Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.

Дуб годится на паркет - так ведь нет:

Выходили из избы здоровенные жлобы,

Порубили те дубы на гробы.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди.

Это только присказка, сказка впереди.

Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,

Но явился всем на страх вертопрах.

Добрый молодец он был, бабку ведьму подпоил,

Ратный подвиг совершил: дом спалил.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Тридцать три богатыря порешили, что зазря

Берегли они царя и моря.

Каждый взял себе надел, кур завел

И в нем сидел охраняя свой удел не у дел.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб.

С окружающими туп стал и груб.

И ругался день-деньской бывший дядька их морской,

Хоть имел участок свой под Москвой.

Ты уймись, уймись, тоска, у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Здесь и вправду ходит кот, как направо - так поет,

Как налево - так загнет анекдот.

Но ученый, сукин сын, цепь златую снес в торгсин,

И на выручку, один - в магазин.

Ты уймись, уймись, тоска, у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Как-то раз за божий дар получил он гонорар:

В лукоморье перегар на гектар.

Но хватил его удар, и, чтоб избегнуть больших кар,

Кот диктует про татар мемуар.

Ты уймись, уймись, тоска, у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

И русалка - вот дела - честь недолго берегла.

И однажды, как могла, родила.

Тридцать три же мужика не желают знать сынка.

Пусть считается пока сын полка.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Как-то раз один колдун, врун, болтун и хохотун,

Предложил ей, как знаток бабских струн,

Мол: русалка, все пойму, и с дитем тебя возьму

И пошла она к нему, как в тюрьму.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

Бородатый Черномор, лукоморский первый вор,

Он давно Людмилу спер - ох хитер!

Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать:

Зазеваешься - он хвать - и тикать.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

А коверный самолет сдан в музей в за прошлый год

Любознательный народ так и прет.

И без опаски старый хрыч баб ворует - хнычь-не-хнычь

Ох, скорей его разбей паралич!

Ты уймись, уймись, тоска, у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

- Нету мочи, нету сил - леший как-то недопил

Лешачиху свою бил и вопил:

- Дай рубля, прибью а то.

Я - добытчик или кто?

А не дашь, так и пропью долото.

Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

- Я ли ягод не носил? - снова леший голосил

- А коры по сколько кил приносил?

Надрывался издаля, все твоей забавы для.

Ты ж жалеешь мне рубля, ах, ты тля!

Ты уймись, уймись, тоска, у меня в груди

Это только присказка, сказка впереди.

И невиданных зверей, дичи всякой нету в ней:

Понаехало за ней егерей

Так что, значит, не секрет:

Лукоморья больше нет.

Все, о чем писал поэт, это бред.

Ты уймись, уймись, тоска душу мне не рань.

Раз уж это присказка, значит дело - дрянь.

Как ныне сбирается вещий Олег

Щиты прибивать на ворота,

Как вдруг подбегает к нему человек

И ну, шепелявить чего-то.

- Эх, князь, - говорит ни с того, ни с сего,

А примешь ты смерть от коня своего!

Вот только собрался идти он на вы,

Отмщать неразумным хозарам,

Как вдруг набежали седые волхвы,

К тому же разя перегаром.

И говорят ни с того, ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

Да кто вы такие, откуда взялись?

Дружина взялась за нагайки.

Напился, старик, так поди, похмелись,

И неча рассказывать байки.

И говорить ни с того, ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

Ну в общем они не сносили голов:

Шутить не могите с князьями!

И долго дружина топтала волхвов

Своими гнедыми конями.

Ишь, говорят ни с того, ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

А вещий Олег свою линию гнул,

Да так, чтоб никто и не пикнул.

Он только однажды волхвов помянул

И то саркастически хмыкнул:

Ведь надо ж болтать ни с того, ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

А вот он, мой конь, на века опочил,

Один только череп остался.

Олег преспокойно стопу возложил

И тут же, на месте, скончался.

Злая гадюка кусила его,

И принял он смерть от коня своего.

Каждый волхвов покарать норовит,

А нет бы прислушаться, правда!

Олег бы послушал - еще один щит

Прибил бы к вратам Цареграда.

Волхвы-то сказали с того и с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

От скучных шабашей

Смертельно уставши,

Две ведьмы идут и беседу ведут:

Ну что ж говорить,

Сходить, посмотреть бы,

Как в городе наши живут!

Как все изменилось,

Уже развалилось

Подножие лысой горы,

И молодцы вроде

Давно не заходят,

Остались одни упыри.

Навстречу им леший:

Вы камо грядеши?

- Намылились в город: у нас ведь тоска!

- Ах гнусные бабы,

Так взяли хотя бы

С собою меня, старика!

Ругая друг дружку,

Взошли на опушку.

Навстречу попался им враг-вурдалак.

Он скверно ругался,

Он к ним увязался,

Крича, будто знает, что как.

Те к лешему: - как он?

- Возьмем вурдалака!

Но кровь не сосать и прилично вести!

Тот малость покрякал,

Клыки свои спрятал,

Красавчиком стал, хоть крести!

Освоились быстро,

Под видом туристов

Поели, попили в кафе «Гранд-Отель»,

Но леший поганил

Своими ногами,

И их попросили оттель.

Пока леший брился,

Упырь испарился,

И леший доверчивость проклял свою.

А ведьмы пошлялись

И тоже смотались,

Освоившись в этом раю.

И наверняка ведь,

Прельстили бега ведьм:

Там много орут, там азарт на бегах!

И там проиграли

Ни много, ни мало

Три тысячи в новых деньгах.

Намокший, поблекший,

Нахохлился леший,

Но вспомнил, что здесь его друг - домовой.

Он начал стучаться:

Где друг, домочадцы?

Ему отвечают: запой!

Пока ведьмы выли

И все просадили,

Пока леший пил, наливался в кафе,

Найдя себе вдовушку,

Выпив ей кровушку,

Спал вурдалак на софе.

Лежит камень в степи, а под него вода течет.

И на камне написано слово:

Кто направо пойдет - ничего не найдет,

А кто прямо пойдет - никуда не придет,

Кто налево пойдет - ничего не поймет

И ни за грош пропадет.

Перед камнем стоят без коней и без мечей

И решают: идти иль не надо

Был один из них зол,

Он направо пошел,

В одиночку пошел,

Ничего не нашел,

Ни деревни, ни сел,

И обратно пришел.

Прямо нету пути никуда не прийти

Но один не поверил в заклятье,

И, подобравши подол,

Напрямую пошел,

Долго ль, коротко бродил,

Никуда не забрел,

Он вернулся и пил,

Он обратно пришел.

Ну, а третий был дурак,

Ничего не знал и так,

И пошел без опаски налево.

Долго ль, коротко ль шагал,

И совсем не страдал,

Пил, гулял и отдыхал,

Никогда не уставал,

Ничего не понимал,

Так всю жизнь и прошагал,

И не сгинул, и не пропал.

В тридевятом государстве,

Трижды девять двадцать семь,

Все держалось на коварстве,

Без проблем и без систем.

Нет того, чтоб сам воевать,

Стал король втихаря попивать.

Расплевался с королевой,

Дочь оставил старой девой,

А наследник пошел воровать.

В тридесятом королевстве

Трижды десять тридцать, что-ль?

В добром дружеском соседстве

Жил еще один король.

Тишь да гладь, да спокойствие там,

Хоть король был от явленный хам,

Он прогнал министров с кресел,

Оппозицию повесил

И скучал от тоски по делам.

В триодиннадцатом царстве,

То бишь в царстве тридцать три,

Царь держался на лекарстве

Воспалились пузыри.

Был он милитарист и вандал,

Двух соседей зазря оскорблял,

Клал им каждую субботу

Оскорбительную ноту,

Шел на международный скандал.

В тридцать третьем царь сказился,

Не хватает, мол, земли.

На соседей покусился,

И взбесились короли.

Обуздать его, снять, только глядь

Нечем в двадцать седьмом воевать,

А в тридцатом полководцы

Все утоплены в колодце,

И вассалы восстать норовят.

Во груди душа словно ерзает,

Сердце в ней горит, словно свечка.

И в судьбе закружит все, задворзает,

То в плечо отдаст, то - осечка.

Ах, ты долюшка несчастливая,

Доля царская несправедливая.

Я - привидение, я - призрак, но мне от сидения больно давно.

Темница тесная,

Везде сквозит.

Хоть бестелесный я,

А все знобит.

Может кто-нибудь обидится,

Но я, право, не шучу.

Испугать, в углу привидеться

Совершенно не хочу.

Жаль, что вдруг тебя казнят,

Ты с душой хорошею.

Можешь запросто, солдат,

Звать меня Тимошею.

Как да во лесу дремучем,

По сырым дуплам да сучьям,

Да по норам по барсучьим,

Мы скучаем да канючим.

Так зачем сидим мы сиднем,

Скуку да тоску наводим?

Ну-ка-ся, ребята, выйдем,

Весело поколобродим.

Мы ребята битые,

Тертые, ученые.

Да во болотах мытые,

Да в омутах моченые.

Как да во лесу дремучем

Что-нибудь да отчебучим,

Добра молодца прищучим,

Пощекочем и помучим.

Воду во реке замутим.

На кустах костей навесим,

Пакостных шуток нашутим,

Весело покуролесим.

Водяные, лешие,

Души забубенные.

Ваше дело - пешие,

А наше дело - конные.

Раззуди-ка ты плечи, звонарь,

Звонкий колокол раскочегаривай.

Ты очнись, встряхнись, гармонист,

Переливами щедро одаривай.

Мы беду навек спровадили,

В грудь ей вбили кол осиновый.

Перебор сегодня свадебный,

Звон над городом малиновый.

Эй, гармошка, дразни, дразни,

Не спеши, подманивай.

Главный колокол звони, звони,

Маленький, подзванивай.

Ну чем же мы, солдаты виноваты,

Что наши пушки не зачехлены?

Пока дела решают супостаты,

Не обойтись без драки и войны.

Я бы пушки и мортиры

Никогда не заряжал,

Не ходил бы даже в тиры,

Детям елки наряжал.

«Напра…, нале…, ружье на пле…, бегом в расположение».

А я стою. ать- два, ать-два, горе не беда.

Хоть тяжело в учении

Легко в бою.

Раззуди плечо, если наших бьют,

Сбитых, сваленных оттаскивай.

Я перед боем тих, я в атаке лют

Ну, а после боя ласковый.

На голом на плацу, на вахт-параде,

В казарме, на часах все дни подряд,

Безвестный, но представленный к награде,

Справляет службу доблестный солдат.

И какие бы не дули ураганные ветра,

Он в дозоре, в карауле от утра и до утра.

«Напра…, нале…, ружье на пле…, бегом в расположение».

А я стою. ать-два, ать-два, живем мы однова,

Хоть тяжело в учении

Легко в бою.

Если ломит враг, бабы слезы льют,

Ядра к пушечкам подтаскивай.

Я перед боем тих, я в атаке лют,

Ну, а после боя, ласковый.

Злая мачеха у Маши, отняла ее наряд.

Ходит Маша без наряда, и ребята не глядят.

Ходит Маша в сарафане, и ребята не глядят,

А на мачехиной дочке серьги яхонтом горят.

Ты стояла у крылечка, а кругом мела пурга,

Я б в награду твои слезы заморозил в жемчуга.

Может для веселья, для острастки,

В жуткую ноябрьскую тьму,

Няня аннушка рассказывала сказки

Внучику, Андрюше своему

Про сороку-белобоку,

Что детей сзывала к сроку

И усаживала деток у стола.

Как сорока та плутовка

Каши наварила ловко,

Этому дала, этому дала,

Этому дала и этому дала.

Это очень старинная сказка, но эта сказка до сих пор еще жива.

Не знаю продолжения рассказа,

И как Андрюша бабушку любил,

Добрый молодец заведовал Главбазой,

Очень добрым молодцем он был.

И при нем в Главснабпитаньи

Там была старуха-няня,

И она была чудесна и жила.

Она без всяких тары-бары

Раздавала всем товары:

Этому дала, этому дала

Этому дала и этому дала.

Это очень старинная сказка, но эта сказка до сих пор еще жива.

И как в сказке, но не для острастки,

Только раз приехела сюда,

Это тоже, может быть, как в сказке,

Сессия Верховного Суда.

Эту сессию я знаю,

Называют выездная

И она была чудесна и мила.

Она без всякой ссоры-склоки

Всем распределила сроки:

Этому дала, этому дала,

Этому дала и этому дала.

Это очень старинная сказка, но эта сказка до сих пор еще жива.