Черный ящик (№6) - Гастроль без антракта

— Деметрио, вы живы?

В голове гудело, на лице чуть-чуть саднило, где-то в районе задницы что-то припекало, в глазах крутились оранжевые круги и кляксы, но я, едва ворочая языком, попытался дать утвердительный ответ. Получилось что-то вроде нечленораздельного мычания. Правда, в поле моего зрения угодила и Лусия Рохас, которая сказала Эухении:

— У него может быть перелом позвоночника.

Это долетело до моего сознания уже отчетливее, я почуял, что меня переворачивают, задирают майку, ощупывают… А потом я как-то само собой сумел сесть, покрутить головой и выдавить из себя более или менее понятный вопрос:

— Где мы?

— Все тут же, сеньор Баринов, — ответила Эухения. — В этом подземелье. А Эктор, бедняжка, убит. Видит Бог, я недолюбливала его, но все же он мой племянник…

Возможно, сеньора Дорадо устроила бы образцово-показательный поминальный плач, но я уже кое-что соображал и припомнил, что перед тем, как выстегнуться из ума, кое с кем воевал.

— А где эти? — Я показал в сторону туннеля.

— О, там что-то ужасное! — воскликнула супергадалка. — Там произошел страшный взрыв. Сплошная кровь и клочья мяса…

От такого радостного известия я оперся ладонями об пол, подтянул ноги к себе и попытался встать. Эухения и Лусия помогли мне это сделать, и я, опираясь на них, принял вертикальное положение. Голова немного кружилась, но в общем и целом стоять я мог.

Более того, взяв из рук Эухении фонарь, я сунулся в туннель. Картинка там и впрямь оказалась неаппетитная. Пол был заплескан кровищей на протяжении нескольких метров, клочья мяса и костей украшали не только пол, но и потолок со стенами. В основном эти детали принадлежали одному из моих оппонентов. Его разнесло на куски. Трое лежали у стены в виде бесформенных мешков с костями, а пятый, тот, что замыкал шествие, валялся в полсотне метров от своих товарищей. Эктора я высветил фонарем на решетке, перегораживающей коридор тюрьмы, то есть примерно метрах в двадцати от того места, где его изрешетили.

Я ж говорил: дуракам везет. Должно быть, тот парень, от которого так мало осталось, тащил пакет с пластиковой взрывчаткой. Где он у него был — не знаю, скорее всего на спине. Как он мне подставился — тоже неизвестно. Может быть, его зацепил пулей Эктор, и мужик, ухватившись за раненую ногу, повернулся спиной под мою шальную пулю. Пакет грохнул, расшвыряв потроха и прочие ошметки своего носителя, а ударная волна шваркнула тех трех, что находились рядом, о бетонную стену. Последнего из пятерых та же ударная волна убила уплотненным воздухом, который клинком вонзился в носоглотку, порвал трахеи, бронхи и легкие, отодрал сердце от аорты, может быть… То же самое мог заполучить и я, если б лежал на полметра правее. Взрывная волна зацепила меня только краешком, вырвала из рук винтовку, прикладом которой я получил по скуле, но обошелся без перелома, а затем, немного подбросив и перевернув на спину, провезла задницей по цементному полу, сорвав шкуру с этого деликатесного, по утверждениям незабвенной Соледад, места. Какого Аллаха молить за этот благоприятный исход — я терялся в догадках. А вот Эктору, даже если он еще был жив после попадания в него десятка пуль, смерть от удара всем телом о стальную решетку была гарантирована. Его буквально вдавило головой между прутьями, размозжив черепушку в двух местах.

— Давайте вернемся в камеры, — вдруг предложила Эухения. — Мне дурно…

Лусии тоже было дурно. Если мне было хреново от контузии, то им от созерцания кишок, выдавленных глаз и иных прелестей, оставшихся на поле брани. Я, как здорово обалдевший после взрыва, воспринимал всю эту неизбежную грязь почти спокойно. Тем более что около самого дальнего жмура обнаружился вполне исправный пулемет — китайский «ПК» с лентой на 150 патронов, с которыми мне никакие бронежилеты не стали бы помехой. Тем не менее для себя я все-таки броник взял — береженого Бог бережет. Правда, так сказала, говорят, одна монашка, надевая презерватив на свечку, но все-таки… В одной драной майке как-то скучно. Каску с забралом я тоже прибрал. Если б нынешний покойничек не держал забрало открытым, то, может, и не хватанул бы ртом избыточное давление. Впрочем, перелом шейных позвонков он получил бы в любом случае.

Немного подумав, я снял с убиенного штурмовой пояс, на котором много чего висело. Кобура с «магнумом», кинжал, две гранатные сумки с четырьмя гранатами, перевязочный пакет, аптечка, еще чего-то. И все целехонькое, вполне пригодное для жизни. Напоследок я снял с покойного ботинки. Ногам стало теплее. Штаны, к сожалению, оказались непригодны к употреблению, потому как в момент отдания концов в эти штаны перекочевало все, что покойный напоследок скушал.

Возвращаться в камеру я не хотел. Я пошел дальше по туннелю, и Лусия с Эухенией, охая, зажимая носы и сдерживая рвоту, поплелись за мной.

ПАРЕНЬ СО ШРАМОМ И ДРУГИЕ

Путь оказался не близким. Особенно если учесть, что ты топаешь после того, как тебя хорошенько оглоушило, приподняло да шлепнуло. Пока какая-то часть нервной системы была вырублена в связи с контузией, я шел как под наркозом, не ощущая всех болячек, кроме двух наиболее сильных. Но спустя какое-то время связь между башкой и периферией моего тела начала восстанавливаться. Как это бывает во всяком централизованном государстве, — а человек есть модель государства в миниатюре, — все местные органы стали трезвонить в Центр о своих бедах и неурядицах, требуя принять неотложные меры. Выяснилось, что у меня, кроме кормовой части, ободраны колени, локти, правое бедро, ушиблены правая лопатка и правое плечо. В общем, все это было мелочевкой и особого вреда принести не могло, но надоедало ужасно. Опять же угнетала неопределенность цели путешествия, чреватого самыми крупными неприятностями.

Граждане, которые от моей шальной пули взлетели на воздух, не походили на здешнюю охрану. Они были явно снаряжены для штурма. Таким образом, мои отношения с атакующими явно испортились, а эти ребята, судя по отдельным звукам, долетавшим сверху, все еще находились здесь и продолжали свою бурную деятельность. Вместе с тем у излишне гостеприимных хозяев после того, как я пренебрег их радушием, да еще и проломил одному из них башку, тоже могли возникнуть претензии. Поэтому забиваться в какой-нибудь уголок и ждать, чья возьмет, резона не было.

Дойдя до перекрестка, то есть до того места, где начинался боковой ход, откуда вышли ныне угробленные бойцы, я повернул именно в этот ход. Во-первых, оттуда тянуло свежим воздухом, а значит, мог быть выход на поверхность. Во-вторых, если те, кто вышел оттуда, были уже мертвы, то на повторную встречу с ними надеяться не следовало. Могла быть, конечно, какая-то резервная группа, поджидавшая на выходе или стоявшая «на атасе», но она вряд ли могла быть больше той, что уже накрылась. У меня к тому же было кое-какое преимущество. В каске с забралом, бронежилете, при трофейных пулемете и фонаре я выглядел очень похоже на усопших (правда, нормальных штанов у меня не имелось и куртки тоже), отчего господа, стоявшие на стреме, имели шанс обознаться. Точнее, они могли не распознать во мне чужака на значительном расстоянии и не стали бы открывать огонь сразу же. А я, естественно, постарался бы шурануть по ним несколько раньше.

Конечно, для дурной головы — другой у меня не было — это был неплохой замысел. А вот будь у меня с головой все в порядке, я бы, наверно, только посмеялся над таким идиотизмом.

По боковому ходу мы шли не меньше часа. Я выдохся, потому что суставчики мои, которые при взрыве сильно тряхануло, изрядно заныли. Садиться на ободранное место было неудобно, и пришлось прилечь на левый бок, который пострадал меньше правого.

— Вам плохо? — спросила Эухения.

— Не знаю, — пробурчал я.

— У вас болит голова? — пристала сеньора Дорадо. — Я могу снять головную боль. Вы не против?

— Ради Бога… — В принципе мне это было по фигу, потому что болело сразу во всех местах и я не был уверен, что от одной головы мне сразу полегчает.

Однако Эухения взялась задело на полном серьезе. Она стала проделывать над моей головой какие-то гладящие движения вогнутыми ладонями и произносить некие непонятные слова, явно заклинательного свойства. Головы она не касалась, но при этом я ощутил, что волосы у меня начинают кое-где вставать дыбом, примерно так, как от наэлектризованной расчески. Более того, послышался слабый треск разрядов, даже голубоватая искорка мигнула. Бормотание Эухении, которым сопровождалось снятие статического электричества, напоминало мне тот язык, на котором блаженной памяти Соледад общалась со своими коммандос. Скорее всего это был язык какого-то из карибских племен.

И боль медленно, волнами, стала откатываться от головы. Она утихала плавно и незаметно, по чуть-чуть, но каждая новая волна была меньше предыдущей. Одновременно слабели болевые сигналы от ушибов и ссадин, потом некоторые места вообще болеть перестали. Наконец, я словно бы оторвался от боли и ощутил, что она исчезла совсем. Правда, при этом я на какое-то время потерял сознание.

Очнулся я достаточно быстро. Под моей головой оказалась довольно мягкая подушка — сеньора Дорадо пристроила мой затылок на свои колени, обтянутые мятой, пропахшей морской водой юбкой. Я поднял голову и почувствовал, что могу продолжать путь.

На сей раз идти пришлось недолго. Туннель вывел нас к вентиляционной шахте. Теперь стало ясно, что взорвавшиеся молодцы проникли внутрь подземного сооружения именно через него. Я даже прикинул — голова уже позволяла — примерный замысел тех, кто штурмовал подземную тюрьму, и вообще все, что тут находилось. Во всяком случае, я смог прикинуть, как работали две группы. Сколько их всего могло быть, я, естественно, не знал.

Первая группа проникла через подводный туннель, захватила лифт и прорвалась наверх, завязав там бой. А вторая — та, которую я так неожиданно для себя уничтожил, — прошла здесь, через вентиляционную шахту, отрубила электроснабжение и намеревалась учинить какую-то диверсию. Не зря же взрывчатку тащили! Пальба в верхних этажах продолжалась, поэтому очень могло быть, что были и третья, и четвертая, а может, и пятая группы, которые вползли в вентиляционные галереи этих этажей.

Свежий воздух тянул из открытой двери в шахту. Огромный вентилятор с мощным электромотором не работал, но приток все-таки был. Осторожно войдя в дверь, которую, очевидно, использовали механики по вентиляции для осмотра шахты, я задрал голову и отчетливо увидел квадратик синего неба. До него было метров пятьдесят, не меньше. То есть не до неба, конечно, а до выхода наверх. Судя по десяти квадратным отверстиям в одной из стенок шахты, размещенным через каждые пять метров, в этом подземном комплексе было десять этажей. Наверх можно было пройти по скобам, вцементированным в бетонную обкладку шахты. Впрочем, те ребята, что пролезли в нижний этаж, спускались более быстрым способом. Они съехали вниз по прочной нейлоновой веревке.

Я призадумался. Влезать на высоту десятиэтажного дома по скобам было утомительно, ползти по веревке — тоже. Я не знал, насколько сильны в альпинизме Эухения с Лусией, но в себе самом на сто процентов уверен не был. К тому же там, наверху, нас могла поджидать неприятная встреча. Наверняка те, кто спускался вниз, оставили там какой-то пост. Все мои прежние прикидки, которые при встрече со стремщиками на одном уровне имели шанс на успех, теперь летели псу под хвост. Шахта была достаточно освещена вверху, и разобраться в том, что я «чужой», труда не составило бы. Пристрелить меня при этом было совсем просто. Ни вися на скобах, ни болтаясь на веревке, из пулемета не постреляешь.

Но другого выхода не было, во всяком случае, поблизости не просматривалось. Сидя тут, много не высидишь. Я прикинул, что сверху, от обреза шахты меня на дне колодца в полсотне метров видно плохо, скорее всего даже совсем не видно, если, конечно, этим предполагаемым сторожам наверху не дали ночных прицелов. Ребята, видимо, особо не ждут атаки из шахты, поскольку голов их на фоне неба не показывалось. Они больше следят за окрестностями. Стало быть, сунутся к шахте только в том случае, если услышат какой-либо подозрительный шум…

— Вот что, — сказал я, вернувшись к дамам. — Вылезти наверх можно только здесь. Сейчас, сеньорита доктор, вы полезете по скобам до первой боковой дыры. Она достаточно широка, и вы там можете укрыться. Потом то же самое сделает сеньора Эухения. Затем, Лусия, вы полезете дальше до следующей дыры, потом за вами снова пойдет Эухения и так далее.

— А вы?

— А я буду вас прикрывать. Если кто-нибудь заметит вас и покажется над обрезом шахты, я его застрелю… — Хотя мне казалось, что следует немного посомневаться в таком благополучном исходе, я постарался, чтобы голос у меня звучал уверенно. На самом деле я просто подставлял обеих красавиц. Наверняка в какой-то момент одна из них испугается, заверещит, а то и грохнется, наделав шуму. Если наверху есть охранник, он непременно высунется хоть на секунду, и я пойму, что дорога через шахту перекрыта.

По-моему, ни та, ни другая о своей роли подсадных уток не догадывались. Лусия, несмотря на то, что очки у нее все время съезжали на нос (похоже, их оправа получила небольшие повреждения еще во время катастрофы на «Маркизе»), полезла достаточно уверенно и проворно. Не сомневаюсь, что ее ножкам пришлось достаточно померзнуть за время путешествия по цементным полам подземных коридоров, да и стальные скобы вряд ли были тепленькие, но она не пищала и вела себя прекрасно. Меньше чем за минуту научная мышка взобралась по скобам на пятиметровую высоту и юркнула в квадратную норку боковой вентиляционной галереи.

Эухения в своем «партийном» костюмчике, ухрюканном до неузнаваемости, и драных колготках напоминала российскую бомжиху, удирающую от милиции. Единственное, что отличало супергадалку, так это отсутствие матюков. А вот пыхтенья, оханья и хайдийско-испанских проклятий она издавала немало. Тем не менее и она сумела добраться до первой галереи. Затем Лусия вылезла и стала взбираться на второй ярус. Опять все прошло благополучно. Эухения высунулась из дыры и, дождавшись, пока пятки Лусии исчезнут в отверстии второго яруса, полезла следом. Снова все о'кей.

Так, более или менее спокойно, не производя лишнего шума, они добрались до пятого этажа. Это была, как говорится, «половина дистанции». Никто наверху не показывался, создавалось впечатление, будто там и нет никого. Ничтоже сумняшеся я уже думал, что, может быть, нам удастся отсюда выбраться без осложнений. Однако фиг я угадал…

«Пришла беда, откуда не ждали. Напал из-за Синих гор проклятый Буржуин…»

Точно. Прав был дедушка Егора Тимуровича. Правда, «буржуины» появились не из-за гор, а совсем наоборот — из-под земли.

Покамест я, задрав голову, присматривался к маняще голубому квадратику неба, чтобы не проглядеть супостатов наверху, шаги послышались из глубины подземных коридоров. Услышал я их достаточно вовремя, по крайней мере настолько, чтобы успеть обернуться, направить ствол пулемета в коридор и дать с рук длинную, патронов на двадцать очередищу. Сквозь грохот я услышал вопли, которые свидетельствовали, что кое-кому мне удалось испортить настроение. После этого я успел сделать еще одно важное дело — закрыть дверь в шахту. Она была толстая и от пуль прикрывала, но имела тот же недостаток, что и дверь в камере, где я сидел до налета на подземный объект, то есть не закрывалась изнутри. Единственное, что я смог сделать, — это просунуть ствол «ПК» сквозь стальную ручку двери так, чтобы он зацепился за вцементированную в бетон дверную раму. Жаль, конечно, такую пушку бросать, но ничего более подходящего под рукой не было. Это могло дать выигрыш в пять минут, а то и больше. Я обвязался веревкой, свисавшей в шахту, и решил, что сумею влезть по ней быстрее, чем по скобам, до пятого уровня и укроюсь в вентиляционной галерее.

Полез я и правда быстро. Внизу дубасили и стреляли в дверь, но вышибить ее не удавалось. Я уже добрался почти до уровня заветной дыры и собрался раскачать веревку, чтобы дотянуться до скоб, отвязаться и пролезть в галерею, но тут…

Веревка вдруг сама поползла вверх! Да так быстро, что я сразу понял, что ее тянут не руки, а что-то вроде лебедки. Это могли быть только те, верхние, которых я больше всего боялся.

Сами понимаете, что когда человек лезет вверх по веревке, нижний конец которой обвязан у него вокруг пояса, то ниже его образуется что-то вроде петли, роль узла на которой выполняют руки и ноги того, кто лезет. Я попытался скользнуть вниз, рискуя сжечь руки трением о веревку, и трепыхнулся, словно ерш на крючке, надеясь все же уцепиться за скобы. Но меня понесло не от стены к стене, а с угла на угол, и ухватиться за скобу не удалось. Мне не хватило примерно метра — немного меньше, чем когда-то Дику Брауну, когда ему передавали в воздухе парашют. Законы маятника отбросили меня от скоб, а лебедка подтянула намного выше. Внизу, на дне шахты гулко шарахнуло. Похоже, что те, кто ломился в заклиненную мною дверь, ее взорвали. Это означало, что вот-вот те ребята окажутся непосредственно подо мной и начнут расстреливать, что называется, влет. Я уже висел на полностью натянутой веревке, значительно выше пятого «этажа», откуда на меня растерянно глядели Лусия и Эухения. К тому же меня начало вращать на веревке, и, пока я пытался остановить эту закрутку, я уехал еще на пару этажей вверх. Когда же появилась возможность раскачаться, я оказался прямо напротив окна седьмого яруса, и до скоб я опять не дотянулся. Снизу протарахтела первая очередь, но она меня, слава Богу, не зацепила, пули свистнули мимо и вылетели из шахты куда-то в небеса. Все-таки попасть в человека, который раскачивается на веревке, не так-то просто. Тем более что меня дотянули уже до восьмого «этажа». Теперь стоило больше опасаться верхних, чем нижних, поэтому я предпринял отчаянную попытку. Оттолкнувшись ногой от стенки шахты, я мог исправить положение, и на сей раз мне даже удалось цапнуть правой рукой скобу. Но в этот же момент сверху свалилась какая-то тяжелая железяка и больно стукнула меня по запястью. Хорошо еще, что не по пальцам, а то бы переломала их к чертовой матери. Руку я отдернул, а железяка, оказавшаяся гранатой, благополучно долетела донизу и там грохнула. Только теперь Я догадался поглядеть вниз и увидел, что там пара человек валяется, а остальные юркнули в дверь. Их пуль я мог больше не бояться, но в этот момент меня уже подтянули к блоку, через который была продернута веревка, а затем две пары крепеньких ручонок выдернули меня из шахты, как пробку из бутылки.

Судя по одежке, это были точно такие же мальчики, которых я нечаянно подорвал. Я увидел их ненадолго, потому что глянул на солнце и тут же зажмурился. При солнечном свете им легко было убедиться, что я не из ихнего инкубатора, а кроме того, разглядеть, что я взял кое-что взаймы из чужого инструмента. Каску с меня тут же сняли. Это могло быть прелюдией к мордобою, а я стоял как дурак, ослепленный солнцем и пьяный от нормального воздуха.

Но бить меня не стали. Я сумел открыть глаза и увидел, что нахожусь на небольшой полянке в джунглях, затянутой сверху маскировочной сетью, а передо

мной стоят два парня с поднятыми забралами. Физиономия одного из них мнепоказалась знакомой… Очень знакомой, и видел я ее, похоже, совсем недавно. Второго я точно ни разу не видал, но этот…

Я видел его не то вчера, не то позавчера, не то третьего дня — короче, тогда, когда перед обедом у Эухении смотрел хайдийское TV и теньенте Эсекьель Гонсалес демонстрировал фоторобот предполагаемого преступника — убийцы дона Франсиско Хименеса. Огромный шрам на щеке со следами швов и рубец на губе, под носом. Но и тогда увиденное по телевизору лицо казалось знакомым… Где ж я это страшилище видел?

Но вспомнить я не успел, потому что парень, с серьезным видом наставивший на меня автомат, успел припомнить раньше…

— Колька, что ли? — спросил он без каких-либо радостных улыбок, но вполне по-русски.

И только тут я узнал его. Промелькнула давняя-давняя сценка из времен моего, так называемого, «дембеля». Электричка, драка, вспыхнувшая из-за вот этого самого шрама со швами, Толян, задевший меня кулачищем по уху, а затем полетевший на пол от удара каблуком в подбородок, который, как утверждают специалисты-каратисты, обычно в драках не проходит… А этого звали Андрюхой. Фамилию его я так и не узнал тогда. Вот он, рубец на верхней губе

— моя пометка. Сам на удар налетел и собственным клыком губу порвал. Но потом вроде ничего плохого я ему не делал. Если не считать того, что месяц назад на подмосковной ферме убил не по злобе его дружка Толяна. Там, правда, свидетелей не осталось. Кроме Тани, которая, как теперь выясняется, еще и Кармела О'Брайен, и Вик Мэллори… Но она, я надеюсь, в Москве, надежно упрятана в недрах Центра нетрадиционных методов обучения, и Чудо-юдо ее не упустит.

— Здорово, Андрюха… — сказал я не очень уверенно. Второй мужик, судя по всему, по-русски был не бум-бум. У него на роже отразилось беспокойство, и он спросил у Андрюхи по-английски:

— Ты знаешь его?

— Yes, — ответил тот, и я понял, что языковая подготовка у братана явно ни в дугу, ни в Красную Армию. Примерно так и с таким акцентом я сам говорил после школы, где мне кое-как натянули в аттестат трояк по английскому. А вот для второго английский был родным, можно не сомневаться. Правда, говорил он как штатовец-южанин. Дик Браун похожую речь слышал, когда в Нью-Орлеане у своей католической бабульки гостил.

Чем мне все это грозило? Хрен его знает! То, что я нынче не Колька Коротков, а Дмитрий Сергеевич Баринов, Андрюха вроде бы знать не должен. Если, конечно, их сюда прислали не именно за мной. Судя по тому, что язык межнационального общения у этого подразделения английский, это вряд ли спецназ ГРУ, хотя тамошним чувакам легко прикинуться кем угодно. Экипировка у них разномастная. Шлемы, похоже, швейцарские, автомат у Андрюхи явно из «калашного» ряда, но может быть китайского или чешского производства, под патрон 7,62, камуфляжик смахивает на американский. «Мундир английский, погон российский, табак японский…» Что за интербригада? Может, «G & К» все-таки? А тогда кто те, что обороняются? Явно ведь и те, и другие не хайдийцы. Куда только теньенте Гонсалес смотрит? Бегают, понимаешь, по острову вооруженные люди, стреляют, взрывают… Прямо как в России, ей-Богу!

Тем временем штатовский корешок Андрюхи деловито и неторопливо снял с меня все вооружение и броник, поглядел на изнанку жилетки и сказал Андрюхе:

— Это вещи Мартеля.

— Надо говорить шефу, — примерно так ответил землячок, не вдаваясь в сложности американской мовы. Его следующую фразу: «Hands on head! Руки на голову!» я мог бы понять и без перевода, но выполнил только после того, как команда прозвучала по-русски. Андрюха должен был помнить, что я знаю английский, но его товарищ мог этого не знать. До выяснения обстоятельств лучше было прикинуться шлангом и дать возможность ребятам свободно общаться. Теперь многое зависит от Андрюхиной памяти и догадливости его корешков.

Нью-орлеанец остался у шахты, а Андрюха, держа меня под прицелом, указал направление на какую-то тропку.

— Что ты тут делаешь, зема? — поинтересовался я, когда мы отошли на приличное расстояние от штатника.

— Трахаюсь помаленьку, — сообщил Андрюха без особой доверительности и, само собой, простыми русскими словами.

Мне стало ясно, что землячок, видать, состоит при денежной работенке, а потому вряд ли посмотрит сквозь пальцы, если я побегу. Самое обидное, по-моему, погибнуть от руки русского за границей. Ради такого удовольствия не стоило улетать за пять тысяч километров от дома.

Тропка шла вдоль хорошего отвесного обрыва. Внизу были камни и горная речка — может быть, отсюда начиналась Рио-де-Санта-Исабель, превращавшаяся ниже по течению в клоаку с бетонными берегами. Прыгать с обрыва я не стал бы даже в том случае, если б желал покончить с собой. Шансов приземлиться целехоньким не было, но и гарантии, что убьешься насмерть, — тоже.

Метров через сорок тропка вошла в бетонированную траншею, с фронта замаскированную одернованным бруствером. Чтобы спуститься в траншею, пришлось миновать небольшое пулеметное гнездо. Сомневаюсь, что без Андрюхи меня пропустили бы свободно. Из гнезда приветливо выглядывал ствол пулемета «М-60», а его хозяин предпочитал из скромности не маячить.

По траншее Андрюха пригнал меня в небольшой дот. Обрыв в этом месте переходил в крутой, а затем во все более пологий склон. Его, по-видимому, и должны были перекрывать траншея, дот и прочие укрепления. Склон был очищен от кустов и деревьев, перегорожен спиралью Бруно и обычной колючкой. Может, были и еще какие-то заграждения, но я их разглядеть не успел.

В доте сидели трое. Пулеметчик, наблюдавший за охраняемым склоном, был обращен ко мне спиной. Еще один боец с замалеванной камуфляжной краской рожей держал между колен бесшумный снайперский «винторез» и смотрел в бинокль через амбразуру. Наконец, третий, держа под мышкой автомат, поигрывал рацией. Она хрюкала, так как была поставлена на прием, но ничего членораздельного не говорила. Судя по всему, он-то, этот третий, и был шефом.

У него на морде тоже была камуфляжная краска, и выглядел он жутковато. Куда страшнее, например, чем Андрюха со всеми своими шрамами. Но вот что удивительно: этот мужик посмотрел на меня так, будто я получил от него приказ к 18.00 взорвать то-то и то-то, но до сего времени не взорвал. То есть впечатление было, будто он меня знает и изумлен только тем, что я нахожусь здесь, а не в другом месте.

Я присмотрелся. Мужику было минимум за сорок, хотя на здоровьечко он не жаловался и сцепиться с таким по делу я бы не хотел. Правда, он не смахивал на закоренелого боевика и скорее всего на нынешнее дело вышел после некоторого перерыва. И морда была довольно гладкая, и руки не очень заскорузлые. Ежели его отмыть и переодеть, то уже через полчаса можно вести на какое-нибудь элитарное сборище. Конечно, в камуфляжной раскраске его и мама родная не узнала бы, но что-то знакомое в лице было. И тут впервые за долгое время сработала РНС.

«Дик Браун», — представила мне мужика «руководящая и направляющая».

Я на секунду опешил, но очень быстро сообразил, что есть на земле еще один человек, который помнит «Атлантическую премьеру» так же, как помню ее я. Тот, кому в башку перешло «я» Брауна. Мне довелось только один раз увидеть его фото, показанное «Главным камуфляжником». Тогда, в последние минуты перед тем, как разделить два «я», одновременно пребывавших в моей черепной коробке, бывший «серый кардинал» показал мне (точнее, «нам») две фотографии. На одной из них был тот парень, что родился как Ричард Стенли Браун, благополучно отвоевал во Вьетнаме, Анголе и Зимбабве (она же бывшая Южная Родезия), а затем разбился при неудачном прыжке с передачей парашюта в воздухе. Однако его «я», просуществовав 30 лет в угробившемся теле, было накануне биологической смерти пересажено доктором Брайтом в мозг двадцатилетнего Короткова и перекантовалось там еще один год. А вот второе фото принадлежало мужику, натурального имени которого «мы», Коротков-Браун, не знали. Сомневаюсь я, чтобы этот дядя хотя бы сейчас вспомнил об этом. Он помнил себя как Брауна и чуть-чуть — как Короткова. Впрочем, может, и не чуть-чуть. Во всяком случае, меня он узнал — это точно.

Тем не менее он не полез ко мне обниматься и не стал кричать: «Сколько лет, сколько зим!» Напротив, он постарался как можно быстрее избавиться от удивленного выражения на морде.

— Что это за тип? — спросил он у Андрюхи. По-английски, естественно.

— Русский, — лаконично ответил тот. Как будто сам, сукин сын, был по крайней мере китайцем!

— Он говорит по-испански? — Мне этот вопрос показался странным. Браун должен был осведомиться насчет английского…

— Не знаю, — пожал плечами Андрюха.

— Говорю, — ответил я, и Браун перешел на испано-хайдийский диалект. Судя по первой реакции всех присутствующих, и Андрюха, и пулеметчик, и снайпер по-испански мало что понимали.

— Что ты делал здесь, компаньеро? — спросил Браун. Почти так, как я несколько минут назад спрашивал у Андрюхи.

— Отдыхал, — съязвил я. — Приехал как турист.

— И сразу угодил в секретную зону?

— Я приехал с женой и остановился в «Каса бланке де Лос-Панчос». Можете справиться у Фелипе Морено. Помните такого?

— Это я знаю. Ты записался у него как Ричард Браун.

— По здешним законам в этом нет криминала. Я же не знал, что сюда заявится еще один сеньор с таким же именем.

— Значит, ты тоже узнал меня?

— Да. — Я решил, что особо темнить не стоит, потому что этот «Нью-Браун», судя по всему, кое-что обо мне уже раскопал.

— Как ты попал в зону «Зеро»? — спросил Браун, приняв мой ответ к сведению.

— А этот крысятник так называется? — удивился я. В те времена, когда «я» Брауна командовало моими руками и ногами, о зоне «Зеро» слышать доводилось. Вроде бы это была главная подземная резиденция Лопеса.

— Так как ты туда попал? — Браун пропустил мой вопросик мимо ушей. Он явно был ограничен во времени на проведение допроса.

— Через подводный туннель. Чьи-то водолазы вытащили меня из потопленной яхты и отвезли на скутере.

— Одного? Кто был с тобой?

— Эктор Амадо, Эухения Дорадо и Лусия Рохас. Браун явно заинтересовался. Мне показалось даже, что он этим известием взволнован.

— Где они?

— Амадо убит, а Эухения и Лусия сейчас прячутся в пятом ярусе шахты, точнее — в вентиляционной галерее пятого яруса.

— Это правда? — Браун посмотрел на меня так, что мороз продрал по коже.

— Минут десять назад были там, — пробормотал я. У меня не было времени подготовиться и хотя бы сообразить, что можно говорить начистоту, а что нет. На ходу я прикинул: если Брауну и его команде нужны живьем Лусия и Эухения, то скорее всего он один из моих конкурентов… А раз так, то могилку мне вот-вот отроют. Уж что-что, а характер дядюшки Брауна я немного знал. Но слово не воробей, как известно. Впрочем, потеряно было еще не все, потому что Брауну еще надо было убедиться в том, что Эухения с Лусией живы, и вытащить их из подземелья. А раз так, то мне предоставлялось время пожить и, может быть, каким-то образом выкрутиться.