Глава 45

Генри Дарнинг пробудился при мягком свете утренней зари, посмотрел на лицо спящей Мэри Янг и улыбнулся. Значит, это не было еще одним несбыточным, невероятно эротическим сном.

Она спит, подумал он, с тем невинным выражением на лице, какое бывает только у юных, чистых и мертвых.

Здесь, в моей постели.

Рядом с ним на столике зазвонил телефон, ударив по нервам, и без того взбудораженным. Никто и никогда не позвонит в шесть утра, чтобы сообщить нечто приятное. Потом он вспомнил, что в Италии сейчас на шесть часов позже, и поднял трубку.

— Хэнк! — Это голос Брайана Уэйна.

— Что случилось?

— Включи телевизор. И побыстрее. Через минуту будет выступать Нил Хинки.

Дарнинг почувствовал, что Мэри Янг, просыпаясь, шевельнулась рядом с ним.

— Что это еще за чертов Нил Хинки?

— Сын Джона Хинки. Он, очевидно, действует по указаниям отца. Мне не нравится, чем все это пахнет, Хэнк. Я позвоню тебе, когда кончится передача.

Директор ФБР повесил трубку.

Дарнинг нажал кнопку дистанционного управления телевизором в спальне. Потом поцеловал Мэри в щеку.

— Доброе утро, — произнес он. — Вы даже спите красиво. А это одно из самых трудных дел.

Ожил экран встроенного в стенку телевизора, и Дарнинг увидел худого, нервического молодого человека рядом с комментатором Си-эн-эн.

— Вы всегда начинаете свой день с “ящика”? — спросила Мэри Янг.

— Нет. Я его терпеть не могу. Но сейчас передадут то, что я должен увидеть.

Министр юстиции включил звук, так как интервью уже началось. Впрочем, скоро выяснилось, что это не обычное интервью по форме “вопрос-ответ”, а сообщение важной новости по заранее подготовленному тексту.

Комментатор только и сделал, что представил гостя передачи Нила Хинки, сына и коллегу известного всей стране адвоката Джона Хинки. Он должен сделать весьма важное заявление с далеко идущими последствиями.

Еще ничего не услышав, кроме этих слов комментатора, Дарнинг уже понял, как скверно все оборачивается. А поняв, принял как данность. Собственно говоря, что он еще мог в данный момент?

Хинки заговорил юношеским голосом, высоким от накала чувств. Он присутствует сегодня утром в студии и обращается к миллионам телезрителей, потому что его отец и женщина, которая была не только его клиенткой, но и близким другом, исчезли примерно три дня назад и, как можно предположить, уже мертвы.

Голос молодого человека сорвался на слове “мертвы”; ему понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

Заговорив снова, он объяснил, что отец оставил ему инструкции, как поступать в том случае, если с ним самим что-то произойдет. Теперь он просто следует этим инструкциям. Выступая сегодня утром по национальному телевидению, он надеется сделать общеизвестными факты по делу, прежде чем эти факты будут похоронены теми порочными силовыми структурами, которые погубили отца и его клиентку.

После этого Хинки обратился к деталям.

Загадочное исчезновение пяти агентов ФБР, обнаружение трех трупов, безуспешные попытки миссис Бикман узнать, что произошло с ее мужем, стена, которой отгородилось ФБР, — все это укладывалось камень за камнем, пока в конце концов не была возведена стена их собственного обвинительного акта. А когда выяснилось, что все пропавшие агенты получили предписание выполнить личное задание директора ФБР, стало невозможно отрицать, что все это крепко пахнет гнилью.

Дарнинг взглянул на Мэри Янг и обнаружил, что она наблюдает за его лицом. Глаза их встретились, задержались, и обоим внезапно показалось, что им мало что неизвестно друг о друге.

Хинки все продолжал свой перечень беззаконий, но они уже не слушали его.

— Мне кажется, что эта история оборачивается слегка неприятно для вас, верно? — сказала Мэри.

Дарнинг взял ее за руку и почти физически ощутил, как перетекает в него ее безмятежная ясность. Но скольких же из трех агентов, посланных допросить ее, она прикончила собственноручно? Не имеет значения. Если бы не она их убила, то они убили бы ее. Больше всего ему было по сердцу, что она не выказывала никаких явных признаков радости по поводу того, что обстоятельства обернулись против него. Скорее даже она сделалась как-то теплее и мягче. Господи, да уже одно это — великое благо. Несмотря на ее заряженный пистолет.

— Даже очень неприятно.

— Но вы с этим справитесь?

— Во всяком случае, попытаюсь.

— Вам есть что терять.

— Не больше, чем любому другому. — Он пожал плечами. — Все мы оставляем этот мир одинаково. Уходим из него нагими и одинокими.

Дарнинг набросил на себя халат и извинился. Он хотел позвонить по безопасному проводу из своего кабинета внизу Брайану Уэйну прежде, чем тот позвонит ему сам.

Марси подняла трубку после третьего гудка. Она явно плакала.

— Я не могу понять, — всхлипывая, говорила она. — Ведь он твой самый старый и близкий друг. Как ты смел поступить с ним подобным образом?

Итак, она в курсе дела. Это был второй шок, испытанный Дарнингом за утро.

— Каким же это образом я поступил с ним? — спросил он.

— То, что он сделал, он делал для тебя. Ты уничтожил его во имя собственных шкурных интересов. Ты его уничтожил! — Она разразилась рыданиями.

— Никто пока не уничтожен. Есть возможность все уладить. Возьми себя в руки, Марси. Брайан нуждается в поддержке, а не в истерике. Прошу тебя, дай мне поговорить с ним.

Прошло несколько секунд, прежде чем директор ФБР взял трубку.

— Приношу тебе извинения за Марси, — начал он. — Она…

Дарнинг его прервал:

— Когда ты рассказал ей о моей причастности ко всему этому?

— Не припомню, — глухо отозвался Уэйн. — Но она никому ничего не скажет. За нее ты можешь быть спокоен.

— А я и не беспокоюсь. Мы успеем потушить этот пожар, прежде чем он разгорится. Я совершенно точно знаю, как с этим справиться. — Дарнинг помолчал. — Как ты себя чувствуешь?

— Было несколько неприятных минут, но теперь я в порядке.

— Хорошо. Слушай меня внимательно. Мы съедемся в твоем имении на побережье. И Марси тоже. Я хочу, чтобы мы ни с кем не общались до тех пор, пока не обсудим все и не выработаем решение. Позвони только своему секретарю. Скажи ей, что уезжаешь на весь день в Коув-Пойнт и попроси отменить все встречи. Убедись, что она никому не скажет, где ты, запрети ей это. Мы меньше всего нуждаемся в том, чтобы вся пресс-служба Вашингтона ринулась следом за нами. И ради всего святого, не подпускай Марси к телефону. Ты согласен со мной?

— Да.

— Тогда встретимся в имении часа через два. Все уладится, Брайан, все будет хорошо. Правь осторожно.

Министр юстиции повесил трубку, потом сделал два коротких звонка. Один — своей секретарше, чтобы отменить все деловые свидания. Второй — Томми, чтобы сообщить, что лимузин не понадобится.

Наверху Мэри Янг принимала душ. Дарнинг сбросил халат, потихоньку отворил дверь и присоединился к Мэри.

Существовала ли плоть более многообещающая?

Но не только в этом дело. Он пришел в возбуждение еще до того, как вошел в душ и дотронулся до нее. Напряжение, страх, взвинченность, испытанные за последние полчаса, подготовили почву. А завершение было здесь, с ней, в тепле водяных струй, в мягких, легких, скользящих прикосновениях ее губ и рук и в его прикосновении к ее округлым, совершенным по форме ягодицам, и в том, как он вошел в нее, глядя ей прямо в зрачки, обведенные желтой каемкой, и видя в них свое отражение.

Он обнимал ее и двигался вместе с ней в окружении трупов пяти убитых агентов, умерщвленной вдовы одного из них, ее исчезнувшего и, очевидно, тоже мертвого юриста и внезапно появившегося сына этого юриста, который готов смести всех к чертям в ад.

Дарнинг ощущал ритм ее чувственных проявлений. Но этот ритм возникал не в связи с ним, а как результат побуждений, о которых он не мог даже догадываться; его самого она лишь использовала. Как и он использовал ее. Как они оба использовали друг друга.

Широко раскрыв глаза, явно удивленная, она потрогала его щеки.

— Почему ты плачешь?

— А ты почему?

— Потому что люди ужасны. И мы двое — одни из худших.

— Возможно, мы станем лучше, — сказал он.

— Это было бы прекрасно. — Она посмотрела на него. — Почему бы нам не начать со спасения маленького мальчика?

Генри Дарнинг выбрал самую короткую дорогу. Он ехал быстро, но не настолько, чтобы его остановили за превышение дозволенной скорости. В этой поездке он не хотел ни малейшего соприкосновения с полицией.

Но большую часть пути вместо того, чтобы размышлять о предстоящем деле, он думал о Мэри Янг.

Перед отъездом он отдал ей ключ от дома.

— Он твой, — сказал он при этом. — Так же, как самый дом и все, что в нем находится.

— И надолго?

— Так надолго, как ты пожелаешь.

— Ты очень щедрый человек.

— Нет. Я очень эгоистичен. И о тебе я думаю только в связи с моими собственными желаниями, с тем, чего я больше всего хочу.

— Как и большинство из нас.

Дарнинг прибыл в дом Уэйнов на берегу Чесапикского залива через час семнадцать минут. Он так часто приезжал сюда много лет, что чувствовал себя как в собственных владениях.

Марси и Брайана еще не было, да он этого и не ждал. Марси вообще славилась своей способностью опаздывать, а сегодня у нее были основательные причины для опоздания.

Дарнинг поставил машину на гравиевой подъездной дорожке и осмотрелся. Дом сам по себе выглядел скромно, однако семья Брайана владела им уже в течение четырех поколений, и сотня акров, на которых он был выстроен, стоила теперь миллионы. К тому же подобную частную собственность было невозможно найти на побережье: никаких жилых домов в ближних пределах и вид на залив, за который застройщики душу бы прозакладывали.

Министр юстиции нашел ключ на обычном месте под камнем у фонарного столба. Отпер дверь и вошел.

Шкаф с оружием стоял в маленьком кабинете. Ключ висел на гвозде за шкафом. Дарнинг достал охотничью двустволку двенадцатого калибра. Ружье было отлично вычищено и хорошо смазано. Брайан всегда проявлял дотошную заботу о своем оружии. В армии он называл свой карабин “лучшим другом”. Дарнинг переломил двустволку, потом закрыл, а потом переломил снова.

Боеприпасы хранились в шкафчике рядом со стенным шкафом для щеток, и Дарнинг достал коробку патронов двенадцатого калибра. Вложил два патрона в стволы ружья и закрыл казенную часть. Убрал коробку, отнес ружье в нижнюю спальню возле кухни и спрятал за одеждой в одном из стенных шкафов.

Он постоял там немного, прислушиваясь к гудению холодильника, гулу самолетов, пролетающих над домом, и крикам ворон на ближних деревьях.

Ладно, подумал он и подивился тому, до чего дошел. Впрочем, дивиться нечему. Он прекрасно знал, как оно было. Одно вело к другому, затягивая тебя все глубже и глубже, и чем отчаяннее ты сопротивлялся, тем ниже опускался.

Взять хотя бы историю с Джоном Хинки. Кто мог ожидать, что придется иметь дело с его сыном? Кто вообще знал, что у него есть сын?

Одно это — достаточное основание для того, что он собирается сделать. Иначе весьма просто определить дальнейшее развитие событий… вызов к специальному обвинителю, пресс-конференции, которые воспоследуют, Брайан, который расколется и выдаст полное признание, швырнув его, Дарнинга, на съедение волкам.

Так какие же еще возможности есть у меня?

Вышибить себе мозги? Покорно отправиться в тюрьму?

В чисто практическом смысле такое возможностями не назовешь. Для других — вероятно, но не для него. Только не для него. Он утвердил себя в подобном качестве десять лет назад, когда квалифицировал предумышленное убийство как результат несчастного случая. Спасал большую шишку. И сам оказался запрограммированным на все последующее. Потом надо было только нажимать правильные кнопки.

И трупы громоздились один на другой.

При этой мысли его охватила слабость. Внезапная и неожиданная. Он постоял минуту, прислушиваясь к себе. Потом его вывернуло наизнанку в кухонную раковину. Он еще никогда не испытывал подобной дурноты. Выходит, что-то доброе сохранилось в нем после всех этих лет. И проявилось в некоем последнем бунте клеток, в распаде, от которого может удержать лишь инстинкт.

Наконец все прошло, он подставил лицо под кран и умылся.

Дарнинг сидел в гостиной, потягивая скотч и слушая этюд Шопена, когда увидел в окно, что на дорожку въехал “бьюик” и остановился перед домом.

Он смотрел, как Уэйны выходят из машины. Марси непрерывно что-то говорила, то и дело прикладывая к глазам носовой платок. Брайан глядел куда-то в пустоту.

Когда они вошли, Дарнинг встал с места и поздоровался. Поцеловал Марси в щеку, обнял своего друга и вручил каждому из них охлажденный “Мартини”.

Это был их дом, но он вел себя, как хозяин. Не теряя больше времени на любезности, перешел к делу.

— Самое неприятное первоначальный шок, — сказал он, — но этот шок уже миновал. Ты знал, — обратился он к Уэйну, — что у Хинки есть сын, который работал на него?

Директор ФБР покачал головой:

— Я видел старшего Хинки всего один раз у себя в офисе, и о сыне он не упоминал.

Марси снова заплакала.

— А что бы ты сделал, если бы Брайан это знал? — спросила она у Дарнинга. — Убил бы и сына? А как насчет других возможных помощников или партнеров? Ты бы попросту запланировал подложить бомбы в их конторы, чтобы взорвать всех разом?

Дарнинг посмотрел на Брайана:

— Что еще ты ей рассказал?

— Я желала бы от Господа лишь одного: чтобы Брайан рассказал мне как можно больше, — заговорила жена Уэйна, который только молча глотнул “Мартини”. — Я подняла бы крик на весь свет, и тогда бы не произошло ни одного из этих ужасных несчастий. — Она прикусила нижнюю губу, удерживая дрожь. — Дружба! Клянусь, что плюну, когда услышу в следующий раз это слово!

Глаза Дарнинга и Уэйна впервые встретились, и между мужчинами промелькнуло нечто, понятное только им, но не Марси.

— Марси, прошу тебя, — обратился к жене директор ФБР. — Что сделано, то сделано. Мы здесь не для взаимных обвинений.

— Черта с два! — отрезала Марси. — Это именно то, чего я хочу. Взаимных обвинений!

Одним глотком она проглотила половину своего “Мартини”. Потом глубоко вздохнула и обратила взгляд на мужа.

— Я намерена кое-что сказать тебе. — Она говорила с неожиданным спокойствием и совершенно холодно. — Я ненавижу твоего друга Генри Дарнинга. Я презираю все, что он делал для тебя эти годы. Он расчетливый эгоист, и ему наплевать, будем живы или умрем ты, я, любой другой человек, только бы он получал то, что ему надо. Ты ублажаешь его, потому что он однажды спас тебе жизнь, и с тех пор ты платишь ему долг и готов целовать задницу. Ты самый нравственный из всех людей, каких я знаю. Но когда он потребовал, чтобы ты предал себя и свое учреждение по причине, которую он тебе даже не назвал, ты не моргнув глазом пожертвовал жизнью пяти агентов.

Директор ФБР закрыл глаза, словно от боли.

— Марси, ради Бога…

— Не смей говорить мне о Боге! — взорвалась она. — Потом он велел уничтожить еще двоих, чтобы прикрыть дело об убийстве первых пяти, и теперь все это дерьмо летит тебе в физиономию, тебе, а не ему, и он при этом имеет наглость говорить о моей истерике!

Она повернулась к Генри Дарнингу.

— Прекрасно, мистер министр юстиции Соединенных Штатов, — проговорила она почти что ласково, но глаза у нее были сухие и жесткие, а лицо словно заледенело. — Вы пока еще не видели моей настоящей истерики. И если вы воображаете, что я буду сидеть тихо, в то время как моего мужа распинают, а вас никто не трогает, то вы не столь сообразительны, как я думала.

В комнате воцарилась тишина.

Дарнинг и Уэйн смотрели друг на друга со странным, почти смущенным выражением. Марси не смотрела ни на одного из них. Стояла и допивала “Мартини”. Потом не спеша направилась в дальний конец комнаты и начала смешивать себе еще один коктейль.

Мягким жестом Дарнинг взял своего друга за руку.

— Забудь, — сказал он. — Скверно всем нам. Но можно облегчить положение, если мы несколько минут поговорим с глазу на глаз и обсудим некоторые вещи.

Все еще держа Уэйна за руку, он, как слепого, повел его за собой в спальню.

У Брайана уже не было возможности вернуться.

Дарнинг нанес только один удар рукояткой пистолета — сильный удар в затылок, который уложил Уэйна без звука.

Министр юстиции стоял и смотрел вниз на своего друга. Спокойствие, которое Дарнинг сохранил, было достаточно хрупким, тут не следовало пережимать. Достаточно было постоять вот так не слишком долго, якобы утрясая некоторые проблемы. Он так и поступил, а потом вернулся в гостиную.

Марси уже кончила смешивать второй “Мартини” и стояла у окна, прихлебывая напиток.

Она должна была слышать, как он вошел, но не оборачивалась, пока он не приблизился к ней. Она увидела его, когда он делал последний шаг и уже вытянул руку. Под ее взглядом он невольно замер, ощутив неприятную пустоту в желудке. Звон разбитого о деревянный пол стакана избавил Дарнинга от наваждения, и он уложил Марси.

Я не подозревал, что она так ненавидит меня, подумал он и отнес ее к мужу.

Двигаясь теперь уже быстрее, он положил обоих рядом на кровать.

Их лица приняли безмятежное выражение, глаза глядели на него из тьмы.

Дарнинг натянул на руки пару хозяйственных резиновых перчаток, нашедшихся в кухне. Достал из шкафа двустволку и тщательно стер с нее все отпечатки пальцев.

Остальное требовало железной дисциплины.

Прежде всего необходимо создать убедительную картину самоубийства. Патроны для двустволки причиняют гораздо более обширные раны, чем ружейные пули, но это дает и некоторые преимущества. При обследовании не возникнет сомнений, и следы нанесенных до выстрелов ударов будут уничтожены.

Не зря он, в конце-то концов, поработал в свое время прокурором.

Все в порядке.

Первым делом он, разумеется, выстрелил в Марси, почувствовав жесткую отдачу двустволки и на несколько секунд почти оглохнув от выстрела в небольшом замкнутом пространстве.

С пересохшим ртом, борясь с новыми приступами тошноты, Дарнинг уложил двустволку Брайану на грудь. Оба дула пристроил под подбородком, левую руку Брайана положил на стволы, а большой палец правой прижал к спусковому крючку достаточно сильно, чтобы произвести выстрел.

Он стоял возле кровати на коленях, не двигаясь и не поглядев на результат, вдыхая запах бездымного пороха, словно это было новое противоядие от смерти.

Он испытывал прилив жалости, к которому не был подготовлен.

Когда-то мы дружили и были молоды.

Говорят, что лучше всего умереть вместе с тем, кого ты любил. А многим ли это удавалось?

Придерживаясь все той же твердой дисциплины, Дарнинг пятнадцать минут вытирал отпечатки со всего, к чему прикасался.

Собрал с пола осколки стекла от разбитого стакана для коктейля и выбросил их в кучу мусора на заднем дворе.

Вымыл свой стакан и поставил его в шкафчик для напитков.

Собираясь уходить, он прикрыл глаза и почувствовал, как над ним проплыли холодные, спокойные воды.

Потом он двинулся домой.

Глава 46

Дон Карло Донатти находился в долгих любовных отношениях с собственной жизнью. Он ее обожал. Каждый день он смотрел на нее новым и свежим благодарным взглядом. Именно это позволяло ему выглядеть и чувствовать себя моложе своих лет.

В это утро он завтракал на террасе своего дома в Сэндз-Пойнт. Дом выходил на пролив Лонг-Айленд, и дон любовался акрами ровно подстриженных лужаек, спускавшихся к воде, одинокими деревьями, освещенными ранним солнцем, и небом, таким васильково-синим, какого он не видел даже над Средиземным морем. И он сознательно смаковал все, что видел.

Дело в том, что Донатти ничто не досталось даром. Ни его величественный дом, ни уважение и могущество, ни возвышающаяся над средним Манхэттеном штаб-квартира его корпорации “Галатея”, где он провел лучшую часть своих дней и лет. Башня офиса превратилась как бы в высший символ его добропорядочной жизни, его долгожданной и постоянно растущей легитимности. В ясные дни и при соответствующем освещении ему удавалось разглядеть самые высокие шпили здания. Даже отсюда было видно, как они отражают свет. И внезапно над всем этим нависла угроза.

Сама мысль об этом вконец испортила Донатти настроение; на лбу и на верхней губе выступили капли пота. Угроза исходила от одного-единственного человека и его сейфа. Правда, этот сейф мог оказаться более опасным, чем пистолет. Даже если бы Генри Дарнинг умер, сейф все равно был в состоянии разорить Донатти, отправить его в тюрьму, лишить всего, что имело для него значение, и заставить идти след в след за кем-то на тюремной прогулке всю оставшуюся жизнь.

Кто мог ожидать чего-либо подобного? И все из-за того, что произошло десять лет назад. Вернее, не произошло. Дарнинг хотел, чтобы женщину прикончили. Донатти считал, что сделал это для Дарнинга. А теперь, десять лет спустя, женщина, так сказать, ожила — в то время, как другие умирали не по более серьезным поводам, она продолжала где-то дышать.

Всего лишь какая-то женщина, подумал Карло Донатти.

Он посмотрел, как суетятся стайки птиц у расставленных по его приказанию кормушек. Выпил вторую чашку кофе-эспрессо. Он продолжал думать о женщине, с которой почти десять лет назад решил убежать от него Витторио Батталья, один из лучших его людей, если не самый лучший.

Учитывая репутацию Витторио как покорителя женщин и уровень его требований по отношению к ним, она должна быть чем-то особенным. А учитывая желание Дарнинга уничтожить ее, она также должна быть весьма опасной.

По крайней мере, для Генри Дарнинга, подумал Донатти.

Размышляя обо всем этом теперь, Дон Карло Донатти удивлялся, почему он совершенно не думал ни о чем подобном раньше. И он продолжал думать о Пегги Уолтерс, когда допил свой эспрессо и поехал на Манхэттен в одном из трех совершенно одинаковых “линкольнов”, которыми пользовался, чтобы обманывать своих врагов. И все еще думал о ней, усевшись за свой огромный письменный стол на одном из верхних этажей в здании “Галатеи”. Как человек, который наконец добрался то ли до начала, то ли до конца чего-то.

Пегги Уолтерс пробыла уже больше суток одна в их так называемом безопасном домике. Она не имела никаких известий от Витторио. И с каждой минутой все больше убеждалась, что отсутствие новостей не к добру.

И все же у нее были минуты, когда она надеялась.

В конце концов, на поиски их сына отправился сам Витторио. Если кто и может найти Поли, так это его отец. Витторио весьма опытен в таких делах.

Она время от времени принималась как бы проигрывать в уме обнадеживающие варианты… ищет, находит, привозит домой… все настолько живо и реально, что она начинала утирать слезы радости. И это помогало ей не сойти с ума.