Заложники обмана

Если бы я мог позволить себе утонуть давным-давно. Я еще могу сделать это.

На какое-то мгновение, представив себе это, он заволновался. Но потом, осознав, чем оно чревато, Дарнинг подавил волнение и только дышал с трудом.

На поляне мальчик и его мать обняли друг друга, а Донатти стоял и смотрел на них.

Дарнинг встал, тихонько подошел сзади к Фрэнку Ланджионо и выстрелил ему в затылок. Благодаря глушителю звук получился не громче шепота.

Министр юстиции спрятал пистолет в кобуру и кустами обошел поляну по кругу, прежде чем появиться перед теми, кто находился на ней. Потом, держа в руке саквояж с документами, направился к мужчине, женщине и ребенку, которые молча ждали, пока он подойдет.

Дарнинг разглядел длинную сумку в руке у Донатти. Итак, все начинается.

Он увидел изменившееся в результате пластической операции лицо Айрин Хоппер и прочитал на нем страх и отвращение, которые заставили его поверить в демонов.

Он увидел глаза Поли, и сердце у него похолодело: он знал, что ему придется убить и мальчика.

И он, конечно же, улыбнулся всем троим своей самой лучшей, самой теплой, покоряющей улыбкой.

— Прошло немало времени, Айрин, а ты так же очаровательна, как и десять лет назад. Карло, я поистине никогда еще не видел столь драматического появления на сцене. Надо же — спуститься с неба! Ты внушаешь зависть богам. — Дарнинг наклонился к мальчику: — А ты, вероятно, Поли. Где же ты был все это время? Разве ты не знаешь, что тебя разыскивало чуть ли не полмира?

Поли смотрел Генри Дарнингу в глаза так пристально, словно хотел проникнуть в самую их глубину.

— Где мой отец? — спросил он. — Что вы сделали с моим отцом?

Генри Дарнинг, глянув прямо в глаза мальчика, на какую-то долю секунды почувствовал себя на его месте.

— Боюсь, что я не знаю, где твой отец, — ответил он. — Я никогда с ним не встречался. Но слышал, что он хороший человек.

— Он лучше вас.

— Держу пари, что это так и есть.

Министр медленно выпрямился, ощутив непроизвольный порыв погладить Поли по голове. Сдержавшись, он повернулся к Карло Донатти:

— Материал у вас с собой, Карло?

Дон кивнул.

— А у вас?

— Здесь, в саквояже.

— Так давайте с этим покончим.

Ничего явно драматического в обмене не было. Все обусловлено и договорено, дело выглядит вполне буднично. Некоторый налет экзотики зависел лишь от того, что происходило это на великолепной солнечной поляне под лазурным средиземноморским небом. А так все очень обыкновенно: два уже немолодых человека открывают каждый свою сумку и вручают один другому разные бумаги и вещи, в то время как привлекательная женщина и ее маленький сын молча наблюдают за ними, а еще на них смотрят застывшие глаза невидимого отсюда за деревьями мертвеца.

Когда Дарнинг наконец устал от попыток как следует осмотреть завернутое в пластик ружье, драгоценности и документы, он, сидя на корточках в траве, поднял глаза на Карло Донатти и увидел, что тот смотрит на него поверх синеватого стального дула автоматического пистолета.

Министр юстиции моргнул. Чисто рефлекторно.

— У вас всегда было странное чувство юмора, Карло.

— Знаю. Именно поэтому я никогда не шутил.

— А как вы назовете это?

— Это я назвал бы вполне серьезной вещью, Генри. — Глаза у Донатти были твердые и холодные как сталь. — Видите ли, я не намерен отдавать вам в руки миссис Батталью и ее сына. Я полагаю, что мы с вами в расчете. И клянусь именем сладчайшего Иисуса, я хочу сказать вам одно: дело кончено. Довольно.

Дарнинг все еще сидел на корточках. Помимо прочего, он чувствовал себя крайне глупо. Он поглядел на Айрин и Поли; они взирали на него с такой серьезностью, что она, казалось, напитала собою воздух и траву. И тогда он засмеялся. Он не имел представления, что значит его смех. Просто в данный момент, думалось ему, только это и может сделать его менее смешным и вернуть ему хоть какую-то малость человеческого достоинства.

— Почему бы и нет? — сказал он и улыбнулся. — Я не вижу тут никаких проблем лично для себя. Тем более что все прочие будут счастливы.

— Что ж, дело ясное, — ответил Донатти. — Вы заполучили ружье и документы, вам больше не угрожает возбуждение судебного дела против вас. А миссис Батталья заверила меня, что хочет одного: забыть всю эту историю.

Дарнинг повернулся к Пегги:

— Это правда?

— Я ведь говорила вам об этом по телефону, — сказала Пегги. — Вы должны были довериться мне с самого начала. Я никогда не выдала бы вас.

— Ну а теперь?

— Теперь я просто хочу быть с теми, кого люблю, и жить своей жизнью.

Генри Дарнинг медленно кивнул. Как мило, подумал он, испытывая в то же время тихое отчаяние от того, насколько он сам стремился поверить, что внезапный поворот на дорогу к свету, к надежде на искупление все еще возможен. Ведь в нем есть добрые начала, и они могут быть реализованы. Он уверен, что такие начала существуют.

Он посмотрел на Поли, который стоял рядом с матерью, и прочел это на невероятно серьезном мальчишеском лице. Такой серьезный маленький мальчик, подумал он, смеется ли он когда-нибудь или хотя бы улыбается? Темные, трагические глаза, устремленные на Дарнинга, проникали в сердце. Он обещал Мэри, что спасет мальчика… однако возможно ли это теперь? Уже не во имя Мэри, а во имя самого Дарнинга.

Дарнинг улыбнулся ребенку.

— Ну а ты, Поли, — заговорил он в той полусерьезной, полушутливой манере, которая неизменно привлекала к нему сердца детей любого возраста. — Считаешь ли ты, что для меня есть надежда?

Однако на Поли, наделенного непосредственной глубиной восприятия, обаяние Дарнинга не подействовало, а шутка осталась не понятой.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — сказал он.

— Думаешь ли ты, что если бы я очень постарался, то мог бы стать хоть отчасти таким хорошим, как твой отец?

Поли задумался.

— Вы художник? — спросил он, потому что для него, чем бы еще отец ни занимался в своей жизни, он прежде всего был художником.

— Нет. Но иногда мне хотелось им стать.

— Тогда кто же вы?

— Юрист.

— Я не люблю юристов.

— А кто их любит? — снова рассмеялся министр.

И вдруг он вспомнил о мертвом человеке в кустах — и ему сразу сделалось очень скверно.

Подожди, пока они его обнаружат.

Все оборачивалось полным безумием, как ни поверни. Он слишком далеко зашел, убивая, чтобы рассчитывать на полную перемену к лучшему. И слишком многие узнали о его делах. Он мог бы поладить с деятелями в Вашингтоне, поскольку те руководствовались бы такими тонкостями, как юридические и политические соображения. Но люди вроде Донатти, Баттальи или Гарецки не подчиняются этим ограничениям.

Хуже некуда, подумал он, впадая почти в полное отчаяние, как если бы искренние угрызения совести сделали его лучше. В конце концов каждого из нас определяют поступки. А он точно знал, на какое место поступки ставят его самого.

— Ну так что? — спросил он дона.

— Это вы мне скажите, Генри.

— Я по натуре не злодей, Карло. Я этому не радовался. Поскольку приняты во внимание мои жизненные интересы, я более чем счастлив удалиться.

— Хорошо. Tutto buono[33]. Для всех нас.

— Могу ли я рассчитывать, что вы поговорите с Баттальей и Гарецки?

— Как только их отыщу.

Встав коленями на траву, Дарнинг начал собирать все, что дал ему Донатти, и по частям заталкивать в свою сумку.

— Послушают ли они вас? — продолжал он. — Пойдут ли они на перемирие? Или мне придется провести остаток жизни при вооруженной охране?

— Нет проблем. Все, чего хотел Витторио, это его жена и сын. Теперь он их получит.

Генри Дарнинг кивнул, укладывая в сумку последнюю из улик.

А я получу тебя, подумал он, и выстрелил из большого “магнума” без глушителя сквозь ткань адидасовской сумки. Выстрел громом прогремел на поляне и эхом разнесся среди скал. Дон опрокинулся на спину, словно сраженный дубиной. Дарнинг увидел, как его пистолет выпал из руки и исчез в траве. Пегги и мальчик замерли, оглушенные взрывом, не в силах понять, что произошло. Потом Генри Дарнинг выпрямился, держа в руке вынутый из сумки “магнум”, и тогда они поняли.

Поли почувствовал, как мать обхватила его и прижала к себе, но он на нее не смотрел. Слишком был занят, наблюдая за двумя мужчинами. Грохот выстрела отдавался у мальчика в голове, заполнял ее так, словно больше ничего в ней не осталось.

Он видел, что человек по имени Генри стоит с большим пистолетом в руке, а другой человек, Карло, лежит в траве, и на рубашке у него вокруг правого плеча расплывается красное пятно.

Но глаза у Карло были открыты, и он приподнялся на левой руке, чтобы лучше видеть Генри и, может быть, догадаться, что он собирается делать. Что, по мнению Поли, было достаточно глупо, потому что каждому понятно, что Генри собирается выстрелить Карло прямо в голову.

Потом что-то еще внезапно тоже показалось мальчику неразумным и непонятным. Где Фрэнк Ланджионо? Если он телохранитель Карло, почему он не прибежал сюда?

Да потому что он мертв.

Поли сообразил это в ту же секунду, как задал себе вопрос о Фрэнке. Так же, как сообразил, что Генри намерен убить Карло, потом его маму, а потом и его, Поли. Он не знал, почему и за что. Он просто понял, что так оно и будет.

Однако Генри почему-то не торопился стрелять. Он просто стоял с большим пистолетом в руке и смотрел на Карло, а Карло смотрел на него, и на лице у Карло было странное выражение.

— Если ты собираешься сделать это, так делай, черт тебя возьми! — сказал Карло. — Я ненавижу всю эту лишнюю возню.

— Мне очень жаль, Карло.

— Знаю. Тебе всегда жаль. Каждый раз. Но это, кажется, никогда тебя не останавливало.

Генри не ответил.

Наблюдая за ним и двигаясь очень осторожно, Поли вынул свой коротконосый пистолет из кармана, где он держал его последние два дня и две ночи. Он поднял пистолет обеими руками и нацелил Генри в затылок. Мама больше не прижимала Поли к себе, но он чувствовал ее взгляд и боялся, как бы она не сказала и не сделала ничего такого, что заставило бы Генри обернуться. Поли знал, что Карло со своего места видит его, но насчет Карло он не беспокоился. Он из тех, кто точно и сразу понимает, что следует, а чего не следует делать.

— Как ты узнал о моем человеке там, в кустах? — спросил Карло, чтобы вынудить Генри разговаривать.

— Узнал, потому что это в твоем духе.

Мальчик сделал глубокий вдох, как учил его Дом, и начал нажимать на спуск.

Я сделаю только один выстрел, подумал он, и в эту секунду Генри повернулся и посмотрел на него.

Поли заметил нечто необычное у него на лице — почти что намек на улыбку. Как будто у них с Генри была тайная шутка, известная и понятная только им двоим.

Потом револьвер выстрелил, и все исчезло.

Глава 91

Джьянни Гарецки медленно приходил в сознание.

Он видел небо только одним глазом. Лежал на спине в грязи. Но не был мертв. Хотя голова у него горела огнем.

Он заставил себя сесть. Единственным зрячим глазом разглядел в нескольких футах от себя изуродованную машину, а потом и свою, целую, чуть дальше по дороге.

Припомнил человека с окровавленным лицом, который поднял пистолет, и опять ощутил знакомую тишину падения.

Джьянни сначала потрогал голову в том месте, где ее особенно жгло, а после — ослепший глаз. И там и там нащупал засохшую кровь. Если бы пуля ударила на четверть дюйма ниже, ему уже не довелось бы сидеть. Никогда.

Его часы показывали, что без сознания он провел почти два часа.

Встав на ноги, он доковылял до человека, который в него стрелял. На этот раз тот был мертв окончательно и бесповоротно, так же, как и его напарник.

Через силу, с приступами головокружения, Джьянни добрался до своей машины. Чтобы сесть в нее, он потратил минут десять. Еще пять минут ушло на то, чтобы мысли относительно прояснились и он мог взглянуть на телефонную трубку. Позвонил Тому Кортланду в Брюссель по прямому проводу.

Ответил женский голос.

— Я пытаюсь дозвониться до Тома Кортланда, — сказал Джьянни. — Это очень важно.

— Кто говорит?

— Друг Чарли.

Последовала долгая пауза.

— Подождите, пожалуйста, — снова заговорила женщина. — Я проверю. — И через секунду: — У меня тут другой номер для вас.

Джьянни записал номер, повесил трубку и долго сидел, уставившись на нее. То ли от раны в голове у него путаются мозги, то ли это и в самом деле номер домашнего телефона доктора Елены Курчи в Монреале, на Сицилии. Да нет, он и вправду звонил по этому номеру, когда в последний раз говорил с Лючией. Бессмыслица. Впрочем, не единственная за последнее время.

Джьянни набрал номер.

— Кортланд слушает, — ответил разведчик.

Джьянни решил, что спятил окончательно.

— Джьянни Гарецки, — еле выговорил он.

В трубке некоторое время слышно было только гудение и потрескивание.

— Где вы? — изменившимся, но по-прежнему спокойным голосом отозвался Кортланд. — И скажите, что произошло?

Холодно, ровно, словно он читал заранее написанный текст, Джьянни рассказал.

— Вы уверены, что оба мертвы? — спросил Кортланд, когда Джьянни закончил.

— Да.

Разведчик с присвистом втянул в себя воздух.

— Это ужасное несчастье, — произнес он.

Джьянни вдруг ослабел.

— Это не ваша вина, — продолжал Кортланд. — Вы не могли знать. И все обернулось очень скверно. Вы расправились с нашими людьми.

— С вашими людьми? — тупо повторил Джьянни.

— Да.

— Так какого же дьявола ваши люди…

— Предполагалось, что они всего лишь помешают вам и Мэри Янг преследовать Дарнинга, а не начнут проклятую бойню.

— Где сейчас Дарнинг?

— Мы не знаем. Его нет в отеле. Улизнул, когда наши люди погнались за вами.

Для Джьянни это было чересчур.

— Вы и ваши траханные люди! — заорал он. — Что вы с нами сделали, пропади вы пропадом! Я не понимаю всю эту чушь! Я считал, что вы хотели помочь Витторио и его семье.

— Я и хотел, — сказал Кортланд, — и до сих пор хочу. Витторио здесь, в одной комнате со мной. Но Генри Дарнинг — министр юстиции Соединенных Штатов. У меня есть определенные обязательства по отношению к национальным интересам.

Джьянни чувствовал, что окончательно теряет контроль над собой, и не стал себя сдерживать.

— К такой-то матери вас и ваши обязательства! — заорал он. — Вы не имели права! Я доверился вам, черт возьми! Знаете ли, скольких жизней стоили эти ваши хреновые национальные интересы? Идиоты из вашей так называемой Компании явились и убили…

Джьянни оборвал свою филиппику. Он только предполагал худшее. Он абсолютно не знал точно.

Однако Томми Кортланд слышал все, что он сказал.

— Мэри Янг не убита, — сообщил он. — Дела у нее не слишком хороши, но она жива, и ее лечат.

Джьянни помолчал, осваивая новость. Потом спросил:

— Где она?

— В главной больнице Сорренто.

Прежде чем повесить трубку и включить мотор, Джьянни спросил еще об одном:

— Что слышно о Карло Донатти, жене Витторио и их сыне? Может, для них ваши тупоголовые люди совершили что-нибудь получше?

— Боюсь, что нет.

— Что это, черт побери, означает?

— Донатти как-то сумел обмануть их. И они не нашли ни миссис Батталью, ни ее сына.

— Потрясно, — сказал Джьянни.

С промытыми глазами и обработанной раной на голове Джьянни сидел в больничной палате возле постели Мэри Янг и ждал, когда она проснется. День клонился к вечеру, и свет послеполуденного солнца ложился на лицо Мэри, на совершенные по форме нос и губы, не скрытые бинтами.

Открыв глаза, Мэри сначала увидела медсестру, врача, который остановился у постели взглянуть на температурный лист, а потом Джьянни.

— Джьянни? — прозвучал неуверенный шепот. Он взял ее за руку, улыбнулся и закивал головой, словно китайский болванчик.

— Тебя не убили? — сказала она.

Он помотал головой из стороны в сторону.

— А я думала, убили.

— Я думал, что это тебя убили, — выговорил он, чувствуя, что из горла рвется беспомощное сухое рыдание. — Так это мне казалось. И только тогда я был в состоянии сказать тебе то, чего ты уже не могла услышать.

— Услышать что?

— Что я люблю тебя. И не переставал любить. И насколько может судить такой идиот, как я, никогда не перестану.

Позже, когда она уснула, Джьянни все объяснил Терезе. Не потому, что был обязан. Но кто мог бы судить об этом лучше, чем его жена?

Мэри делали какие-то процедуры. Джьянни тем временем вышел из палаты и бродил по коридорам больницы с перевязанной головой. Увидел, что навстречу ему движется какая-то небольшая группа. Погруженный в свои мысли, он почти не обратил внимания на мужчину на каталке, рядом с которым, держа его за руку, шел по одну сторону мальчик, а по другую — женщина.

— Джьянни?

Они уже разошлись футов на двадцать, и голос женщины прозвучал неуверенно, вопрошающе. Он обернулся, и сразу отпала даже тень сомнения.

— Джьянни!

На Гарецки все это снизошло как некое личное, хоть и не имеющее отношение к религии, но все же озарение. Пегги обнимала его, Поли глядел темными серьезными глазами, а Карло Донатти слегка приподнялся на каталке, словно бледноликий, внезапно воскресший мертвец.

Потом все они, кроме Поли, заговорили одновременно, каждый со своими вопросами и историями, но в конце концов над всем возобладали две самые важные темы.

Витторио Батталья, любимый муж и отец, был жив.

А Генри Дарнинг, министр юстиции Соединенных Штатов, умер.

Когда Поли все же открыл рот, он задал только один вопрос:

— Я скоро увижу папу?

— Мой вертолет прямо сейчас отвезет вас с мамой к нему, — ответил ему Донатти. — Вы будете в Монреале через час.

Дон все еще удерживал руку Поли в своей.

— Ты видишь этого мальчугана, Джьянни? Ты знаешь, что он сделал?

Джьянни знал, что сделал Поли. Ему только что рассказали. Но Карло Донатти этого было недостаточно. Ни в коей мере. Он должен был рассказать снова:

— Он попросту спас нас троих. Вот и все. В свои восемь лет questo fanciullo[34] имел смелость взять на мушку этого assassino, застрелил его и стал настоящим мужчиной.

Глава 92

Поли совсем не чувствовал себя настоящим мужчиной, когда вошел в комнату к отцу в доме врача на Сицилии. Скорее он чувствовал себя маленьким ребенком.

Дело в том, что встреча с отцом была ничуть не похожа на ту, какой он себе ее воображал все прошедшие дни и ночи.

У мальчика было придумано множество вариантов возвращения, но с наибольшей радостью он представлял себе, как входит в студию и застает отца за работой. “Папа?” — скажет он. Отец обернется и посмотрит на сына глазами, красными от тревоги и бессонных ночей, а Поли промчится через всю студию и кинется отцу в объятия. В воображении все движения были замедленными, бесшумными, призрачными — балет без музыки, в котором отцовские рисовальные кисти взмывали в воздух и плавно парили, а они с отцом обнимались, целовали друг друга и тоже взлетали вверх. Но вот в студии прозвучал смех отца, и, когда Поли взглянул ему в лицо, глаза у него уже не были красными и усталыми, они сияли и улыбались.

Не тут-то было.

Когда Поли действительно вошел в комнату и увидел отца, Витторио спал в постели, такой бледный, худой и постаревший, что мальчик с трудом его узнал.

Что они сделали с его отцом?

Он услышал, как мать негромко вскрикнула у него за спиной, и этот слабый звук подтвердил трагедию.

— Папа?

Поли еле выговорил слово из-за хлынувших потоком слез.

Ребенок.

Мальчик стиснул веки, чтобы остановить постыдный поток. Что это с ним? Ладонями, трепещущими, словно птицы, Поли сердито вытер мокрые щеки. Скорее. Отец не должен видеть.

Но отец увидел.

Сначала сына. Потом жену. Увидел.

Едва стало возможным нечто похожее на разумную речь, Витторио Батталья сказал сыну:

— Ну так расскажи мне, Поли. Расскажи, где ты был и что делал.

И мальчик рассказал.

С самого начала — с того момента, как Дом стукнул его по голове и увез с собой, и вплоть до своего единственного заключительного выстрела на поляне. Поли ничего не пропустил. Сын поведал отцу историю на сон грядущий, волшебную сказку о заколдованной стране, где обитали драконы и одинокий великан. Но на самом деле он был всего лишь маленьким мальчиком.

Витторио чувствовал себя слабым, пристыженным, подавленным. Неужели это сделал его маленький мальчик, который тайно от всех сосет большой палец? И чем же занимался в это время его отец? Стрелял не в тех, в кого надо, был в свою очередь подстрелен сам и лежал здесь, мечтая о смерти.

Он доказал свою непригодность и неподготовленность. Он оказался в неоплатном долгу перед женой и сыном. Хищные звери свободно бродили по улицам.

Это невероятно, но он взрастил настоящего тигра и теперь ощутил первые слабые признаки жизни среди могильных камней в своей груди.

И все лучшее в нем устремилось к полету.

Глава 93

Томми Кортланду все рассказал Витторио. Но только Пегги могла и должна была проводить резидента ЦРУ на поляну, где произошли последние события.

Кортланд был один, когда увидел Генри Дарнинга в траве. Пегги показала ему дорогу, а сама осталась в машине. Высокая трава клонилась под ветром. Министр юстиции лежал неподвижно. За долгие годы Кортланд повидал множество тел. Некоторые из них выглядели так, словно они спят. Но не Генри Дарнинг.

Кортланд вернулся в машину и попросил Пегги ненадолго оставить его в одиночестве. Потом по сотовой связи дозвонился до Артура Майклса в Белом доме.

— Выслушайте меня, — попросил он и доложил главе администрации Белого дома, где он находится и что произошло.

Майклсу понадобилось для ответа некоторое время, что было в принципе ему несвойственно.

— Боюсь, что нам придется подключить президента, Томми, — сказал он. — Подождите. Это одна минута.

Однако понадобилось куда больше минуты. Впрочем, к тому времени как президент оказался на проводе, Майклс успел ввести его в курс дела.

— Я слышал, что история завершилась наихудшим образом, — устало произнес президент.

— Да, мистер президент, — согласился Кортланд. — Но если вы позволите мне действовать быстро, то неприятные последствия еще можно нейтрализовать.

— Каким образом?

— Преподнести это как трагический несчастный случай.

— Возможно ли это? — помедлив, спросил президент.

— Такое случается постоянно на нынешних смертоубийственных дорогах.

— Право не знаю, Томми. Такого рода дымовая завеса чрезвычайно опасна тем, что может привести к обратным результатам.

Кортланд промолчал.

— Кто будет знать правду? — вмешался в разговор Артур Майклс.

— Мальчик и его родители, Джьянни Гарецки, Мэри Янг, Карло Донатти и несколько наших агентов.

— Всемилостивый Боже, — прошептал президент.

Разведчик снова промолчал. Он смотрел на Пегги Уолтерс — как она стоит в отдалении и глядит на деревья. Словно находится на краю земли. Кортланду пришло в голову, что с этой женщины все и началось.

— Как мы можем верить, что все сохранится в тайне? — спросил президент.

— Это отнюдь не вопрос доверия.

— А чего же именно?

— Национального благополучия, мистер президент. К тому же никто из этих людей не захочет вызывать осложнения. Все, чего они жаждут, это забыть и жить спокойно.

— А если когда-нибудь они решат, что забывать не следует?

— В таком случае в их распоряжении окажется нелепая и совершенно бездоказательная история, которой не поверит ни один человек в здравом уме.

— Возможно, и так, — сказал президент. — Однако я все-таки считаю, что пока истина известна столь многим, я вряд ли буду чувствовать себя спокойно. — Он сделал паузу. — А вы, Арти, как относитесь к предмету?

— Совершенно иначе, чем вы, мистер президент.

— Почему?

— Потому что, если мы откажемся от предложенного нам выхода, нам придется иметь дело с неприятной и опасной правдой. И, клянусь Богом, эта правда в самом деле опасна.

На линии воцарилось достаточно долгое молчание.

— В этом особом случае, — продолжил Артур Майклс, — правда означает поручение расследования специальному прокурору или даже комитету Конгресса. Не меньше года займет раскрытие вонючих убийств, последуют разнообразные разоблачения, обвинения по адресу правительственных учреждений и мало ли что еще. И это в связи с министром юстиции Соединенных Штатов, тщательно выбранным и назначенным лично вами.

Последовавшее на сей раз молчание тянулось гораздо дольше, чем предыдущее.

— Скажите, мистер президент, — снова заговорил глава администрации, — вы действительно хотите, чтобы мы прошли через все это?

Вздох Нортона был еле слышен.

— Вы здесь просто теряете время, Арти. Вам бы следовало заняться продажей ковров.

Глава 94

Для Поли настало странное время.

Он, конечно же, был счастлив. Как же иначе? Мама и отец живы, все они снова вместе. Но порой мальчику делалось грустно. И это его тревожило. Как будто ему недостаточно того, что его родители не погибли. Как будто ему хотелось чего-то большего. Но это же неправда.

И все-таки…

Время от времени, когда он сидел один, или стоял где-то, или чем-то был занят, или просто лежал в постели, перед ним проходили все эти люди. Просто проходили мимо, то по одному, то по нескольку сразу, а то и все вместе… Дом, и Тони, и водитель грузовика Нино, и Фрэнк Ланджионо, и Карло Донатти, и Генри Дарнинг.

Нет, поправлял себя Поли, не просто и Генри Дарнинг. Скорее всего главным образом Генри Дарнинг. Потому что именно он являлся чаще, чем любой из остальных.

И это было самое нелепое. Ведь Поли даже никогда не слышал о Генри Дарнинге до тех нескольких минут, которые они провели вместе на поросшей травой поляне. И даже тогда он не знал, кем был этот Генри. Не имел об этом представления до вечера следующего дня, когда они с отцом смотрели новости по телевизору в комнате у отца. Только тогда Поли кое-что узнал.

Диктор рассказывал печальным голосом:

“Министр юстиции Соединенных Штатов Генри Дарнинг погиб в автомобильной катастрофе прошлым вечером. Машина, которой он управлял, сорвалась с шоссе Амальфи неподалеку от Сорренто, взорвалась и сгорела”.

Показывали почерневшую от огня машину, которую подняли краном из-под обрыва, показывали разломанное ограждение дороги, а потом тело в оливково-зеленом мешке — его на носилках вдвигали в автомобиль “Скорой помощи”.

Кадры, запечатлевшие министра юстиции Дарнинга в разговоре с репортерами в аэропорту Неаполя, когда он только еще прилетел с американской делегацией на юридическую конференцию в Сорренто. И как министр засмеялся в ответ на вопрос, заданный кем-то из репортеров.

Но у Поли после передачи возникло немало собственных вопросов.

Отец постарался ему объяснить, насколько лучше, если люди поверят, что министр юстиции Соединенных Штатов погиб в автомобильной катастрофе, а не был застрелен восьмилетним мальчиком, которого он намеревался убить вместе с его матерью и американским саро di tutti capi по имени Карло Донатти.

Поли кое-что из этого понял, но не все. А чего не понял, попробовал вообразить. Правда, воображать было особенно нечего на основании нескольких фактов, сообщенных отцом.

Спустя несколько дней, когда через спутник показывали похороны Генри Дарнинга, недоумении у Поли возникло еще больше.

Это были очень пышные похороны в Вашингтоне, на них приехало много важных людей, а сам президент Соединенных Штатов встал и начал говорить о Генри Дарнинге. Мальчик слушал, не пропуская ни слова. А поскольку президент говорил о человеке, которого он, Поли Уолтерс, застрелил из своего коротконосого пистолета, то Поли не мог отделаться от ощущения, что президент обращается прямо к нему.

И что же он услыхал от президента, которому внимало множество людей?

Что Генри Дарнинг был выдающимся американским патриотом и одним из величайших людей своего времени.

Что Генри Дарнинг был героем войны и рисковал собственной жизнью, чтобы спасти жизнь других, и был награжден самым высоким военным орденом своей страны.

Что как глава департамента юстиции Соединенных Штатов, он привнес новое содержание в понятие правосудия во всем свободном мире.

Что гибель Дарнинга — непоправимая трагедия, значение которой для жизни всех людей нельзя преуменьшить.

Слушая все это, Поли размышлял: как же это может быть?

Когда передача кончилась, Поли обратился к отцу, который смотрел и слушал вместе с ним.

— Знает ли президент Соединенных Штатов, что на самом деле случилось с Дарнингом?

— Да, — ответил Витторио.

— Откуда он знает?

— Я рассказал об этом своему другу, агенту американской разведки, а он передал президенту.

Поли посмотрел на отца, все еще слабого и бледного.

— А почему ты должен был ему рассказывать?

— Потому что он так или иначе узнал бы об этом. И я решил, что лучше ему узнать от меня.

Внутри у Поли похолодело.

Президент Соединенных Штатов узнал, что он, Поли Уолтерс, убил знаменитого человека.

Что могло быть хуже?

Ответ на этот вопрос пришел мгновенно.

Еще хуже было бы, если бы знаменитый человек застрелил его мать, его самого и Карло Донатти.

При этой мысли мальчика охватили и страх, и злость.

И он выкрикнул короткое грубое ругательство — при отце, чтобы тот понял его состояние.

— Что с тобой, Поли?

— Почему американский президент должен быть таким лжецом? — ответил Поли. — Почему он должен врать про Генри Дарнинга только потому, что он умер?