Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Григорий Распутин-Новый

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Варламов Алексей Николаевич / Григорий Распутин-Новый - Чтение (стр. 50)
Автор: Варламов Алексей Николаевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


он ворочается в Покрове кое и только в случае крайности, в экстренном случае, поездом в закрытом вагоне, доставляется во Дворец в Царское Село, при тяжком припадке Наследника, и таким же образом обратно в Покровское».

Чем-то все это напоминало мечту Вырубовой о заточении Распутина в монастырь…

Куда более реалистично вспоминался крестьянин теми, кто наблюдал за ним и его неликвидной жилплощадью из Петрограда.

«К этому времени Распутин уже совершенно определился, как человек последних месяцев своей жизни. Распутин пил и кутил без удержу. Когда домашние в слезах упрашивали его не пить, он лишь безнадежно махал рукою и говорил: "Все равно не запьешь того, что станется. Не зальешь вином того, что будет". Махал рукой и снова пил. Больше, чем когда-либо, он был окружен теперь женщинами всякого сорта. После ареста Мануйлова его уже совершенно никто не сдерживал.

Распутин осмелел, как никогда. Среди своих поклонниц и приятелей он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество. Годы войны очень развили его политически. Теперь он не только слушал, как бывало, а спорил и указывал. Спекулянты всех родов окружали его».

Воспоминания Спиридовича интересны тем, что в них нет стремления Распутина ни очернить, ни обелить, и они больше других подкупают в этом смысле своей объективностью. К тому же Спиридович Распутина лично знал, и, что еще важнее, знал изнутри все перипетии борьбы с ним.

Известно, что было еще несколько попыток повлиять на Императора и Императрицу. Одну из них незадолго до убийства Распутина предприняла родная сестра Александры Федоровны Елизавета. Она приехала в Царское Село, умоляя Государыню отослать Распутина, но разговор кончился ничем. Две сестры, принявшие мученическую кончину и ныне канонизированные Русской церковью, так и не нашли при жизни общего языка.

«Александра Федоровна приняла тон Императрицы и попросила сестру замолчать и удалиться. Елизавета Федоровна, уходя, бросила сестре: "Вспомни судьбу Людовика 16-го и Марии Антуанет". Утром Елизавета Федоровна получила от Царицы записку, что поезд ее ожидает. Царица с двумя старшими дочерьми проводила сестру на павильон. Больше они не виделись.

О том, что произошло в действительности между сестрами, даже во дворце знали лишь немногие, самые близкие лица, – утверждал Спиридович. – В Москве же, из окружения Вел. Кн., в общественные круги сразу же проник слух, что Вел. Княгиня потерпела полную неудачу. Распутин в полной силе. И это только усилило и без того крайне враждебное отношение к Царице. В Москве, больше чем где-либо, Царицу считали главной виновницей всего тогда происходящего, и оттуда этот слух расходился повсюду. От самой же Вел. Княгини самые близкие люди узнали и о сказанной ею сестре последней ужасной фразе. Та фраза стала известна даже французскому послу Палеологу. Надо полагать, что это последнее свидание двух сестер и было причиной тому, что Вел. Кн. Елизавета Федоровна так сочувственно отнеслась даже к убийству "Старца", а после революции даже не сделала попытки повидаться с Царской Семьей»[59].

Известно также письмо, которое написала Елизавета Федоровна Николаю Александровичу уже после убийства Распутина: «Я высказала Алике все мои опасения, мою боль, которой переполнено мое сердце. Казалось, будто всех нас вот-вот захлестнут огромные волны, и в отчаянии я бросилась к вам – людям, которых я так искренне люблю, – чтобы предупредить вас, что все классы от низших до высших и даже те, кто сейчас на фронте, – дошли до предела! Она мне велела ничего не говорить тебе, раз уж я написала, и я уехала с чувством, встретимся ли мы когда-нибудь… Какие еще трагедии могут разыграться? Какие еще страдания у нас впереди?»

Обращался к Государю и его младший брат Великий Князь Михаил Александрович.

«Я глубоко встревожен и взволнован всем тем, что происходит вокруг нас, – писал он в ноябре 1916 года. – Перемена в настроении самых благонамеренных людей – поразительная; решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, вызывающий мои самые серьезные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже и за целостность государственного строя.

Всеобщая ненависть к некоторым людям, будто бы стоящим близко к тебе, а также входящим в состав теперешнего правительства, – объединила, к моему изумлению, правых и левых с умеренными, и эта ненависть, это требование перемены уже открыто высказывается при всяком случае <…> Я пришел к убеждению, что мы стоим на вулкане и что малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу для тебя, для всех и для России».

Иначе повел себя другой Великий Князь Александр Михайлович, «…мы ломали себе голову над тем, как убедить Царя отдать распоряжение о высылке Распутина из столицы, – вспоминал он.

– Вы же шурин и лучший друг Государя, – говорили мне очень многие, посещая меня на фронте. – Отчего вы не переговорите об этом с Его Величеством?

– Отчего я не говорил с Государем? – Я боролся с Ники из-за Распутина еще задолго до войны. Я знал, что, если бы я снова попробовал говорить с Государем на эту тему, он внимательно выслушает меня и скажет:

– Спасибо, Сандро, я очень ценю твои советы.

Затем Государь меня обнимет, и ровно ничего не произойдет. Пока Государыня была уверена, что присутствие Распутина исцеляло Наследника от его болезни, я не мог иметь на Государя ни малейшего влияния. Я был абсолютно бессилен чем-нибудь помочь и с отчаянием это сознавал. Я должен был забыть решительно все, что не входило в круг моих обязанностей главнокомандующего русскими военно-воздушными силами».

По-своему действовал Великий Князь Николай Михайлович. 1 ноября 1916 года он передал в адрес Государя следующее письмо.

«Ты неоднократно выражал твою волю довести войну до победного конца. Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это выполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла? Разреши в кратких словах выяснить тебе суть дела. Пока производимый тобой выбор министров при таком же сотрудничестве был известен только ограниченному кругу лиц, дело еще могло идти, но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо. Неоднократно ты мне говорил, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повториться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся благодаря злостному сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради себя от постоянных систематических вмешательств этих нашептываний через свою супругу. Если твои убеждения не действуют, а я уверен, что ты уже неоднократно боролся с этим влиянием, постарайся изобрести другие способы, чтобы навсегда покончить с этой системой. Твои первые порывы и решения всегда замечательно верны и попадают в точку. Но как только являются другие влияния, ты начинаешь колебаться и последующие твои решения уже не те. Если бы тебе удалось удалить это постоянное вторжение во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобой доверие громадного большинства подданных твоих. Все последующее быстро наладится само собой. <…>

Я долго колебался открыть тебе всю истину, но после того, как твоя матушка и обе сестры убедили меня это сделать, я решился. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше: накануне эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет, – и в этом ты уже убедился и ее величество тоже, – а только ради надежды и упования спасти тебя и твой престол и нашу дорогую родину от самых тяжких и непоправимых последствий».

К этому документу и его автору можно по-разному относиться. Да, возможно, Николай Михайлович – масон, содомит и вообще личность крайне неприятная, но все равно – что скажешь в ответ на его строки? Что возразишь, особенно если иметь в виду весь последующий ход событий?

Государь не стал скрывать этого письма-нотации, показал его Царице и получил отповедь с другой стороны: «Я прочла письмо Николая с полным отвращением <…> ты, моя любовь, слишком добр, и мил, и мягок – такого человека надо держать в страхе перед тобой: он и Николаша – величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин и Сергея… Душка моя, ты должен заступиться за меня ради тебя и Бэби. Если бы у нас не было Его, все бы давно было кончено – я в этом совершенно убеждена».

Как вспоминал Спиридович, царица прочитала письмо Великого Князя Распутину. «"Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла…" – ответил тот. И Распутину Императрица продолжала верить до его последних дней, призывая к такой же вере и своего супруга».

В октябре 1916 года в Петроград приехал известный оптинский старец Анатолий, некогда бывший келейником старца Амвросия. Существует предположение, что этот приезд не был случайным: Государыне хотели представить старца подлинного и отвратить ее от Распутина.

«Помню неудачную попытку повлиять на лиц, ослепленных страшным мужиком, через оптинского старца Анатолия, привезенного для этого в Петербург», – вспоминал С. Фудель.

Иначе расценили приезд старца Анатолия авторы статьи, опубликованной в альманахе «Жизнь вечная» в августе 1996 года.

«Приезд Старца Анатолия Оптинского в Северную столицу некоторые люди, стоявшие близко к Государю Николаю Второму, пытались использовать, чтобы удалить от Царской Семьи Старца Григория Ефимовича Распутина, противопоставив оптинскому Старцу друга Царя.

Однако Преподобный Анатолий не пошел на это. Он дал ясно понять, что удаление Распутина от Государя есть дело невозможное и преступное, так как на это не было Божьей воли.

После закладки часовни Шамординского подворья Старец Анатолий вернулся в Оптину пустынь».

Правда это или нет, сказать трудно, но едва ли старец Анатолий увидел в Григории Распутине подвижника. Скорее – убедился в бесплодности каких-либо разговоров. Тем не менее разнообразных и подлинных и легендарных историй о том, как Распутина пытались остановить вплоть до его последнего земного дня, существует немало. Одна из них приводится в книге Ф. В. Винберга «Крестный путь». Ее сочувственно цитирует «распутинец» князь Жевахов, на которого очень любят ссылаться нынешние распутинские апологеты, но этот сюжет они пропускают либо сильно урезают, по всей вероятности, как не укладывающийся в необходимые стандарты. Нижеследующая история, рассказанная Винбергом, скорее всего от начала до конца вымышлена, но, как известно, сказка – ложь, да в ней намек.

«…Одна из русских женщин, горячая патриотка, старая писательница, владевшая многими тайнами масонства, за что вытерпела немало мук и горя в своей жизни, решилась ехать прямо к Распутину и ребром поставить ему вопрос: знает ли он, какой вред приносит России. По странной случайности, день ее поездки совпал с днем 16 декабря 1916 года, т.е. кануном убийства Григория Распутина. В ее лице, как будто бы, Бог посылал Распутину последнее предостережение, которому не суждено было, однако, изменить уже окончательно преднаметившегося хода событий.

Дверь у Распутина, на ее звонок, отворил какой-то полковник, встретивший ее вопросом: "Вам что угодно, сударыня?"

"Могу ли я видеть Григория Ефимовича Распутина?"

"Батюшки нет дома, и вообще он никого не принимает".

"Нет правил без исключения, полковник… Быть может, ваше 'нет дома' означает, что он именно дома… Тогда разрешите уже вас просить передать ему мою карточку. Если господина Распутина, действительно, нет, то очень жаль, но ничего не поделаешь, в другой раз я уже не приеду: тащиться же мне Бог весть откуда… Однако, удовлетворите, полковник, любопытство старухи: почему назвали вы Распутина 'батюшкой'? Что он – священник, диакон, монах, или, может быть, ваш beau pere?"

"Григория Ефимовича все так называют"…

"Как вам не стыдно, полковник, что же у вас за стадное чувство такое. Ну, назвали бы его Григорием Ефимовичем или просто Распутин, а то вдруг – батюшка!.."

Полковник смешался и, растерянно теребя в руке карточку посетительницы, вдруг неожиданно спросил:

"А как прикажете доложить о вас Григорию Ефимовичу?"

"Голубчик, у вас в руках моя карточка… И, ради Бога, ничего не докладывайте, а просто передайте или… прочтите эту карточку".

Полковник ушел, попросив ее пройти в гостиную.

Там находилось несколько дам, из которых две между собою непринужденно болтали по-французски…

Через несколько минут в комнату вошел Распутин. При входе его все, сидевшие дамы, кроме вновь прибывшей, встали, бросились к нему, стараясь поцеловать у него руки и… концы вышитой рубахи, в которой он был.

Досадливо от них отмахнувшись, Распутин подошел к писательнице и, заложив руки за пояс, спросил:

"Это ты, матушка, хотела видеть меня? Что тебе надо-ть?"

Ничего не ответила ему посетительница, а только долгим и пристальным взглядом посмотрела на него, точно желая проникнуть в душу… Говорят, Распутин обладал магическим, удивительным взглядом; но когда глаза его встретились с глазами этой маленькой старушки, он не выдержал и потупился.

"Что это ты на меня смотришь так!.. Как-то особенно", – пробормотал он.

В это время он услышал ее голос:

"Я пришла задать вам несколько вопросов, Григорий Ефимович. До этого нам встречаться не приходилось; после этой встречи – вряд ли когда увидимся. Про вас я очень много слышала, ничего доброго, но много плохого… Вы должны ответить мне, как священнику на духу: отдаете ли вы себе отчет, как вы вредите России? Знаете ли вы, что вы – лишь слепая игрушка в чужих руках, и в каких именно?"

"Ой, барыня, никто еще и никогда со мною таким тоном не говаривал… Что ж вам на эти вопросы отвечать?"

"Читали ли вы Русскую Историю, любите ли Царя, как Его надо любить?"

"Историю, по совести скажу, не читал – ведь я мужик простой и темный, читаю по складам только, а уж пишу – и сам подчас не разберу… А Царя-то, как мужик, во как люблю, хоть, может, против Дома Царского и грешен во многом; но невольно, клянусь крестом… Чувствуется, матушка-голубушка, что конец мой близок… Убьют-то меня – убьют, а месяца так через три – рухнет и Царский Трон. Спасибо вам, что пришли – знаю, что поступили, как сердце велело. И хорошо мне с вами, и боязно: как будто с вами есть еще кто-то… А как бы вы поступили на моем месте?"

"Будь я на вашем месте, я бы уехала в Сибирь да спряталась там так, чтоб обо мне и слухи замолкли, и следы пропали"…

Много еще говорила с Распутиным старая писательница, и он слушал ее жадно, как бы впитывая каждое слово…

Наконец, она поднялась и стала прощаться…

Распутин шел сзади, говоря: уж я проведу вас сам…

"Скажите, Григорий Ефимович, спросила его она: почему вас все ваши поклонники и поклонницы называют 'батюшкой', целуют вам руки, края рубахи? Ведь это же гадость! Почему вы позволяете?"

Распутин усмехнулся и, показывая по направлению гостиной рукою, сказал: "А спросите вот этих дур… Постой, я уже их проучу"…

При прощании, подавая руку Распутину, писательница с удивлением увидела, как он вдруг склонился и горячо поцеловал ей руку.

"Матушка-барыня, голубушка ты моя. Уж прости ты меня, мужика, что на 'ты' тебя величаю… Полюбилась ты мне, и от сердца это говорю. Перекрести ты меня, хорошая и добрая ты… Эх, как тяжело у меня на душе"… Маленькая ручка, освобожденная вновь от перчатки, осенила Распутина крестным знамением, и он услышал: "Господь с тобою, брат во Христе"…

Она ушла. Распутин долгое время стоял и смотрел ей вслед, точно здесь оставалось одно его тело, а его грешную душу взяла она, явившаяся к нему ангелом смерти…

А через двенадцать часов, на Мойке, Распутин покончил земные расчеты» (Винберг Ф. В. Крестный путь. С. 304—307).

Легенда, что и говорить, красивая и куда более точная, чем может на первый взгляд показаться.

Еще одно возмутительное свидетельство о последних деяниях Распутина приводит в своих мемуарах протопресвитер Шавельский, который излагает устный рассказ духовника Царской Семьи отца Александра Васильева.

«– Вы не представляете, до какой степени доходило у нас преклонение перед ним, – продолжал он. – 5-го ноября 1916 года происходила закладка строящегося А. А. Вырубовой церкви-приюта для инвалидов. Для совершения чина закладки был приглашен викарий Петроградской епархии, епископ Мелхиседек[60]. Ему сослужили: я, настоятель Федоровского Государева собора, протоиерей Афанасий Беляев и два иеромонаха. Ждем, стоя в облачениях, в приготовленном шатре Императрицу с детьми.

Но раньше приезжает Распутин и становится на назначенном для царицы месте. В два часа дня прибыла царица с четырьмя дочерьми и с Вырубовой. Подойдя к епископу, она поцеловала поднесенный последним крест, а затем обменялась с епископом принятым в таких случаях приветствием, т. е. Императрица поцеловала руку епископа, а епископ руку Императрицы. То же сделали и все четыре великие княжны. От епископа Императрица направилась к Распутину, который продолжал стоять, как стоял, небрежно, отставив вперед одну ногу. Распутин протянул царице руку, а та почтительно поцеловала ее и отошла в сторону[61].

Вслед за царицей к Распутину подошли ее дочери и также приложились к его руке. И это произошло на глазах не только духовенства, но и собравшегося народа: офицеров, придворных, инженеров, солдат, рабочих и посторонней публики! После закладки, – продолжал о. Васильев, – ко мне подошел один офицер из присутствовавших тут. "Батюшка! Что же это такое? – обратился он почти со слезами ко мне. – У меня было две святыни: Бог и царь. Последней теперь не стало… Пойду пьянствовать!"…

– Перед отъездом царицы, – рассказывал дальше о. Васильев, – Вырубова обратилась к Распутину: "В 4 часа мы будем ждать вас, непременно приходите!" – "Приду", – ответил тот. Уехала царица с детьми и Вырубовой, а духовенство и некоторые из гостей отправились на завтрак, устроенный Ломаном в "Трапезе" возведенного им около собора церковного дома. Явился, конечно, сюда и Распутин. Всего было вдосталь. Столы ломились от яств и питий. "Старец" усердно угощался. В 4 часа я говорю ему: "Пора тебе, Григорий Ефимович, уходить, – ждут там". "Ничаво! Пущай обождут!" – ответил он и продолжал бражничать. В половине 5-го ушел, наконец. Царица уже ждала его в квартире Вырубовой. "Аннушка, вели вина подать!" – крикнул Распутин Вырубовой, входя в ее комнату. "Лучше бы чаю выпили!" – сказала последняя, видя, что "старец" и без того уже "на взводе". "Говорю: вина! Так давай вино!" – уже грозно обратился он к ней. Тотчас принесли бутылку белого вина. Опустившись в кресло, он залпом – стакан за стаканом осушил ее и опустошенную бутылку бросил в противоположный угол. Императрица после этого подошла к его креслу, стала на колени и свою голову положила на его колени. "Слышь! Напиши папаше, что я пьянствую и развратничаю; развратничаю и пьянствую", – бормотал ей заплетающимся языком Распутин[62].

Меня так поразила тогда нарисованная о. Васильевым картина, что я забыл спросить, кто, именно, рассказывал ему о происходившем в квартире Вырубовой. Но и виденного самим о. Васильевым при закладке приюта было достаточно, чтобы навести ужас на всякого, кто еще не потерял смысла и разума. Самые заядлые злые враги царской власти не смогли бы найти более верного средства, чтобы уронить престиж, дискредитировать положение царской семьи, так открыто, всенародно выраженное царицей и ее дочерьми в столь неудачной, лучше сказать – в отвратительной и опасной форме – преклонение перед презренным, ненавистным для России "старцем". Что видели даже слепые, то было скрыто от глаз царской семьи».

«…надо спешить, а то ничего не останется. Россия разломится… Скреп нет…» – еще в 1909 году написал как предчувствие Пришвин.

Семь лет спустя все исполнилось.

Всю свою последнюю осень Распутин продолжал «падать».

«В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он позировал на отца Иоанна Кронштадтского. Про него говорили много нехорошего, но, насколько то было верно, судить не берусь. Но совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. То был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным. Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей Императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах Царицы духовную ценность "Старца". Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина».

Справедливость требует признать, что отношения Распутина с Варнавою не были такими гладкими, как с Питиримом. По воспоминаниям Юлии Ден, Распутин с Варнавою был в ссоре (что могло быть еще одной причиной отсутствия Распутина на торжествах, связанных с канонизацией Иоанна Тобольского), да и Белецкий писал о том, что Распутин порою раздраженно отзывался о своем протеже и осенью 1915 года настаивал на том, чтобы он как можно скорее покинул Петроград. Но по большому счету Варнава был для него теперь мелочью. Реальную политику делали или, напротив, не делали другие люди.

Новым и последним в истории русской монархии обер-прокурором Синода был назначен Н. П. Раев, которого безо всяких скидок можно считать распутинской креатурой («…синодальное ведомство стало в тот период "карманной канцелярией" сибирского "старца" <…> кличка "распутинец", навсегда пристав к нему, явилась тем непреодолимым барьером, который вставал на его пути при любой попытке осуществить какое-либо серьезное начинание», – пишет С. Л. Фирсов), а министром внутренних дел – А. Д. Протопопов. На назначение последнего повлиял не один Распутин, но эта фигура царского друга вполне устраивала. Ожидать от Протопопова такого подвоха, который устроил Хвостов, не приходилось.

«Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил "Старцу" и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата, вместе с "Гришкой", Протопопов же – от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу "Григория Ефимовича". Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей Царского Села», – оценивает положение дел С. Фирсов.

Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть нравилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, "не убьет", как тот "толстяк, разбойник". Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность и оградить его от нападок Гос. Думы. Ведь он там свой человек. Все это Вырубова передавала Царице и Царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, Царица решительно стала на сторону Протопопова. И, как раньше настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать Государю назначить именно Протопопова. Государь, которому Протопопов понравился при свидании, которого советовал ему и Родзянко, но для министерства Торговли и Промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.

Петербург волновался, все ждали указа».

Указ вышел, и история жизни Распутина вместе с историей русской монархии оказались на финишной прямой. Назначение Протопопова министром внутренних дел принято считать одной из последних ошибок последнего Императора. «Могильщиком царского режима» называл его в своих мемуарах Милюков (состоявший, впрочем, в той же похоронной команде), и своя доля правды тут есть. В один из самых ответственных моментов русской истории, когда на посту министра внутренних дел требовался решительный и жесткий политик, это место занял человек с совсем иными качествами, едва ли не самым главным из которых оказалась снова, как и год назад, когда назначали Хвостова, лояльность к Григорию Распутину.

«7 сентября 1916 г. Мой ненаглядный… Шт<юрмер> хочет предложить на пост министра внутренних дел князя Оболенского из Курска-Харькова (перед тем он был в старой ставке при Николаше!!)… но Гр. убедительно просит назначить на этот пост Протопопова. Он в дружбе с нашим Другом уже по крайней мере четыре года и очень много говорит за него. Ты знаешь его, и он произвел на тебя хорошее впечатление, – он член Думы (не левый), а потому будет знать, как себя с ними держать… Уже, по крайней мере, 4 года, как он знает и любит нашего Друга. И любит Его – это многое говорит в пользу этого человека… Я не знаю его, но верю в мудрость и руководство нашего Друга».

Эта рекомендация Государя насторожила: «Сердечно благодарю тебя за твое дорогое длинное письмо, в котором ты мне передаешь поручения от нашего Друга. Мне кажется, что этот Протопопов – хороший человек, но у него много дел с заводами и т. п. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли вместо Шаховского. Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, – поэтому нужно быть осторожным, – особенно при назначении на высокие должности <…> Это нужно все тщательно обдумать! От всех этих перемен голова идет кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не очень хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит также перемены в администрацию. Мне очень жаль, что мое письмо стало таким скучным».

«В это время с царской властью явно что-то творилось: какая-то мистическая рука на ней тяготела и вызывала, ее судороги. Эта ежемесячная смена министров, недопустимая и в мирное время, была температурой чахоточного больного… после Хвостова… докатились до Протопопова. Это была настоящая мерзость, мерзость эта была на месте святом, пятнала царскую мантию», – по обыкновению нескучно писал С. Булгаков.

Эта «температура» отражалась в письмах Императрицы.

«Да благословит Господь выбор тобою Протопопова! Наш Друг говорит, что ты этим избранием совершил акт величайшей мудрости».

«…будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам – пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени <…> Вели ему слушаться советов нашего Друга, это принесет ему счастье, поможет ему в его трудах и в твоих, – пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь; он знает Его уже несколько лет».

«Скажи Прот<опопову>, что ты рад, что он видается и беседует с Гр. и что ты надеешься, что он и впредь будет делать это».

«Они, т. е. Пр<отопопов> и Шт<юрмер> преклоняются перед Его мудростью».

Дума приняла Протопопова в штыки. «Он был жалок, но мы его не пожалели. Он потом жаловался, что его "били, заплевали, бичевали, затюкали", – и этим объяснял даже свой окончательный переход к правым. Я принял в этом большую долю участия», – вспоминал Милюков.

«А. Д. (Протопопов. – А. В.), добравшийся до поста мин. в. д. сделал это при помощи Гр. Распутина, Курлова, Бадмаева, Бордукова, Вырубовой и т. д. … Младенец, похищенный чертями. И в их власти. Сам по себе добрый и чистый А. Д. в руках этих чертей», – записал в дневнике брат нового министра С. Д. Протопопов.

В книге Александра Блока «Последние дни императорской власти»[63] содержится любопытный документ: протокол совещания членов Прогрессивного блока с А. Д. Протопоповым, устроенного на квартире М. В. Родзянко 19 октября 1916 года. Протопопова тогда вызвали на ковер его бывшие соратники по Государственной думе и устроили ему партийную выволочку:

«Человек, который служит вместе со Штюрмером, при котором освобожден Сухомлинов, которого вся страна считает предателем, освобожден Манасевич-Мануйлов; человек, который преследует печать и общественные организации, не может быть нашим товарищем. Говорят, притом, об участии Распутина и в вашем назначении», – заявил Милюков.

«Протопопов просил беседу их сохранить в тайне, но участники не согласились, ввиду чего, собственно говоря, беседы никакой не было, а все ограничилось тем, что ему наговорили кучу неприятностей. Упрекнули его за освобождение Сухомлинова, Мануйлова-Манасевича, связали его назначение с Распутиным (так ли это? а рекомендация Родзянко?)», – записал Я. В. Глинка, но, по всей видимости, на это, в высшей степени примечательное обстоятельство внимания не обратили.

«Прежде, чем товарищески беседовать, нужно выяснить вопрос, можем ли мы еще быть товарищами, – говорил А. И. Шингарев. – Мы не знаем, каким образом вы назначены. Слухи указывают на участие в этом деле Распутина; затем вы вступили в М-ство, главой которого является Штюрмер – человек с определенной репутацией предателя. И вы не только не отгородились от него, но, напротив, из ваших интервью мы знаем, что вы заявили, что ваша программа Штюрмера, и что он будет развивать вашу программу с кафедры Гос. Думы. В ваше назначение освобожден другой предатель, Сухомлинов, и вы заняли место человека, который удален за то, что не захотел этого сделать. При вас же освобожден Ман.-Мануйлов, личный секретарь Штюрмера, о котором ходят самые темные слухи».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63