Конечно, фотографии для пропусков, паспортов и дежурные семейные снимки лаборант Помпео мастерил, но что касается художественного портрета... Иным клиентам Помпео сам рекомендовал подождать несколько дней, когда вернется фотохудожник.
      13
      Судя по тому, что в течение восьми месяцев Ингрид четыре раза меняла комнату, она была неуживчивой, капризной квартиранткой. И каждый раз переселялась в совершенно другой район города!
      В последний раз она переехала с северо-восточной окраины - мимо ее дома проходило шоссе на Бергамо - на западную окраину и жила теперь недалеко от ипподрома, в конце длинной виа Новаро.
      Ингрид вполне устраивали окраины, было бы удобное трамвайное сообщение с центром города, в частности с консерваторией и с "Ла Скала". Комната в центре Милана в два-три раза дороже, и потому все студенты, как правило, живут на окраинах, даже в пригородах.
      Она брала частные уроки и собиралась в следующем году держать экзамен в консерваторию. Там училось немало молодых людей из других стран, всех прельщала итальянская школа пения "бельканто". Удобно и то, что в Италии для поступления в университет или консерваторию требуется минимальное количество всевозможных документов.
      Ингрид собрала богатейшую коллекцию граммофонных пластинок симфоническая музыка, рояль, арии и романсы в исполнении знаменитостей. Она покупала все записи итальянских певцов, какие сделала миланская фирма "Воче дель падроне". Больше всего ее интересовали записи арий и романсов для лирико-драматического сопрано. Ей важно было уловить нюансы, особенности исполнения одних и тех же произведений разными певицами. Так, например, ария Чио-Чио-Сан из второго акта у нее была в записи семи певиц, в том числе Джины Чильи, Марии Канильи и Тоти даль Монте, "Песню Сольвейг" исполняли пятеро.
      Потайной радиопередатчик, известный Центру под названием "Травиата", был вмонтирован в патефон устаревшей марки, несколько громоздкий, но весьма добротный, безотказный. Это был патефон известной английской фирмы "Виктор", марка "Голос его хозяина". Фабричная марка изображает пса, сидящего перед рупором граммофона и внимающего своему хозяину.
      Под аккомпанемент пластинок Ингрид проводит радиосеансы.
      Этьена предупредили, что в Германии появились специальные приборы для радиопеленгации, немцы в этой области радиотехники обогнали всех, и русских в том числе. Итальянцы не умели засекать радиопередатчики даже в радиусе трех километров, но где гарантия, что гестапо, при столь нежной дружбе с итальянской контрразведкой, не поделится с ней своими секретными приборами?
      Этьен требовал от Ингрид предельной осторожности. Это по его настоянию молодая певица стала такой непоседливой квартиранткой.
      Появились косвенные признаки того, что радиосыщики установили круглосуточную слежку на волне, которой пользовалась Ингрид. Тогда "Травиата" применила систему, которой научил ее опытный Макс Клаузен: тот менял длину волны через каждые двести пятьдесят слов передачи. А так как "Травиата" отказалась от волны, на которой работала прежде, контрразведка ее, по-видимому, потеряла.
      Второй совет Клаузена также оказался весьма полезным: после каждой радиопередачи, какой бы короткой она ни была, "Травиата" меняла код. При таком условии Этьен мог быть уверен, что итальянские дешифровщики будут сбиты с толку, им никак не найти ключ от шифра, даже если они снова обнаружат "Травиату" в эфире.
      Радиокод, разработанный Клаузеном, представляет систему чисел, которые перестраиваются в определенном порядке, в зависимости от дня недели. Шифр, которым пользовалась Ингрид, опирался на слово "Бенито". Каждая из этих шести букв несла свою цифровую нагрузку и своеобразно переводила на язык цифр весь алфавит.
      У Ингрид и у Фридриха Великого, работавшего на радиосвязи в Швейцарии, был под рукой один и тот же международный статистический справочник, битком набитый цифирью. Милан и Лозанна заранее уславливались, с какой страницы, с какой строчки и с какой буквы в слове начнут они свои очередные вычисления. А потом уж следовало помнить, на какой цифре окончится последний разговор и с какого слова начнется новая радиограмма, по новому коду, обусловленному тем или другим днем недели.
      Но и это еще не все! Помимо скользящей волны и переменчивого кода, время передач также непостоянное - у Ингрид подвижная шкала.
      Ингрид появилась в Милане незадолго до нового, 1936 года. Этьен воспрянул духом - так долго молчала "Травиата". А радист, который работал прежде, мог передавать лишь телеграммы, зашифрованные Этьеном, потому что шифр тому радисту не доверяли. Ингрид же, несмотря на молодость, была опытным работником, ученицей Клаузена. Этьен не знаком с Максом Клаузеном, но в Центре его считают лучшим радиоспециалистом. Про Клаузена говорили, что он может смонтировать радиопередатчик в чайнике, заварить в нем ароматный чай и напоить им даже самого привередливого англичанина.
      У "Травиаты" существенный недостаток - она обеспечивает радиопередачи только на небольшое расстояние, ее радиограммы можно принимать лишь в Швейцарии или в Тироле. Но разве расстояние между "Травиатой" и ее радиособеседниками измеряется только километрами или высотой альпийских гор? Их разделяет граница фашистского государства!
      Встретившись с Кертнером 18 июля, встревоженная Ингрид рассказала:
      - Меня вызывала сегодня Лозанна. Фридрих слушал Испанию. В эфире какая-то неразбериха. В Бургосе на полуслове прервали передачу. В Сеуте много раз повторяли одну и ту же фразу, - и произнесла по-испански: - Над всей Испанией безоблачное небо.
      - Вот оно, "пронунсиаменто", - Кертнер слегка побледнел.
      Фашистский мятеж в Испании увеличил поток оперативной информации. "Голос его хозяина" не замолкал подолгу, пока в конце августа "Травиата" не вышла из строя.
      Ингрид ходила с заплаканными глазами. Этьен не думал, что хладнокровная рослая немка так разнервничается!
      Для того чтобы вылечить "Травиату" от внезапной немоты, нужно было достать четыре новые кварцевые пластины.
      Достать кварцевые пластины в Милане и в Турине не удалось. Ну что же, пришлось Анке Скарбек изменить торговой фирме, где она всегда покупала химикалии для фотоателье "Моменто", и отправиться за химикалиями в Рим.
      Однако кварцевые пластины, которые Анка привезла из Рима, не спасли положения. То ли передатчик требовал пластин другого рода, то ли Ингрид по радиокоду не смогла получить точных инструкций о том, как именно пластины нужно установить и как устранить помехи.
      Центр решил прислать специалиста. Опытному Редеру, а иначе говоря, Фридриху Великому пришлось на время бросить свой радиопередатчик в Лозанне и поехать в Милан, благо туристский сезон еще не закончился, а театральный сезон уже начался.
      Согласно расшифрованной телеграмме, Ингрид должна стоять, держа в руках папку с нотами, 8, 12 или 16 сентября в 2 часа дня на пьяцца Доумо, так, чтобы иметь в поле зрения фронтон собора, памятник Виктору-Эммануилу и пространство между ними. В один из назначенных дней Ингрид встретит блондина лет тридцати, высокого роста, с портфелем из крокодиловой кожи и с номером газеты "Фолькишер беобахтер", торчащим из кармана.
      Господин спросит Ингрид по-немецки: "Не скажет ли фрейлейн, как пройти к часовне Сфорцеска?", на что Ингрид должна ответить: "Я иду в том направлении и могу вам показать часовню".
      Если свидание в указанные дни не состоится, Центр дает три резервных дня: 19, 20 и 21 сентября в тот же час.
      По-видимому, в Центре не знали о давнем и близком знакомстве Ингрид с Фридрихом Великим, о том, что кодированная радиосвязь между ними помогает обоим переносить разлуку и что Фридрих Великий с помощью шифра уже объяснился Ингрид в любви, а ее ответ, также зашифрованный, вселил в него надежду: как только обстоятельства позволят, они съедутся вместе, чтобы не разлучаться...
      Короче говоря, не обязательно было тратиться на "Фолькишер беобахтер", Ингрид узнала бы его и без газеты, торчащей из кармана.
      Он прилежно осматривал достопримечательности Милана. Кертнер дважды уступил ему свои билеты в оперу, и дважды соседкой случайно оказывалась Ингрид.
      А когда Фридрих Великий уехал, хозяйка Ингрид обратила внимание на то, что ее квартирантка вновь стала усердно заниматься музыкой...
      Вот и вчера Ингрид допоздна сидела за роялем и разучивала трудный пассаж в арии.
      Вошла хозяйка и внесла скальдино - жаровню с углями.
      - Погрейтесь, синьорина Ингрид. Ветер северный... Про такой ветер у нас в Милане говорят: свечи не задует, а в могилу уложит.
      - Вы так любезны, синьора Франческа. Не помешаю, если еще немного помузицирую?
      - Сделайте одолжение! Мой Нунцио тугоухий, а мне вязать веселее.
      Хозяйка ушла, Ингрид бесшумно заперла за ней дверь на ключ. Она подсела к роялю, несколько раз подряд спела арию. Продолжая напевать, Ингрид подошла к патефону "Голос моего хозяина" и поставила пластинку. Знаменитая певица исполняла ту самую арию, какую только что ученически пела Ингрид. Она открыла заднюю стенку патефона, выдвинула радиопередатчик, быстро настроилась, нашла в эфире своего Фридриха и начала передачу...
      14
      В вестибюле отеля "Кристина" толпились военные в испанской, итальянской, немецкой форме, преимущественно летчики.
      - К сожалению, мы вынуждены отказать вам в гостеприимстве, - развел руками портье. - Как видите... - он показал на военных, - в "Кристине" теперь совсем другие гости.
      Кертнер протянул визитную карточку:
      - Я от консула Дрегера.
      - Вы бы сразу сказали! Тысяча извинений. Вот ключ от вашей комнаты. К сожалению, только третий этаж. Все апартаменты ниже заняты генералом Кейпо де Льяно.
      Этьен подошел к лифту. Каковы же были его удивление и радость - из лифта вышел Агирре, элегантный, одетый в военную форму.
      - Давно в Севилье? - Агирре искренне обрадовался встрече.
      - Только что приехал.
      - Как попал сюда в "Кристину"?
      - Консул Дрегер позаботился обо мне. Ну, а ты как живешь? Давно в капитанах?
      - Живу как на вокзале, - Агирре отмахнулся от вопроса. - А тебя что привело в Севилью?
      - Коммерция не должна отставать от авиации.
      - Мы еще увидимся, надеюсь? А то сейчас я тороплюсь. Вызывает майор Физелер, а позже мне предстоит небольшое... - Агирре смутился.
      - По-видимому, дело касается мужского самолюбия и женской чести?
      - Как ты угадал? - Агирре с удовольствием рассмеялся. - Но завтра вечером ты найдешь меня в казино.
      - Вот и отлично! Выпьем за твою военную карьеру.
      Еще со времени последних воздушных гонок в Англии Этьен был высокого мнения о летном искусстве своего приятеля. Сейчас испанские газеты называли Аугусто Агирре одним из лучших пилотов авиации Франко, а какой-то журналист утверждал, что в искусстве пилотирования, в отваге и опыте Аугусто Агирре вряд ли уступит таким асам, как Гарсиа Морато, капитан Карлос Айе или майор Хосе Перес Пардо...
      Этьен постоял со скучающим видом у карточного стола. Шла крупная игра, и вокруг толпилось много любопытных. Напротив него за зеленым сукном сидела старуха с дряблыми, оголенными до плеч руками, в соломенной шляпе с золотой лентой. По форме шляпа напоминает стальной шлем немецкого солдата, надвинутый на самые глаза.
      Этьен с той стороны стола не видел ничего, кроме увядшего подбородка и крашеного рта, - старуха не хотела, чтобы видели ее лицо, когда она делает ставки, поскольку в этой игре часто блефовали. Рискованное в ее возрасте декольте украшал кулон на массивной золотой цепи.
      За спиной ее стоял шустрый молодой блондин; он почтительным шепотом давал советы, ему доверено было залезать к старухе в сумочку и доставать деньги, он делал это уже несколько раз: старуха горячилась и проигрывала.
      Кертнер позволил себе поиграть в рулетку - не азартничая и не мельча, как полагалось вести себя солидному коммерсанту, забредшему в казино. Он ставил крупные суммы, но играл только в чет-нечет или ставил на "красное-черное", и довольно удачно, редко оступаясь, переходил с четных цифр на нечетные, менял цвет.
      Позже он в одиночестве поскучал у буфетной стойки. Агирре все не появлялся, хотя было уже поздно.
      Этьен прошелся по залам. Говорят, даже мадридское казино "Гран пенья" уступает севильскому в аристократическом клубе "Касинилья де ла Кампана". Ну а если не быть завзятым и неизлечимо азартным картежником, более всего в этом клубе привлекал нарядный салон на первом этаже. Большие зеркальные витрины заливали его светом, и при этом в салоне не было душно.
      Двери клуба открывались только перед избранными. Здесь собирались местные гранды, сбежавшие из Мадрида, Валенсии, Сарагоссы, из других городов и провинций, занятых республиканцами, дипломаты, военные чины, журналисты, тореадоры, сановники, коммерсанты.
      Севилья походила в те дни на огромный перевалочный пункт, на необъятный зал ожидания на вокзале - зал ожидания первого класса! Иные беженцы задерживались здесь всего на несколько дней и в своих экипажах, в своих автомобилях спешили вдогонку за наступающей армией. Въехать в свой особняк, в свое поместье, войти в свой магазин сразу же, как только выгонят "красных"! Все ночлежные дома, гостиницы, монастырские подворья, таверны при дорогах, ведущих к Мадриду, переполнены беженцами.
      Этьен уже собрался к себе в "Кристину", но перед тем как уйти, подошел к игорному столу, где рулетка была сегодня к нему так благосклонна. И тут он увидел за спинами любопытных Агирре, сидящего понуро за столом. Как же Этьен не заметил его раньше? Или Агирре только что пришел?
      Крупье с профессиональной сноровкой отгреб лопаточкой деньги с проигравших квадратов стола. Печальным взглядом проводил Агирре эту кучу денег.
      Низкий абажур повис в табачном дыму над зеленым сукном, освещая стол, расчерченный на квадраты.
      Напротив Агирре сидела все та же старуха в соломенной шляпе. Крупье рассчитался с играющими. Делали новые ставки. Агирре неуверенно положил деньги на "11", но в самый последний момент нервно передвинул их на соседний квадрат.
      - Игра сделана, ставок больше нет, - объявил крупье, и рулетка с легким жужжанием завертелась...
      Агирре неотрывно следил за ней - вот-вот остановится... И вновь неудача. А старуха выиграла. Шустрый молодой блондин достал ее сумочку и сунул в нее выигрыш. Старуха игриво похлопала его по щеке рукой в перстнях и показала, на какие квадраты снова ставить.
      Агирре, подавленный проигрышем, порылся в карманах пиджака, ничего не нашел, встал, но подошедший Кертнер мягко усадил его обратно и незаметно передал деньги:
      - Держи.
      Докрутилась рулетка, и крупье пододвинул к Агирре кучу ассигнаций. Тот вскочил в веселом азарте.
      - Не будем больше испытывать судьбу. - Он взял деньги со стола и хотел отдать долг Кертнеру.
      - Успеешь.
      - Нет, нет, карточный долг - долг чести!
      - Я подожду.
      - Тогда играю на все!
      И снова крупье придвинул лопаточкой деньги к счастливому Агирре. Тот иронически улыбнулся шустрому блондину, отдал долг Кертнеру, рассовал остальные по карманам и отошел от стола.
      Агирре был радостно возбужден и все чаще поглядывал в другой конец зала - оттуда ему улыбалась очаровательная молодая сеньора. Она стояла об руку с пожилым мужчиной, но не сводила сияющих глаз с Агирре.
      15
      Джаннина укладывала вещи в чемодан, собирала Паскуале в дорогу, напевая "Прощание с Неаполем". Мать хлопотала на кухне.
      - Мама, где шерстяные носки? На палубе бывает ночью очень прохладно.
      - Посмотри в комоде, в нижнем ящике, - донеслось из кухни.
      Джаннина пела и не услышала, как за ее спиной тихо отворилась дверь и вошел Паскуале. Он осторожно положил покупки и стал подпевать Джаннине. Она бросилась отчиму на шею.
      - Я счастлив, что ты приехала меня проводить, - сказал Паскуале с нежностью.
      - Я была бы счастлива проводить тебя в последний рейс на "Патрии". Мне совсем не по душе твои поездки в Испанию.
      - Еще два-три рейса - и синьор Капрони-младший назначит мне пенсию. Ну, а кроме того, ты же знаешь... - Паскуале порылся в бумажнике и достал вырезанное из газеты объявление. - Вот... "Все для приданого... Столовое и постельное белье... Улица Буэнос-Айрес, 41..." Я и опоздал потому, что купил кое-что для своей девочки...
      Он открыл коробку, в ней полдюжины батистовых рубашек, развернул пакет и достал платье - голубое в белую полоску. Джаннина наспех чмокнула Паскуале и, схватив платье, скрылась за шкафом.
      - Святые угодники! Паскуале расщедрился! - Мать стояла в дверях с кастрюлей. - Он такой скупой, что из экономии хотел один ехать в наше свадебное путешествие.
      - Но все-таки вы ездили вдвоем! - засмеялась Джаннина, голос ее донесся из-за шкафа.
      - Да, третьим классом! - вздохнула мать и ушла на кухню.
      Раздался стук в дверь, вошел человек в форме трамвайщика, вертлявый, с бегающим взглядом.
      - Прошу о снисхождении... Дайте в долг бутылочку масла.
      Паскуале удивленно посмотрел на вошедшего, а Джаннина сухо пояснила:
      - Наш новый сосед.
      - Я поселился в этом доме, когда вы были в Испании, - сказал Вертлявый.
      Паскуале коротко кивнул.
      Джаннина успела переодеться и прошлась в новом платье мимо отчима и Вертлявого, покачивая бедрами.
      - Вам нравится? - Паскуале повернулся к Вертлявому. - А жена недовольна. Называет меня скупым.
      В дверях появилась мать и нелюбезно оглядела Вертлявого.
      - Сосед просит бутылочку масла, - объяснил Паскуале.
      - Вы забыли вернуть бутылочку кьянти, - напомнила мать, но все-таки вынесла масло.
      Уже в дверях сосед сказал:
      - Я служу контролером в трамвайном парке. Ваша семья может смело ездить без билетов.
      - Благодарим, - сказала мать. - Но как раз на трамвай Паскуале не скупится.
      Едва закрылась дверь за назойливым соседом, Джаннина закружилась перед зеркалом, бросилась на шею Паскуале, запела.
      В мелодию ворвался свист с улицы. Мать перегнулась через подоконник, помахала рукой:
      - Паскуале! Джаннина! Скорей посмотрите на этого генерала! Сколько перьев в его шляпе!
      Джаннина глянула в окно, усмехнулась, отвернулась.
      - Ощипали двух павлинов...
      - Пригните голову! - кричала мать в окно. - На лестнице паутина...
      - Мне дорого обошлась приставка к титулу Виктора-Эммануила "император Абиссинии", - сказал Паскуале невесело. - Я заплатил за это жизнью моих мальчиков Фабрицио и Бартоломео. Не хватает еще, чтобы за титул Франко "генералиссимус" пострадал жених моей Джаннины.
      Тоскано вошел одетый с иголочки в форму лейтенанта берсальеров. Он снял замысловатый головной убор, горделиво пригладил волосы и зачесал их назад.
      - Я же предупредила. - Мать, всплеснула руками, взяла шляпу Тоскано и сняла паутину с перьев.
      - Можете поздравить, меня произвели в офицеры. Когда отец узнал, что я еду добровольно, то сразу раскошелился... - Тоскано подошел к раскрытому окну и с важностью показал на новенький автомобиль.
      - Самая последняя модель! - воскликнул Паскуале восторженно.
      - После Испании мы отправимся в этом автомобиле с Джанниной в свадебное путешествие. Прямо из церкви.
      - Для такого путешествия нужно еще вернуться из Испании, - сказал Паскуале сердито.
      Тоскано обнял Джаннину одной рукой, в другой он держал свою парадную шляпу, и потянулся с поцелуем: она отвернулась.
      - Думаешь, я буду ждать тебя, как твой автомобиль?
      - Ну вот, опять вы ссоритесь, - всплеснул руками Паскуале. - А я так надеялся прокатиться сегодня в новом автомобиле до вокзала.
      - Собирайтесь, я подожду вас внизу.
      Тоскано молча поправил прическу, надел шляпу с перьями и вышел, обиженно посмотрев на Джаннину.
      Джаннина выбежала на лестницу и крикнула вдогонку:
      - Не запутайся в паутине!
      16
      Метрдотель, немолодой мужчина атлетического сложения, проводил Кертнера к столику, тот сел и развернул газету "АВС", вечерний выпуск.
      Ресторанный гомон, звон посуды, хлопанье пробок, натуральный и ненатуральный смех - все сегодня щемило сердце.
      Не далее как 2 ноября, позавчера, Муссолини и Риббентроп объявили о рождении нового пакта Рим - Берлин. Если верить этому вечернему выпуску "АВС", вся кафедральная площадь в Милане была запружена народом. Плакаты, знамена, флаги, кокарды, зеленые, белые и красные ленты национального флага. А на самом соборе транспарант: "Да ниспошлет Иисус, король в веках, долгие годы побед Италии и ее дуче, дабы христианский Рим светил вечным светом для мировой цивилизации!"
      Тучи над Мадридом сгущались, и, читая газету, Этьен не мог унять волнения.
      Вчера, 3 ноября, Франко издал приказ:
      "Войдя в Мадрид, все офицеры колонн и служб должны принять серьезные меры к сохранению дисциплины и запретить всякие поступки, которые, являясь личными поступками, могут опорочить нашу репутацию. Если же подобные поступки примут широкий характер, они могут создать опасность разложения войск и потерю боеспособности. Предлагается держать части в руках и избегать проникновения отдельных солдат в магазины и другие помещения без разрешения командиров."
      Этьен понимал, чем вызвано опубликование приказа: Франко пытался притушить кампанию в мировой печати за спасение беззащитных жителей Мадрида, которым угрожают кровавая резня, погромы фалангистов.
      Генерал Мола, первый помощник Франко, въедет в город на белом коне, конь недавно подарен ему областной организацией "Рекете" в Наварре. Гарцуя на белом коне, генерал Мола въедет через Сеговийский мост на площадь Пуэрта дель Соль, остановится, ему подадут микрофон, и он, не оставляя седла, скажет только два слова: "Я здесь!" А потом в старой кофейне на той же площади он устроит прием для иностранных журналистов и угостит их кофе. В тот день площадь Пуэрта дель Соль, то есть "Ворота солнца", будет в полной мере отвечать своему названию!
      Сегодня, 4 ноября, впервые прозвучала специальная радиопередача "Последние часы Мадрида". Парад перед зданием военного министерства примет глава государства, высокопревосходительный сеньор генерал Франко. Названы капельмейстеры военных оркестров. Утвержден план переезда правительственных учреждений из Бургоса в Мадрид.
      Ни одна дата не упоминалась сегодня в застольных беседах так часто, как 7 ноября. Какой-то испанский гранд провозгласил тост:
      - Выпьем за седьмое ноября! В этот день каудильо войдет в Мадрид!
      Его шумно поддержали собутыльники. Кертнер невесело усмехнулся и осушил бокал с хересом.
      Пятница, 7 ноября... Нет, вовсе не случайное совпадение. Газета "АВС", ссылаясь на германские источники, пишет, что, "по совету некоторых друзей, генерал Франко избрал этот день специально для того, чтобы омрачить ежегодный, праздник марксистов, годовщину большевистской революции".
      Нетрудно догадаться, откуда родом советчики-друзья Франко.
      Прибытие итальянских войск в Испанию. Командует ими генерал Роатта (в Испании он называется Манчини).
      Мадрид в огне, под бомбами. Четыре колонны генерала Мола движутся на столицу.
      "Но Мадрид будет завоеван, даже если эти четыре колонны не дойдут, пятой колонной".
      Что это за пятая колонна, которая должна нанести республиканцам удар в спину? Знает ли Старик о пятой колонне и можно ли ее обезвредить? Или Франко только сболтнул о пятой колонне, чтобы посеять панику за линией фронта, у республиканцев? Не у всех там крепкие нервы и холодные головы.
      Метрдотель учтиво попросил у Кертнера разрешения посадить за его столик еще двух посетителей. Ресторан и в самом деле переполнен. Конечно, можно закапризничать, но лучше показать, что у Кертнера нет оснований опасаться чьего-либо соседства.
      Он очутился в обществе двух немцев в форме гражданских летчиков. Немец помоложе был под мухой, а тут еще, не дожидаясь, пока кельнер принесет заказанное, дважды подходил к стойке бара и прикладывался к стаканчику.
      Но, будучи навеселе, не сопротивлялся внутренне своему опьянению, а даже выставлял его напоказ, - что называется, куражился.
      Немец постарше не прислушивался к тому, что говорит его подвыпивший приятель, и с сознательным невниманием относился к сведениям, которые тот выбалтывал. Ему важнее было видеть, как реагирует на болтовню сосед; немец постарше не спускал с Кертнера тяжелого, изучающего взгляда.
      Вот ключ ко всему их поведению! Но тем более немец постарше не должен заметить, что Кертнер заметил - его изучают, проверяют, контролируют.
      Уже яснее ясного, что соседи - не просто посетители ресторана, мыкавшиеся без места, и не случайно метрдотель подсадил их.
      Обязательный карантин, которому подвергаются здесь все новые лица, так сказать "новильеро"?
      Или Кертнер допустил в Севилье какую-то оплошность и вызвал подозрение?
      Как будто нет, - и в поведении ничего предосудительного, и в чемодане, оставленном в отеле. А фотоаппарат даже не заряжен пленкой, все как полагается. Лишь бы не заметили потайной кнопки. Впрочем, для этого фотоаппарат должен попасть в руки специалиста. На столике в номере отеля "Кристина" лежат специально подобранные книги - книжка доктора Геббельса "От императорского двора до государственной канцелярии", книга Висенте Гая "Национал-социалистическая революция", "Либрериа Бош", несколько книг по авиации, по коммерческим вопросам и прочие.
      Кертнера привела в "Кристину" весьма солидная рекомендация, но уже в первый день Этьен заметил, что в его отсутствие чемодан в номере открывали; у него есть свои заметы на этот счет, он всегда знает открывали или не открывали чемодан другим ключом. Рихард Зорге шутил: элементарная экономия средств рекомендует оставлять замки открытыми или держать ключи в замках, - по крайней мере не испортят чемоданов...
      Болтовня подвыпившего немца скользкая, неряшливая.
      - На местном аэродроме недавно приземлились еще тридцать "юнкерсов". Ладно, без всяких опознавательных знаков. А гранды забыли, чьи это "юнкерсы".
      И немец постарше, потрезвее, почему-то не был встревожен этой болтовней, как ему полагалось бы, поскольку он с приятелем находится в обществе совершенно незнакомого им человека.
      Очевидно, оба господина - из "Люфтганзы", а вернее - из категории тех, кто числится сотрудниками "Люфтганзы", несет функции так называемой "портовой службы".
      Эта "портовая служба" действовала и в весьма сухопутных местностях. Мадрид, Париж, Прага, Цюрих, Вена - разве это портовые города? Да и сам Берлин, где сидит начальник "портовой службы", в достаточном отдалении от моря. "Портовая служба" - подотдел гестапо, которому поручен за границей надзор и шпионаж за немцами.
      "Кто же они? "Портовая служба"? Абвер? Впрочем, не все ли равно, кто тебя схватит? Вот так, красиво, под ресторанную музыку и закончится твоя коммерческая карьера, Кертнер..."
      Немцы вынудили Кертнера к разговору, но тот упорно переводил разговор с военной темы на коммерческие - о ценах, о пошлинах... И безразличие коммерсанта к секретам, которые выбалтывал немец помоложе, стало естественным, поскольку все внимание Кертнера поглощено финансовыми делами. Он возмущался высокими пошлинами в Испании. В Кадисе и Альхесирасе сахар, табак, джин в четыре раза дороже, чем в Гибралтаре, вот что значит порто-франко!
      Кертнер к слову упомянул, что остановился в "Кристине", это произвело впечатление. Немец постарше спросил: "Как нравится отель?" Он явно ждал восторженного отзыва, но Кертнер отозвался о "Кристине" сдержанно. На прошлой неделе в Альхесирасе он жил в отеле получше. К сожалению, отель почти сплошь заселен англичанами из Гибралтара, и за номера там расплачиваются английской валютой. Два фунта в сутки - конечно, немало, но право же нельзя считаться с деньгами, когда речь идет о личных удобствах, иначе он путешествовать не привык...
      От почтенных английских фунтов разговор перекинулся к итальянским лирам; Кертнер назвал их деньгами легкого поведения. Немец постарше стал сокрушаться по поводу обесценивания лиры, а Кертнер сказал раздраженно:
      - Еще неизвестно - что опаснее: инфляция лиры или инфляция слова. Муссолини произнес слишком много красивых, пустопорожних слов, а его казначейство отпечатало слишком много ассигнаций. Что касается меня, я предпочитаю немецкие рейхсмарки. А вы?
      Он круто повернулся и испытующе поглядел в глаза немцу постарше с единственной целью сбить его с толку во всяких догадках. Пусть думает, что его сосед раздражен делами на итальянской бирже. Может, разорился на снижении курса лиры, кто его знает. А что сосед смело ругает дуче, наверное, пользуется такой привилегией: простой смертный так говорить о дуче в обществе незнакомых не посмеет.
      Подвыпивший немец вполголоса произнес тост за Карла Гебарта, а немец постарше тихо чокнулся с ним: тост не предназначался для чужих ушей. Но именно поэтому Кертнер нашел нужным поддержать тост. Хотя лично он никогда не работал под руководством герра Карла Гебарта, но исполнен к нему глубокого уважения и много наслышан о его достоинствах - и как деятеля национал-социалистской партии, и как специалиста по воздушным сообщениям. Карл Гебарт - директор "Люфтганзы" в Берлине, и теперь уже совершенно очевидно, где служат оба приятеля.
      Немцы обрадовались - господин знает их шефа, генерального директора "Люфтганзы". А Кертнер заверил господ, что он полностью солидарен со словами рейхсминистра Геринга, которые тот произнес на торжественном заседании общества "Люфтганза" в прошлом году. Не помнят ли господа, что именно сказал рейхсминистр? Жаль, жаль, очень жаль. Кертнер укоризненно покачал головой. Он может им напомнить: Геринг сказал, что быть германским гражданским летчиком - большая честь и что германские летчики за границей являются отважными пионерами германского национального духа. В их рядах нет места тем, кто вследствие своих пацифистских настроений не был бы готов представлять германский дух в правительственном смысле.