрагивает, даже чуть заметно подпрыгивает.
      Теперь времени оказалось у него в плачевном избытке. Обилие того самого времени, какого ему всегда так не хватало, - и когда учился в коллеже в Цюрихе, и когда был комиссаром бронепоезда, и когда работал председателем дорполитотдела Самаро-Златоустовской железной дороги, и когда учился в военных академиях, и когда стажировался как летчик-наблюдатель, и когда занимался коммерцией, и когда шифровал письма и телеграммы. Маленькая Таня сказала незадолго до его последнего отъезда из Москвы - разговор шел, кажется, о прогулке в Зоопарк или Нескучный сад: "Опять у тебя нет времени! У тебя, папочка, есть все-все, кроме одного кроме времени".
      Трижды в день тюремщики простукивали железным прутом все решетки, так простукивает буксы осмотрщик вагонов во время стоянки поезда - не дребезжит ли? Но жизненный поезд Этьена, увы, стоит на месте, а если и движется, то не в пространстве, а лишь во времени... Сижу за решеткой в темнице сырой... В Венеции, в тюрьме за Мостом Вздохов, он видел решетку толщиной в руку. Но так ли важно - толщиной в руку или в палец железные прутья, если решетка отторгает от жизни?!
      Казалось бы, наконец Этьену представилась возможность отдохнуть от перенапряжения, вызванного постоянной необходимостью работать, думать, говорить и даже чувствовать в двух разных ипостасях, жить в двух шкурах. Великое это искусство - отключиться от треволнений. Все равно что заснуть под шум и адский грохот, при ясном свете, бьющем в глаза. Но оказывается, не так-то просто заставить себя не думать, этому тоже нужно учиться и переучиваться. Никак не хотела отвязаться профессиональная привычка все запоминать, запоминать, запоминать, хотя сейчас можно было позволить себе разгрузить память. Теперь он вправе забыть многое из того, что не позволял себе забыть, будучи на свободе. То были какие-то условные сигналы конспирации, адреса явок, которые нужно помнить и нельзя доверить бумаге, - мало ли всякой всячины хранилось в его кодированной памяти!
      И тут он убедился, что ему не удается забыть ничего из того, что он разрешил себе предать забвению. Забывчивость не хотела являться к нему, и память его оставалась отягощенной всем, что надлежало помнить и Этьену, и Конраду Кертнеру, но что совсем не было нужно заключенному. Конечно, память - одно из самых ярких проявлений человеческого интеллекта, и памятливость - клад. Но все-таки страшно было бы сознавать, что мы ничего не в состоянии забыть, что мы все запоминаем навсегда.
      У каждого человека, кто бы он ни был, есть священное право на одиночество. Прежде Этьен тоже дорожил этим правом, любил время от времени уединяться.
      Забрести одному в лесную чащобу, между двумя полетами или в ожидании летной погоды. Рядом с их аэродромом под Москвой - дремучий лес. Однажды в нем заблудился даже штурман эскадрильи, и все над ним потешались.
      А уплыть одному в море, чтобы полоска берега едва виднелась на горизонте?
      Иногда человеку и в самом деле нужно драгоценное одиночество. Но только очутившись в камере-одиночке, Этьен узнал, что насильственное одиночество - страшное наказание. Оно мучительно, когда хочется перекинуться словом с кем-нибудь, слышать, как рядом дышит человек, даже если человек тебе совсем чужой.
      Этьен лежал на койке, уперев руку в стену, будто хотел оттолкнуться от волглой тюремной стены, оттолкнуться от яви, от невеселых мыслей и скорей заснуть. Ах, если бы он уставал физически! Работа привела бы за собой аппетит и сон. А он обречен на ничегонеделание при изнурительной привычке все время напряженно размышлять, анализировать, сопоставлять и обобщать, вновь вести психологический анализ своих и чужих поступков, вспоминать каждый вопрос следователя и каждый свой ответ.
      Будучи на воле, он никогда не общался с итальянскими коммунистами, а сейчас крыша "Реджина чели" объединила его с сотнями единомышленников, хотя он по-прежнему оставался для всех богатым австрийским коммерсантом, преданным суду Особого фашистского трибунала по обвинению в шпионаже.
      В первые дни после ареста, подавленный всем случившимся, он перестал есть и спать, он сокрушался, что так мало сделал, будучи на свободе. Словно он попал в плен к противнику, не расстреляв всех патронов, не нанеся ему чувствительного урона.
      Но сейчас, читая вынужденные признания фашистской печати о стойком сопротивлении республиканцев в Испании, слушая новости о саботаже и рабочих забастовках, узнавая, что в самой Германии не убито противодействие Гитлеру, он осязал руки, локти, плечи сидящих рядом с ним в "Реджина чели" и в других тюрьмах безвестных коммунистов и все больше ощущал себя активным бойцом.
      Находясь на воле, Этьен по эгоизму, такому естественному для каждого свободного человека, не так-то часто думал о революционерах, своих современниках, томящихся в фашистских застенках, изредка вспоминал то об одном, то о другом. А ныне он обращался памятью и сердцем к Антонио Грамши, томящемуся где-то в заточении одновременно с ним, к Эрнсту Тельману, который страдает в одиночке с начала 1933 года, к группе венгерских коммунистов, сидящих в тюрьме чуть ли не с 1925 года, и ко многим другим. Он ощутил себя в одном строю со всеми узниками-коммунистами, своими единомышленниками и товарищами по духу. Это придавало ему новые силы, воодушевило и наполнило гордостью.
      Он так долго воюет в разведке, один-одинешенек послан он в поиск на долгие годы. А в римской "Реджина чели", переполненной коммунистами, антифашистами, он оказался в одном ряду с боевыми товарищами, хотя и не имел права никому из них в этом сознаться.
      Вечером, когда после приговора Кертнера привезли из Особого трибунала по защите фашизма, в стены его камеры стучали беспрерывно. Все волновались, все спешили узнать, каков приговор.
      И, едва освоив "римский телеграф", он отстукивал своим заочным товарищам: "двенадцать лет, двенадцать лет, двенадцать лет..."
      Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я
      55
      Новая тюрьма Кастельфранко дель Эмилия резко изменила положение Конрада Кертнера. После приговора он потерял свое имя, фамилию и получил тюремный номер 2722.
      Он весело улыбнулся, вспомнив свои визитные карточки на глянцевом белоснежном картоне; пакет принесли в "Эврику" из типографии накануне ареста. Он положил тогда в бумажник одну-единственную карточку, которую на допросе с вежливой насмешкой вручил следователю-коротышке. Все остальные лежат в его комнате нетроганые и на много лет никчемные. Ему в пору заказать себе новую визитную карточку: "Узник No 2722, тюрьма Кастельфранко дель Эмилия, текущий счет в тюремной лавке под тем же номером".
      Его раздели донага, обыск был тщательным. Рылись не только в одежде и белье - по всему телу шарили грубые, холодные руки. Одежду отобрали и выдали тюремную робу, серую в коричневую полоску. Его наголо остригли, а он еще долго по привычке проводил рукой по волосам.
      Первые сутки его, по тюремному распорядку, продержали в одиночке.
      Он прилежно обстукал одну стену - молчание, другую - безвестный сосед торопливо ответил ему. И в этой тюрьме знают "римский телеграф"! И в этой тюрьме он не чувствовал себя безнадежно одиноким!
      Он подбежал к окошку и крикнул из всех сил:
      - Понял! Я понял!!!
      Загремел засов, проскрипела дверь, появился уже знакомый Этьену тюремщик - горбоносый, брови торчат двумя кустиками, черные глаза сверлят насквозь, но беззлобно. Он протянул кувшин с водой.
      - Номер двадцать семь двадцать два! У нас кричать не положено. Вы можете получить карцер, а я из-за вас - выговор от капо гвардиа... Вода питьевая.
      - Двенадцать лет, - Этьен склонился над тазом и выплеснул всю воду на голову. - Когда же я увижу нашего любимого дуче? Двенадцатого декабря 1948 года. Ай-яй-яй... Осталось четыре тысячи сто двадцать два дня, не считая сегодняшнего. А если амнистия королевской милостью? Скостят годика три. Сорок пятый год.
      - У нас в Сицилии говорят, что домашние расчеты с базарной ценой не сходятся.
      - А если сбегу на половине срока? Уже сорок второй год. Если еще раньше?
      - Должен вас огорчить, но из тюрьмы Кастельфранко дель Эмилия никто не убегает...
      В тот же день Этьен узнал, что ему предоставлено право тратить в тюремной лавке пять лир в день, не больше. Газеты, журналы и почти все книги стали запретными. Посылки он сможет получать два раза в год - на пасху и на рождество.
      Но - от кого?
      После суда компаньон Паганьоло заявил адвокату Фаборини, что отныне судьба Кертнера его не интересует; он прекращает всякие хлопоты.
      Во время следствия и суда Фаббрини выступал как защитник по назначению, но после приговора его функции окончились.
      Кто же теперь позаботится о судьбе заключенного?
      Гри-Гри запросил Москву:
      "Какого адвоката нанять для дальнейших хлопот? Можно нанять знаменитого. А можно нанять адвоката подешевле, того, который защищал Этьена на суде".
      Ответ гласил:
      "Лучше того, кто уже знаком с делом".
      Гри-Гри жалел, что телеграмма подписана не Стариком, даже не Оскаром, а Ильей, сотрудником, которого Гри-Гри недолюбливал. Может, Илья руководствуется желанием сэкономить деньги? Или там, в Москве, довольны ролью адвоката в ходе следствия, суда и не видят оснований отказываться от его дальнейших услуг?
      Гри-Гри оставалось только ломать голову.
      Через посредство Тамары - Джаннины он связался с адвокатом Фаббрини. Выяснилось, что доступ в тюрьму и разрешение на свидание с Кертнером не аннулированы. Значит, надо воспользоваться еще не утратившим силу разрешением! Может, удастся заполучить копию приговора? Лишь с копией приговора на руках адвокат вправе продолжать хлопоты.
      Джанинна заверила адвоката, что его будущие хлопоты будут оплачены, и Фаббрини согласился вести дело Кертнера дальше, по его словам - из симпатии к бывшему подзащитному.
      До суда Фаббрини получал свидания с Кертнером часто, и это бывали свидания с глазу на глаз, а беседы - из уха в ухо. А теперь все изменилось - свидания могут проходить только при надзирателе.
      Впервые Этьен очутился в комнате свиданий. Две скамьи у противоположных стен и стул для надзирателя, стоящий у третьей стены, напротив двери.
      Когда Фаббрини вошел, Этьен поднялся и церемонно поблагодарил его за участие и за помощь во время следствия и суда. Этьена смущало присутствие соглядатая, грузного и сонливого надзирателя, который на жестком стуле пытался сидеть, будто развалясь в кресле. А Фаббрини относился к "третьему лишнему" точно к мебели, - сказывалась профессиональная привычка.
      После дежурных вопросов о здоровье, самочувствии Фаббрини перешел к делу. Он понимает, что синьор Кертнер не может быть с ним откровенным в этих условиях, - выразительно кивнул на "третьего лишнего". Но когда Фаббрини добьется свидания с глазу на глаз, синьор Кертнер обязательно должен сообщить имя и адрес своего родственника, чтобы тому написать. Компаньон Паганьоло устранился, и нужно другое легальное лицо, которое министерство юстиции сочтет правомочным и от кого можно будет ждать всяких усилий, связанных с освобождением, - писем, денег, посылок.
      Фаббрини пожаловался синьору Кертнеру: у него были крупные неприятности при добывании недостающих документов. Если верить Фаббрини, в министерстве юстиции состоялся такой разговор:
      - Зачем вам эти документы? - допытывался у него какой-то столоначальник.
      - Хочу добиться пересмотра дела.
      - Всех материалов мы дать не можем. Много секретных.
      - На секретных я не настаиваю.
      - А каких документов у вас, синьор Фаббрини, нету?
      - Мне нужны протоколы открытых судебных заседаний.
      - Принесите и покажите все, что у вас есть на руках. Тогда я смогу решить, какие документы вам дополнительно нужны.
      Фаббрини принес судебные бумаги, сдал их, а когда на следующий день явился за дополнительными материалами, ему не дали новых и не возвратили старых бумаг.
      - Передавать материалы судебных процессов в Особом трибунале запрещено, - заявил столоначальник. - И вообще, синьор Фаббрини, ваша заинтересованность делом Кертнера наводит меня на грустные размышления. Вы сами не находите это подозрительным?
      Фаббрини заявил, что их первое свидание после суда задержалось также и в связи с расходами на поездку в Кастельфранко. Секретарша из "Эврики" явилась к нему домой и принесла деньги. Однако Фаббрини от них отказался.
      - Посудите сами, синьор Кертнер, как я могу вести дело дальше, если у меня нет от вас или от доверенного лица официального поручения? И могу ли я взять у той синьорины деньги на поездку сюда? Так можно легко вызвать кривотолки и подозрение тайной полиции! Из тех же соображений я не вправе ехать сюда на свои средства. Не забывайте, я защищал вас только по назначению коллегии адвокатов в Милане! Как мне было уехать сюда, в Кастельфранко? Потребовал от властей, чтобы мне выдали служебный железнодорожный билет. И вот только на днях получил его в министерстве юстиции.
      Фаббрини показал служебный билет, потом хлопнул себя по лбу, ругнул за забывчивость, полез в объемистый портфель с раздувшимися боками и достал оттуда какие-то бумаги конторы "Эврика". То были счета и векселя ко взысканию, Кертнеру надлежало их подписать.
      - Текущий счет в "Банко ди Рома" и счет в сберегательной кассе Ломбардии теперь в единоличном распоряжении вашего компаньона. Но я рассчитываю взыскать деньги с дебиторов фирмы, - ободряюще сказал Фаббрини. - Полагаю, половина тех денег будет вашей... Есть у вас деньги сейчас?
      - Осталось двести лир. Если питаться очень скромно и расходовать пять лир в день, можно растянуть деньги недель на пять. Тем более, почтовых расходов у меня не предвидится.
      Кертнер пошутил, что тюрьма принесла с собой не только ограничения, но и преимущества. Например, он пользуется привилегией и посылает письма бесплатно. Такого права нет даже у депутатов английского парламента! Таким правом пользуются только члены конгресса Соединенных Штатов Америки: им достаточно поставить свою подпись на конверте вместо почтовой марки.
      Фаббрини снова напомнил, что у него нет на руках копии приговора, ее отказались выдать - требуется официальная доверенность лица, кровно заинтересованного в судьбе подзащитного. Кто даст подобную доверенность?
      Точно так же ему необходимо иметь доверенность близких родственников для устройства финансовых дел подзащитного. Пришлось по этому поводу вступить в спор с одним влиятельным лицом в министерстве юстиции. Хоть он там и большая шишка, но Фаббрини не побоялся с ним спорить на равных. Оказалось, они когда-то учились вместе в гимназии в параллельных классах. Не виделись много лет, чуть ли не со школьной скамьи. Начались чувствительные воспоминания, оба долго и мечтательно смотрели в окно на набережную Тибра. Но как только воспоминания иссякли, влиятельное лицо снова взяло в разговоре сухой тон и заупрямилось:
      - При таком обвинении и при таком сроке заключения твой подзащитный не имеет права предъявлять векселя фирмам, которые находились с ним в деловых отношениях. Или ты думаешь, можно зачислять такие суммы на тюремный счет?
      Фаббрини схитрил:
      - Речь идет не о переводе этих сумм на счет Кертнера в тюремной конторе, денег у него вполне достаточно. Однако на какой бы срок и за какие бы преступления Особый трибунал ни осудил Кертнера, мы не смеем лишать его чести. А у Кертнера есть долги, которые его угнетают и будут тем больше угнетать, чем длиннее срок заключения.
      При этих словах влиятельное лицо вздохнуло и сказало:
      - Только теперь я вспомнил, что ты в гимназии был всегда спорщиком...
      Вот каким образом Фаббрини выхлопотал, правда пока устное, разрешение и надеется, что поправит финансовые дела своего подзащитного.
      - А сейчас держите свои счета, держите векселя и подписывайте!..
      Фаббрини оглядывался на "третьего лишнего", но тот не проявлял интереса к беседе. Глаза полуприкрыты, его можно принять за спящего, если бы он то и дело не доставал платок и не вытирал обрюзгшее лицо. Этьен невольно улыбнулся, заметив, что сонливый надзиратель как бы подражает Фаббрини, который тоже мнет в руке большой платок и точно такими же кругообразными движениями стирает пот с круглого лица...
      Будничным тоном Фабрини передал привет от какого-то Альтерманна; он очень старательно, отчетливо произнес эту немецкую фамилию. Если бы Этьен знал, как прилежно Тамара вдалбливала слово "Альтерманн" в память Джаннины, чтобы та в свою очередь могла передать пароль через Фаббрини.
      Как только прозвучала эта немецкая фамилия, Этьен понял, что получил привет от Старика.
      Прозвенел колокол, звон показался Этьену пронзительным и тревожным, как на вокзальном перроне перед отходом поезда: свидание подошло к концу.
      Кертнер хотел еще что-то спросить у адвоката, но тот приложил жирный палец к своему женскому ротику - не говорить ничего лишнего. Сам же с помощью иносказаний и намеков напомнил, что нужно всеми силами добиваться свидания без "третьего лишнего", с глазу на глаз.
      Неужели Кертнер не понимает, насколько это важно?
      Фаббрини согласен написать капо диретторе тюрьмы самое верноподданническое прошение, пусть оно даже будет с фашистским душком, лишь бы войти в доверие к тюремному начальству. Ради дела Фаббрини согласен пожертвовать своей репутацией в глазах тюремщиков Кастельфранко. Он заготовит такое фальшивое прошение и принесет его на следующую встречу. А вручит его лишь после того, как получит одобрение подзащитного. Следующее свидание будет подобно сегодняшнему, но зато на третьем свидании, после вручения ходатайства, когда они, как можно надеяться, останутся вдвоем, они разработают план дальнейших действий. Прошение должно понравиться не только капо диретторе, но и там - при этом Фаббрини показал на потолок в грязных подтеках так почтительно, будто все самые высокие власти Италии сидели на втором этаже тюрьмы...
      Кертнер с готовностью кивнул. К черту все условности, если они могут стать препятствием на пути к свободе!
      Надзиратель уже встал со стула и выражал признаки нетерпения - пора расходиться. И тут Фаббрини громогласно, театральным тоном попросил синьора Кертнера чистосердечно признаться в своих преступлениях - и ради интересов Италии, и ради облегчения собственной участи.
      Кертнер ответил молчанием...
      После свидания Этьен не раз перебирал в памяти, фраза за фразой, весь разговор с Фаббрини. Он преисполнился к нему благодарности и неохотно вспоминал его оплошности и промахи на суде, его тогдашнее суетливое равнодушие.
      В сегодняшнем рассказе адвоката все выглядело достоверно.
      Пожалуй, кроме сущей мелочи: не может быть, чтобы он только сейчас вот, случайно, узнал, что его школьный товарищ - какая-то шишка в министерстве юстиции. Ведь они и на юридическом тогда должны были учиться вместе и все время пути их пересекаются. Но зачем так строго судить Фаббрини?
      "Нехорошая у меня привычка - попусту придираться к человеку. И присочинил-то Фаббрини самую малую малость..."
      А достаточно ли осторожны оба были сегодня на свидании? Не понял ли "третий лишний", о чем они условились? А как отнесется капо диретторе к прошению Фаббрини?
      Едва Кертнер вернулся в камеру, его принялись расспрашивать о свидании.
      - А кто за вами подглядывал и подслушивал? - спросил сосед по камере, Джованни Роведа.
      - Не присматривался к нему, - ответил Этьен беззаботно, но тут же спохватился: он был невнимателен, позорно невнимателен к надзирателю.
      Увлекся разговором с Фаббрини, которого не видел так давно, и мало следил за поведением "третьего лишнего". Лишь смутно помнил, что тот сидел тихо, опустив грузные плечи. И голоса его Этьен не запомнил.
      - Значит, дежурил Скелет.
      - Скелет?
      - Это его кличка, - кивнул Роведа. - Толстяк с двойным подбородком, который все время потеет. Он?
      - Он.
      - Повезло вам. Скелет - самый безвредный.
      Этьен расспросил соседей и узнал: на свидания выделяют одного из четырех тюремных младших офицеров. Кто же они такие и что из себя представляют?
      Согласно собранным приметам, первый из четверых слегка припадает на левую ногу и страдает тиком - будто время от времени вам подмигивает. Ходит во время свидания без устали, как узник, которого выпустили на прогулку после большого перерыва. Он важничает, любит делать замечания и все время мельтешит перед глазами тех, кто сидит на скамьях друг против друга. Нахально встревает в интимные объяснения, гогочет, гримасничает. С удовольствием и вдохновением пишет доносы.
      Второй тюремный офицер - низенький, из тех, кого неаполитанцы называют "пичирилло", а родом из Лигурии. Ну как же, лигурийца нетрудно распознать по его своеобразному произношению. Может, даже не отец его, а прапрадед перекликался с другими моряками, когда лодки были далеко одна от другой, или кричал против ветра, или доставал зычным голосом до верхушки мачты, до соседнего причала в порту. Умение говорить и превозмогая гул волн, когда рот набит ветром, и перекрывая крики торгашей в Генуе, - эта привычка вырабатывалась веками, и от нее не просто отделаться даже весьма сухопутным потомкам. Сын Лигурии, нашедший себе тихую пристань в тюрьме, по слухам, якшался когда-то с анархистами, считается вольнодумцем. К разговорам не прислушивается, но ревностно следит, чтобы его поднадзорные ничего не передавали друг другу. А вот уголовным за нарушение режима от него достается изрядно.
      Третий надсмотрщик - седоусый, лысоватый, говорит низким басом, но рот открывает только в случае крайней необходимости. Тактичен, если свидание проходит в рамках правил. Очень самолюбив. Если к нему отнестись без должного уважения - злопамятен, мстителен.
      А четвертого Этьен уже видел. Конечно, это он, согнув спину, мешковато сидел на стуле. Скелет сонлив, нелюбопытен, у него такой вид, словно он перетрудился и на этом свидании наконец-то может отдохнуть. На мелкие нарушения смотрит сквозь пальцы.
      Интересно - кто окажется "третьим лишним" на следующем свидании с адвокатом?
      56
      Гри-Гри был сильно озабочен положением Этьена. Скоро тот останется совсем без денег. А политический узник, если он к тому же слаб здоровьем, обречен фашистским тюремным режимом на медленную голодную смерть.
      Кто может помочь Кертнеру? Ведь судя по его австрийским документам, он холост, семьи у него нет.
      Гри-Гри получил указание из Центра:
      "Чаще помогайте Этьену материально, но так, чтобы это не вызвало подозрений насчет того, кто именно ему помогает.
      С т а р и к".
      От кого же, в таком случае, может исходить помощь? Только от Джаннины, тем более, что Тамара поддерживает с нею постоянную связь.
      Джаннина враждебно относится к черным рубашкам и к самому дуче. Она помнит, кто погубил ее отца. Сыграла свою роль и грязная провокация ОВРА, которая стоила отчиму чести и жизни. А ее заботы о бывшем шефе Кертнере объясняются тем, что он стал жертвой Паскуале. Тот не выдержал испытаний судьбы, сделался предателем и принес Кертнеру столько страданий...
      Кто бы мог подумать, что Джаннина окажется способной актрисой? Сама не знала за собой такого таланта.
      В первый раз она отправилась в Кастельфранко на прием к капо диретторе Джордано принаряженная и попросила у него отеческого совета.
      Дело в том, что нынешний шеф международного бюро патентов "Эврика" синьор Паганьоло отрекся от своего бывшего компаньона герра Кертнера, осужденного за шпионаж и сидящего в тюрьме, вверенной христианским заботам капо диретторе. Сама она после всего, что выяснилось на суде, также не может симпатизировать герру Кертнеру. Но шеф Паганьоло считает, что, поскольку личные вещи Кертнера остались в комнатах при конторе, следует озаботиться их реализацией и пересылкой Кертнеру денег. Еще кто-нибудь упрекнет Паганьоло, что он присвоил чужие вещи! До сих пор случаются расчеты по старым операциям, векселям, когда по закону требуется подпись Кертнера. И тот всегда идет навстречу фирме. А все средства Кертнера, как вложенные в дело, так и лежавшие на его личном счету в банке, конфискованы в пользу государства. Эта сумма была точно подсчитана в день ареста 12 декабря 1936 года.
      Джаннина доверительно сообщила капо диретторе, что она советовалась со своим падре Лучано - не богопротивно ли помогать по долгу службы в устройстве дел преступника? И падре Лучано ответил, что Джаннина лишь выполняет свой христианский долг.
      Капо диретторе умело притворялся либералом. Он был польщен искренностью и доверием очаровательной синьорины и, когда аудиенция кончилась, даже вышел из-за стола и проводил посетительницу до двери. С тех пор Джаннина, отлично зная, что все письма перлюстрирует лично капо диретторе, передавала ему приветы, поздравления с наступающими праздниками и поэтому при отправлении посылок находилась в наиболее благоприятных условиях.
      Благодаря служебному поручению "Эврики", Джаннине разрешено было отправлять Кертнеру посылки и пересылать деньги.
      В приговоре указано, что конфискации подлежит все недвижимое имущество Кертнера, которого, кстати сказать, у него не было. А движимое имущество ему оставили. Какая-то одежда нужна человеку на случай, если он доживет до того дня, когда его придется, согласно приговору, выслать из пределов государства. Не отправлять же его до границы полуголым, тем более что освобождению он подлежит в зимний день - 12 декабря 1948 года.
      Из вещей, какие значились в описи, Джаннина прежде всего продала фотоаппарат "кодак", подвесной мотор "цундап" для прогулочной лодки и перламутровый театральный бинокль. Эти деньги позволили отправить Кертнеру посылку еще до суда, в римскую тюрьму "Реджина чели", а кроме того, перевести на его счет в тюремной лавке 800 лир. Денег должно было хватить месяца на четыре.
      Но в тюрьме Кертнер заболел, много денег ушло на дорогие лекарства и на вызов доктора по легочным болезням. В первом письмеце из Кастельфранко на имя Джаннины Кертнер попросил прислать рыбий жир - ему необходимо для курса лечения 3 - 4 литра. По его сведениям, в связи с ограничением импорта рыбий жир достать очень трудно...
      В правом верхнем углу письмеца значился его тюремный номер 2722. А внизу стоял штамп, который напоминал, что
      "запрещается отправлять заключенным продукты и всевозможные предметы, за исключением нижнего белья, носков и - на случай освобождения - верхней одежды".
      Джаннина теперь знала весь почтовый порядок тюрьмы в Кастельфранко дель Эмилия. Продукты, кроме скоропортящихся, разрешается отправлять заключенному лишь на рождество и на пасху. Заключенный имеет право отправлять два письма в неделю, а получать почту - без всякого ограничения. Получать книги от родственников запрещено. Но издательство может высылать непосредственно в тюрьму новые книги, если дирекция эти книги разрешила.
      Джаннину беспокоила посылка к пасхе. Она надеялась, что рыбий жир, который ей удалось достать и отправить, не будет рассматриваться капо диретторе как посылка и она сможет отправить к пасхе что-нибудь повкуснее.
      Можно было обратиться к администрации тюрьмы с ходатайством разрешить посылку к одному из фашистских праздников - таких праздников в году пять. Но коммунисты, антифашисты, отказывались от посылок, например, к годовщине похода на Рим. Этьен также считал для себя подобные просьбы безнравственными.
      27 марта Джаннина получила из тюрьмы второе письмо:
      "...С каким удовольствием я выкурил бы сейчас хорошую сигарету!
      Просьба сообщить, в каком издательстве можно приобрести книгу Крокко (сейчас он уже академик) об авиации. Книга эта, точного названия ее не знаю, вышла в двух томах в 1932 году.
      Оказывается, вес посылки не регламентирован строго и устанавливается дирекцией в зависимости от того, как ведет себя заключенный, но не менее 4 кг. Для меня установили вес праздничной посылки в 4 кг. (Приписка, сделанная синим карандашом рукой Джордано: "до 5 кг".) Дирекция своевременно сообщит мне, когда можно будет отправить посылку". (Приписка тем же карандашом: "Посылка разрешена, отправляйте к пасхе").
      К письму была сделана приписка тем же карандашом, той же директорской рукой:
      "Благодарю синьору за любезное поздравление и поздравляю синьору взаимно".
      Наконец-то Этьен получил долгожданную пасхальную посылку! Ящичек вскрыт, крышка с обратным адресом и фамилией отправителя куда-то девалась, но Этьен знает, кто отправитель. А посылка богатая! Коробки с печеньем, шоколад в плитках, яичный порошок, оливки в масле, орехи в меду, сигареты.
      Однако почему содержимое посылки в таком ужасающем виде?
      Надзиратель по кличке "Примо всегда прав" признался, что это он проверил содержимое посылки - в тюрьме такое правило.
      - Посылка побывала в руках варвара! Ломать, крошить? Не имеете права!
      - По закону я могу растереть все в порошок.
      - Я такой посылки не возьму.
      Видимо, "Примо всегда прав" опасался, что новый заключенный напишет на него жалобу, а потому сам поспешил подать рапорт. Он хорошо знал неписаный закон: прав тот, кто первым пожаловался.
      Капо диретторе с неприязнью оглядел вновь прибывшего заключенного, погладил себя по лысому морщинистому черепу и попросил рассказать, как было дело.
      Вновь прибывший с нотками сожаления в голосе сказал, что слышал о тюрьме Кастельфранко много хорошего и тем обиднее в первые же дни обмануться. Надзиратель добивается того, чтобы Кертнер изменил свое мнение об этой тюрьме к худшему.
      - Какое он имел право ломать и крошить содержимое посылки? А может, у него грязные руки? Ну-ка, покажите свои руки! - Кертнер резко повернулся к надзирателю, который так растерялся, что простер руки. - Ну, вот видите... А я человек брезгливый. Вы искали в посылке крамолу, а я нашел в ней грязный мусор.
      - Вы правы, - неожиданно поддержал капо диретторе и строго посмотрел на "Примо всегда прав". - Не руками полагается при проверке ломать печенье, шоколад, орехи, а резать ножом, дробить.