Глава шестая

Когда они выехали из крепости, солнце едва-едва поднялось над горизонтом: прохладный воздух напоминал о том, что лето уже на исходе. Копыта лошадей выбивали из земли заглушавшие топот облачка пыли. Во главе процессии ехал Чазали в агатово-чёрных сверкающих на солнце доспехах. Позади, в окружении свиты из пятидесяти котузенов, скакали Каландрилл и его Друзья, и Очен в золотисто-серебристых одеяниях, выделявших его из всех. Воины были вооружены мечами и Длинными изогнутыми луками. Каландрилл не сомневался, что подобный эскорт защитит их от кого угодно, даже от крупных банд тенсаев, но вряд ли от магии Рхыфамуна. Таинственные силы, которые разглядел в нем Очен, делали Каландрилла особенно оккультно уязвимым. Но, как говорил тот же Очен, кто предостережён, тот вооружён, да и сам вазирь был хорошей защитой от чёрной магии. Каландрилл пытался не думать о превратностях пути, который вёл их на север.

Когда дымка растаяла под лучами поднимающегося солнца и развеялась под ветром, глазам их открылась унылая равнина. Здесь трава мучилась от жажды. Как таковой дороги тут не было, но за многие века ноги путников вытоптали и утрамбовали полосу земли шириной в пятьдесят шагов, бежавшую вперёд на много лиг, теряясь за зыбким горизонтом. Над головой в тёплых потоках воздуха летали птицы — чёрные чёрточки на стального цвета небе. Лишь на востоке клубились небольшие облака.

Было в этой земле что-то неопределённо запретное, и Каландрилл вспомнил неприятное предчувствие, овладевшее им ещё на подъезде к крепости. Земля словно чего-то ждала, она знала, что по ней едут именно они, и наблюдала молча, как огромный дикий зверь. Каландрилла передёрнуло, хотя воздух уже достаточно прогрелся.

— Ты тоже чувствуешь?

Каландрилл резко обернулся; лицо Очена пряталось в тени, отбрасываемой козырьком шлема, но юноша разглядел вопрос в узких глазах вазиря.

— У меня такое ощущение… — Он пожал плечами, не найдя слов.

— Что за тобой следят, — закончил за него старик, — словно на тебя смотрят невидимые глаза.

Каландрилл кивнул и быстро посмотрел на Брахта и Катю — они ехали с беспечным видом. Угрожай им какая-нибудь осязаемая опасность, керниец наверняка бы её почувствовал. Но ни Брахт, ни Катя не чувствовали никакой опасности и радовались, что наконец вновь оказались на открытой местности и вновь скачут на коне.

— Что происходит? — спросил Каландрилл, начиная нервничать: если Очен задал свой вопрос, значит, это не игра воображения.

— Земля тревожится, — произнёс Очен под ровный перестук копыт. — Эфир неспокоен, война требует крови, и это не может не отражаться на оккультном мире. Ты связан с эфиром и потому не можешь не чувствовать волнения земли.

Каландрилл нахмурился.

— Подобные ощущения впервые овладели мной, — сказал он. — Если не считать того случая, когда мы подъезжали к крепости. Там это, видимо, было из-за колдовства, оставленного Рхыфамуном.

— С каждым мгновением мы все более приближаемся к воротам, сквозь которые может пройти Фарн, — пояснил Очен. — А пролившаяся кровь придаёт богу новые силы, и ты это чувствуешь.

— Значит, ощущение будет усиливаться? — Каландриллу стало не по себе.

— Полагаю, да. — Спокойствие, прозвучавшее в словах Очена, напугало Каландрилла. — Но ты привыкнешь, я не сомневаюсь.

Каландрилл стёр пыль с губ и спросил:

— Больше никто этого не чувствует?

— Нет, — подтвердил Очен, — они не обладают той силой, которая дарована тебе.

Каландрилл состроил гримасу; пока что та сила, которую видели в нем колдуны, приносила ему одни лишь неприятности.

Очен, от которого не укрылась его скептическая ухмылка, грустно улыбнулся.

— Я уверен, — заявил он, — со временем ты поймёшь, что эта сила — благодать, а не проклятие.

— Когда это будет?

Каландрилл напрасно ждал ответа вазиря. Тот только кивнул, все ещё улыбаясь, и несколько поотстал, словно избегая дальнейших разговоров. Каландрилл смотрел на него и думал, что Брахт прав: колдуны говорят одними загадками. Как бы там ни было, слова Очена немного успокоили его. Одно дело, когда ты не знаешь, почему за тобой наблюдают; другое — когда ты знаешь, что к чему. Он по-прежнему спиной ощущал на себе чей-то взгляд, но теперь ему уже не было так страшно — видимо, этого и добивался Очен; Каландрилл распрямил плечи и постарался избавиться от неприятного чувства.

Постепенно, по мере того, как день входил в свои права, он начал забывать о своём ощущении. Пейзаж оставался все таким же монотонным. Джессериты были явно не расположены к разговорам, да и скакали они так быстро, что на болтовню не оставалось времени. Брахт и Катя наслаждались скачкой, а Ценнайра была слишком занята лошадью и поводьями, чтобы позволить себе отвлекаться. Постепенно Каландрилл начал забывать о своём желании подняться на стременах и оглядеться. Он свободнее уселся в седле и отпустил поводья, давая гнедому возможность скакать в ногу с другими.

В полдень они остановились у низкого колодца из жёлтого камня. Каландрилл уселся на землю рядом с Чазали. В ожидании трапезы киривашен отцепил от шлема железную сетку, прикрывавшую лицо. Любопытство взяло над Каландриллом верх, и он спросил, зачем джессериты носят подобные вуали.

— Те, кого мы убиваем, не должны забрать с собой в другую жизнь наш образ. — Он сказал это так, словно это само собой разумелось, но, увидев изумление в глазах Каландрилла, пояснил: — Если мне придётся убить человека, он проклянёт меня. И если моё лицо отпечатается в его глазах, дух его запомнит и будет преследовать меня. Разве в Лиссе не так?

— Нет, — Каландрилл отрицательно покачал головой. — По нашим поверьям, мёртвые оставляют этот мир, если только колдун не позовёт их назад. Все они предстают перед Дерой, коя судит их и никогда не отпускает назад.

— Странно, — вежливо сказал Чазали, — а я не мог понять, почему вы ходите без масок.

— А Хоруль не судит ваших мёртвых? — поинтересовался Каландрилл.

— Судит, когда приходит час, — ответил Чазали, явно обеспокоенный направлением, которое принимал разговор, — но на подобные темы тебе лучше поговорить с вазирем. Очен разбирается в этом лучше меня.

Поняв, что киривашен не расположен продолжать разговор, Каландрилл не стал настаивать, решив, однако, по себя расспросить Очена. Несмотря на все тяготы пути в нем ещё жил учёный, который жаждал получше узнать народ, вдруг ставший ему союзником.

После обеда они так же молча продолжали скакать вперёд по монотонной равнине. Маленькие лошадки джессеритов оказались на редкость выносливы и без устали несли всадников вперёд, пожирая одну лигу за другой между колодцами. Второго они достигли, когда солнце коснулось западного горизонта. На востоке выкатил полумесяц; на темно-синем бархате заката высыпали первые звезды. Котузены, хотя и привыкли к услугам котуджи, были явно неприхотливы и легко переносили тяготы пути. Молча и деловито они стреножили лошадей и разожгли костры, выставили часовых, сняли тетиву с луков; на кострах забулькали котелки. К трапезе они приступили, когда уже совсем стемнело. Шелест ветра в траве, лёгкое постукивание копыт, похрапывание лошадей, яркие отблески от костров и даже молчаливые, одетые в доспехи воины — все это успокаивало. Но с наступлением ночи ощущение, что за ним следит пара внимательных глаз, усилилось, словно сгустившаяся за ярким кругом огня тьма превратилась в живое существо.

Скорее из желания отогнать от себя это чувство, чем из любопытства Каландрилл завёл новый разговор с вазирем.

— Эти колодцы, — начал он как ни в чем не бывало, — они стоят вдоль всей дороги?

— Да. — Очен поплотнее запахнул на себе халат. Фантастические знаки, вышитые на ткани, отливали малиновым в свете костров. — Между всеми тенгами, по крайней мере почти между всеми, проложены тропы с колодцами на таком расстоянии, чтобы путник мог добраться до них в полдень и вечером. Это, — усмехнулся он, спрятав узловатые руки в рукава, — досталось нам в наследство от великого хана. Колодцы были вырыты по его приказу, дабы войска не знали недостатка в воде.

— Великий хан, — пробормотал Каландрилл. — Я ни разу не слышал его имени.

Вытащив из рукава руку со сверкающими в свете костров накрашенными ногтями, вазирь сделал неопределённый жест и покачал головой.

— Оно нигде не написано, — сказал он. — И ни один из монументов, возведённых им самому себе, не сохранился до наших дней. Таково было повеление махзлина и вазирь-нарумасу: все, что напоминает о великом хане, должно быть забыто, имя его никогда не должно произноситься. Когда он умер, останки его были сожжены и прах развеян над озером Галиль, дабы ветер унёс его с этой земли.

Каландрилл кивнул. Ветер слегка пошевелил его волосы, и ему показалось, что его погладили призрачные пальцы. Каландрилл едва сдержался, чтобы не мотнуть головой. Дабы успокоиться, он опустил руку на рукоятку меча и сказал:

— Не хочу быть настырным, но сегодня я разговаривал с Чазали о масках, которые носят ваши воины…

Он повторил то, что услышал от киривашена, и Очен кивнул. Затем, помолчав с мгновение, сказал:

— Ваша Дера сильно отличается от нашего Хоруля, как и ваша земля от нашей. Мы живём разной жизнью и умираем разной смертью. По нашим поверьям, у человека несколько жизней; количество их зависит от того, что совершит он в каждой из них. Когда тело умирает, дух переходит в Заджанма, то есть мир, расположенный за нашим, где обитают духи, не до конца освободившиеся от мирского существования, и там дожидаются нового рождения, нового цикла на земле. Перед каждой душой Хоруль ставит задачу, и душа должна её выполнить, прежде чем перейти в новую ипостась. Наконец, когда цикл будет завершён, душам, которыми будет доволен Хоруль, даруется вечный покой в Харугакита.

— Ваши поверья сильно отличаются от наших, — согласился Каландрилл. — Но все же я не понимаю, зачем воины прячут лицо.

— А затем, — терпеливо продолжал Очен, — что есть духи мстительные. Заджанма — это нечто вроде покоя ожидания. Представь себе палату со многими дверьми, из которой заблудшая душа может запросто сбежать. И если душа эта будет знать лицо того, кто убил её тело, она попытается отомстить обидчику, она будет преследовать его. Так что враг не должен видеть твоего лица. Потому коту прячут своё лицо.

— Но ты его не прячешь, — пробормотал Каландрилл, — а ведь сам же говоришь, что твоя магия может быть использована и в военных целях.

— Я пребываю в исключительном цикле на земле, — без тени сомнения заявил Очен. — Обладающий оккультным талантом находится на последнем витке своего земного существования, ему нечего бояться мести духа.

— А мы? — Каландрилл махнул рукой в сторону Брахта и Кати, которые, лёжа на одеялах, мирно беседовали, и на Ценнайру, сидевшую невдалеке от них и прислушивавшуюся к разговору. — Мы тоже отправимся к Харугакита, если погибнем по дороге? Или вернёмся к себе?

Очен задумался, наблюдая за вылетавшими из огня искрами.

— Я не ведаю, — сказал он наконец. — Возможно, каждый из вас вернётся в лоно своего бога, а может, это ваша последняя жизнь. Я знаком лишь с поверьями своей земли.

Каландрилл подумал с мгновение и спросил:

— Ты боишься смерти?

— Смерти — нет, — спокойно ответил Очен, — я боюсь лишь способа. Я столь же подвержен боли, как и любой смертный, и предпочёл бы испустить дух в мягкой постели в окружении дружеских лиц, чем, скажем, от меча или стрелы тенсая.

— Ты думаешь, такое может случиться? — Упоминание о тенсаях заставило Каландрилла забыть о метафизике и вспомнить об опасностях, поджидавших их в пути. — Отважатся ли тенсаи напасть на такой отряд?

— Если их будет больше, то да, — подтвердил Очен. — Или если они будут слишком голодны.

Голос его звучал по-философски бодро, словно эта опасность не особенно его страшила. Каландрилл инстинктивно сжал руку на эфесе меча и перевёл взгляд с вазиря на часовых, охранявших лагерь по периметру. Очен заметил это и усмехнулся.

— Не бойся, — сказал он, — по крайней мере сейчас нам ничего не грозит. Мы совсем близко от крепости, и пока опасность нам не угрожает. Если тенсаи нападут, то это будет дальше.

— Дальше? — Слова колдуна вовсе не успокоили Каландрилла.

— Дня через два, — пояснил Очен. — После того как появятся холмы и плодородные и влажные долины. Там есть деревни, поселения гетту. Вот они — лёгкая добыча для тенсаев. Обычно воины Памур-тенга держат бандитов в узде, но с проклятой войной… — он помолчал, вдруг посерьёзнев, — все воины ушли на войну, и посему тенсаи получили возможность бесчинствовать. Хоруль! Безумный бог упивается кровью и хаосом. Земля моя погружается в пучину.

— А гетту не дерутся? — спросил Каландрилл.

— Гетту? Это же крестьяне, — ответил Очен с тем же выражением, с каким раньше говорил о них Чазали. Затем, покачав головой, он усмехнулся и продолжал: — Прости, я совсем забыл, что ты почти не знаком с нашими обычаями. Гетту не могут драться, потому что Хоруль предписал им заниматься землёй, а не носить оружие. Их задача выращивать урожай и ходить за скотом — самые обыкновенные крестьянские заботы, — а не воевать; посему рассчитывают они на коту, в задачу коих входит защищать их. Когда это невозможно, они отдают тенсаям то, что те требуют.

Каландрилл задумался, несколько сбитый с толку столь строго разграниченной общественной организацией. Джессеритские боги и правители всячески поощряли касту воинов. Каландрилл считал унизительным и непростительным тот факт, что целые деревни были вынуждены покорно сносить буйство преступников. В Лиссе всякий имел право носить оружие, а преступников, коих было мало, очень быстро отлавливали либо городские легионеры, либо местные жители.

Но он побоялся расспрашивать об этом Очена, не желая обижать вазиря. Вместо этого спросил:

— А тенсаи, их судьба тоже предначертана Хорулем? Неужели бог обязал их жить вне закона?

Каландриллу так и не удалось скрыть сомнения в голосе и Очен посмотрел на него так, как некогда наставники в Секке, когда ему случалось задать вопрос, шедший вразрез с темой их беседы. Каландрилл понял свою оплошность, но вазирь не обиделся и с улыбкой сказал:

— Существует два учения. Кое-кто утверждает, что Хоруль сам создаёт души тенсаев; по мнению же других, они — те самые буйствующие духи, кои убегают из Заджанма и берут от жизни то, что могут.

— А ты? — спросил Каландрилл. — Что думаешь ты?

— Я придерживаюсь третьего направления, — сказал Очен — Нас очень мало, и мы сомневаемся. Проще говоря — я не знаю.

Морщинистое лицо старца расплылось в дружеской улыбке, и Каландриллу ничего не оставалось, как тоже улыбнуться, а потом рассмеяться.

— И каждое мгновение, проведённое с тобой и с твоими товарищами, вселяет в меня ещё больше сомнений, — продолжал Очен. — Я сильно подозреваю, друг мой, что ваше присутствие изменит нашу землю до неузнаваемости. Взять хотя бы Чазали — он же смирился с тем, что женщины ваши ходят с оружием. Раньше об этом и помыслить было невозможно, как и о том, что вы скачете без масок. Он признает вас равными котузену или вазирю, а вы, первые чужеземцы, которых он видел в жизни, вы заставили его думать по-новому! И меня тоже.

Последнее замечание было сделано задумчивым голосом, и Каландрилл спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Твои вопросы. — Очен пожал плечами. — Ты заставляешь по-новому взглянуть на привычные устои, ты заставляешь меня думать о том, почему чужеземцы приехали к нам драться с Безумным богом. Почему подобная миссия не была возложена на джессеритов? Мы, вазири, знаем, кто такой Фарн. И вот, когда Рхыфамун угрожает человечеству пробуждением бога, кто к нам приехал? Принц, поставленный вне закона в Лиссе, воин Куан-на'Фора и девушка из Вану.

— Ты перечислил только троих. — Каландрилл внимательно посмотрел на старика, затем перевёл взгляд на Ценнайру, которая все так же молча сидела на одеяле, внимательно рассматривая свою одежду. — Нас вроде стало больше.