Григорий Распутин-Новый

"Это генеральша О. Лохтина, – шепнул мне на ухо А. Э. фон-Пистолькорс, – она бросила мужа и детей и пошла за Григорием Ефимовичем, убежденная в том, что Распутин – воплощенный Христос".

"Куда я попал! – подумал я. – Сумасшедший дом, сумасшедшие люди"…

Распутин угрюмо сидел за столом и громко щелкал орехи.

Увидя А. Э. фон-Пистолькорса и меня, он оживился и, бесцеремонно прогнав от себя каких-то молодых людей, посадил А. Э. фон-Пистолькорса по одну сторону, а меня – по другую и начал "говорить".

Мне трудно передать его образную речь, и я вынужден, к сожалению, изложить ее литературным языком, вследствие чего речь потеряет свой характерный колорит.

"Для чего это-ть вы пришли сюда? – начал Распутин. – На меня посмотреть или поучиться, как жить в миру, чтобы спасти свои души?.."

"Святой, святой!" – взвизгнула в этот момент стоявшая в углу генеральша О. Лохтина. "Помалкивай, дура", – оборвал ее Распутин.

" 'Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугодную жизнь', – говорят нам с амвонов церковных священники да архиереи… Это справедливо… Но как же это сделать?.. 'Бери Четьи-Минеи, жития святых, читай себе, вот и будешь знать как', – отвечают. Вот я и взял Четьи-Минеи и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монастырях, то в пустынях… А потом я увидел, что Четьи-Минеи описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми… Я себе и подумал – здесь, верно, что-то не ладно… Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости… Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опередили собою и праведников… Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи… А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых.

Увидел я в Четьи-Минеи и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах… Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть"…

"Протяни, помоги! – не выдержала генеральша О. Лохтина. – Ты, Ты все можешь, все знаешь, Христос, Христос!" – кричала несчастная и забилась в истерике, протягивая руки к Распутину…

"Замолчи, дура! – строго прикрикнул Распутин. – Я тебя…"

"Не буду, не буду", – взмолилась О. Лохтина.

"Прогоню тебя, дуру: скажу не пущать, этакая", – сердито оборвал ее Распутин.

"Ну, а ты чего таращишь на меня глаза?" – повернулся Распутин к одному из своих поклонников, с необычайным умилением глядевшему на него и пожиравшему Распутина глазами, жадно ловя каждое его слово.

Тот смутился, а Распутин продолжал:

"Значит, нужно придти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр Царский, али генерал, али княгиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее… Что же, разве им тоже бежать в пустыню или монастырь?! А как же служба Царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: 'ходи в храм Божий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди богоугодную жизнь, вот и спасешься'.

И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей…

А почему?.. Потому, что еще мало сказать: 'веди богоугодную жизнь', а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными привычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти ту тропинку, какая выведет его из клоаки на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нужно только показать ее. Вот я ее и покажу".

Нервное напряжение достигло уже крайних пределов, с О. Лохтиной снова случился истерический припадок, и Распутин, чрезвычайно резко, снова накричал на нее, приказав вывести ее из комнаты.

"Спасение в Боге… Без Бога и шагу не ступишь… А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть… Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен – все это заслоняет от тебя Бога, потому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не no-Божьему. Значит что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога… Что же ты должен сделать?"…

При гробовом молчании слушателей, с напряжением следивших за каждым его словом, Распутин продолжал:

"После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле… Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта… Стань тогда и помысли о себе… Таким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, и вся столица в какой муравейник преобразится пред твоим мысленным взором, а люди – муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя… И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец – Господь Бог, что только Одному Ему нужна твоя душа, и Ему Одному ты захочешь тогда отдать ее. Он Один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление… Это первый шаг на пути к Богу.

Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зеницу ока, то, что принес с собою.

Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай чрез него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не подвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страстям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаситель: 'царство Божие внутри вас'. Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воскресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и, вместо того, чтобы ездить в гости, или в театры, езди в чистое поле, к Богу".

Распутин кончил. Впечатление от его проповеди получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были признать ее значение. Он говорил о теории богоугодной жизни, о том, чего так безуспешно и в разных местах искали верующие люди и, без помощи учителей и наставников, не могли найти. Их не удовлетворяли общие ответы, им нужно было нечто конкретное, и то, чего они не получали от своих пастырей, то, в этот момент, казалось, нашли у Распутина.

Что нового, неизвестного людям, знакомым с святоотеческою литературою, сказал Распутин? Ничего!

Он говорил о том, что "начало премудрости – страх Божий", что "смирение и без дел спасение", о том, что "гордым Бог противится, а смиренным дает благодать" – говорил, словом, о наиболее известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические положения в такую форму, какая допускала их опытное применение, указывала на конкретные действия, а не в форму философских туманов, со ссылками на цитаты евангелистов или апостольские послания.

Я слышал много разных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного религиозного настроения.

В его умении популяризировать Божественные истины, умении, несомненно предполагавшем известный духовный опыт, и заключался секрет его влияния на массы. И неудивительно, если истерические женщины, подобные О. Лохтиной, склонные к религиозному экстазу, считали его святым».

Примечательно, что ни апологеты Распутина, ни его разоблачители не склонны широко цитировать этот фрагмент жеваховских мемуаров, ибо Распутин здесь не укладывается ни в одну из жестких схем, каковые обыкновенно предлагают читателю. Он и не святой, и не колдун-экстрасенс, и не инфернальный злодей, и не сексуальный монстр. Он именно тот человек, каким предстает в известной телеграмме, позднее посланной им епископу Варнаве: «Милой, дорогой, приехать не могу, плачут мои дуры, не пущают».

Такой старец мало устраивает тех, кто зовет его оклеветанным, ищет канонизации и самым высоким авторитетом в духовной оценке Распутина называет святого Иоанна Кронштадтского, смело выстраивая свой ряд русских святых последнего века нашей монархии: преподобный Серафим – праведный Иоанн Кронштадтский – мученик Григорий Новый.

Возможно, с точки зрения богоискательства, то есть учения не ортодоксального, какая-то связь тут есть. Во всяком случае о Серафиме Саровском и Григории Распутине, уже после убийства последнего, написал Д. С. Мережковский, человек от православия далекий, но то и дело о нем рассуждавший:

«Для Серафима революция – конец самодержавия – есть конец православия, а конец православия – конец Mipa, пришествие Антихриста.

Вот отчего светлое лицо его померкло и все больше меркнет, темнеет, чернеет, становится лицом "черных сотен", лицом Гришки Распутина.

От Серафима к Распутину – таков путь самодержавия и путь православия, потому что самодержавие с православием на этом пути неразрывно связаны: "Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь". Не страшна связь Николая с Распутиным, но воистину страшна связь его с Серафимом, последнего царя с последним святым. Распутин – весь ложь; Серафим – весь или как будто весь истина. Гришкин пепел развеян по ветру; Серафимовы мощи нетленны. Легко сказать: Гришке – анафема; по Серафиму не скажешь. Св. Серафим – душа "Святой Руси". Его проклясть – душу свою проклясть?

Православие не может отречься от своей последней, предельной серафимовой святости, а Серафим не может отречься от самодержавия. Царь – "помазанник Божий", царь от Бога – от Христа; революция – против царя, против Христа; революция – Антихрист.

Таково отношение русской религии (если православие есть русская религия по преимуществу) к революции».

Эта весьма умозрительная точка зрения была высказана Мережковским в очень напряженное время весны 1917 года, когда мало кто мог предполагать, что Государь примет мученическую кончину и много лет спустя будет причислен к лику святых, как был причислен в годы его царствования Серафим Саровский, и связь их окажется совсем не страшна, а, напротив, свята. Но Григорий Распутин-Новый к ней никакого отношения не имеет. Что касается личностей сибирского странника и Кронштадтского пастыря, то и здесь скорее можно говорить о глубоком различии, нежели сходстве, хотя идея сходства и даже некоторого преемства выдвигалась не раз.

В воспоминаниях Матрены Распутиной ее отец – верный последователь и ученик кронштадтского священника.

«В 1904 г., два года спустя паломничества в Киев, он предпринял путешествие в Петербург, осуществив тем самым свою давнюю мечту увидеть праведного отца Иоанна Кронштадтского.

Прибыв в столицу, он дождался первого праздничного дня и с посохом в руке, с котомкой за плечами, пришел на службу в Кронштадтский собор. Собор был полон хорошо одетых людей; и причастники, принадлежавшие к высшему свету Петербурга, тотчас выделялись своими нарядами. Мой отец в своей крестьянской одежде стал позади всего народа. В конце Литургии, когда диакон, держа в руках Св. Чашу, торжественно возгласил: "Со страхом Божиим и верою приступите", – Иоанн Кронштадтский, который в этот момент выходил из ризницы, остановился и, обращаясь к моему отцу, пригласил его подойти к принятию Св. Тайн. Все присутствующие в изумлении смотрели на смиренного странника. Несколько дней спустя отец мой был принят Иоанном для личной беседы и он, как и Макарий, подтвердил ему, что он "избранник Божий", отмеченный необычным жребием.

Эта встреча весьма впечатлила моего отца, который часто говорил о ней впоследствии. Горизонт его жизни расширился. Благодаря покровительству Батюшки, столь популярного в России, он заинтересовал многочисленных поклонников Иоанна, которые искали с ним встречи».

В другом варианте воспоминаний Матрены говорится:

«В то время в С.-Петербурге был человек, почитаемый за святость по всей России: отец Иоанн Кронштадтский. Отец мой, часто слышавший о нем от старцев или монахов разных монастырей, решил пойти и спросить совета у этого человека, который, быть может, помог бы ему найти Правду. Он пешком отправился в столицу, пришел в собор, где служил Иоанн Кронштадтский, исповедовался праведнику среди толпы кающихся и затем стоял на Литургии. В тот момент, когда преподавалось Св. Причастие и благословение, о. Иоанн, к общему изумлению толпы, подозвал моего отца, стоявшего в приделе собора. Он сначала благословил его, а затем сам попросил у него благословения, которое мой отец ему дал. Кем был этот простой человек с мужицкой бородой, одетый чуть не в лохмотья, но принятый Иоанном Кронштадтским, идущий сквозь толпу с видом решительным и бесстрашным, с глазами, сияющими внутренним огнем? Казалось, он не замечал массы народа, расступившейся перед ним.

Этот случай возбудил любопытство и сплетни толпы; и распространился слух, что найден новый "человек Божий".

Иоанн Кронштадтский, без сомнения, впечатленный верой, умом и искренностью этого сибирского крестьянина, пригласил его повидаться лично, объявив ему, что он – один из "избранников Божиих" и представив его кругу друзей и поклонников, окружавших этого святого человека».

И все же никаких объективных документальных свидетельств о знакомстве и уж тем более о дружбе Распутина и Иоанна Кронштадтского не существует за исключением показаний Анны Александровны Вырубовой на следствии 1917 года:

«Председатель: Чем же вы его (Распутина. – А. В.) считали – пророком, святым, Богом?

Вырубова: Нет, ни Богом, ни пророком, ни святым. – А вот считала, и отец Иоанн считал, что он, как странник, может помолиться».

И она же, Вырубова, на вопрос следователя, какую роль играл Распутин в жизни царской семьи, ответила: «В их жизни, – какую же роль играл он? Они так же верили ему, как отцу Иоанну Кронштадтскому, страшно ему верили, и когда у них горе было, когда, например, наследник был болен, обращались к нему с просьбой помолиться».

А в письменном заявлении прямо указывала, что «Гр. Распутин в семье бывшего Государя являлся суеверием в полном смысле этого слова; бывшие Государь и Государыня очень религиозны и склонны к мистицизму – они очень верили молитвам священника Иоанна Кронштадтского, и после его смерти Гр. Распутин явился продолжением – т. е. они также верили его молитвам и обращались к нему при всех болезнях и неврозах – а их было немало».

Сам Распутин о кронштадтском пастыре отзывался высоко и противопоставлял его другим иереям: «А почему теперь уходят в разные вероисповедания? Потому что в храме духа нет, а буквы много – храм пуст. А в настоящее время, когда о. Иоанн (Кронштадтский) служил, то в храме дух нищеты был и тысячи шли к нему за нищетой духовной».

Сложнее с другим – как относился к Распутину сам отец Иоанн и можно ли здесь опереться хоть на какие-то достоверные суждения помимо распутинского признания Сенину: «Он меня благословил и пути указал»?

«Мифотворчество нашло отражение и в мемуарах современников, пытавшихся понять причины роста влияния "старца" на царскую семью, – пишет Сергей Фирсов. – Пример тому – отношение Григория Распутина к св. Иоанну Кронштадтскому. Генерал В. Ф. Джунковский, в связи с выступлениями против сибирского странника лишившийся должности товарища министра внутренних дел, в своих воспоминаниях передавал слух, что разрыв великих княгинь Милицы и Анастасии с Распутиным был вызван тем, что распоясавшийся "старец" стал поносить к тому времени покойного о. Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого. "Этого было достаточно, – писал Джунковский, – великий князь Николай Николаевич приказал его больше не пускать. Великие княгини совсем отошли от Распутина и пытались возбудить против него и императрицу и Государя, но было уже поздно, в Распутина уже верили". Со своей стороны, убийца Распутина князь Ф. Ф. Юсупов, восстанавливая биографическую канву жизни "старца" и описывая его "петербургский период", особо отметил, что в Александро-Невской лавре Распутина принял о. Иоанн Кронштадтский, "которого он поразил своим простосердечием"».

Великий молитвенник будто бы поверил, «что в этом молодом сибиряке есть "искра Божия"».

«Впрочем, – продолжает Сергей Фирсов, – многочисленные фактические погрешности, встречающиеся и в мемуарах Джунковского, и в мемуарах Юсупова заставляют предположить, что сообщаемая ими информация о первых шагах сибирского странника в столице во многом легендарна, хотя признать ее полностью недостоверной также нельзя. Скорее всего, Распутин действительно встречался с отцом Иоанном, быть может, даже разговаривал с ним. Вполне вероятно и то, что Кронштадтский пастырь обратил внимание на молодого странника, глубоко религиозного и любившего молиться. Известно, что Распутин любил посещать столичный Иоанновский женский монастырь, где был погребен подвижник. Однако послушницы, к радости игуменьи монастыря Ангелины, скоро его от этого отвадили. "Стоит Распутин, – вспоминал хорошо знавший настоятельницу митрополит Евлогий (Георгиевский), – пройдет одна из послушниц, взглянет на него и говорит вслух, точно сама с собой рассуждает: 'Нет, на святого совсем не похож…' А потом другая, третья – и все, заранее сговорившись, то же мнение высказывают. Распутин больше и не показывался".

Существует свидетельство о благожелательном отношении Иоанна Кронштадтского к Распутину в дневнике М. Палеолога: «Известный духовидец, отец Иоанн Кронштадтский, который утешал Александра III в его агонии, захотел узнать молодого сибирского пророка; он принял его в Александро-Невской лавре и радовался, констатировав, на основании несомненных признаков, что он отмечен Богом». Но откуда у Палеолога были такие сведения, опять-таки неясно, и питался он скорее всего слухами.

«Святой о. Иоанн Кронштадтский чтил его (Распутина. – А. В.) и очень хорошо о нем отзывался», – написал в своей книге «Великороссия: Жизненный путь» священник Лев Лебедев, но не привел никаких подтверждений.

«Интересно заметить, что поклонники Г. Е. Распутина говорят, что "старца" признавал праведный Иоанн Кронштадтский, – заочно возражал этим утверждениям иерей Алексей Махетов в газете «Православный христианин». – Матрона, дочь Распутина, пишет, что праведный Иоанн Кронштадтский почувствовал "пламенную молитву и искру Божию в отце", а позднее назвал его "истинным старцем". Но почему-то в дневниках самого о. Иоанна таких воспоминаний не встречается. Однако воспоминания других лиц об их встрече есть. Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, в газете "Петербургский курьер" за 2 июля 1914 года описывает эту встречу так: "О. Иоанн спросил старца: 'Как твоя фамилия?' И когда последний ответил: 'Распутин', сказал: 'Смотри, по фамилии твоей и будет тебе'". По этому свидетельству весьма трудно сделать выводы, что о. Иоанн почувствовал у Распутина "искру Божию и пламенную молитву". Интересным является еще одно свидетельство, на наш взгляд, несколько проясняющее действительные отношения между о. Иоанном Кронштадтским и Г. Е. Распутиным. У праведного о. Иоанна был ученик протоиерей Роман Медведь (кстати, прославленный в лике святых новомучеников), ничего не предпринимавший без его благословения. Святой исповедник о. Роман очень негативно относился к Распутину и "предупреждал против сближения с этим человеком владыку Сергия (Страгородского) и архимандрита Феофана (Быстрова)". Думается, что человек, постоянно советовавшийся с о. Иоанном, непременно спрашивал у святого и о Распутине. И если бы о. Иоанн считал Г. Е. Распутина истинным духоносным старцем, то, вероятнее всего, суждения об этом человеке столь близкого его духовного сына и послушника, каковым являлся исповедник о. Роман, не были бы столь категоричны».

Рассуждение верное, однако со священномучеником Романом Медведем и его отношением к Распутину не все так просто. Если отец Роман и начал обличать Распутина, то, подобно епископам Феофану и Гермогену, не сразу. Поначалу же священник попал под влияние сибирского крестьянина, и, как показывала на следствии, проводимом Тобольской консисторией, О. В. Лохтина, именно отец Роман свел ее в 1905 году с Распутиным. Более того, по материалам этого расследования, жена отца Романа Медведя Анна (она же духовная дочь Иоанна Кронштадтского) была среди женщин, которые посещали Распутина в Покровском в 1905 и (или) в 1906 годах, и трудно предположить, чтобы матушка отправилась в это путешествие без позволения мужа, а также без благословения своего духовника.

В деле о принадлежности Распутина к хлыстовской секте имеется также телеграмма из Томска, в которой Анна Медведь (в девичестве Невзорова) просит Распутина «помолиться о выздоровлении» своего мужа, петербургского священника Романа Медведя. Не исключено, что и сам о. Роман бывал в Покровском в 1907 году.

Наконец, по всей вероятности имея в виду именно отца Романа, Гиппиус писала в мемуарах: «Распутин в самом начале терся около белого духовенства. Бывал на вечеринке у довольно известного тогда, чудачливого священника М. Возлюбил эти вечеринки: там собиралось много барышень: гимназисток и курсисток. К ним он конечно лез целоваться. Одна, очень мне близкая, рассказывала, что долго от этого Уклонялась, а когда он все-таки ухитрился ее поцеловать, – побежала к хозяйке в комнату умываться. "Я ему сказала, что если он еще раз посмеет, я дам ему самую 'святую' пощечину. Теперь издали, но еще хуже пристает: 'черненькая! черненькая! подь, я не трону, сердитая!'».

Так это было или нет так, но вскоре Распутин перестал бывать у отца Романа, и между ними произошел разрыв.

«Отец Роман, будучи человеком прямым, счел нужным в лицо высказать пришедшему свое мнение о нем, – говорится в житии Романа Медведя. – В гневе и раздражении покинул тот священника и вскоре ему отомстил. Через две недели последовал указ Святейшего Синода о переводе отца Романа полковым священником в город Томашов Польский, на границу Польши с Германией.

Перед тем как туда отправиться, отец Роман с женой поехал к отцу Иоанну Кронштадтскому и рассказал о случившемся.

– Это все кратковременно, все будет хорошо, скоро он о тебе забудет, – сказал отец Иоанн».

Автор жития отца Романа игумен Дамаскин (Орловский) не дает никаких ссылок, откуда эти факты известны, но если все так и было, можно утверждать, что Иоанн Кронштадтский знал о Распутине и именно отец Роман Медведь был первым из иереев, начавшим Распутина обличать, и первым, кто от него пострадал.

О священнике Медведе и о Распутине с осторожностью, очень неточно, перепутав имя иерея, писал и М. В. Родзянко: «Документально установить, каким образом Распутин сумел втереться в доверие к епископу Феофану, мне не удалось. Слухов было так много, что на точность всех этих разговоров полагаться нельзя. Указывали, как на посредника между епископом Феофаном и Распутиным, на священника Ярослава Медведя, духовника одной из русских великих княгинь, ездившего почему-то в Абалакский монастырь или туда сосланного, где он будто бы познакомился с Распутиным и привез его с собой. Эта версия наиболее вероятная, но были и другие».

Отца Романа Медведя считал ответственным за появление Распутина при Дворе и генерал В. Ф. Джунковский (правда, он в своих мемуарах переиначил фамилию иерея): «…он попал к настоятелю храма при Рождественских бараках, отцу Роману Медведеву, которому своими взглядами и разговорами очень понравился, затем, через жену этого священника познакомился с О. В. Лахтиной, которая совершенно подпала под влияние Распутина и благодаря коей он, можно сказать, и приобрел известность».

«Среди друзей еп. Феофана был священник Роман Медведь, почти однокурсник его по Академии, очень способный, хоть и очень своеобразный человек. Этот отец Медведь паломничал от времени до времени по монастырям, встретил в одном из них Распутина, узрел в нем Божьего человека и затем поспешил познакомить с ним еп. Феофана. Последний был очарован "духовностью" Григория, признал его за орган божественного откровения и, в свою очередь, познакомил его с великой княгиней Милицей Николаевной», – вспоминал протопресвитер Шавельский.

Таким образом, можно констатировать, что трое совершенно разных мемуаристов независимо друг от друга приписали отцу Роману роль, которой он не играл, и в истории с Распутиным подобные ошибки встречаются нередко.

Помимо этого, Джунковский, как уже говорилось выше, утверждал, что Распутин «распоясался и… стал поносить покойного отца Иоанна Кронштадтского», но эта информация никем другим не подтверждается и скорее всего относится к области слухов.

Что же касается знаменитых слов Иоанна Кронштадтского в адрес Распутина и его говорящей фамилии, то толкуются они по-разному в зависимости от убеждений толкователей и их любви к манипуляциям словами. Хотя пророчество старца звучит однозначно, в наши дни в санкт-петербургской газете «Опричнина» некто, укрывающийся, как сказано – «по этическим соображениям», под псевдонимом Вяч. Минин, пишет: «Судя по дошедшим историческим свидетельствам, молитвенный дар Распутина прозрел сам отец Иоанн (Кронштадтский). При этом знаменитый наш святой благословил Распутина, прозорливо предупредив: "Будет тебе по твоей фамилии!" (по другой версии: "Будет тебе по твоему имени"). Не сказал наш великий пастырь: "Станешь ты по твоей фамилии", но именно: "Будет тебе по фамилии твоей". То есть наветы, клевета, злословия на предмет мнимого распутства».

Рассуждения Вяч. Минина могут показаться очень занимательными, но и он, и все, кто цитирует статью отца Философа Орнатского, не обращают внимания на дату ее публикации. А между тем эта дата очень важна: статья Орнатского была напечатана 2 июля 1914 года, то есть через три дня после покушения на Распутина Хионии Гусевой, когда очень многие, и отец Философ в том числе, были убеждены, что Распутина настигло справедливое отмщение и он получил удар ножом именно за распутство.

В истории с сибирским крестьянином словесной эквилибристике подвергается все. И как бы этого ни хотелось, нельзя не признать правоту известного историка Хельсинкского университета А. Эткинда: критика источников в этой области ведет к пустоте. Но иного пути, чем систематизировать и сопоставлять различные архивные документы, письма, дневники и мемуары, распутывая их тугой узел, все равно не существует, тем более что с каждым новым витком распутинской жизни этих противоречивых свидетельств становилось все больше.

Чем чаще бывал Распутин во дворце, тем более встречал он противодействия.

В 1908 году дворцовый комендант генерал В. А. Дедюлин задал начальнику Петербургского охранного отделения А. В. Герасимову вопрос о некоем Распутине, который был за несколько дней до этого представлен императрице на квартире Вырубовой в Царском Селе. Дедюлин заподозрил в Распутине скрытого террориста, пытающегося проникнуть во дворец. Герасимов навел справки. «Из Сибири, – вспоминал он, – прибыл доклад, из которого было видно, что Распутин за безнравственный образ жизни, за вовлечение в разврат девушек и женщин, за кражи и всякие другие преступления не раз отбывал различные наказания и в конце концов был вынужден бежать из родной деревни».

Как нетрудно увидеть, правды в этих воспоминаниях мало: за «вовлечение девушек и женщин в разврат», равно как и за кражи, никаких наказаний Григорий не отбывал. Не говоря уже о том, что он был представлен Императрице намного раньше и в другом месте. Но сама мысль, что в Распутине могли заподозрить террориста, стремящегося проникнуть во дворец, весьма примечательна и при всей своей нелепости отражает дух своего времени, тем более что у сибирского странника в эсеровской среде оказалась однофамилица – член Летучего боевого отряда Северной области Анна Распутина, выданная Азефом, приговоренная к смерти в феврале 1908 года и ставшая одним из прообразов «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева. Таким образом, вторая, вслед за расследованием Тобольской консистории, волна наблюдений за сибиряком могла быть вызвана именно этими опасениями. В этом смысле заслуживает внимания история столкновения Григория Распутина с Петром Аркадьевичем Столыпиным – первое его серьезное испытание и первая крупная победа на его пути наверх.

Когда в 1908 году за сибирским крестьянином начали следить как за потенциальным злоумышленником и в Петербурге опросили проституток, которых он, как утверждали в полиции, брал на Невском, а те, по словам Герасимова, «дали о своем "госте" весьма нелестные отзывы, рисуя его грязным и грубым развратником», Герасимов доложил обо всем председателю Совета министров. Столыпин заявил, что первый раз о Распутине слышит, и пообещал поговорить обо всем с царем.

«Об этом докладе у меня сохранились отчетливые воспоминания, – написал Герасимов в книге «На лезвии с террористами». – Столыпин – это было необычно для него – волновался всю дорогу, когда мы ехали в Царское Село. С большим волнением и нескрываемой горечью он передал мне на обратном пути подробности своей беседы с царем. Он понимал, насколько щекотливой темы он касался, и чувствовал, что легко может навлечь на себя гнев Государя. Но не считал себя вправе не коснуться этого вопроса. После очередного доклада об общегосударственных делах, рассказывал Столыпин, он с большим колебанием поставил вопрос:

– Знакомо ли вашему величеству имя Григория Распутина?

Царь заметно насторожился, но затем спокойно ответил:

– Да. Государыня рассказала мне, что она несколько раз встречала его у Вырубовой. Это, по ее словам, очень интересный человек, странник, много ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное писание, и вообще человек святой жизни.