Заложники обмана

— А на тот случай, если у вас в голове зреют какие-либо неразумные намерения, пожалуйста, запомните три вещи. Срок давности не применим к обвинениям в убийстве. Доказательства против вас хранятся в банковском сейфе. Если я погибну в результате несчастного случая, все это попадет прямиком к окружному прокурору.

В наступившем молчании лишь торжественно звучала музыка Бетховена.

Глава 20

Мэри Янг сидела за столом в большом читальном зале главного отделения Нью-йоркской публичной библиотеки. Чувствуя все более сильное возбуждение, она не замечала ничего вокруг себя. Целый час она изучала содержимое папки, переданной ей одним из посыльных Джимми Ли.

Вложенные в папку распечатки с микропленки включали все детали… заметки из “Нью-Йорк таймс”, “Ньюсвик” и “Тайм”… все, что касалось гибели Айрин Хоппер в авиакатастрофе более чем девять лет назад. Больше всего ее поразило, что на сцене то и дело появлялся Генри Дарнинг.

Хоппер потерпела аварию на самолете, принадлежавшем Дарнингу.

Дарнинг сообщил, что принял Айрин Хоппер на работу в свою юридическую фирму, стал ее ментором и покровителем, вступил с ней в достаточно близкие отношения вне работы.

Именно Дарнинг выступил с настоящим панегириком во время мемориальной церемонии, происходившей через неделю после гибели Айрин.

Это Дарнинг учредил большую стипендию имени Айрин Хоппер, которая выплачивалась особо одаренным и при этом нуждающимся студентам-юристам университета в Пенсильвании, где училась Хоппер.

Но Мэри Янг несомненно обладала знанием куда более значительных для нее двух вещей, о которых ничего не сообщалось на микропленке. Первое: Дарнинг был именно тот мужчина, с которым Айрин Хоппер изменяла Витторио девять лет назад. Второе: несколько лет назад Дарнинг был назначен министром юстиции Соединенных Штатов. И дело не просто в том, что он стал главой министерства, а в том, что ФБР таким образом попало под его юридический контроль.

Что это значит?

Возможно, все.

А возможно, и ничего.

Однако вся ее нервная система прямо-таки заискрила, восставая против отрицательного ответа.

Она целиком права.

За всем стоит Генри Дарнинг. Слишком много связей тянулось от него ко всем ключевым элементам, чтобы можно было этим пренебречь. Она не представляла, какие у него причины, но была уверена, что причины существуют. Значит, ей открывается невероятная, счастливейшая возможность. Если правильно использовать эту возможность, то она вырвется из змеиного гнезда, которое называла домом, сколько помнила себя.

Мэри Янг покинула библиотеку на волнах своего возбуждения. Направляясь к Пятой авеню по широким каменным ступеням, она не чуяла земли под ногами. Ударами ее пульса полнился воздух.

И все же она испытывала импульсивную потребность в подтверждении, в полной уверенности, необходимость избавиться от последних сомнений.

Вся пылая от волнения, она отыскала телефон-автомат и позвонила Джимми Ли.

— А-а, — протянул он, услышав ее голос. — Вы полны бессмертной признательности и звоните мне, чтобы поблагодарить за мою любезность.

— Да. Вы просто великолепны. Но я звоню и затем, чтобы стать еще более обязанной вам, если это возможно.

— Возможно, возможно. В чем дело, цветочек?

— Я должна позвонить министру юстиции в Вашингтон. Но я хочу добраться до него, минуя полдюжины коммутаторов, секретарей и помощников.

— Вы целитесь высоко. Чего вы хотите добиться от этого ничтожного проходимца от юриспруденции?

— Моей жизни, — ответила она. — А если повезет, то и кое-чего сверх того.

— Позвоните мне через пять минут.

Мэри Янг подождала. Хотелось бы в один прекрасный день шесть или семь часов провести вместе с Джимми Ли и поговорить с ним. Это было бы все равно что разговаривать с личным привратником дьявола. Если бы это произошло, она узнала бы достаточно, чтобы заставить самого дьявола работать на нее. Одна препона — ей бы сначала пришлось пристрелить Джимми.

Прежде чем позвонить ему снова, она приготовила записную книжку и карандаш.

— Запишите номер, — сказал он и продиктовал цифры. — По этому телефону с ним связывается сам президент. Номер личного секретаря, она соединит вас напрямую.

— Слава Конфуцию, вы просто великан.

— Я знаю. Но только не при вас. С вами я всегда чувствую себя слишком маленьким.

Мэри приготовила пригоршню четвертаков, набрала номер, который дал ей Джимми, и опустила нужное количество монет.

— Офис министра юстиции Дарнинга, — отозвался женский голос. — С вами говорит мисс Беркли.

— Попросите, пожалуйста, министра юстиции.

— Мне очень жаль, но у него сейчас встреча. Кто его спрашивает?

— Передайте ему, что у меня есть информация по поводу Витторио. Вы хорошо слышите? Витторио. И скажите еще, что, если он через шестьдесят секунд не возьмет трубку, я повешу свою.

Мэри следила за секундной стрелкой своих часов. Чтобы засечь номер автомата, с которого звонят, нужно семьдесят секунд, и она дала понять, что знает об этом, хоть и не боялась на самом деле, что ее станут ловить.

Через сорок пять секунд мужской голос произнес:

— Дарнинг.

— Это Мэри Чан Янг, — сказала она. — Я полагаю, что буду знать через несколько недель или даже скорее, где находится Витторио. Вас это интересует? Только без вопросов. Просто “да” или “нет”.

— Да, — ответил он.

— Я свяжусь с вами снова, — сказала она и повесила трубку. Уложилась в семьдесят четыре секунды. Теперь она знала точно.

Глава 21

Джьянни начинал думать о вечере как о некоем празднике. Пусть небольшом, ограниченном стенами их номера в отеле и количеством участников — они были вдвоем.

Ну а что же еще нужно?

Снаружи бушевала гроза, но он и Мэри Янг были недосягаемы для непогоды. Прекрасную еду и отличные напитки доставили им в номер без забот, всего лишь по телефонному звонку. И наконец, никакие невидимые, но грозные враги не преследовали их в эти часы. Как говорится, не дышали им в затылок.

Но, пожалуй, самое лучшее заключалось в том, что ни он, ни она не страдали от одиночества.

Наследие мамы Гарецки.

Что бы ты ни делал, Джьянни, не делай этого в одиночку. В одиночку мы рождаемся, в одиночку умираем. А в промежутке приятнее быть с кем-то вместе.

Даже если это психованная китаянка, которая трахается, как шлюха, убивает, как бандит, и, вероятно, не заслуживает доверия ни на секунду?

Даже если так. И с каких это пор ты стал употреблять плохие слова в разговоре с родной матерью?

Прости, мама. Но она и вправду занимается этим.

Она снова “занялась этим” минутой позже.

И хотя у них это происходило уже не впервые, Джьянни не покидало ощущение чего-то совершенно нового, астрального; единение при помощи клеток, о существовании которых он даже не подозревал у себя в организме. Правда в том, как он чувствовал, что с Мэри Чан Янг ты не просто занимаешься сексом. Ты вступаешь в некий род духовного общения и взаимодействия. Импульсы идут от тебя и к тебе, частицы информации, реальной и воображаемой, над которой не властен мозг. Он никогда не встречал человека столь телепатического. Он общался с ней меньше недели, но ему начинало казаться, что он вступил в контакт с целым кордебалетом собственных прислужниц дьявола и что от некоторых из них неплохо бы отделаться поскорей.

Но Боже, Боже… какой силой сексуального воздействия на него она обладала. Не тревожься, сказал он Терезе. Это всего лишь вожделение, а не любовь.

Но оно продолжалось и позже, когда они лежали рядом.

Она подышала ему в ухо, потом поцеловала его — и поцелуй благоухал жимолостью и был словно первый поцелуй любви. Но только дар, а не обет. Между ними не было никаких обещаний. Даже сейчас акт любви не имел ничего общего с теми причинами, которые свели их вместе в номере отеля. Всего лишь дополнительное удовольствие.

Она улыбнулась ему при свете лампы и шепнула:

— Как это хорошо.

— Что?

— Отправиться в Италию на медовый месяц.

— Ничего себе медовый месяц.

— Не все же будет так скверно, Джьянни.

— Особенно если они найдут нас раньше, чем мы найдем Витторио.

— Старайся воспринимать светлую сторону вещей.

— Я и стараюсь, — ответил он и взглянул на совершенное в своей красоте лицо на подушке рядом с собой, но лицо уже не сияющее молодостью. И все же в нем было нечто совсем особенное, какая-то серебристая прелесть гармонических черт, налет скрытой тайны, как если бы пережитое некогда глубокое горе со временем нашло себе защиту под выражением тонкого юмора, помогающего спрятать боль.

— Помимо всего прочего, — заговорил Джьянни, — нам предстоит позаботиться о чистых паспортах, кредитных карточках и водительских правах. Те, которые у меня есть, уже не годятся, а у тебя так и вообще ничего нет.

— Я это устрою.

— Ты?!

Она засмеялась:

— Не будь таким заносчивым! Подумать только, и как это я жила все эти годы без твоей помощи?

Он уже начал понимать как.

— Наделать глупостей с этими вещами было бы опасно.

— Я знаю, Джьянни, я это знаю.

— У тебя и в самом деле есть люди, которым ты можешь доверять?

— Если бы их не было, то я погибла бы или угодила в тюрьму двадцать лет назад.

Он провел рукой по ее волосам, разметавшимся на подушке в свете лампы. Она улыбнулась ему с той открытостью, какая приходит либо после сильной радости, либо после пережитого горя, либо после бурного секса.

— У меня хорошее предчувствие, Джьянни. Вот увидишь. Это будет отлично. Италия прекрасна. Я люблю эту страну. Она невероятно красива. Я так рада, что Витторио выбрал ее. Даже если мы не найдем его, путешествие будет замечательным.

— Тебе стоит обратиться к мистеру Парилло. Он сочтет за счастье включить твои рекомендации в свои туристические проспекты.

Номер находился на верхнем этаже в отеле; снаружи ветер крепчал, хлестал дождь. Лежа рядом с Мэри Янг, Джьянни хорошо слышал звуки яростной бури на море.

Господи, хотелось ему спросить, ну почему я не могу просто лежать в комнате, заниматься любовью с женщиной и не думать ни о чем, кроме нее и четырех сторон постели?

Наутро Мэри Янг позвонила с улицы по личному телефону Джимми Ли.

— Ваше высочество, — сказала она.

— Мой день уже достиг наивысшей точки, — заговорил он с ней на том же слегка ироничном кантонском диалекте. — Я услышал ваш голос. Чего мне еще желать?

— Увидеть меня во плоти на несколько минут. Если я смею обратиться к вам со столь смелым предложением.

— Я не верю своему счастью, — отозвался Джимми Ли. — Я буквально дрожу.

Мэри Янг рассмеялась:

— Не исчезай, Джимми. Если все в порядке, я появлюсь через полчаса.

— Сомневаюсь, что буду в состоянии ждать так долго.

— Пожалуйста, постарайся.

Мэри повесила трубку и посмотрела на дождь, который лил вот уже десять часов не переставая. Один из тех нью-йоркских ливней, которые, кажется, предназначены либо для того, чтобы очистить город от грехов, либо для того, чтобы смыть его в окружающие реки. Мэри заметила, что к бровке тротуара подъехало такси и остановилось высадить пассажира; она бросилась к машине как раз вовремя, чтобы опередить нескольких менее шустрых и решительных мужчин. Она почти чувствовала, как вибрируют ее нервы в предвкушении того, что ее ожидает. Паутина была соткана, и она находилась в центре этой паутины. Разумеется, это ее собственная паутина, и она сама ведет охоту. Однако нити могут оказаться опасно липкими и для нее.

Джимми Ли жил и работал в высотной башне в самом конце нижнего Манхэттена. Здесь даже летние ветры завывали плотоядно, а вид Леди в Гавани мог ранить вам сердце.

Каждый раз как Мэри бывала там, она испытывала одно и тоже странное смешение восторга, почтения и страха.

Такое же чувство охватило ее и в это утро, когда она вышла из персонального лифта Ли и была встречена вежливым молодым азиатом в безукоризненном темном костюме; молодой человек был неотличим от дюжины других, встречавших ее здесь раньше. Это ощущение росло по мере того, как Мэри шла за провожатым по широкому, плавно изогнутому коридору мимо больших тихих комнат, в которых у многочисленных столов со светящимися на них экранами компьютеров сидели за работой такие же лишенные индивидуальности молодые азиаты.

Долгий путь от неочищенного риса, подумала Мэри Янг.

Провожатый ввел ее в частные апартаменты Ли, отвесил официальный поклон и удалился, закрыв за собой дверь.

Мэри осталась в одиночестве, и настроение у нее резко изменилось — она словно попала в далекое прошлое, в древний замок времен Конфуция с восточными ширмами, старинными драпировками по стенам и ароматом горящего благовония.

В комнате было мало света, и это создавало некую отьединенность от всего, что окружало Мэри, пока она не осознала чье-то присутствие — уж не призрак ли мертвого императора явился в свои покои? — и увидела Джимми Ли, который восседал на чем-то вроде резного трона из тикового дерева и, полускрытый в тени, наблюдал за ней.

— Господин, — произнесла она и стояла в ожидании с опущенной головой, пока он встал, подошел к ней и ласково приподнял ей подбородок.

Они стояли и смотрели друг на друга.

Высокий для азиата, Ли казался еще выше благодаря длинному, до лодыжек, халату мандарина.

— Ты продолжаешь расти, — сказала Мэри.

— Только в твоем воображении. На самом деле я уже вступил в пору, когда рост уменьшается. Мне приходится помнить о моей осанке и держаться прямо.

Он улыбнулся, показав великолепные зубы, стройный, гладколицый мужчина неопределенного возраста: ему можно было дать и тридцать, и пятьдесят.

— А ты становишься все красивее, — сказал он, наклонился и поцеловал ее в губы… очень легко, едва коснувшись… и медленно отстранился.

— Все так же нежно, как птичье перышко, — улыбнулась Мэри. — Как будто я могу разбиться.

— Ты повторяешься.

— Почему же ты не целуешь крепче?

— Все жду нашей брачной ночи.

— А если я умру, пока она придет?

Джимми Ли очень серьезно задумался, прежде чем ответить.

— Тогда я стану оплакивать тебя до самой своей смерти и целовать так же, как целую сейчас. В моих ночных фантазиях.

Мэри Янг внезапно взяла Ли за руку, отвела к его собственному трону и заставила сесть. Потом она вернулась к двери, через которую попала в комнату, и повернула в замке ключ.

— Не делай этого, Мэри. — Джимми говорил тихо, но в голосе прозвучала резкость.

— Откуда ты знаешь, что я собираюсь делать?

— Я достаточно знаю тебя.

— Если это правда, то ты знаешь, как я отношусь к людям, которые отдают мне приказания.

— Дело не только в твоих чувствах.

Мэри Янг некоторое время постояла молча, желая того, чему не могла бы дать названия. Подошла к Ли, прижала губы к его уху и поцеловала.

— Джимми, будь милым.

Отступила на несколько шагов и начала раздеваться.

Она делала это медленно и свободно, снимая вещи по одной и роняя каждую к ногам. Пряди волос упали ей на глаза, и она посмотрела сквозь них на Джимми. Она чувствовала на себе его взгляд и слышала его дыхание. Единственный звук в комнате. Стены и потолок, казалось, дышали вместе с Джимми. Наконец Мэри выпрямилась перед ним нагая. Воздух холодил кожу, соски у Мэри напряглись, и Джимми не сводил с них глаз. Она стояла неподвижно, свободно опустив руки. Она, и Джимми, и все вокруг них находилось в хрупком равновесии. Страшно шевельнуться.

Но вот она приподняла руки. Джимми широко раскрыл глаза. Он наблюдал за тем, как она лизнула пальцы и дотронулась ими до себя. Джимми негромко застонал. То был стон глубокой боли. Мэри Янг смотрела и слушала, зная, что он теперь ее, что очень скоро она ощутит его в себе.

И она знала, что чувствует сейчас он.

Ее тело напряглось в чувственном экстазе; она привлекла Джимми к себе. Медленно. Возбуждая нетерпение. Не давая ему возможности отступить.

Потом их глаза встретились. Она удерживала его, крепко обвивая руками. До тех пор, пока в его глазах не появилась темная пустота.

— Мэри!

Ее имя. Единственное слово, которое он произнес.

Они лежали рядом, но не касаясь друг друга, на почти бесценном восточном ковре Джимми Ли.

— Сегодня утром ты, должно быть, очень сильно хочешь чего-то от меня, — негромко проговорил он.

— Это почему же? Потому, что я посмела подарить тебе несколько минут радости?

Ли смотрел в потолок.

— Скажи мне, чего ты хочешь.

— Знаешь, ты можешь иногда быть по-настоящему злым.

— Извини. Это потому, что мне не нравится, когда мной играют.

— Ключ все время оставался в двери. Тебе стоило только подойти, повернуть его и удалиться.

— Тем хуже. — Он повернул голову и посмотрел на нее. — Но это уже моя проблема, а не твоя. Итак, скажи, пожалуйста, что я могу для тебя сделать.

Ей понадобилась минута передышки. Потом она сказала:

— Нужны два чистых паспорта, водительские права тоже для двоих и пара кредитных карточек на крупную сумму.

— Для кого?

— Для меня и еще для одного человека, которого ты не знаешь.

— Мужчина?

— Да.

Ли приподнялся и сел.

— Ты хочешь уехать из страны вместе с ним?

— Это не то, что ты думаешь. За нами идет охота.

— Насколько серьезно?

— Очень.

— Ты хотела бы рассказать мне об этом?

— Лучше не рассказывать. — Она почти видела, как роятся догадки у него в голове. Джимми Ли кивнул:

— Конечно. Я вспомнил. Ты просила личный телефон министра юстиции.

Мэри Янг молчала. Ей вдруг стало холодно, она поднялась с ковра и начала одеваться. Ли отрешенно глядел на нее, погруженный в собственные размышления. Наконец он заговорил:

— Тебе не нужно бежать. Я могу защитить тебя.

— Не от этого. Слишком много обломков.

— Я сумею восстановить сломанное.

— Боже, как я люблю твою самонадеянность, — вздохнула она.

— Я предпочел бы, чтобы ты любила меня.

— Я и люблю. — Она натянула блузку. — На свой манер.

— Так брось все эти глупости и выходи за меня замуж.

Мэри засмеялась:

— Замуж? Я просто не могу понять некоторые твои побуждения. Твое чувство несвоевременно. Твой разум отстал на сотню лет.

Он только поднял на нее глаза.

— Ах, Джимми. Если бы я вышла за тебя замуж, я в конце концов возненавидела бы тебя. А ты — меня.

— Мне хотелось бы рискнуть.

— А мне нет. Через месяц я была бы вся в синяках. Мы потеряли бы то немногое, что у нас есть.

Он все еще сидел на полу, а она, застегивая пуговицы на блузке, изучала его внимательным взглядом.

— И ты еще рассуждаешь о глупостях, — продолжала Мэри. — Ты можешь обладать мной, когда хочешь, но вместо этого только трогаешь меня. Носишься с этой чепухой насчет брака, словно девственница со своей чистотой.

Джимми сидел все так же молча.

— Ну объясни же хоть это, мужчина.

— Я не могу, — ответил он. — Я знаю только, что хочу от тебя большего, чем еще один кусок красивой плоти. Таких я мог бы получить хоть тысячу. Они заполняют улицы. От тебя я хочу другого, чего не могу найти и получить больше нигде.

— Что же такое особенное ты хотел бы получить от меня?

— Ты и в самом деле не понимаешь?

Мэри покачала головой.

— Глубокое участие сердца, — сказал Джимми Ли. — Только оно помогает пренебречь чисто плотским наслаждением, но исцеляет себя в иных соприкосновениях.

В глазах у Мэри вспыхнула насмешка.

— Значит ли это, что я использую секс не только для того, чтобы получить желаемое, но и для большего?

— Именно так.

— И это тебя привлекает?

— Не могу выразить, насколько сильно.

— Отлично. Я за то и за другое.

Мэри натянула юбку и взяла с кресла свою сумочку.

— Ну а как насчет того, о чем я просила? Ты намерен мне помочь или как?

— Разве я когда-нибудь тебе отказывал?

— Я это ценю.

Она достала из сумочки конверт и отдала его Ли. В конверте лежали сделанные ранним утром сегодня фотографии ее и Джьянни Гарецки в полном гриме.

— Они тебе понадобятся, — сказала она.

Джимми Ли глянул на снимок Джьянни — седые волосы, усы, очки в роговой оправе.

— Это мужчина, с которым ты собираешься бежать от меня?

— Я бы не стала формулировать это именно так.

— Как он выглядит в действительности?

— Чисто выбритый, без седых волос и без очков, примерно на двадцать лет моложе, чем на этой фотографии.

— Кто он?

Мэри покачала головой.

— Что же вы вдвоем натворили?

Она запнулась, потом пожала плечами:

— Между нами говоря, по нашей вине бесследно исчезли пять агентов ФБР.

Джимми широко раскрыл глаза:

— Только пять?

— Прошу тебя, не надо больше вопросов.

Джимми разглядывал фотографию Мэри. В кучерявом парике, который она сняла, едва вошла в лифт Джимми.

— Этот снимок тебя не украшает.

— Он сделан не с этой целью.

Ли поднялся с пола, выпрямился во весь рост рядом с Мэри Чан Янг и расправил свой длинный шелковый халат.

— Я что-то не пойму всю эту историю, — сказал он.

— Этого и не требуется.

— За десять с лишним лет я имел дело с операциями примерно на миллиард долларов, — продолжал Ли. — Большинство из них так или иначе противоречит федеральным законам. Но ни один правительственный агент при этом ни капельки не пострадал.

— И чего бы ты хотел? Медаль за хорошее руководство?

— Я всего лишь хотел бы узнать, почему ты и твой друг вынуждены были избавиться от пяти агентов? — Джимми щелкнул пальцами. — Только и всего.

Мэри глубоко вздохнула:

— Все очень просто. В противном случае они избавились бы от нас. Такой выбор стоял перед нами. И больше я не хочу говорить об этом ни слова.

Она получила документы и кредитные карточки от Джимми Ли назавтра днем. Все было исполнено в совершенстве.

Его прощальный поцелуй напоминал, как всегда, прикосновение птичьего перышка.

По дороге в отель Мэри Янг остановилась возле телефона-автомата и вторично позвонила в Вашингтон по номеру личного секретаря Дарнинга.

— Офис министра юстиции Дарнинга, — отозвалась секретарша. — У телефона мисс Беркли.

— Хэлло, мисс Беркли. Мы с вами уже говорили однажды. Будьте любезны сообщить министру, что звонит друг Витторио. Если мистер Дарнинг не подойдет к телефону через тридцать секунд, я повешу трубку.

На этот раз Генри Дарнинг отозвался через семнадцать секунд:

— Мисс Янг?

— Небольшое дополнение, мистер Дарнинг. Мы близки к цели, так что излагаю суть. Ровно миллион должен быть переведен на счет в швейцарском банке, когда у меня будет информация. Вы все еще заинтересованы? Пожалуйста, только “да” или “нет”.

— Да. — Ответ прозвучал немедленно и без запинки.

— Вы скоро обо мне услышите, — сказала Мэри и повесила трубку.

Всего пятьдесят шесть секунд, подумала она. Лучше, чем в первый раз. Она была уверена, что слышит биение собственной крови. Похожее на трепет крыльев.

Поздно вечером у себя в кабинете Генри Дарнинг ощущал, как терзают его два звонка Мэри Чан Янг, — словно сразу две язвы желудка, требующие немедленного успокоения.

Откуда она узнала, что он в этом замешан? И если узнала она, то кто еще в курсе дела?

Быть может, он совершил ошибку, сказав ей, что заинтересован в деле? Ведь это равносильно признанию, что он заинтересован в охоте на Витторио Батталью со всеми ее смертельно опасными подспудными течениями.

Это вынудило его задуматься о самой Мэри Янг. Кто она, в сущности, такая?

Заново просмотрев краткую объективку ФБР, он пришел к выводу, что она до нелепости поверхностна и даже лжива. Звонок Брайану Уэйну в поисках более точной и подробной информации дал ему совершенно иное представление об этой женщине.

Прежде всего она не была изысканной девицей из Гонконга, отпрыском богатой элитарной семьи.

Напротив, все, что относилось к ней, даже воздух, которым она дышала, уводило Дарнинга в мир скверны, в мир, отравленный духом бесчисленных смертей.

Мэри Янг родилась в Сайгоне у родителей-китайцев и в одно мгновение стала сиротой, когда во время бегства от кровавого пира смерти во Вьетнаме перегруженная людьми дырявая и ржавая посудина пошла ко дну. Потом Мэри переходила из приюта в приют, пока в конце концов не затерялась где-то в кишащих тараканами и крысами узких переулках, в мире уличных банд, таком безумном и жестоком, что само его существование, казалось, должно было опрокинуть неписаный закон выживания. Мэри не выходила замуж, но в мужчинах у нее недостатка не было. Никакой уголовщины не зарегистрировано, хотя нередко ее задерживали для допроса и освобождали. Есть какой-то слух о том, что она была полицейским осведомителем, но человек, собиравший для Дарнинга подробную информацию, ни минуты этому не верил. Если бы слух был в малейшей степени правдив, писал он в своем рапорте, то она давным-давно была бы мертва.

Информатор Дарнинга также описывал Мэри Янг как исключительно красивую, умную и потенциально опасную женщину. После того как Дарнинг увидел ее фотографию и услышал, как она говорит с ним по телефону, он легко поверил этим утверждениям.

И к чему это приводит?

Все просто.

Женщина со дна, исключительно корыстная, добивается большой удачи.

Что ж, такая, как она… в конечном итоге может и заполучить свой товар для продажи.

В ночной тиши кабинета Дарнинг сидел, уставившись в пустоту. Сидел так до тех пор, пока тьма не наполнилась присутствием Мэри Янг. Она маячила перед Дарнингом, аморфная, затуманенная и отдаленная — образ, рассеянный на пылинки.

Но она осведомлена о нем. И кое-чем рисковала, позвонив ему.

В этом и заключена мера надежды.

Глава 22

Первой реакцией Питера Уолтерса, когда он увидел печально знаменитого и даже легендарного Абу Хомейди, было удивление: насколько же тот ординарен. Это нередко случалось, если он чересчур долго ожидал встречи с объектом. Эмоции заранее создавали образ.

Реальный Хомейди оказался худощавым молодым человеком с почти впалой грудью, с тощей бороденкой. Он слегка помедлил в дверях, прежде чем выйти из дома на оживленную улицу Барселоны. Перед ним по тротуару шли двое мужчин и девушка, вторая девушка шла рядом, а замыкали шествие еще двое мужчин. В таком порядке они и двинулись по направлению к Рамблас. Минутой позже из дома вышел еще один молодой человек и последовал за ними.

Итак, их восемь, включая Хомейди. Значительный боевой отряд.

Припарковавшись неподалеку, Питер вышел из машины и пошел за ними, держась на расстоянии примерно пятидесяти ярдов.

Был субботний вечер, и на тротуарах, в кафе и ресторанах, расположенных вдоль Рамблас, толпилось гораздо больше народу, чем в обычный день, хоть и моросил дождь. В Барселоне, как и в большинстве испанских городов, люди редко выходили поужинать раньше одиннадцати, и Витторио пришел к заключению, что Хомейди и его люди направляются куда-то с этой целью.

Ну что ж, ничего необычного.

Прошло меньше суток с тех пор, как он прилетел в Барселону и нашел машину, оставленную в условленном месте, на стоянке аэропорта, секция 34, пятый ряд.

В багажнике находился большой плоский чемодан со всем тем оружием, которое Витторио не мог взять с собой в самолет. Разобранная на части скорострельная винтовка с оптическим прицелом, два автоматических пистолета с кобурами и глушителями и еще одна кобура, закрепляемая на лодыжке, с короткоствольным полицейским пистолетом. Еще несколько коробок с патронами, охотничий нож в ножнах с поясом и проволочная удавка-гаррота. Часть патронов была с разрывными пулями.

В особых держателях закреплено полдюжины гранат: три осколочные и три со слезоточивым газом.

Орудия его профессии.

Вторую половину вчерашнего дня и вечер он провел, знакомясь с местом действия и выбирая подходящие позиции. Ему предоставили одну из самых удобных и безопасных квартир Компании неподалеку от площади Каталония. Из этого центра расходились наиболее крупные улицы Барселоны, и здесь же проходила граница между старой и новой частями города.

Абу Хомейди и его команда занимали два верхних этажа в узком пятиэтажном здании меньше чем в полумиле отсюда. Подробный план помещения в точном масштабе был оставлен для Витторио в чемодане с оружием; комната Хомейди обведена красной линией. К плану приложили и примерный распорядок дня команды: приблизительное время приходов и уходов, облюбованные ими кафе и рестораны, магазины, где они делали покупки.

Остальное возлагалось на него.

Кортланд особо подчеркивал, что Хомейди никогда не бывает один. Даже в постели женщина, с которой он спит, выполняет в то же время и роль охранника. Так же, как и другие женщины в группе. Все они были палестинцами, родившимися в изгнании во время интифады. Стимулы их бытия — безответственный террор и смерть других людей. Они сделали многозначительное открытие. С наибольшим почтением мир относится к убийству. Насильственная смерть привлекает внимание людей и народов сильнее и на более долгое время, нежели что бы то ни было еще. Слова, доводы, логика — ничто по сравнению с такой убедительной вещью, как единственный окровавленный труп.

Впрочем, то же самое Витторио Батталья, ныне Питер Уолтерс, открыл для себя давным-давно. Он также считал себя солдатом бесконечной необъявленной войны. Разница в том, что он признавал некоторые необходимые ограничения. Они относились к тем, кто не был вооружен и не участвовал в битве. Абу Хомейди и его сторонники не признавали ничего, кроме собственных целей.

Вечер выдался прохладный, но Питер, уступая настояниям Пегги, надел под куртку бронежилет и страдал от перегрева. Я надеваю его ради нее, думал он, и это его забавляло. Неужели возможность, что жилет спасет ему жизнь, более важна для Пегги, нежели для него самого? Или он попросту считал себя неуязвимым?