ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Похороны Распутина. Епископ Исидор. Революционные вандалы. «Мы, нижеподписавшиеся…» Репетиция цареубийства. После Великого февраля. Чистка в церковных рядах

Убитого хотели сначала похоронить на его родине, в селе Покровском, но, опасаясь возможных волнений в связи с отправкой тела через полстраны, приготовили место для погребения в Царском Селе, на той земле, которую купила Вырубова.

«Епископ Исидор отслужил заупокойную обедню (чего не имел права делать) и отпевание. Говорили после, что митрополит Питирим, к которому обратились об отпевании, отклонил эту просьбу. В те дни была пущена легенда, что при вскрытии и отпевании присутствовала Императрица, что дошло и до Английского посольства. То была типичная очередная сплетня, направленная против Императрицы», – вспоминал Спиридович.

«Когда Распутин умер, то в день его ночных похорон я был вечером у владыки и понял, насколько ему был тяжел этот гнет Распутина, и я поддержал Осипенко в его убеждениях владыки не ехать на отпевание Распутина; отпевание Распутина совершил, по своему настойчивому требованию, сблизившийся с Распутиным и проведенный, по требованию Распутина, на место игумена тюменского монастыря, после отца Мартемиана, живший в Вятке епископ Исидор», – показывал Белецкий.

Слухи об Исидоре ходили не самые хорошие. «Еп. Исидор по длинному ряду скандальнейших похождений был притчею в нашем святительстве. Скандалы не раз приводили его к отрешению от викариатства и к заточению в монастырь. Это, однако, не помешало ему в последнее время пользоваться особым вниманием Царского. Там близость к Распутину покрывала какие угодно согрешения и даже преступления», – вспоминал протопресвитер Шавельский. Смиттен же в своем докладе писал о том, что «при Питириме и Раеве произошла позорная реабилитация большого друга Распутина и Вырубовой епископа Исидора Колоколова, который обвинялся в мужеложестве со своим келейником Флавианом и других преступлениях и который при Волжине определением Синода был сослан рядовым монахом в один из монастырей Казанской епархии с подчинением его настоятелю».

С Распутиным Исидор был хорошо знаком. Согласно данным полицейского наблюдения, которые приводит О. А. Платонов, Исидор посетил его 54 раза. Принимала Исидора и Государыня. «Вчера прекрасно провела вечер… Был еще один епископ, старик, Его друг и притом "очень возвышенный", а потому его преследуют (Вятка) и обвиняют, будто он целуется с женщинами и т. д., – писала она Императору. – Он, подобно нашему Другу и по обычаю старины, целовал всех. Почитай апостолов – они всех целуют в виде приветствия. Ну, теперь Питирим послал за ним и выяснил полную его невиновность. Он несравненно выше митрополита по духу, с Гр. один продолжает то, что начинает другой, – этот епископ держится с Гр. с большим почтением. Царило мирное настроение… – это была чудная беседа!»

Но ни Императрицы, ни других членов Царской Семьи на проводимом Исидором отпевании не было.

«Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли; духовник Их Величеств отслужил краткую панихиду, и стали засыпать могилу. Стояло туманное холодное утро, и вся обстановка была ужасно тяжелая: хоронили даже не на кладбище. Сразу после короткой панихиды мы уехали», – писала в мемуарах Вырубова.

«Это место находилось к северо-востоку от так называемой Елевой дороги Царскосельского Александровского парка, между парком и деревней Александровкой, у опушки леса. Оно было куплено А. А. Вырубовой для постройки на ней подворья. Там уже была приготовлена могила, куда гроб и опустили в присутствии священника Федоровского Собора отца Александра Васильева. Приехали порознь А. А. Вырубова и г-жа Ден. Было серое, морозное утро», – вспоминал Спиридович.

«21 дек. В 9 час. поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, который стоял уже опущенным в могилу. О. А. Васильев отслужил литию», – записал в дневнике Император.

«Никого из Свиты не было. Даже не было Дворцового Коменданта, которому своевременно доложили о заказе экипажей, – вспоминал Спиридович. – Императрица держала пук белых цветов. Отец Александр, духовник Их Величеств, отслужил литию. Царица поделилась с детьми и дамами цветами. Их бросали в могилу с землей. Стали закапывать. Их Величества отбыли во дворец. Государь сделал обычную утреннюю прогулку и начался прием министров.

Предупреждение генерала Воейкова сбылось. Через несколько времени могила была осквернена».

Между смертью Распутина и осквернением его могилы прошло три месяца. Эти три месяца оказались нашим историческим водоразделом. В конце февраля Государь выехал в Ставку. Императрица писала ему письма, призывала к твердости, вспоминая иногда и умершего Григория:

«Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя – так он еще ближе к нам. Но все же, как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос!»

«Солнце светит так ярко, и я ощущала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле! Он умер, чтобы спасти нас».

«Носи Его крест, если даже и неудобно, ради моего спокойствия».

Последние строки были написаны 2 марта 1917-го. В тот же день на станции Дно последовало отречение от престола…

Первоначально предполагалось, что Государь откажется в пользу сына. Но после того как Николай Александрович задал вопрос лечащему врачу о здоровье Наследника и о его будущем и получил однозначный ответ, что Цесаревич проживет год или два, изменил свое решение и отрекся в пользу брата. Трудно сказать, имела ли к решению Императора прямое отношение смерть Распутина, но пока Григорий был жив, он уверял Царя и Царицу, что их сын к шестнадцати годам полностью выздоровеет.

«Г. Е. Распутин, которому было дано Богом облегчать тяжкие страдания Цесаревича, предсказывал, что Он "годам к тринадцати-четырнадцати [т. е. в 1917—1918 гг.], будет крепок и здоров, и болеть больше не будет", – пишет С. В. Фомин. – Григорий Ефимович называл Его "великим Самодержавием". Он писал: "…Как не было такого Царя и не будет. […] Алексея очень в душе имею, дай ему рости, кедр ливанский, и принести плод, чтобы вся Россия этой смокве радовалась. Как добрый хозяин, насладились одним его взглядом взора из конца в конец". В 1914 г. Распутин на пожертвованные ему средства возвел в Верхотурском Николаевском мужском монастыре, где почивали мощи прп. Симеона Верхотурского, красивый дом, напоминавший древнерусский терем, предназначавшийся для Наследника Цесаревича Алексия, который, после ожидавшегося сюда сначала в 1914 г., а затем осенью 1917 г. паломничества Царственных Богомольцев, должен был остаться здесь на некоторое время для поправки здоровья, а, может быть, и окончательного исцеления».

Ничего из этого не сбылось. После смерти Распутина оставалась лишь официальная медицина, а она чудес не обещала.

Дальнейшее хорошо известно. Царская Семья была фактически арестована в своем дворце, были помещены в Петропавловскую крепость многие из царских министров, генералов и ближайших друзей Императорской Четы, а Наследник до последних дней своей жизни продолжал болеть. Россия меж тем вступила в новую эпоху, но Распутин не был забыт. Вся ненависть, которая скопилась по отношению к нему и годами кое-как сдерживалась цензурой и властью, выплеснулась наружу. Как и при жизни, его ненавидели и левые, и правые.

«Проклятый мужик!.. Говорил Пуришкевичу – не убивайте, вот он теперь мертвый – хуже живого», – писал Шульгин в «Днях».

Ненавидели живого, не оставили в покое и мертвого. В марте 1917-го, в те самые дни, когда Император записал в дневнике, что «продолжал сжигать письма и бумаги», могила Распутина была разорена, а тело его сожжено и прах осквернен.«По деревянным доскам и балкам мы карабкаемся наверх, чтобы лучше разглядеть разрытую под самым срубом могилу старца, – вспоминал в советском журнале «Огонек» десять лет спустя, как происходило осквернение могилы, журналист Е. Лаганский. – Но уже опять смеркалось, и в черной зияющей под нами дыре ничего не видно. Я спускаюсь вниз, снимаю пальто и шляпу, чтобы удобнее пролезть в узкое отверстие, проделанное солдатами в основании сруба, откуда можно заглянуть в самую могилу. Однако несколько солдат уже опередили меня. Здесь темно, и только спички в руках солдат и зажженная лучина мерцающими огоньками освещает белесоватую массу на самом дне дыры. Глаз привыкает к темноте, и я несколько отчетливее различаю обстановку.

На небольшой глубине, аршина в полтора [105 см], в земле вырыто отверстие, шириною не более аршина [70 см], откуда виднеется развороченная свинцовая крышка гроба, открывающая покойника до груди. Лицо трупа совершенно почернело. В темной длинной бороде и волосах куски мерзлой земли, на лбу черное отверстие от пулевой раны.

Со всех сторон из гроба торчат куски пакли и распоротого полотняного савана. Голова покоится на шелковой кружевной подушке. Остальная часть туловища вместе с гробом еще покрыта землею: кап. Климову нужно было только убедиться в том, что найденный в. гробу покойник – есть именно Григорий Распутин.

Вследствие темноты и почерневшего лица покойника я затрудняюсь безошибочно определить в нем Распутина. Мало ли кто мог быть здесь погребен, тем более что весьма осведомленные лица говорили, что труп Распутина отправлен на его родину. Мной овладевают сомнения, и глаза в этом мрачном подземелье невольно ищут доказательств. Внезапно я получаю их. Сомнений больше нет. Под бородой я замечаю какой-то широкий квадратный блестящий предмет, наклоняюсь со спичкой и вынимаю небольшую деревянную икону Богородицы, без всяких украшений и оправы. На белой оборотной стороне иконы, посредине, под инеем, покрывшим дерево иконы, отчетливо видны следующие, в стихотворном порядке сделанные карандашом надписи:

Александра.

Ольга.

Татиана.

Мария.

Анастасия.

С левой стороны в углу датировано: 11-го Дек: 1916 г. Новгород.

В правом углу доски также карандашом сделанная надпись как бы дрожащей рукой: Анна (Вырубова).

На солдат моя находка производит большое впечатление. Слышны меткие остроты и иронические замечания. Кап. Климов просит меня отдать ему икону для передачи коменданту Царского Села подполк. Мацневу. Как ни жалко расстаться с этим "историческим" документом, подчиняюсь необходимости. Между тем слух о находке трупа быстро распространяется по городу и среди гарнизона, отовсюду, по узкой тропинке, среди вековых деревьев парка, видны торопливые фигуры солдат, спешащих к Серафимовской часовне. Подходят и обыватели».

Что касается иконы с именами Государыни и царских дочерей, то известно, что положила этот образ в гроб Распутина не сама Императрица, а Акилина Лаптинская, хотя неясного в этой истории остается все равно много. По сведениям, сообщенным следователем Н. А. Соколовым, при захоронении Григория присутствовала не вся Царская Семья, а только Александра Федоровна, Татьяна, Мария и Анастасия, Ольги не было. Она, «может быть и смутно, понимала отраву распутинского яда», – писал Соколов (по другим источникам – Великая Княжна не могла простить Распутину того, что он расстроил ее брак с Великим Князем Дмитрием Павловичем).

Тем не менее версия об отсутствии Великой Княжны Ольги Николаевны на похоронах и ее неприязненном отношении к Распутину опровергается записями из ее дневника, которые цитирует С. В. Фомин.

«Суббота 17 декабря. Весь день сидели с Мамой. Отец Григорий с ночи пропал. Ищут везде. Ужасно тяжело».

«Понедельник 19-го дек. Окончательно узнали, что отец Григорий убит, должно быть, Дмитрием и брошен с моста у Крестовского. Его нашли в воде. Как тяжело и писать не стоит. Сидели и пили чай с Лили и Аней и все время чувствовался отец Григорий с Нами».

«Среда 21 декабря. В 9 ч. мы и Папа и Мама поехали к месту Аниной постройки, где была отслужена лития и похоронили Отца Григория в левой стороне будущей церкви. Спаси, Боже Святый. Были только Аня, Лили, Акилина, Феод. Степа., Жук, полк. Мальцев, архитект. и священн.».

Великая Княжна Мария Николаевна записала: «Были 4 с Папой и Мамой и др. на похоронах Григория».

Таким образом, из членов Царской Семьи не было на похоронах только Цесаревича Алексея. И не успели приехать, судя по всему, жена Григория Прасковья и сын Дмитрий.

Но вернемся к судьбе распутинских останков. Несколько дней гроб с телом простоял в специальном вагоне, а после был сожжен.

«С помощью студентов-милиционеров и конюхов, привезенных мною, мы стали рубить березки для костра и обливать бензином, натащили привезенной бумаги.

Из-под снега тем временем был вырыт гроб.

Плотная массивная цинковая крышка была открыта и, несмотря на мороз, смрад разложения неприятно ударил в нос.

В лучах огня занимавшегося костра я увидел теперь совершенно открытым и ясным сохранившееся лицо Григория Распутина. Выхоленная жиденькая борода, выбитый глаз, проломленная у затылка голова. Все остальное сохранилось.

Руки, как у живого. Шелковая рубашка в тканных цветах казалась совсем свежей».

«Запылал костер. Металлический фоб был при помощи кирок разбит. При свете луны и отблеске пламени показалось завернутое в кисею тело Распутина. Труп был набальзамирован. На лице видны следы румян. Руки были сложены крестообразно. Пламя быстро охватило труп, но горение продолжалось около двух часов».

«Труп Распутина вынули из гроба. Он оказался набальзамированным и, по уверению одного из очевидцев, лицо Распутина было нарумянено. Труп и костер были обильно политы бензином и подожжены. Это было часов в 5 утра, и только через несколько часов сожжение было окончено».

Именно в эту пору Николай Гумилев написал от имени убиенного Григория:

Писали об уничтожении останков Григория много, но, пожалуй, самое выразительное, хотя и беллетризованное описание можно найти в книге В. А. Возчикова, Ю. Я. Козлова и К. Г. Колтакова «Костер для "святого черта"», вышедшей несколько лет назад в Бийске. Авторы книги пересказывают здесь свидетельство одного из участников тех событий – Михаила Николаевича Шабалина:

«Установили гроб на штабель, отошли… На сердце – беспокойно: он хоть и мужик, Распутин, но все ж православный, христианин…

И опять не вспомнить: Купчинский ли Филипп Петрович или Кочадеев Владимир Павлович спичкой чиркнул… Оба они колдовали у основания штабеля дров, оба одновременно – в два факела – стали поджигать со всех сторон. Вспыхнули соломкой гладкие досточки, воспламенили мелкий сушняк. Пронеси и спаси!..

Выше, выше языки пламени… Освещенный дым густыми клубами потянулся в небо. Послышался утробный треск – это огонь проник в глубь штабеля, расправляет плечи. И уже высветился уголок леса – угрюмый, настороженный. И гроб высветился, неестественно засверкал в огне полированными боками…

Неужели бессильно пламя?.. Тогда и впрямь поверишь в Гришкино могущество, неземную мощь его влияния.

– Михаил! – кто-то из студентов дернул Шабалина за рукав, разогнал оторопь. – Катись оно, это зрелище. Айда за сушняком!..

– Как? Еще?.. – и увидел, что черный силуэт гроба уже объят легким невесомым пламенем и накренился, как тонущий корабль. Еще миг – и из него вывалится…

Теперь пришлось отходить от костра дальше. Высушенные морозом березы и елки кучей легли на гроб…

Шабалин опять побрел за сушняком, потом еще, еще. Вспомнилась сердобольная старушка, по простоте душевной подбросившая в костер инквизиции свою хворостинку.

Стало светать. Часы Купчинского показывали шесть. Измученные студенты валились с ног, а огромная грудь старца не хотела гореть. Вот уже и семь утра наступило…

Ротмистр решительно приблизился к костру, с силой ударил штыковой лопатой в ком, оставшийся от груди. Еще, еще… Ком стал разваливаться. Смрад паленого шибанул по ноздрям… Кто-то из студентов взял вторую лопату:

– Прости, Григорий Ефимович!..

Около восьми утра они разрубили останки того, кто недавно был всемогущим Распутиным.

Потом таскали снег, "заливали" костер, откидывали чадящие головни. Около девяти перекопали оттаявшую на штык землю, в девять пятнадцать уже ехали в город. А в десять родился документ, короткая записка, унизительная для человека, каким бы он ни был, как бы ни грешил в жизни:

«Мы, нижеподписавшиеся, между 7 и 9 часами утра совместными силами сожгли тело убитого Григория Распутина, перевезенное на автомобиле уполномоченным временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским в присутствии представителя Петроградского общественного градоначальника ротмистра 16 уланского Новоархангельского полка Владимира Павловича Кочадеева. Самое сожжение имело место около большой дорогу от Лесного в Пескаревку, в лесу при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки приложивших:

Кочадеев, Купчинский. Студенты Петроградского политехнического института:

С. Богачев, Р. Яшин, С. Пиро… Н. Моклович, М. Шабалин, В. Вакулов. Печать круглая: Петроградский политехнический институт, начальник охраны. Приписка ниже: акт был составлен в моем присутствии и подписи расписавшихся удостоверяю. Прапорщик Парвов».

«Пепел рассеян по полю и засыпан снегом, – ликовали в «Биржевых ведомостях». – Когда придет настоящая весна – вешние воды смоют и пепел, и грязь, и, может быть, буйные всходы новой жизни вытеснят из нашей памяти и самое имя Распутина».

«Бульварные газеты полны царских сплетен. Нашли и вырыли Гришку – в лесу у Царского парка, под алтарем строящейся церкви. Отрыли, осмотрели, вывезли, автомобиль застрял в ухабах где-то на далеком пустыре. Гришку выгрузили, стали жечь. Жгли долго, остатки разбросали повсюду, что сгорело дотла – рассеяли.

Психологически понятно, однако что-то здесь по-русски грязное», – записала 3. Н. Гиппиус, заранее опровергая нынешние популярные версии о нерусском характере этой мести. И то неприятное ощущение, на котором поймала себя яростная противница Распутина, неслучайно.

Глумление над останками Распутина открыло дорогу кощунству в куда более страшных масштабах. Может быть, именно поэтому никакие вешние воды и свежие всходы имя сибирского странника из нашего сознания не вытеснили. Напротив, чем дальше отстояла от потомков его смерть, тем чаще они к ней возвращались, стремясь постичь ее подспудный смысл и находя ему самые разные объяснения.

«Но как же похожа эта смерть-предсказание на блаженную кончину Царственных мучеников, в точности повторивших таинственный смертный путь своего Друга! То же нисхождение в зловещий подвал, тот же труп убитой собаки, подбрасываемый рядом с Их Честными Телами, то же сожжение окровавленных одежд, перезахоронение и сожжение тел. И те же попытки изуверов вот уже на протяжении 70 лет всеми способами и средствами скрыть, затемнить картину происшедшего на месте убиения, несмотря на казалось бы достаточное количество свидетельских показаний и улик, продолжающую оставаться неясной», – написал уже в наше время один из самых самозабвенных сторонников Распутина А. А. Щедрин (Николай Козлов). Но, пожалуй, самую гневную оценку произошедшему в марте 1917 года с телом Распутина дал историк-монархист С. В. Фомин:

«Следует определенно заявить, что именно по прямому указанию министра юстиции и с одобрения прочих временщиков был совершен акт осквернения могилы. При этом было совершено святотатство: из гроба украли, а впоследствии продали икону Божией Матери. Преступники открыто глумились над телом православного, уже представшего на суд Божий. Наконец, тело кощунственно сожгли. Обо всем этом открыто писали газеты, смакуя грязные подробности. Все это Великим Постом. И никаких протестов со стороны церковной иерархии, Св. Синода, насколько известно, не последовало. Впрочем, так же, как и в связи с арестом и содержанием под стражей Православного Царя, Царицы, Наследника Цесаревича (тяжко больного мальчика), юных Царевен. (Так чего же мы хотим после всего этого, православные?!!) Но на сей счет существовали (не будем говорить о государственных) законы церковные. 66-е правило св. Василия Великого, например, «повелевает на десять лет отлучать от святого причащения раскапывающего гробы (т. е. того), кто открывает гробы и похищает то, что кладется с мертвыми». Осуждение гробным татям содержится и в 7-м правиле св. Григория Нисского. В алфавитной Синтагме Матфея Властаря читаем: «Раскапывающие гробы и обнажающие тела умерших, если делают это с оружием в руках, подвергаются смертной казни; а если без оружия – ссылаются в рудники. Раздевающие мертвых во гробах должны быть наказываемы отсечением рук. Передвигающие останки или кости, – если простые люди, подвергаются крайнему наказанию, а если знатные, то заточаются или ссылаются в рудники. Останки умерших не должно осязать или раздевать. Никто не должен без царского повеления переносить человеческое тело в другое место».

Все это в полной мере относится и к "героям" нашего повествования. И если по изворотливости преступников, нерадивости и лукавству тех, кому было положено от Господа надзирать за порядком, они смогли избежать земного осуждения, то неотвратимый, неподкупный и справедливый Суд Божий не дано обойти никому».

Что на все это сказать?

Распутина действительно убили злодейским способом и мерзко надругались над его телом. Можно сколько угодно спорить о том, какой была его жизнь, но едва ли подлежит обсуждению его смерть. Она была мученической и, как знать, возможно, искупившей его грехи. Это уже находится вне области наших суждений, для нас очевиднее иное. Убийство Григория Распутина в ряду многих других причин привело к падению монархии, которое в свою очередь открыло путь к разгулу великой русской смуты XX века, перекинувшейся на век XXI. Но то, что открылось нам почти столетие спустя, едва ли прочитывалось в те месяцы весенней эйфории 1917 года, когда Россия ликовала и радовалась свободе. В ту пору гибель Распутина помещалась в совсем другой исторический контекст, оттого и отношение к его телу было столь неуважительным.

Прокурор Завадский, проводивший следствие по делу об убийстве Распутина, писал в мемуарах: «У А. Ф. Керенского в служебном кабинете я видел своеобразный протокол, составленный добровольцами революционного движения, расходовавшими свою энергию на явные пустяки: протокол этот удостоверял, что Гришка Второй был вырыт и сожжен, как и Гришка Первый в оны годы[65], также перед началом длительной русской смуты».

И Синод Русской Церкви не протестовал против глумления над телом Распутина, потому что усердно занимался тем, что изгонял из Церкви его дух.

«После революции могила и прах его были уничтожены.

Так трагически кончилась эта печальная страница.

Один из выдающихся архиереев на интимный вопрос верующего дворянина из выдающейся старой родовитой семьи Б. ответил ему в том смысле, что так-де и нужно», – написал в мемуарах митрополит Вениамин. И кто бы ни подразумевался под сим выдающимся архиереем[66], одобрившим расправу не только над Распутиным, но и его останками, это оценка выражала общее церковное настроение.

Отрицательное отношение к Распутину, уверенность в том, что он сыграл ужасную роль в делах Церкви и в назначении последнего обер-прокурора, несомненно стали одной из причин того, что когда за несколько дней до Февральской революции обер-прокурор Раев предложил Синоду выступить с обращением к народу поддержать монархию, члены Синода сделать это отказались, а февральский переворот и отречение от престола не только Государя Николая Александровича, но и его брата Михаила однозначно и практически единодушно поддержали.

Весной 1917 года отношение к Распутину и отношения с Распутиным по сути стали критерием достоинства того или иного клирика или мирянина. Когда на Поместном соборе 1917 года обсуждалась кандидатура Московского митрополита, то из 800 голосов 303 получил, заняв второе место после митрополита Тихона и опередив с колоссальным отрывом многих архиереев, в том числе архиепископа Новгородского Арсения и Финляндского Сергия, Александр Дмитриевич Самарин, который не был не только епископом, но даже духовным лицом. Однако многие участники съезда, как писала газета «Русское слово», «определенно высказывались за кандидатуру мужественного борца с распутинством на обер-прокурорском посту А. Д. Самарина». Точно так же протопресвитер Шавельский исключительно благодаря своей антираспутинской позиции стал в дальнейшем (равно как и Самарин) одним из 25 претендентов на звание патриарха.

Были возвращены из ссылок епископ Гермоген и протоиерей В. И. Востоков. О последнем в «Русском слове» писали: «8 марта в Епархиальном доме состоялось собрание Московского духовенства и преподавателей духовно-учебных заведений <…> В. И. Востоков признал необходимость, чтобы лица, замаравшие себя в грязи распутинства, были смещены со своих должностей. Им следует сказать: "Руки прочь!" <…> На собрании было прекращено дело В. И. Востокова».

Однако на антираспутинской волне не только восстанавливалась справедливость. И люди выдвигались не только достойные. Одним из самых ужасных символов «демократических преобразований» в Церкви весной 1917 года стал новый (и последний) в нашей церковной истории обер-прокурор Синода кн. В. Н. Львов, до низости которого не опускался ни один из «распутинских ставленников»: ни Саблер, ни Раев.

«Досадуя на то, что ему не поручали правительственной должности, о которой он мечтал, Львов приписывал свою неудачу зловещему влиянию Распутина. В довоенные годы и во время войны он активно распространял более или менее преувеличенные слухи о значении при Дворе "темных сил", возглавляемых Распутиным. Этого оказалось достаточно, чтобы Первое Временное Правительство назначило его обер-прокурором Синода, – писал историк Г. М. Катков. – Львов воспользовался своим положением, чтобы отомстить тем епископам, которых он считал бывшими сторонниками Распутина, и внушить страх остальным».

«По инициативе синодального обер-прокурора В. Н. Львова при Св. Синоде предлагается учредить следственную комиссию для расследования некоторых дел в области церковного управления, – сообщала 8 апреля 1917 года газета «Новое время». – На комиссию будет возложена задача выяснить ту роль, которую вообще играл в делах нашего церковного управления Г. Распутин, и принять все меры к ликвидации следов его влияния. Во главе комиссии предполагает стать сам синодальный обер-прокурор В. Н. Львов».

Так были подвергнуты опале иерархи, находившиеся под подозрением в особых отношениях с Распутиным. В том числе это касалось и иерархов достойных. С Московской кафедры удалили митрополита Макария. «Митрополит Московский, бывший архиерей Тобольский, Макарий, старец благочестивейшей жизни и миссионер Сибири, должен был уйти со своего поста как человек, которому ставили в вину несопротивление Распутину. На его место потом избрали Тихона, впоследствии патриарха», – вспоминал митрополит Вениамин (Федченков).

«…обер-прокурор, прибыв на митрополичье подворье в Петрограде с вооруженной стражей, вечером вошел в комнаты Митрополита и, подозвав меня к себе жестом руки, выкрикивал по адресу моему: "Распутинец! Распутинец!", – описывал, как это происходило, сам митрополит Макарий. – Потом, пригрозив Петропавловской крепостью, потребовал, чтобы я тотчас садился писать прошение в Святой Синод об увольнении меня на покой. Требование мною молчаливо было исполнено».

О Макарий и об отношении к нему сменившего его на этом месте митрополита Московского Тихона (будущего патриарха) существует свидетельство, принадлежащее Б. Царевскому и опубликованное в 1918 году в книге «Соборный разум»:

«По его мнению, если бы всеми уважаемый старец-митрополит и был виноват в том соприкосновении со "старцем" Распутиным, в котором его обвинял этот барин, на время надевший красную рубашку (Львов), не ему все же выступать с обличениями и кричать и топать ногами на святителя.

– Зачем преосвященный Макарий все-таки подал прошение об отставке? – заметил я.

– То-то все мы лакеи! – с горечью воскликнул владыка. – Веками унижений приучены к покорности! Ну да не все, слава Богу! Скорее бы конец всему этому!

Последние фразы были связаны с такой глубокой горечью, что я искренно покаялся в душе, что неосторожно затронул его наболевшие раны».

С Тобольской кафедры за связь с Распутиным удалили архиепископа Варнаву, который, впрочем, если верить Ордовскому-Танаевскому, о смерти своего благодетеля отозвался довольно грубо: «Собаке и собачья смерть», а сам служил в первые дни Февральской революции с красными бантами на посохе и плечах, что не спасло его от увольнения, и в дальнейшем от ареста уже при большевиках. По причине репутации «распутинца» отправили на покой Тверского епископа Серафима (Чичагова), будущего священномученика, и архиепископа Владимирского Алексия (Дородницына).

Об Алексии писал митрополит Евлогий: «После революции паства из Владимира прогнала его за дружественные отношения с Распутиным: он поднес Распутину книгу с надписью "Дорогому, мудрому старцу"».

Сам Алексий все это отрицал. «Распутина я никогда не видел и лично не был с ним знаком, никогда ни с какой просьбой к нему не обращался ни письменно, ни через третьих лиц.