Знавшим характер Государя было ясно, что эта новая дружба не очень нравится Государю. Слухи о какой-то интриге, которую как бы боялись называть своим настоящим юридическим термином, т. е. заговором, были столь настойчивы, что даже такой осторожный и тонкий человек, как Мосолов, и тот имел беседу с графом Фредериксом. Последний не хотел верить в серьезность слухов, называл их сплетнями, и тогда так и решили во дворце, что это великосветская сплетня, пущенная князем Орловым. Ему приписывали много удачных острот и словечек.

Но вот теперь, в настоящую поездку, в настоящий момент, в связи с пришедшими из Москвы сведениями об устранении Государя, слух о заточении Императрицы приобретал большой смысл и получал серьезный характер.

Тогда же я получил письмо доклад из Петербурга, где мне достоверно сообщали, что в кружке А. А. Вырубовой уже имеются сведения о заговоре, о том, что хотят использовать Вел. Кн. Николая Николаевича, что Государыня хорошо осведомлена об интригах и что уехавший 15 числа на родину Распутин советовал остерегаться заговора и "Миколу с Черногорками". Из Царского мне писали, что настроение Императрицы болезненное, пасмурное, нервное. Что Царица недовольна всем, что произошло в Ставке, что она рвет и мечет на Орлова, Дрентельна, Джунковского».

Из мемуаров Шавельского и Спиридовича однозначно следует, что опасения Императрицы на счет Орлова и Николая Николаевича не были напрасными.

«К завтраку пришел генерал Комаров[53]. Он рассказывал мне, что Орлов также смещен, – писала 23 августа 1915 года в дневнике вдовствующая императрица Мария Федоровна. – Это какое-то сумасшествие: удалить такого верного и преданного из друзей, как он. Невероятно. Так мало друзей, и тех выкидывают».

Но в том и беда была, что, начиная с какого-то момента, и Орлов, и Николай Николаевич перестали быть верными и преданными друзьями семьи. Они хотели быть друзьями только Царя, но не Царицы и стремились их разделить, чтобы спасти Государя от дурного и опасного, по их мнению, влияния.

«Он, не моргнув глазом, приказал бы повесить Распутина и засадить Императрицу в монастырь, если бы дано было ему на то право», – отзывался Шавельский о Великом Князе, и совершенно очевидно, что примириться с этим Государь не мог.

«Попытки отдельных лиц (Балашов, Орлов) повлиять на государя, дабы парализовать влияние императрицы, успеха не имели. И в придворных кругах против императрицы началась закулисная борьба, подчас переходившая в заговоры К этим конспирациям имели отношение многие из великих князей», – рассказывала Роману Гулю графиня Л. Н. Воронцова-Дашкова.

«В Ставке великая княгиня не скрывала своих чувств к Императрице и откровенно высказывалась, что считает ее виновницей всех наших неурядиц. Мысль о необходимости поместить Императрицу в монастырь не раз повторялась ею. Решительная и острая на язык сестра ее, великая княгиня Милица Николаевна, не могла быть ни более снисходительной к Императрице, ни более сдержанной. В Ставке, в свите великого князя рассказывали, что во время этого пребывания великих княгинь в Петрограде князь Орлов ежедневно бывал у них. Что они часто и несдержанно говорили с Орловым об Императрице, – не может быть сомнений. Но также несомненно, что теперь как за князем Орловым, так и за великими княгинями зорко следили. Ежедневное посещение великих княгинь Орловым и содержание бесед на Фонтанке быстро становилось известным Императрице, которая начинала принимать болтовню за настоящее дело», – вспоминал протопресвитер, но никаких оснований считать все происходившее только болтовней нет.

«Дж. и Орл. следовало бы прямо сослать в Сибирь. По окончании войны тебе надо будет произвести расправу. – Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтоб низложить тебя и заточить меня, а также Самарин, который все сделал, чтобы натворить неприятностей твоей жене?» – писала хорошо осведомленная обо всем Императрица в январе 1916 года, когда интриги, направленные против нее, не осуществились. Но ту же стратегию позднее возьмут на вооружение другие Великие Князья и русские аристократы, и она приведет к делу — то есть к убийству Распутина, направленному в первую очередь против Императрицы, и весь ход событий русской истории после декабря 1916 года докажет пагубность такой политики.

Здесь тот самый случай, о котором говорят, что это хуже, чем преступление, это – ошибка. Получался трагический, замкнутый круг: Государыня своим безудержным доверием к Распутину восстанавливала против себя российскую элиту и подталкивала ее к заговору (именно так: заговору против Императрицы, а не заговору Императрицы, как сочинили в 1920-е годы Павел Щеголев с Алексеем Толстым в известной пьесе), а заговорщики вынуждали Александру Федоровну держаться за Распутина, как за едва ли не единственно верного ей человека. И опять все сходилось, замыкалось, как в электрической сети, на этом странном мужике.

Начиналось с помощи больному ребенку, а заканчивалось попытками управлять державой. И в обоих случаях казалось: вот он, единственный помощник и заступник.

«У Императрицы складывается определенного рода иллюзия: Распутин послан Богом, будет Распутин рядом – Царевич будет жить, потому что рядом будет тот, кто может его своей молитвой спасти. Все личные семейные моменты постепенно переносятся на государственную жизнь: Распутин послан не только для спасения Царевича, он послан для спасения Государя, государства, – охарактеризовал роль Распутина при дворе современный историк Церкви протоиерей Георгий Митрофанов. – Не Государственная Дума, не государственные бюрократы, а именно он, представитель народа, будет тем пророком при православном Государе, который будет ему возвещать волю Божию. Начинается усиление Распутина, которого, разумеется, начинают использовать разного рода люди, и светские, и духовные, пытаясь с помощью его заступничества сделать себе карьеру».

Это – было, но никакого криминала в виде государственной измены в отношениях Императрицы и ее друга – не было, как не было прежде и криминала семейного и измены семейной. Криминал был лишь в том, что Распутин оказался пророком ложным. По крайней мере в вопросах кадровых. И это тоже не было преступлением. Это тоже было хуже – ошибкой.

Став во главе армии, Николай заменил нескольких членов кабинета, и на этот раз ни Государыня, ни Распутин в стороне от новых назначений не остались.

«Подумай, женушка моя, не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже, или хотя бы во время войны!

Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения».

И Императрица на помощь к мужу пришла: кандидатура нового министра внутренних дел А. Н. Хвостова была не просто с Александрой Федоровной согласована, но ею прямо предложена с учетом безопасности Распутина прежде всего. Это – факт, от которого никуда не денешься: интересы престола и интересы Распутина были для Царицы тождественны, и всякий, кто выступал против Распутина, выступал против Императора и его власти.

«…он враг Гр. и мой, а следовательно и твой», – писала Императрица о Самарине. «Разве ты не можешь понять, что человек, который стал просто предателем Божьего человека, не может быть благословлен и дела его не могут быть хорошими?» – вопрошала она еще ранее о Великом Князе Николае Николаевиче.

Но дело было не только в этой «железной» логике, призванной из-за Распутина устранить людей достойных, а в том, что сибирский крестьянин невольно тянул за собой откровенных негодяев (как притянул когда-то Илиодора). И это тоже факт: через опытного странника во дворец входили те самые измена, трусость и обман, которые губили империю.

Позднее Александра Федоровна горько каялась, но поначалу ей казалось, что выбор сделан превосходный, и Хвостов – как раз та кандидатура, которая нужна, хотя опытный Горемыкин был против, но Императрица послушала не его, а совсем других лиц:

«Некоторые боятся моего вмешательства в государственные дела (все министры), а другие видят во мне помощника во время твоего отсутствия (Андрон., Хвостов, Варнава и другие).

Это доказывает, кто тебе предан в настоящем значении этого слова, – одни меня ищут, другие избегают – разве не так, дорогой мой?»

К несчастью, дальнейший ход событий показал, что по крайней мере двое из этих трех «ищущих» – Андроников и Хвостов – оказались совсем не теми, на кого можно было рассчитывать, но именно им доверилась Государыня.

29 августа 1915 года: «Любимый мой, Аня только что видела Андр. и Хвостова, – последний произвел на нее прекрасное впечатление. Он очень тебе предан, говорил с ней спокойно и хорошо о нашем Друге, рассказал, что на завтра готовился запрос в Думе о Гр. просили подписи Хвост., но он отказал…»

11 сентября: «Он очень энергичен, никого не боится, и всецело предан тебе, что самое важное в нынешнее время <…> Он не такой трус и тряпка, как Щ[ербатов]».

16 сентября: «Гр[игорий] телеграфировал, что Суслик должен возвратиться, и дал нам понять, что Хвостов подойдет. Помнишь, Он однажды ездил к нему в Нижний Новгород (я думаю, по твоему желанию)».

17 сентября: «Он уже раз вовремя остановил запрос о нашем Друге в Думе <…> Теперь когда и Гр. советует взять Хвостова, я чувствую, что это правильно, и потому приму его <…> дай Бог, чтобы ты был хорошего мнения о нем!»

И в этом же письме: «Я больше часа говорила с "Хвостом" и полна наилучших впечатлений <…> Такая ясная голова, так отлично понимает всю тяжесть положения и как можно справиться с этим! <…> Ты бы наслаждался работой с этим человеком. Тебе не пришлось бы ни подгонять его ни подталкивать, он одинаково добросовестно работал бы с тобою и в твое отсутствие <…> Он говорит, что старик его боится, потому что стар и не может примениться к новым требованиям <…> Право, дружок, он, по-моему, самый подходящий человек, и наш Друг об этом намекал А. – в своих телеграммах».

18 сентября: «Я с удовольствием вспоминаю разговор с Хвостовым и жалею, что ты его не слышал, – это человек, а не баба и такой, который не позволит никому затронуть, и сделает все, что в его силах, чтобы остановить нападки на нашего Друга, – как он тогда их остановил <…> Я надоедаю тебе этим, но хотелось бы тебя убедить, будучи честно и сознательно сама в этом уверенной, что этот толстый, опытный и молодой человек – тот, которого бы ты одобрил».

С Хвостовым Распутин впервые познакомился в 1911 году, когда тот занимал должность нижегородского губернатора. По версии Коковцова, Государь, уже тогда недовольный Столыпиным и подыскивавший ему замену, отправил Распутина вместе с журналистом Сазоновым с негласной миссией посмотреть, что Хвостов за человек. «Сазонов, в подтверждение силы и влияния Распутина, рассказал мне, что еще весною 1911-го года, когда, по-видимому, Столыпин и не помышлял о расшатанности своего положения, хотя многие уже и тогда открыто говорили, что осенью его уволят, – он, Сазонов, вместе с Распутиным ездил в Нижний Новгород, по указанию Царского Села (для меня было неясно, кто именно дал ему это поручение, и не было ли это просто выдумано, чтобы придать себе значения), чтобы познакомиться с Хвостовым и сказать, "годится ли он в Министры Внутренних Дел". По словам Сазонова, они были приняты в Нижнем "на славу", их кормили, поили и забавляли, "что лучше невозможно" и после того, что они близко сошлись с Хвостовым, Распутин спросил его, согласен ли он быть Министром Внутренних Дел, с тем, однако, чтобы на должность Председателя Совета Министров был снова назначен Гр. Витте и чтобы об этом просил сам Хвостов. Последний от такой комбинации будто бы отказался, наотрез, сказавши, что он с Витте вместе служить не может и тогда, вернувшись в Петербург, Распутин сказал будто бы, что Хвостов "хорош»

"шустёр", но очень молод. Пусть еще "погодит". Через полгода тот же Хвостов в Киеве был предложен мне в Министры Внутренних Дел. Точность всего сказанного остается на совести Сазонова», – писал Коковцов.

Точность сказанного отчасти подтверждал и сам Хвостов на допросе весной 1917 года, хотя прием, оказанный им Распутину, подавался в его показаниях в ином ключе:

«…я был губернатором (в Нижнем Новгороде. – А. В.). Ко мне приехал Распутин, мне в то время малоизвестный <…> он предложил мне место министра внутренних дел. Было это, насколько я помню, за неделю или десять дней до убийства Столыпина. Я был удивлен его появлением и не придал ему такого значения, какое впоследствии обнаружилось <…> Распутин объяснил мне, что он должен поговорить со мной, так как он послан, как он сказал, «посмотреть мою душу» <…> Это казалось мне в то время, непосвященному, несколько смешным, и я с ним говорил шутовским образом, а потом, через несколько времени, я послал полицмейстера свезти его на вокзал. Распутин уехал…»

Что здесь правда, сказать трудно. Хвостов был, во-первых, человеком не слишком искренним (Щеголев не без оснований охарактеризовал его как «беспардонного и жизнерадостного шута»), а во-вторых, на допросах следственной комиссии всякий старался себя выгородить и от Распутина отмахнуться. Но несомненно, что на определенном этапе Хвостов Распутина в своих целях использовал. Распутин же, согласно показаниям Белецкого, «все-таки не преминул упрекнуть А. Н. Хвостова в том, что когда он к нему приезжал еще в Нижний Новгород, чтобы его посмотреть, то Хвостов даже не дал ему поесть, а у него, Распутина, в кармане тогда было всего три рубля; при этом добавил, что напрасно Хвостов тогда (это было после убийства П. А. Столыпина в Киеве) с ним не вошел в близкие сношения, так как его тогда посылал Государь "посмотреть на Хвостова", и тот давно уже мог бы быть министром».

Известен также текст телеграммы, которую Распутин отправил в 1911 году Вырубовой: «Хотя Бог на нем почиет, но чего-то недостает».

Четыре года спустя Хвостов повзрослел, и в 1915 году в Петербурге возникла группа энергичных государевых слуг, которые решили с Распутиным не бороться, жертвуя своим положением, как их предшественники, и не игнорировать, как несколько утопически и лукаво предлагал князь Николай Жевахов, а делать с его помощью карьеру. Этих пассионариев оказалось трое: сам Хвостов, бывший директор Департамента полиции С. П. Белецкий и князь М. М. Андроников. Они трое, по выражению А. Амальрика, образовали «первый распутинский триумвират» – из претендента на первую роль («министра»), на вторую («советника») и на третью («посредника», который, не занимая официального поста, проводил бы закулисно свои политические или коммерческие интересы). «"Распутинским" триумвират был в том смысле, что заранее считался с Распутиным как политической силой, имея в виду не только не восстановить его против себя, но прямо на него опереться. Тем более, что со времени отъезда царя в ставку политическая роль кружка царицы, Распутина и Вырубовой начала расти».

Об этом триумвирате писал хорошо знавший всех троих и связанный с ними служебными отношениями генерал Спиридович, в оценке которого действо троицы было названо «хвостовщиной». Спиридович же дал в мемуарах каждому из героев свою характеристику:

«Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми всегда смеющимися глазками, с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать если не в гостиную, то в приемную каждого министра.

Князь обладал средствами, нигде не служил, но уже несколько лет числился чиновником для поручений при Министерстве Внутренних Дел только для того, чтобы иметь возможность, когда надо, одеть форменный вицмундир…

Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было – все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной <…>».

Есть в мемуарах Спиридовича и описание их личной встречи: «После кофе князь похвастался мне своей спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека. "Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу, – пояснил князь и продолжал: – я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный", – и князь истово перекрестился… А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей… А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них… Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу…»

Если князь Андроников за вычетом нетрадиционной сексуальной ориентации чем-то напоминал Ипполита Курагина из «Войны и мира», то рекомендованный им бывший нижегородский губернатор Хвостов сделал карьеру на том, что шумно разыграл в Думе антинемецкую карту. В сочетании со стремлением прибегнуть к пользовавшемуся германофильской репутацией Распутину это выглядело особенно пикантно и доказывало, что в политике все средства хороши:

«Речь о немецком засилье, произнесенная в Государственной Думе депутатом Алексеем Хвостовым, обратила на него внимание во дворце, – писал Спиридович, – о ней много говорили во всех кругах, она встревожила князя Андроникова, т. к. угрожала репрессией против большого коммерческого предприятия, в котором князь был весьма заинтересован. Это заставило князя познакомиться с Хвостовым.

Бывший Нижегородский губернатор, выдвигавшийся уже на министерский пост после смерти Столыпина, щеголявший своей правизной и своим патриотизмом, честолюбивый и не стеснявшийся говорить, что он человек "без задерживающих центров", – Хвостов понравился Андроникову. Они поняли друг друга. Они быстро столковались и решили, что Андроников, пользуясь всеми своими связями и знакомствами, до Вырубовой и Распутина включительно, начнет пропагандировать и проводить Хвостова в министры Внутренних Дел, на место князя Щербатова. Несоответствие последнего его должности сознавалось многими, говорил об этом и Горемыкин Андроникову, от Вырубовой же Андроников слышал, что Щербатовым, якобы, недовольны во дворце. Все это подбодряло Андроникова, желание же отомстить Щербатову, не скрывавшему своего презрения к Андроникову, воодушевляло последнего на новую интригу.

Но Хвостов был невежда и в политике, и в полиции. Надо было заполнить это пустое у него, но важное место своим удобным человеком».

Этим человеком, последним членом распутинского триумвирата и единственным профессионалом стал бывший директор Департамента полиции С. П. Белецкий, имя которого очень часто встречается во всех биографиях Распутина как человека, во-первых, знавшего в силу своего служебного положения больше многих о сибирском мужике, а во-вторых, давшего очень подробные устные и письменные показания о Распутине Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Белецкий так близко принял к сердцу всю распутинскую историю, что на следствии даже плакал.

«Белецкий в поношенном пиджаке, умный, хитрый, чрезвычайно много и охотно говорит глухим быстрым голосом. Оборотень немного, острые глаза, разбегающиеся брови на желтом лице, – писал Блок матери, – сам строчит —. потный, сальный, в слезах, с увлечением, говоря, что это одно осталось для его души. В этой грубой скотинке есть детское».

Изначально Белецкий числился в стане распутинских врагов.

«В бытность мою сенатором, ко мне, в конце 1914 года, – показывал он на следствии, – обратился <…> великий князь Николай Николаевич <…> с просьбой, не могу ли я дать сведения о порочных наклонностях Распутина, так как, по словам полковника Балинского, великий князь решил определенно поговорить с государем об удалении Распутина из Петрограда. Сведения эти я дал, черпая материал из имевшейся у меня лично сводки».

Распутин об этом скорее всего знал и потому в разговоре с Андрониковым Белецкий выразил опасение, согласится ли их избранник с его кандидатурой, но князь обещал все уладить. И действительно, уладил: Белецкий был ему необходим.

«С ним Андроников был давно в хороших отношениях, ценя его трудоспособность, ловкость и его полицейские знания. Белецкий же благоговел перед княжеским титулом Андроникова, его светскостью, связями, знакомствами. Он отлично понял всю заманчивость предложения и пошел на все условия. Главное было то, что он должен был работать рука об руку с Андрониковым».

Распутин, как из этого следует, на предварительном этапе «хвостовщины» прямого отношения к заговорщикам не имел, но в нужный момент к его авторитету прибегли: «А вот и Григорий Ефимович, – продолжал так же благочестиво князь. – Умный мужик, о-о-очень умный… И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки, и мы, мы это пробуем».

Сначала, однако, триумвират воспользовался не им. Как писал Спиридович:

«Андроников ловко подготовил почву у Вырубовой, выставляя Хвостова умнейшим и энергичнейшим правым человеком, который де имеет большой вес в Г. Думе и к тому же беспредельно любит Их Величества.

Он в курсе всех интриг против них. Он сумеет ловко все парализовать. Он сумеет овладеть и Г. Думой. Хвостов и Белецкий ловко охранят друга царской семьи Распутина от всяких на него нападений. И от нападений в прессе, и от нападений в Г. Думе, и от террористов. Они оба понимают и ценят Григория Ефимовича. За последнее ручается сам князь Андроников, любовь которого к Старцу хорошо известна Анне Александровне. И Анне Александровне казалось, что лучшей комбинации и желать нечего. Сам Хвостов очаровал Вырубову. Она в восторге повторяла затем: "Он такой умный, энергичный, он так любит Их Величества. Он так любит Григория Ефимовича".

Он не как все. Он так хорошо все знает, как и что надо делать, чтобы все были довольны. Он уже однажды предупредил в Г. Думе запрос о Григории Ефимовиче. Он даст себя разрезать на куски из любви к Их Величествам. И зачарованная подкупающей искренностью и кажущеюся простотою Хвостова, "его наивными, такими хорошими и светлыми глазами", всей его внешностью такого "хорошего и доброго толстяка", Анна Александровна, захлебываясь, расхваливала его ежедневно Императрице. Андроников же умно и ловко подталкивал ее.

Появились на сцену и деяния Хвостова, как человека глубоко религиозного и верующего.

Он сделал что-то очень хорошее по отношению св. Павла Обнорского.

И Государыня Александра Федоровна, несмотря на мудрое противодействие Горемыкина, считавшего Хвостова непригодным к должности Министра Внутренних Дел, не видя никогда Хвостова и зная о нем только по истерическим расхваливаниям Вырубовой, стала письмами в Ставку систематически советовать Государю взять на место князя Щербатова именно Хвостова. И делала она это настойчиво всю первую половину сентября, браня попутно Щербатова и доказывая его непригодность к занимаемой должности».

Вырубова в своих письменных показаниях следственной комиссии Временного правительства отзывалась об этом сюжете гораздо сдержаннее: «Хвостова привез ко мне некий кн. Андроников, личность более чем сомнительная, который лез ко всем, всем надоедал и врал. Помню, как он хотел поднести икону б. Государю и Государыне. Б. Государь не желал оставить у себя эту икону и вернул ему через кого-то из свиты. Мне запретили принимать Андроникова, из-за чего он стал врагом, получала самые грязные анонимные письма которые, по слухам, посылал он мне».

Хотя Андроникова Вырубова терпеть не могла («Он ко всем министрам лез, всякие конфекты присылал. Отчаянный тип»), в то же время признавалась, что боялась его.

В опубликованной недавно книге Ю. Ю. Рассулина о Вырубовой «Верная Богу, Царю и Отечеству» приводится один весьма любопытный документ – анонимное письмо некоего безвестного «патриота», адресованное царской подруге. Публикатор высказывает предположение, что оно было написано либо протоиереем Иоанном Восторговым, либо князем Андрониковым. Сразу скажем, что вторая версия представляется куда более убедительной (трудно предположить, чтобы хороший знакомый Вырубовой о. Иоанн стал писать ей анонимки, да и слог это не его – достаточно сравнить это послание с тем, что писал священник Вырубовой после покушения на Распутина в Покровском – см. главу тринадцатую), но суть даже не в том, кто эти строки написал, а в их содержании:

«И кому же лучше знать желания нашей крестьянской Руси как не ЦАРЮ-БАТЮШКЕ. ГОСУДАРЮ нужны также помощники-министры, которые вели бы Россию в согласии с этими народными желаниями, а не в угоду разным политическим авантюристам и реформаторам.

Среди таких всецело понимающих народные желания лиц в настоящее время рельефно выделяется личность Алексея Николаевича Хвостова, крепкого русского человека, опытного государственного деятеля, энергичного и ловкого политика. Это единственный, быть может, в настоящее время человек, который сумеет заговорить к народу, который успокоит разбушевавшиеся страсти и который разорвет те плотины, которые не дают прорваться потоку народной любви к своему ГОСУДАРЮ – Защитнику Родины».

Хвостов на следствии в 1917 году оценивал себя скромнее, но роль Андроникова признавал: «Когда приехал Распутин, он отнесся неблагожелательно к моему назначению, по крайней мере, я так слышал. Потом его уговорили, может быть Андроников и другие, что во мне ничего такого нет, что он может быть спокоен, тем более что Белецкий его охраняет. Я пытался подойти ближе к Распутину и ко всем его окружающим, чтобы его узнать, чтобы выяснить его слабые стороны и с ним покончить».

«Со мной он был весьма любезен, часто посещал меня и, между прочим, упоминал о своей борьбе с Распутиным, – вспоминал о Хвостове М. В. Родзянко. – Он находил, что с его влиянием нужно бороться его же оружием и упомянул, что хочет продвинуть во дворец монаха Мардария. Распутина же он рассчитывал обезвредить тем, что поручил его спаивать и будто бы даже дал для этого пять тысяч из своих собственных средств».

О Распутине и Хвостове писала в своем дневнике и Зинаида Гиппиус:

«Хвостов ненавидит его, а потому думаю, что Хвостов недолговечен. Ненавидит же просто из зависти. Но тот его перетянет. Остальные министры все побывали у Гришки на поклоне, и клялись, целуя край его хламиды. (Это не "художественный образ", а факт: иногда Гришка выходит к посетителю в белом балахоне, значит – надо к балахону прикладываться.)

Экая, прости Господи, сумасшедшая страна. И бедный Милюков тут думает "действовать" – в своих европейских манжетах.

Что это, идеализм, слепота, упрямство?

О, наши "реальные" политики!»

Зинаида Николаевна, очевидно, редактировала свой дневник задним числом, когда ей было хорошо известно, что союз Хвостова и Распутина сменился их резким противостоянием, но в начале все было не так.

«Когда Хвостов и Белецкий получили назначение первый министром, а второй товарищем министра внутренних дел, то во время состояния их в этой должности они мне часто говорили о своих дружеских отношениях с Распутиным и никогда не сообщали мне ничего дурного о поведении Распутина вообще», – рассказывала на следствии Вырубова. И иначе не могло быть. Хвостов вместе со своей командой подавался Государыне как верный друг престола и как защитник ее Друга, что, повторим, было для Александры Федоровны одно и то же, и, таким образом, лояльность по отношению к Распутину стала условием карьеры при Дворе – факт, от которого никуда не деться.

«…вместе с Хвостовым Андроников продвигал и Белецкого, – писал Спиридович. – Белецкий, считавшийся вообще противником Распутина, вдруг сделался его поклонником и, введенный в дом Вырубовой, совершенно обошел и покорил наивную в политике Анну Александровну. Он покорил ее всезнанием революционного подполья, всезнанием всех, кто интриговал когда-либо против Их Величеств, против нее самой, против Распутина. На сцену появились перлюстрированные письма, сплетни о том, как перехватывали письма Императрицы, как будто бы интриговали князь Орлов, Джунковский, как будто бы интригуют Самарин и Щербатов.

От всего этого (так доказывал он) надо умело и умно охранить Государя с семьей, и ее, и Распутина. Ведь когда он – Белецкий был у власти, никто не смел трогать Распутина. А после него, при Джунковском, Гусева чуть-чуть не убила. Чудом спасся. И Анна Александровна уверовала в Белецкого безгранично. Они с Хвостовым все устроят, как надо. И в далекую Сибирь Распутину пишутся письма и телеграммы о том, каких полезных для него людей предполагается призвать к власти. Пишет и А. А. Вырубова, и Андроников. И Распутин как бы одобряет хорошее начинание. А относительно его, Старца, у новых друзей уже готов целый план. Его будут охранять, опекать, оплачивать, его просьбы будут исполнять, его будут поддерживать перед Их Величествами. Таким образом, они обойдут Старца, заберут в руки и будут действовать им согласно своим планам и желаниям. Он ведь все-таки мужик и им ли не справиться с ним – действуя умно…

Анна Александровна расхваливает Хвостова и Белецкого перед Царицей. 17 сентября Царица Александра Федоровна приняла Алексея Хвостова. В течение часа Хвостов красноречиво докладывал Государыне, что и как должно делать правительство. Он умно критиковал работу Самарина, Поливанова, Щербатова и Гучкова. Ловко провалил выдвигаемую Горемыкиным кандидатуру Нейгардта. Обрисовал себя сторонником Распутина – которого надо понимать. Указал на недопустимость того, чтобы министр показывал кому-либо телеграммы, которыми обменивается Распутин, что делает, якобы, Щербатов. Не выставляя, конечно, своей кандидатуры, а говоря только как член Государственной Думы, он ловко льстил Государыне, говоря, что все полезное может быть проведено при ее поддержке. <…>