ЛУСИЯ РОХАС

Меня, конечно, порадовала честность Чудо-юда и волновало только одно: во сколько ее оценила Эухения. Именно от этого зависела тактика дальнейшей беседы, то есть торговли. Слова о солидном взносе могли быть только маленькой лестью, лапшой на мои уши. На самом деле то, что Эухения получила на дискете, могло не стоить и миллиграмма «Зомби-7».

Мне следовало определиться, о чем спрашивать сначала. Если сразу начать с «Зомби-7», то, пожалуй, гостеприимная хозяюшка тут же поднимет цену. А потому я решил, что подъезжать лучше всего со стороны Лусии Рохас. Ведь именно Рохас сочинила статью о пользе медицинских упражнений Эухении. А раз так, то у них должны быть неплохие отношения.

— Сеньора Эухения, моя супруга, отправляясь сюда, заинтересовалась статьей, которую некая Лусия Рохас опубликовала в одном из медицинских журналов. Эта дама работает в вашем центре?

Я прекрасно знал, что Рохас не работает у Эухении, но попытался сделать вид, будто понятия не имею о разнице между заведением Эухении и Хайдийским национальным центром тропической медицины.

— О нет! — улыбнулась Эухения. — К сожалению, вы не первый, кто путает наши научные учреждения. Почему-то в Европе или в США считают, что раз наше государство такое маленькое, то тут не может быть двух научных центров с похожими названиями. В результате часть переписки, по содержанию обращенная к нам, регулярно отправляется в адрес Национального центра тропической медицины, а часть корреспонденции, фактически адресованная им, попадает к нам. Что же касается Лусии, то она заведует лабораторией в Национальном центре тропической медицины. Однако она изучала те методы врачевания, которыми пользуемся мы. Если ваша жена читала статью достаточно внимательно, она могла убедиться, что доктор Рохас дала нашим методам положительную оценку.

— Да-да! — кивнула Хавронья Премудрая. — Все выводы сеньориты Рохас весьма интересны. В частности, то, что заклинания, употребляемые знахарями, играют роль ключевых слов, шифров-паролей, которые, возбуждая определенные участки мозга, активизируют защитные системы организма. Я давно изучаю воздействие звуковых комбинаций на деятельность мозга, и многое из того, что рассказала Рохас, мне было интересно узнать…

Я получил тайм-аут для размышлений. Хрюшка бойко затарахтела, загружая супергадалку своей эрудицией. У Эухении сперва заиграла на устах несколько ироническая улыбка. Мол, что ты, деточка, в этом смыслишь… Но потом как-то незаметно сеньора Дорадо стала серьезнее, затем еще серьезнее, и, наконец, в ее экстрасенсорных глазищах появился вполне живой интерес. Ленка как-то походя, будто о чем-то давно известном, говорила о вещах, которые вопреки воле супергадалки заставляли Эухению заметно дергать веком. Да, Хавронье, особенно если она была в ударе, удавалось таким способом создавать о себе отрадное впечатление.

Пока Чебакова научным путем вешала лапшу на уши Эухении, практически повторяя методику обработки Генри Стюарта, я старался отключить внешнее восприятие. Подозреваю, что Ленкины знания о воздействии комбинаций звуков на мозги, были весьма фундаментальными. Говоря по-русски, этот процесс назывался «забалтывание». Эухения не просто слушала. Она довольно активно говорила, но при этом именно то, что от нее хотела слышать Хавронья. Почему я старался не слушать Ленку? Во-первых, потому, что меня не очень интересовали научные подробности. А во-вторых, потому, что я уже знал: внимательно слушать Хавронью — дело не слишком безопасное. Отдельные слова как бы ввинчивались в мозг и начинали в нем зудеть. Нахватав пять-шесть таких «зудящих» слов, можно было надолго обеспечить себе бессонницу или некую навязчивую идею.

«Лусия Рохас», видимо, стало «зудящим» словосочетанием для Эухении. Ленка играючи вытягивала из гадалки информацию о том, чем занимается доктор Рохас. Все это было интересно прежде всего для самой Ленки, а затем, вероятно, для Зинки и Чудо-юда. А вот те вопросы, которые были интересны мне, то есть о том, какие исследования вел покойный папаша Лусии профессор Хайме Рохас, каким образом он вживлял Сан, Мун и Стар микросхемы и что он знал об «особой цепи», которую впоследствии собрала Киска на борту «Боинга», — до всего этого Хрюшка еще не добралась.

Возможно, я бы задремал под увлеченную дамскую беседу, в которой удивительным образом переплетался разговор двух специалистов по нейролингвистическому программированию с трепом двух дам, перемывающих кости третьей. Видимо, не случайно русские бабы с удовольствием смотрят латиноамериканские «мыльные оперы», сюжеты которых вертятся в основном вокруг того, кто от кого забеременел, кто на ком должен жениться и почему до сих пор не женился, хотя это можно было сделать еще в пятой серии, а нынче уже 299-я…

Однако заснуть мне не дали, потому что явилась Пепита и тихонько прошептала что-то на ухо сеньоре Эухении.

— О-о-о… — просияла Эухения, обращаясь к Хрюшке. — Сеньора Баринова, вам необыкновенно повезло. Доктор Лусия Рохас сейчас присоединится к нашей компании.

— На ловца и зверь бежит, — сказала Ленка по-русски.

Я сделал какой-то жест из серии «Ах, какая радость!», но на самом деле несколько струхнул. У гадалки, как я понял, кроме понта и театральных эффектов, было очень мало реального научного потенциала. Скорее всего если что-то и было, то шло от Лусии. А вот сама Рохас, судя по всему, располагала мощным потенциалом.

Посмотрев на Ленку, я понял, что у Хавроньи броня крепка и танки быстры. Это придало и мне уверенности.

Лусия Рохас оказалась сеньоритой очень скромной и даже застенчивой. Ей было где-то чуть-чуть за тридцать, и по местным меркам она была уже старой девой, которой впору записываться в святую обитель, дабы стать хотя бы «Христовой невестой». Выглядела она аккуратно, даже ухоженно, но не сексапильно. С такой девушкой очень хочется быть умным (если это, конечно, удается), но желания отважиться на нечто более земное и примитивное — ноль без всякой палочки. В очках она выглядела слишком холодной и отрешенной от мира, без очков — беспомощной и даже глупой. К тому же она была совсем маленькой и тихой по сравнению с пышной и горластой Хавроньей.

— Сеньорита Лусия Рохас, — торжественно произнесла Эухения, — позвольте вам представить супругов Бариновых из Москвы. Дмитрий и Елена — сын и невестка профессора Баринова…

Пришлось встать и поклониться.

Лусия ответила застенчивым кивочком и немножко поморгала глазами. Впечатление было такое, что она немного обалдела от присутствия столь высоких гостей аж из самой Москвы. Я даже подумал, что дочь репрессированного профессора не в курсе тех изменений, которые произошли на территории бывшего первого в мире социалистического государства, и все еще полагает, будто мы — граждане мировой сверхдержавы.

Но вскоре выяснилось, что дело вовсе не в нашей национально-государственной принадлежности, а в том, что мы близкая родня профессора Баринова.

— Я очень рада, — сказала доктор Рохас. — Я внимательно слежу за всеми работами, которые публикует Центр нетрадиционных методов обучения, а ваши, сеньора Елена, читаю с особенным вниманием… А вот с трудами Дмитрия я, к сожалению, незнакома. Вы, вероятно, работаете в иной области?

— Да-да, — поспешила подтвердить Хрюшка, — Дима работает референтом в частной фирме…

—…которая оказывает центру некоторую финансовую помощь, — добавил я и вызвал легкое удивление.

— О-о, — вскинула брови сеньорита Рохас, — Дмитрий, вы случайно не уроженец Хайди? Сейчас, правда, этот характерный для района Мануэль-Костелло выговор уже почти исчез, но лет десять назад я бы подумала, что вы родились на Боливаро-Норте.

— Случайное совпадение, — с легкой досадой произнес я. — Моя родина — Санкт-Петербург. До 1991 года он был Ленинградом.

— Тем не менее, — вставила сеньора Эухения, — Лусия совершенно права. Я уроженка этого района и даже удивилась, когда услышала от русского такое произношение. Пожалуй, нигде на Антилах так не говорят, а на континенте тем более.

— Мне очень лестно узнать, что Диму принимают за местного… — пропела Хрюшка. — Но он действительно русский. Кстати, у вас, сеньорита Рохас, произношение настоящей испанки. Вы родились не на Хайди, верно?

— Да, — подтвердила Лусия, — я родилась в Мадриде. Мой отец был студентом, а потом стажировался и вел научные исследования в различных клиниках Испании. Тогда там еще правил Франко, и у нашего президента Лопеса были с ним прекрасные отношения. Потом Франко умер, и отец вернулся на Хайди.

— Наверное, это было не очень приятно — уезжать из страны, которая переходила к демократии, и возвращаться в тоталитарное общество? — посочувствовала Ленка.

Я чуть не фыркнул, удержавшись только благодаря героическим усилиям. Эх, с каким бы удовольствием я вернулся сейчас в тот поганый, но родной тоталитарный Союз! Там хоть ясно было, как себя вести, чтоб не влипнуть. Не высовывайся — и не посадят. Не лезь на рожон — и не припорют. А при дерьмократии все уж шибко беспредельно… То мочи кого хошь — и ничего не будет, то лишнее слово вякнул — и жди дырку в башке.

Но Лусия, конечно, завздыхала и утвердительно кивнула.

— Конечно, конечно… Мне было уже двенадцать лет, я все понимала. Я мечтала, что отец отправит меня учиться в Испанию. Здесь все было ужасно глупо и скучно. Парады какие-то, всюду портреты этого параноика, запретные зоны, полиция на каждом шагу, сообщения об арестах… В школе запрещали носить юбки короче, чем на тридцать сантиметров от пола до подола. Ни косметики, ни духов, никаких украшений. С утра — национальный гимн, молитва, по окончании уроков — молитва и опять гимн. Учения по гражданской обороне, перевязочная подготовка. Ужас!

Я подумал, что в совковое время у нас получше было — хоть молиться не заставляли…

— Ваш отец, наверное, хотел уехать? — спросил я.

— Нет, что вы! — сказала Лусия. — Он и не мечтал. Его ведь почти сразу же по возвращении призвали в армию. А потом его перевели в ведомство Хорхе дель Браво. Слышали о таком?

— О, конечно! — воскликнула Елена.

— Вот с тех пор он и работал в нашем центре. Тогда там велись какие-то секретные разработки, а потому ему даже не разрешали выходить с территории. У нас был коттедж, довольно комфортабельный, с бассейном. Я могла учиться в особом, отлично оборудованном колледже, который тоже был на территории центра. А потом отца вдруг арестовали. После этого нас с матерью…

Я понял, отчего сеньорита такая скромная и застенчивая. Отсидка — она и на Хайди отсидка.

— О том, что отца расстреляли, я узнала только после того, как нас освободили из тюрьмы партизаны Эстеллы Рамос. Говорят, это была ужасная женщина, которой ничего не стоило убить любого, но меня-то она спасла… Нам с матерью разрешили вернуться домой. Но через два дня после того, как мы вернулись, в одной из лабораторий центра произошел взрыв. Я помню только сумасшедшую, обезумевшую толпу, которая все ломала и крушила. Самое ужасное

— это были хорошо знакомые нам люди, со многими мы дружили несколько лет, жили рядом… Все они работали в центре. Среди них были несколько человек, которых я помню как милых, добрых совершенно безобидных интеллектуалов. Невероятно, но кое-кого из них я видела всего за час-другой до этого взрыва. И вдруг они превратились в каких-то чудовищ, зверей. Дикие вопли, пена на губах, невероятная сила… Они выворачивали деревья с корнями, сбивали столбы фонарей, опрокидывали автомобили. Бетонный забор, опоясывавший территорию центра, свалили голыми руками и растоптали в щебенку. После них оставались пустыня и руины. Траву — и ту вырывали. Было сущее сумасшествие. Никакого разумного объяснения. Не знаю, что им не понравилось в нашем коттедже, но они разнесли его на куски. Я спряталась… А мама — нет.

Лусия, похоже, могла и разрыдаться. Мне это было очень неприятно. Взрывая установку по производству «Зомби-7», мы с Киской понимали, что выпускаем джинна из бутылки. Наверно, очкастый посол, который весело сообщил нам о толпе, бушующей на улицах Сан-Исидро, тоже догадывался, насколько неприятно было тем, кто попался этой толпе под горячую руку. Однако до сего времени я особенно не переживал, потому что не встречался ни с кем, кто пострадал от этой акции…

Сеньорита Рохас оказалась, однако, достаточно волевой дамой и смогла подавить вполне закономерный приступ скорби.

— Потом появились янки. Я слышала стрельбу, взрывы, но, слава Богу, ничего не видела, потому что сидела в подвале. Потом я узнала, что толпу обстреливали и бомбили с вертолетов, на улицах было убито почти двести человек…

— Не надо мучить себя воспоминаниями, — проникновенно сказала Хавронья. — Это тяжело слушать даже мне, а каково вам, ведь вы все это пережили…

Я ощущал явный и очень сильный стыд. Самое неприятное — отделаться от него было невозможно. Даже естественным оправданием: это был не «я» — Коротков, не «я» — Баринов, а профессиональный наемник Ричард Браун, который за кредитную карточку с миллионом баксов и маму с папой положит. Не унималась стыдобища и от совсем уж жалкого аргумента, что, мол, не я был главным, я только выполнял команды дикой бабы по прозвищу Киска, а та в свою очередь старалась угодить послу Штатов, полагавшему, что обеспечивает американские интересы и защищает права человека… А на самом деле — едва не дал в руки мистеру XYZ — Грэгу Чалмерсу оружие, способное весь мир превратить в стадо идиотов. Сейчас я, на сей раз под своим собственным, при рождении полученным именем, пришел сюда, чтобы разыскать секрет дряни, именуемой «Зомби-7». И не для спасения человечества от этой пакости, а для вознесения на невиданные высоты отца родного.

— А что это была за лаборатория? — спросил я, прикидываясь шлангом, что в последнее время у меня неплохо получалось.

— Та, в которой произошел взрыв? — вяло переспросила сеньорита доктор. — Я знаю, что раньше ею заведовал профессор Мендес и там, как полагали позже, разрабатывали психохимическое оружие. Но Мендеса тоже расстреляли, еще раньше, чем моего отца… Утверждали, что это была государственная измена. Стандартное обвинение для тех времен. И никто не знает, что стояло за этим. Может, жена Мендеса понравилась дель Браво…

— А у Мендеса была красивая жена? — спросил я, искоса бросив взгляд на сеньору Эухению.

— Ну… для своего возраста она была очень симпатичной. Впрочем, я же не утверждаю, что она действительно стала причиной гибели Мендеса. Просто в те времена могло быть и так…

— Да, — согласилась Эухения, — тогда все могло быть. Рейнальдо Мендес был добрым человеком, а Хорхе дель Браво не любил добрых.

И сеньора Дорадо аж засветилась изнутри. Похоже, Ленкина информация о том, что Эухения была любовницей Мендеса, соответствовала действительности.

— Его жену тоже арестовывали? — спросил я.

— Да… — вздохнула Эухения. — Точнее, пытались арестовать. Но она покончила с собой. На глазах сына. Сесару было тогда всего семнадцать…

— И его посадили?

— Нет. Он был тогда кадетом офицерской школы. Когда отряды Киски подошли к Сан-Исидро и большая часть войск Лопеса уже перешла на сторону повстанцев, Лопес приказал кадетам поклясться, что они не отойдут без приказа. Их было всего пятьдесят человек, и они погибли все до единого. Чтобы Лопес смог удрать на подводной лодке и вывезти с острова свору своих холуев…

Эухения говорила таким тоном, что у меня начали закрадываться мысли, будто она похожа на парттетю не только по форме, но и по содержанию. Может, у нее и партбилет где-нибудь под кустом закопан? Впрочем, я хорошо помнил, как в свое время тут чуть не весь народ объявлял себя сторонниками коммунистов. Даже Морено и Китаец Чарли рвались сотрудничать… А секретный брат диктатора Паскуаль Лопес? «Viva Libertad!» — орал. Почему? А потому что знали: Педро Лопес и Хорхе дель Браво — гады. Раз кто-то с ними готов драться — значит, хороший человек. Ну и побаивались, конечно. Знали: за коммунистами — Фидель, а за ним — Москва. Но теперь-то уж, конечно, не больно боятся…

Несколько охладились мои фантазии насчет подпольщицы-гадалки в тот момент, когда я вспомнил, что при Лопесе сеньора вкалывала на Хорхе дель Браво. К ней тут ходили исповедоваться, лечиться, узнавать будущее, а она стучала. И очень может быть, что Мендеса она любила не просто так, а по долгу службы. Соответственно Сесар Мендес остался сиротинушкой не без ее участия… Все эти крокодиловы слезки мы уже дома под трехцветным флагом видели. Там чуть ли не каждый второй кагэбэшник клялся, что был противником режима, а почти каждый первый секретарь обкома только и мечтал, чтоб его из КПСС исключили…

Ленка, та и вовсе не расчувствовалась, хотя с упоением сие изображала. Актриса с погорелого театра! Запросто могла бы в мексиканских сериалах выступать. То, что она держит Эухению на контроле, я уловил уже из следующего вопросика:

— Но, может быть, он все-таки жив? — Это было сказано для того, чтобы проверить реакцию Эухении. Очень тонко, с расчетом сказано. Хавронья Премудрая так расставила интонации, так сыграла голосом, что опупеть можно. С одной стороны, невинный вопрос любительницы «хеппи эндов», а с другой — подковырка… Чуткое ухо Эухении наверняка должно было услышать не только то, что было произнесено вслух, но и нечто подразумеваемое: «Я знаю, что он жив и что ты, старая карга, его прячешь…»

И дернулась, дернулась Эухения! Глазищи забегали, даже по руке какая-то дрожь прошла. Лишь через минуту гадалка пришла в форму и ответила:

— Чудес не бывает…

Но гораздо большее впечатление этот вопросец произвел на доктора Рохас. Сеньорита пришла в волнение, которого скрыть не могла. И Елена, словно боксер, пробивший защиту соперника, тут же провела второй удар в серии:

— Странно, вы ведь католичка… Неужели вы готовы поклясться, что Сесар погиб?

Блеф — мощное оружие. Правда, обоюдоострое. Шутить с ним надо достаточно аккуратно, ибо могут быть неприятные последствия.

На лицах Эухении и Лусии одновременно отразились и недоумение, и страх. Ленка попала в цель. Теперь я почти не сомневался, что Сесар Мендес вовсе не погиб, а его местонахождение известно и гадалке, и докторше. Даже более того, мне пришло в голову, что, дернув за этот хвостик, мы доберемся до «Зомби-7» гораздо быстрее, чем ожидали.

И дернул же меня черт ляпнуть:

— А ведь Сесар здесь, у вас, сеньора Эухения…

Ленка еще успела бросить на меня недовольный и даже испуганный взгляд: «Куда ты лезешь, Волчара, как слон в посудную лавку!» Уже через секунду после этого из-за гобелена, закрывавшего нишу в стене, молниеносно выпрыгнул человек. Два ствола глянули на меня и Хрюшку. Очень неприветливо и недвусмысленно…

СЕСАР МЕНДЕС

Я еще переваривал сытный «русский обед» сеньоры Эухении и не нуждался в свинцово-томпаковом десерте. То, что гражданин, явившийся, как черт из коробочки, находится в неуравновешенном состоянии и может бабахнуть в упор, было ясно как дважды два. Еще хуже было то, что товарищ с двумя «таурусами» в руках скорее всего и был Сесаром Мендесом. Если он до сих пор не вышел из подполья, хотя со времени бегства Лопеса прошло уже десятилетие с хвостиком, значит, у него были на то серьезные основания. А раз так, то ради сохранения своего инкогнито он вполне мог немного пострелять, чем нанес бы неизбежный вред моему личному здоровью и здоровью моей законной супруги.

— Не двигаться! — заорал парень очень нервно и не по делу, поскольку двигаться ни я, ни Ленка не собирались.

— Сеньора Эухения, — сказал я, стараясь не особо волноваться, — вы что-то говорили о гарантиях безопасности? Надо полагать, что этот юноша нас охраняет?

— Этот молодой человек охраняет меня, — строго прищурясь, сказала Эухения. — Мне очень неприятно, сеньоры, но вы поставили меня перед достаточно серьезным выбором. Да, я гарантировала вам безопасность. Но то, что вы откуда-то узнали один из самых больших секретов, которые я храню, заставляет меня подумать над альтернативой…

— Вы уверены, что альтернатива, которая вами обдумывается, не нанесет вам материального ущерба? — спросил я. — Мы ведь не сами по себе, между прочим. У вас могут быть серьезные неприятности. Даже крупнее, чем у нас.

— Я взвешиваю все «за» и «против», — призналась Эухения. — Действительно, с вашим отцом мне не хотелось бы ссориться. Я понимаю, что, если сеньор Баринов будет на меня в претензии, мне лучше будет перебраться в морг загодя. Но ведь у него может и не быть ко мне претензий, верно? Вы же могли нарваться на неприятности с «койотами», не правда ли? А они довольно примитивны, могут по неграмотности пристрелить каких-то там русских туристов, не понимая, что тем самым подпишут себе смертный приговор без права обжалования. Кто вообще знает, что вы до меня доехали? Шофер Марсиаль Гомес. Представьте себе, он может в любой момент слететь под откос на серпантине или столкнуться с тяжелым грузовиком на кольцевой автостраде. Спрашивать моих посетителей, которые видели вас в зале ожидания, бессмысленно. Ни один вас не запомнит и не опознает по фото. За своих служащих я спокойна. Наконец, улик против «койотов» и сеньора Морено будет больше чем достаточно. Вот с ними-то сеньору Баринову и захочется разобраться… Поэтому неприятностей у меня может и не быть.

— Да что ты читаешь им проповеди, мама? — рявкнул парень с пистолетами. — Одно твое слово — и я расшибу им тыквы!

Мне лично моя «тыква» еще не надоела. Поэтому мне вовсе не хотелось, чтобы мама Эухения сказала то самое «слово». Предположить, что Сесар Мендес может нажать спуск как-нибудь самостоятельно или вообще случайно, было вполне логично. Он был несколько неуравновешен.

— Я рад, что вы еще не отдали необдуманного распоряжения, сеньора Эухения, — похвалил я. — Подозреваю, что вы решили немного пошутить, чтобы мы чуть-чуть набавили цену. Не думаю, чтобы это было полезным решением.

— Ну, я ведь могу и сама догадаться кое о чем, — приятно улыбнулась Эухения.

Она испытующе выдержала паузу, которую нам с Ленкой пережидать было намного труднее — «таурусы» в глазки глядели, — и сказала:

— Вы жаждете получить «Зомби-7», верно?

— Допустим, — согласился я.

— Об этом надо было сообщить пораньше, — наставительно произнесла сеньора Дорадо. — Мне нетрудно было понять, зачем вы пожаловали, потому что здесь на протяжении последних десяти лет побывало уже несколько делегаций с подобными целями. Особенно зачастили посетители в последнее время. К сожалению, никто из эмиссаров не предложил реальной цены, а многие вообще просто пытались действовать нелегально. Поэтому судьба их была очень печальна…

— Соледад в таких случаях вывозила клиентов на Акулью отмель, — припомнил я, — у меня в Москве есть очень удобная котельная, а что предпочитаете вы?

Поскольку все было произнесено очень нахальным тоном, позволявшим понять эту фразу в двух смыслах, то нервный сын профессора Мендеса сделал не самый удачный ход — вероятно, от излишней горячности. Сесар решил двинуть меня пистолетом по роже, но поскольку ему мешал все еще не убранный обеденный стол, он решил обежать его слева, мимо сеньоры Эухении. При этом стволы на какое-то время перестали смотреть на меня и Ленку, за что я им, конечно, очень благодарен.

Жаль, конечно, что со стола была убрана еще не вся посуда и мои абсолютно правомерные действия вылились в нанесение материального ущерба гостеприимной хозяйке и менее гостеприимному Сесару Мендесу. Лусия Рохас, сидевшая на противоположном конце стола, от этих действий не пострадала. Дело в том, что, не дожидаясь удара пистолетом, который планировал агрессивный Сесар, я толкнул на него — а заодно и на Эухению! — обеденный стол, постаравшись при этом, чтобы угол столешницы крепенько шмякнул гражданина Мендеса по мужскому достоинству. Эухения той же столешницей была отоварена в грудь и вместе со стулом полетела на пол. Прежде чем Сесар, выпустив целую очередь хайдийских ругательств (но, слава Богу, ни одной пули), успел разогнуться, я опрокинул стол — во звону-то было! — и сиганул следом прямо на Сесара. Поскольку при переворачивании стола он получил по ребрам еще один тычок столешницей — но уже другим краем! — а вслед за тем очень нехилый удар запястьем под подбородок, его боеспособность резко снизилась. Он выронил обе пушки, отлетел к стене, где заработал еще пару крюков справа и слева, треснулся башкой о штукатурку и выпал в аут. В это же время Хавронья Премудрая, проявив весьма недюжинную прыть, нейтрализовала Лусию Рохас. Свалив докторшу на пол и придавив ее к ковру тяжестью своих якобы шестидесяти килограммов — врет, свинья, в ней минимум семьдесят! — Хрюшка постаралась сделать так, чтоб девушка не шумела. Эухения, падая вместе со стулом, вырубилась, но могла вот-вот прийти в себя и заорать. Кроме того, где-то поблизости находилась девочка Пепита, которая уже, наверное, успела забеспокоиться после шума, произведенного падением стола. Она уже могла поднять тревогу, а значит, здесь могли появиться мальчики из охраны с дубинками, пушками и наручниками.

«Таурусы» перекочевали ко мне, и только после этого я чуть-чуть прикинул в уме, что делать дальше. В таких случаях все нормальные люди берут заложников, иначе из дома не выбраться.

Сцапав с пола довольно острый столовый нож, я откромсал им пару метров шнура от гардины, достаточно крепкого, чтобы скрутить им запястья Сесара Мендеса. Хватило шнура и на Эухению, но связать я ее не успел, потому что в это время послышался топот ног — явно приближалась стража. Пришлось аккуратно приложить кулак к голове Эухении, поскольку она уже открыла глаза, застонала и вот-вот могла поднять визг.

Охранник, влетевший в дверь минуту спустя, был уж очень расторопен. Явно горел на работе и не заботился о своем здоровье. Именно поэтому «таурус», нахолившийся в моей правой руке, гавкнул, чихнул свинцом и сделал дяде бо-бо. С трех метров он получил прямо в середину груди, его отбросило к двери и повалило на спину. Хрипеть и сучить ногами он еще мог, пускать кровавые пузыри изо рта тоже, но для дела был уже непригоден.