МЫ ПОЙДЕМ ДРУГИМ ПУТЕМ…

Нет, никуда я не сорвался. Под ногой очень быстро нащупался металл, рука ухватилась за какую-то погнутую стальную штуковину, а другая еще за какую-то, и таким макаром я нашел под землей точку опоры. Следом спустилась Кармела.

Света было достаточно, чтобы разглядеть: мы стоим на разбитом и смятом вертолете, который в свою очередь покоится на покореженной, перекособоченной и оттого никуда не провалившейся лифтовой площадке. Именно до этого уровня нас когда-то опустил Капитан, набрав код «1776» — год основания США. Тогда по сторонам мы увидели три стальные двери. Паскуаль рассказывал, что оттуда на площадку выходили охранники. Сейчас этих дверей не было, их вдавило в дверные проемы, сорвало с петель и повалило.

Пульта, чтобы еще раз набрать «1776» и опуститься еще на двадцать метров вниз, у нас не было. Да и вряд ли здешние механизмы захотели бы работать. Надо было тем не менее срочно убираться с площадки, потому что ругань и пыхтение «тигров» слышались совсем близко. Они уже подбежали почти к самой щели.

— Где гранаты CS? — заорал какой-то начальственный голос.

— А кто приказывал их брать, сеньор лейтенант? Вы приказали взять только осколочные…

Мы слушали перебранку, уже соскочив с вертолета на площадку и пробравшись в одну из дверей. Гранаты с газом CS ребята забыли в очередной раз, но очень кстати для меня и Кармелы.

— Да бросьте им любую, все равно эта штука еле держится! — посоветовал кто-то. Наверху послышалось строгое:

— Всем отойти на двадцать шагов!

Щелчок, затем граната лязгнула по мятому борту вертолета. Мы с Кармелой отскочили от дверного проема и упали на пол… Грохнуло!

Сразу после того, как воздушная волна укатилась куда-то за наши спины и пошла гулять по еще неведомым нам подземным лабиринтам, а осколки перестали рикошетить по шахте, послышались сперва скрежещущий лязг, потом грохот, затем удаляющийся, но мощный гул и, наконец, тяжелый далекий удар…

— Я же говорил! — торжествующе крикнул кто-то сверху. — Площадка грохнулась! Если они и были там, то разбились всмятку!

Голоса стали удаляться. Когда их стало совсем не слышно, мы подобрались к дверному проему и поглядели…

Площадка с вертолетом исчезла напрочь. Остались лишь какие-то массивные рельсы-направляющие, покореженные конструкции, на которых держалась «миска», закрывавшая шахту. Полукруг света, проникавший из щели, высвечивал на двадцатиметровой глубине арку — она когда-то вела к вагончику. Но шахта на этом уровне не заканчивалась. Площадка с вертолетом провалилась так глубоко, что разглядеть их было невозможно.

Наше положение было не самое лучшее. Добраться по гладкой бетонной стене до щели-полумесяца не смог бы даже альпинист, тем более без специального снаряжения.

— Ну, а теперь куда? — спросила Кармела.

— Куда-нибудь… — Я неопределенно махнул рукой в сторону подземного коридора, уводящего от шахты.

— Учти, — заметила Таня, — «тигры» вышли к асиенде из-под земли, через заваленный ствол. Они и сейчас могут быть там.

— Учту, — вздохнул я.

Она достала фонарик, посветила вперед. Метрах в двадцати коридор заканчивался лестницей, похожей на те, что имелись в подземельях «Горного шале», но хода наверх не было — только вниз. В стене коридора было две двери, обе сорванные с петель. За обеими дверями были небольшие комнатушки. В первой стоял стол с телефоном, тумбочка с телевизором, у которого при взрыве лопнул кинескоп. На полу в пыли валялись осколки от разбитого плафона, опрокинутые стулья, письменный прибор, давно испортившиеся электронные часы. Здесь, похоже, сидела бодрствующая пара охранников, а отдыхали они во второй комнатушке, где стояло два топчана, обитых клеенкой.

— Посидеть, что ли? — устало сказала Таня. — Все ноги оттопала…

Уселись друг напротив друга. Я спросил:

— Может, теперь скажешь, откуда ты здесь взялась?

— Тот же вопрос могу и я тебе задать.

— Я? Честно и благородно приехал как турист. С законной женой, при паспортах и визах. А ты, насколько я помню, в это время оставалась в Москве, у нас в центре.

— Ты своей памяти не верь ни в чем. Она липовая от и до. Точнее, настоящего в ней много, но вранья — очень много. Я своей уже давно не верю и не знаю, что правда, а что ложь. Я даже сейчас не знаю, вживую с тобой говорю или это опять кто-то придумал.

— Тогда ответь: ты, когда мы всем колхозом в вагончике ехали, спала?

— Вроде бы… Хочешь спросить, что я во сне видела?

— Хочу.

— Можешь не проверять — то же, что и ты. Рассказывала тебе о том, что я такое. А оборвалось все на том, когда ты спросил, не связан ли Сорокин с Бариновым. Закрутилась спираль, и все исчезло.

— Как ты думаешь, случайно?

— Не знаю, ничего не знаю… Может, случайно, потому что до места доехали, а может, и нет. Какая разница?

— Ты можешь досказать про себя?

— Нет. Я этого еще не знаю.

— Как это?

— А так. То, что я тебе рассказывала во сне, мне самой не было известно. Я говорила то, о чем раньше не знала. Понятно?

— С трудом. Тебе это кто-нибудь подсказывал или как?

— Видишь ли, то, что у меня не все в порядке с головой, я давно замечала. Но кому такое расскажешь? Ты-то меня поймешь, я знаю, что вы с Брауном жили в одной голове. Но вы там вместе не больше суток пробыли, кажется, а я несколько лет. Понимаешь?

— Приблизительно… Только вот когда мы с Брауном в одном черепке обитали, то телом управлять не могли. Оно не знало, чьи команды выполнять. А у вас, выходит, все получается?

— Не так. У вас «я» были больше разделены. А у нас нет резкой границы. Во сне с тобой говорила Таня. Но сейчас «я» — Таня-Кармела. Все вместе. Новая личность…

— Пойдем дальше? — предложил я. — А то разомлеем тут, если долго просидим.

— Верно… — согласилась Таня. Ее взгляд упал на пистолет-пулемет, который достался мне от убитого телохранителя.

— Где это ты «бизончик» прихватил?

— «Бизончик»? — Ну да, это ж «бизон-2» — совсем новый пистолет-пулемет. Сделан на базе «Калашникова», но тут, в шнеке, минимум шестьдесят четыре патрона. В ближнем бою — сильная штука.

Мы встали и пошли по коридору к лестнице. Прежде чем начать спускаться,прислушались. Вроде бы какие-то шорохи и шуршание снизу долетали, но скорее всего их производили либо крысы, либо подземные сквозняки. Андрюхин «Калашников» я надел за спину, а «бизон» держал наготове. Таня тоже шла с раскрытым «ПП-90», а «винторез» повесила стволом вниз.

Каждый марш лестницы опускал нас на четыре метра ниже. Каждая ступенька по двадцать сантиметров высотой, всего по двадцать ступеней в марше. Марш — площадка, марш — площадка… Без каких-либо боковых коридоров. Шестой по счету марш вывел нас к арке, через которую когда-то нас провел Паскуаль Лопес после того, как Капитан набрал код «1789» — дату принятия первой Конституции США. Тогда ее закрывал стальной щит, поднимавшийся при наборе кода, которого сейчас не было. Его вывернуло вместе с частью арки, и он, должно быть, грохнулся в шахту лифта. А вот той боковой двери в арке, через которую мы с Таней прошли на этот раз, при первом посещении «Лопес-23» я не увидел или, во всяком случае, не запомнил. Эту дверь тоже сорвало с петель чудовищной ударной волной и даже немного выворотило раму, державшуюся на мощных стальных штырях, вцементированных в проем, пробитый в монолитной скале.

— Мощно рвануло, — отметил я, когда мы оказались под аркой.

— У тебя дозиметра случайно не имеется? — с беспокойством спросила Кармела.

— Нет, конечно. А ты думаешь, тут атомную бомбу взорвали?

— Кто его знает. Была же где-то здесь бомба…

— Вряд ли. — У меня, однако, мороз по коже пошел. Всяко бывает… Может, это и к лучшему, что у нас дозиметра нет. Теперь, пока не начнем блевать от лучевки, ничего знать не будем. Ну, был бы он, дозиметр этот. Узнали бы, что кругом считает, а что дальше? Деваться-то все равно некуда…

Успокаивая себя, что не могло быть тут никакого ядерного взрыва, ибо тогда половина острова превратилась бы в радиоактивную пустыню, а на другой все еще и сейчас мерли бы от лучевой болезни, я пошел сперва к стволу лифтовой шахты. Таня посветила вниз фонарем. Огромная труба уходила, казалось, в бесконечность. Свет фонаря проник во тьму не менее чем на полсотни метров, но дна пропасти видно не было. Куда провалился вертолет с лифтовой площадкой — мы так и не разглядели.

— Ни фига себе! — сказал я себе…

— Может, это здесь? — предположила Таня.

— То, что ищут в зоне «Зеро»?

— Знать бы, как туда спуститься… — хмыкнул я.

Мне вовсе не хотелось лезть в преисподнюю, тем более толком не зная, как обращаться с сейфом О'Брайена, который огражден всякими штучками и при неаккуратном обращении может в лучшем случае оставить тебя с носом перед кучей пепла, а в худшем — угробить вообще. У меня была тайная мечта: найти какой-нибудь ход наверх, а затем выбраться на свежий воздух. Я уже пресытился подземными путешествиями, у меня скоро клаустрофобия начнет развиваться…

Тут мне вдруг стало до идиотизма смешно. Бедная Хрюшечка-Леночка ныла, что хочет отдохнуть. Добрый папочка ее благоверного Димы щедрой рукой презентовал им шикарный тур. Сначала Лондон, где не столько знакомились с достопримечательностями, сколько собирали информацию, теперь благоухающий остров, по поверхности которого пришлось передвигаться короткими перебежками, лазурные воды Карибского моря, в которых, как оказалось, можно и утопнуть, если под тобой взорвется шикарная яхта, наконец, экзотика прохладных подземелий с перестрелками, взрывами и перспективой где-нибудь навеки замуроваться.

Поскольку я, по-моему, даже хмыкнул при этих размышлениях, Кармела посмотрела на меня как на идиота и спросила:

— Крыша поехала, компаньеро?

— Точно, — согласился я. — Ты знаешь, что мы сюда с Ленкой отдыхать приехали? На солнышке отогреваться, купаться, фрукту кушать, как говорят в приватизированном вашей «незалежной ненькой» Крыму…

— Вот и ехал бы в Крым, пока пускают… — проворчала Таня, и понял, что чем-то наступил ей на хвост. То ли она болезненно восприняла смешочек по поводу украинской независимости, то ли ей эта самая независимость тоже не больно нравилась. Не поймешь. Но то, что с ней надо осторожно обращаться, я знал хорошо.

Не вдаваясь в пререкания, мы пошли в противоположном от шахты направлении. То есть туда, где раньше был подземный перрон и начиналась линия метро. Тогда отсюда было всего десять минут езды до станции «Лопес-23» и ныне полузаваленной шахты, по которой мы вчера выбирались наверх. Сегодня по ней к асиенде подобрались «тигры».

Мысль о «тиграх» появилась очень своевременно. В тот самый момент, когда мы вышли на подземный перрон и убедились, что с одной стороны — глухой тупик, в котором к тому же лежит на боку смятый в гармошку вагончик, а с другой — завал из рухнувших тюбингов и вывалившейся в туннель породы. При свете фонаря можно было разглядеть, что с одной стороны, там, где тюбинги уцелели, в завале есть небольшой проход. Таня решительно пошла в ту сторону.

— Там могут быть «тигры», — предупредил я. — Этот туннель ведет к асиенде.

— Плевать, — не оборачиваясь, ответила она.

Проход действительно был. Ударная волна, пронесшаяся по туннелю, как бы «расперла» его, и верхние бетонные тюбинги избыточное давление оторвало от нижних. Когда волна прошла, эти тюбинги посыпались вниз под действием собственного веса, а следом за ними грохнулись в туннель и десятки тонн породы. Глыбки местами были очень даже солидными, не меньшими, чем те, через нагромождение которых мы вчера поднимались по стволу заваленной шахты. Однако, падая, большая часть их не раздробилась, а просто вывалилась и стала на ребро, на попа или привалилась к уцелевшим стенкам туннеля. Дальше на них осели следующие уже горизонтально. Проход начинался сразу за перроном, на край которого навалилось несколько глыб. На сам перрон осыпалась только его мраморная облицовка, а тюбинги устояли, зато удар волны через арку был куда сильнее…

— Слушай, — сказал я Тане, — ты уверена, что нас там не прижмет где-нибудь?

— Я тебя с собой не тяну. У тебя есть другой выход отсюда? Если есть — выходи. А я пойду здесь.

И Кармела пошла вперед, точнее — нырнула в черную дыру-щель шириной не больше полуметра, а высотой примерно в два. Я, конечно, мог бы и не лезть, но перспектива остаться в подземелье без фонаря меня не устраивала. Пришлось втискиваться следом за Танечкой.

Первое впечатление было такое, что Кармела полезла сюда исключительно ради смерти, причем скорее всего долгой и мучительной. Многие каменные глыбы держались только на законах сопромата, а большинство — да простят меня специалисты! — вопреки этим законам. В отличие от заваленной шахты здесь все было намного менее прочным. К тому же там мы выбирались к свету, и это вселяло некий оптимизм, прибавляло настроения, а потому питало надежду на то, что сегодня стометровый вертикальный завал не захочет уплотниться. В туннеле мрак был и впереди, и сзади, где-то изредка раздавались пугающие шорохи, потрескивания и скрежеточки. В одних местах можно было пройти в рост, но только боком, в других надо было согнуться в три погибели, в третьих — пролезать на четвереньках. Наконец мы подошли к такому месту, где метров пять пришлось ползти по-пластунски с очень малой гарантией от застревания. Мне было проще: я знал, что, если плечи у меня не пролезут, проталкиваться дальше бесполезно. У Тани самым широким местом были при всей ее мужественности все-таки бедра, и, протиснув плечи, она не могла надеяться, что пролезет целиком. Кроме того, попка у нее была все же поуже моих плеч, и там, где она при желании, проскользнула бы, у меня шансов не было.

И так — почти километр! Впрочем, не уверен. Может быть, это было всего двести-триста метров, которые показались бесконечными. Ей-Богу, где-то на середине пути я подумал, что надо было сдаться в плен «тиграм», а не соваться в этот мерзопакостный лабиринт.

Неужели демократические солдаты Соррильи пристрелят меня так же, как это сделали бы тоталитарные солдаты Лопеса? Будь я наивным янки, а не гражданином новой России, то был бы убежден, что демократические солдаты так нехорошо не поступают. Однако, честно скажу, что, если бы дошло дело до того, я предпочел бы сдаваться тоталитарной советской, а не демократической российской армии.

Так или иначе, но сдаваться «тиграм» я уже опоздал и тем утешился. К тому же совершенно неожиданно наш шкуродерный проход закончился, и мы с Кармелой очутились на небольшом пятачке между двумя завалами. Впереди был завал сплошной. Там полностью осела вся кровля туннеля и огромный массив породы сплющил пробитую в земле «кишку» точно так же, как поставленная нога сплющивает в каком-то месте резиновый шланг. Позади нас был тот завал, через который мы смогли протиснуться, а прямо над головой можно было наблюдать уникальное природное явление: разломившаяся каменная плита весом небось в пару сотен тонн встала «шалашиком», то есть наподобие двускатной крыши. До «конька» этой «крыши» было метра три — три с половиной. Справа, там, откуда мы вышли, была глухая стенка с уцелевшими тюбингами, а слева в такой же стене чернела правильная полуовальная дыра. Это был туннель, но гораздо меньшего диаметра, чем тот, по которому ходили поезда. Кармела, пройдя под «шалашиком», вошла в маленький туннель, не сгибаясь, а мне пришлось нагнуться и перевесить Андрюхин автомат стволом вниз.

Туннельчик шел с заметным уклоном вниз, и это мне очень не понравилось. Если это опять был какой-то дренаж, то вполне мог закончиться в каком-то горизонтальном коллекторе вроде того, где я купался в дерьме вместе с Марселой во время первого пребывания на Хайди. Тот коллектор-ловушка был где-то поблизости, и через него мы тогда все-таки выбрались на поверхность. Но второй раз проходить через такой аттракцион я не согласился бы ни за что. Впрочем, был вариант еще хуже. Труба могла вывести в вертикальный ствол наподобие того, по которому я лазал в подземельях «Горного шале», а это был полный облом и перспектива опять лезть через шкуродер, только в обратном направлении.

О перспективе встретить в туннеле «тигров» я думал примерно так, как Робинзон о перспективе встречи с дикарями: опасно, могут съесть, но все-таки люди. Самый смех, что Тринидад и Тобаго, в районе которых обитал этот самый Робинзон, совсем недалече отсюда.

Уклон увеличивался, я уже начал думать, что мы вот-вот покатимся под горку, но тут появились ступеньки. Вместе с тем туннель заметно загнулся влево. Этот левацкий загиб не менялся, хотя мы прошли уже порядочно, и до меня дошло, что мы идем по спирали куда-то вниз. А затем слева высветился проем, в котором обнаружилась шахта. Та самая, от которой мы ушли по заваленному туннелю.

— Ни черта дна не видать, — констатировала Таня, заглянув в проем.

Я тоже поглядел и убедился, что мы спустились примерно на тридцать метров ниже арки, а до выхода на кукурузное поле в общей сумме почти семьдесят метров. А внизу была бездонная пропасть.

Справа обнаружилась комнатка. Похоже, что тут располагался аварийный пульт ручного управления лифтом на случай, если автоматика выйдет из строя. Конечно, такого случая, когда лифт вообще будет уничтожен, конструкторы не предусмотрели. Пульт был внешне цел, но чисто экспериментальное нажатие кнопок ни к чему не привело. Здесь же обнаружилась комнатка для отдыха дежурных лифтеров, точно такая же, как та, где мы передохнули «этажом выше».

— Садись, в ногах правды нет, — пригласила Таня, когда мы зашли в эту комнатку.

Фонарь она выключила, чтобы не жечь батарейки, и сидели мы в кромешной, как поначалу казалось, тьме. Однако слабый-преслабый свет от щели-полумесяца все же доходил сюда с кукурузного поля через дыру в стене шахты и дверной проем комнатушки. Поэтому через некоторое время мы даже смогли различать друг друга в темноте.

— Дальше есть ход, — сонно сказала Таня. — Только ноги не идут…

Похоже, что она и впрямь устала. Пробормотав несколько слов, Таня-Кармела как-то боком сползла на топчан и придавила ухо к клеенчатому приподнятому изголовью, заменявшему подушку. Послышалось мерное дыхание — она спала.

Практически в тот же момент и я почувствовал жуткую усталость, слабость и безволие во всем теле. Я знал, что обоим спать нельзя, что где-то близко бродят «тигры», что надо караулить… Но все равно заснул.

ДУРАЦКИЙ СОН ДЛЯ ДИМЫ И ТАНИ ј 2

Впечатление было такое, что наш сон был записан на пленку, которую разрезали на две части. Первую часть мы посмотрели в вагончике, и показ оборвался на моем вопросе:

— А с Бариновым Сергеем Сергеевичем они не были связаны?

Этот вопрос остался там, в первой части сна, но в том, что Таня в новом сне отвечает именно на этот вопрос, у меня не было ни малейших сомнений.

— Еще бы! Баринов готовил Сорокина к заброске на Запад.

— Готовил? К заброске? Они что, разведчики?

— Сорокин — профессиональный нелегал, полковник госбезопасности. А твой отец в то время был начальником лингвистического отдела специального центра психологической подготовки — абсолютно секретного учреждения КГБ. Того самого, которое теперь стало частным центром трансцендентных методов обучения.

— Так это, выходит, он комитетское имущество приватизировал?

— Не приватизировал, а взял «под крышу». Когда КГБ разгоняли, этот центр решили не светить и срочно сделали частным. Тем более что у Баринова был легальный статус, вполне реальные научные работы и педагогический опыт. Он преподавал в целом ряде вузов, его знали в научном мире. О его работе в КГБ было известно лишь непосредственным сотрудникам, а те, кто проходил подготовку в центре, не имели с ним прямого контакта. Именно в этом центре он разработал методики сверхускоренного обучения и неопосредованной передачи информации с помощью микросхем, вживляемых в мозг… После того, как агентура обнаружила, что аналогичные работы ведутся Брайтом под кураторством Хорсфилда, Баринов поставил вопрос о внедрении туда нелегала, прошедшего специальную подготовку. С этой целью был подобран тогда еще совсем молодой человек, которого мы теперь знаем как Сорокина-Сарториуса. Он прошел сверхускоренный курс обучения французскому и итальянскому языкам, а также специальную подготовку. Сорокин легализовался в Италии под именем Умберто Сарториуса, а затем через одного из научных знакомых Баринова поступил на работу в частный научный центр, являвшийся европейским филиалом клиники Брайта. Там он выполнил несколько работ, которые были воспроизведением уже готовых закрытых трудов Баринова и послужили ему пропуском в заведение Брайта.

— Значит, отец ушел дальше Брайта? Получается, что наши помогли развитию того направления, которое у американцев отставало?

— Ну, рано или поздно они бы нащупали эти решения сами. Во-вторых, Сарториус был послан вовсе не за тем, чтобы мешать научной работе американцев, а за тем, чтобы контролировать ее. Хочешь знать, в чем основное преимущество янки? В том, что они сразу же ищут практическое применение фундаментальным открытиям. Русские считают, что главное — «прорваться за горизонт», сделать что-то принципиально новое, объять необъятное, доказать, что «небываемое бывает». Это стиль российской и советской науки. Украсть — так миллион, любить — так королеву. Однако над тем, куда потратить миллион и как распорядиться любовью королевы, русские чаще всего думают мало. Поэтому максимальный эффект сделанные ими открытия приносят в других странах.

«Это говорит не она! — мелькнула у меня неожиданная догадка. — Она сказала: „Я говорила то, о чем раньше не знала…“ Значит, сейчас кто-то читает мне лекцию ее устами. Либо это Сорокин, если ему удалось уйти с фермы живым, либо сам Чудо-юдо…»

— Сорокин был послан контролировать направление работ Брайта и прежде всего практическую реализацию фундаментальных трудов, — продолжала рассказывать виртуальная Таня. — Причем сделано это было почти втайне от комитетских генералов. Большинство из них считали работы в области управления сознанием и памятью делом бесперспективным. Фактически все работы в этой области сворачивались, и для Сергея Сергеевича стало ясно, что кто-то работает против него в Москве. Пользуясь своими многочисленными связями в верхах и низах, он собрал обширную информацию о том, как и кем инициировались решения, мешавшие ему работать. Сергей Сергеевич тщательно проанализировал ситуацию и вычислил, что имеет дело с мощной криминально-политической структурой, занимающейся наркобизнесом и обладающей серьезным прикрытием на уровне ЦК и Совмина. Кроме того, он смог отследить некоторые зарубежные контакты этой команды и обнаружил, что несколько ниток ведут к «G & К» и укрытому в ее недрах отделу Хорсфилда.

— А что ж он не вышел, допустим, на Андропова? — спросил я, уже заранее ощущая, что говорю вещь жутко наивную.

— Во-первых, дело было еще во времена Леонида Ильича, поэтому Андропов не был высшей инстанцией. А во-вторых, до председателя КГБ сотруднику такого ранга, как Баринов, напрямую было очень непросто добраться. Во всяком случае, ему очень трудно было миновать непосредственного начальника — генерал-майора Белогорского…

— Это отец Вадима?

— Совершенно верно. Именно он руководил специальным центром психологической подготовки в тот период. А у Сергея Сергеевича не было уверенности, что Белогорский тормозит его работу, лишь подчиняясь обстоятельствам, а не в силу прямой заинтересованности. Тут Баринов не мог ошибиться. Если бы он действовал как рыцарь с открытым забралом, то наверняка угодил бы в автомобильную катастрофу или выпал бы из окна в нетрезвом состоянии. Может быть, ему устроили бы инфаркт или сердечную недостаточность. В то время у него еще не было сил, чтобы защитить себя от всяких неожиданностей. Поэтому он вынужден был действовать осторожно. Он знал, что у Белогорского был сын Вадим, студент-медик с весьма неустойчивыми понятиями о нравственности. Кроме того, было несколько некрасивых историй, в которых был замешан Белогорский-младший. От крупных неприятностей Вадима спасали лишь отцовские связи да еще влиятельные друзья его бабушки Мирры Сигизмундовны, которая, уйдя на пенсию, сохраняла немало знакомств, выводивших аж на Политбюро. Однако и недоброжелателей в системе КГБ у Белогорских хватало. И твой папочка решил, что надо слегка «подставить» генерала. Случай представился в 1981 году, когда Вадим попался при провозе через границу золотых цепочек в тюбике из-под зубной пасты. Строго говоря, эта акция была чистой воды провокацией, организованной Бариновым через своих людей, которые, помимо цепочек, поместили в тюбик еще и контейнер с разведсведениями о деятельности центра, которым руководил Белогорский. Удар был крепкий, хотя благодаря неутомимой Мирре Сигизмундовне его последствия удалось смягчить до минимума. Генерал был понижен в звании и переведен руководить какой-то спецпсихушкой. Его жена Раиса также была удалена из спеццентра психологической подготовки, Вадиму пришлось побывать под судом, но все в принципе кончилось благополучно, так как дело об измене Родины в форме шпионажа не возбуждалось, речь пошла только о контрабанде, и наказание суд определил в три года условно. Вадим был исключен из комсомола, из института, но уже через год восстановился и там, и там. Но Баринов все-таки одержал победу. Он стал начальником спеццентра и получил немалую самостоятельность в работе.

— Это я уже догадался. Давай лучше о Сарториусе.

— Сарториус благополучно прошел в клинику Брайта, выдержав целый ряд проверок и тестов, хотя ему пришлось пройти не только детектор лжи и несколько допросов с использованием психотропных препаратов, разработанных именно в этой клинике и больше нигде не употреблявшихся, в частности все модификации препарата «Зомби» до «Зомби-5» включительно. Он смог все это выдержать благодаря тому, что Сергей Сергеевич разработал эффективную систему защиты от всех этих средств с помощью так называемого препарата ј 330, являвшегося нейтрализатором для препарата ј 329, то есть, по сути дела, «Зомби-6», значительно превосходившего все предыдущие по воздействию на организм. Брайт в это время еще не имел в своем распоряжении шестой модификации «Зомби» и счел результаты проверки удовлетворительными. Вскоре после того, как «итальянец» стал работать у Брайта, в клинике были получены качественно новые результаты. Сарториус, занимаясь изучением воздействия вихревых электромагнитных полей на деятельность мозга в сочетании с применением параллельно созданного «Зомби-6», разработал способы записи памяти любого субъекта с естественного носителя, то есть с клеток мозга, на искусственный. Искусственный носитель представлял собой сложную компьютерную систему с огромным объемом машинной памяти.

— И в порядке эксперимента Брайт решил перевести на искусственный носитель память своей незаконной дочери?

— Да, хотя тут был не просто эксперимент. Брайт знал, что Бетти и Вик Мэллори — наследницы Тимоти О'Брайена. Он рассчитывал, что Кармела, перемещенная на естественный носитель и тем как бы переселенная в тело Вик, станет его агентом и позволит ему получить доступ к фонду О'Брайенов.

— Ловок!

— Однако уже в это время Грэг Чалмерс, Джонатан Хорсфилд и Джералд Купер-старший готовились к «Атлантической премьере». У них до этого не было сомнений в том, что Педро Лопес и Хорхе дель Браво работают только на них. Но с помощью «прорывных программ» Джерри-младшего они неожиданно узнали, что диктаторский тандем повел двойную игру. Они обнаружили связь Лопеса и дель Браво с Дэрком, который уже практически перекупил эту парочку со всеми потрохами. Вот тогда и решили устроить «коммунистический переворот» силами нескольких групп профессиональных наемников, в одну из которых вошел Ричард Браун. Точнее — Николай Коротков с пересаженной памятью Брауна.

— Я попал за рубеж при помощи Чудо-юда?

— Нет, случайно. Сергей Сергеевич о тебе ничего не знал. А вот Сарториус, оставшись в тени, предложил Брайту провести эксперимент по пересадке памяти американца русскому солдату. Вначале планировали получить из Пакистана какого-нибудь военнопленного афганца, но потом европейский филиал раздобыл тебя. Доставить тебя из Германии оказалось дешевле, поэтому ты и стал Диком Брауном на целый год.

— А Брауну это стоило жизни? — Мне было неприятно об этом думать.

— Вынуждена сказать «да». Хотя в принципе его не собирались убивать. Просто несчастный случай при парашютном прыжке оказался очень своевременным. А вот твоя судьба все время, как говорят, «качалась на весах». Сперва тебя не хотели посылать на Хайди, но потом решили, что не худо бы иметь кого-то на роль «агента Москвы». В конце операции у Чалмерса были намерения тебя устранить, но ввиду того, что «Зомби-7», документация по нему и почти все участники «Атлантической премьеры» исчезли вместе с «Боингом», тебе и Брауну сохранили жизнь. Правда, Брайт, который сам пересаживал тебе сознание Брауна, при участии Сарториуса допустил ряд ошибок. Грэгу Чалмерсу был нужен русский солдат, а получился Коротков-Браун, который слишком много знал.

— И меня не убрали только благодаря вмешательству Сарториуса-Сорокина?

— Да, хотя задачу вывезти тебя в СССР он получил от Баринова. О том, что ты оказался у Брайта и готовишься к участию в операции на Хайди, Сорокин тут же информировал свое начальство, а те — Баринова. Внешность солдатика показалась Сергею Сергеевичу слишком знакомой, и он постарался собрать о тебе всю информацию, вплоть до того, что ты был найден на скамейке в зале ожидания Ярославского вокзала. В общем, Баринов признал в тебе своего сына и заставил Сорокина провести силовую акцию. Сарториусу удалось похитить не только тебя с Брауном в одной черепушке, но и Чалмерса, Брайта, Рабиновитца