— Но с хитрым намёком, — резко возразил Каландрилл.

Брахт нахмурился, вопросительно глядя на Каландрилла, и юноша понял, что позволил себе лишнее. Надо держать себя в руках, напомнил он себе.

— Я знаю, ты её любишь, — мягко сказал керниец. — Вот и решил, что, может быть… Но нет, конечно, ты же знаешь, кто она, и поэтому с ней не ляжешь.

Каландрилл с трудом сдерживался. «Дера, — в ужасе подумал он, — неужели мы начинаем ссориться? Надо быть сдержаннее». Как можно осторожнее он спросил:

— А если бы и лёг?

— Я был бы удивлён, — Брахт пожал плечами. — Ахрд, как можно ложиться в постель с мёртвой женщиной?

— Ценнайра не похожа на мёртвую, — отрывисто произнёс Каландрилл.

— Но она и не живая. — Брахт поправил мешки, свисающие у него с плеча. Ему было явно не по себе. — Выслушай меня, друг. Я знаю, что ты её любишь, и знаю, как тебе трудно. Возможно, мне не удастся полностью смириться с твоим необычным чувством, но я не хочу, чтобы это стояло между нами.

— Я тоже, — заявил Каландрилл.

— Тогда давай договоримся, — предложил керниец. — Давай не будем больше говорить ни о том, кто она, ни о твоих чувствах к ней.

— Договорились, — с готовностью согласился Каландрилл. — Но прежде у меня к тебе вопрос: что ты скажешь, если она получит назад сердце?

— А это возможно? — Брахт был явно ошарашен. ,

— Очен считает, что вазирь-нарумасу помогут ей, — пояснил Каландрилл, отгоняя от себя сомнения.

— И ты этого жаждешь.

Каландрилл кивнул:

— И Ценнайра тоже.

— Она многое потеряет, — пробормотал Брахт.

— Но станет опять смертной, — сказал Каландрилл. — Просто женщиной.

— Ради тебя? Неужели она так тебя любит?

— Видимо, да, раз идёт на подобную жертву, — сказал Каландрилл. — Я также уверен, что она послана нам богами.

Брахт, прищурившись, пожал плечами, подумал с мгновение и проговорил:

— Послушаем сначала, что скажут гиджаны. Но ежели они подтвердят, что ей есть место в нашем путешествии, и джессеритские колдуны вновь сделают её смертной, даю тебе слово: я назову её другом. А пока у нас уговор.

— Да будет так, — согласился Каландрилл, уже более не сердясь на своего друга. — Ну что, пойдём завтракать — и в путь?

Напряжение развеялось, и они вышли в коридор, где встретили Катю и Ценнайру — девушки как раз выходили из комнаты кандийки. Каландрилл вежливо приветствовал их, Ценнайра ответила. Катя лишь на мгновение задержала на нем взгляд серых глаз, словно заметила в нем какую-то перемену, но ничего не сказала. И они спустились в столовую, где уже завтракали Чазали, котузены и Очен.

Так получилось, что Ценнайра села слева от Каландрилла, и он с трудом сдерживался, чтобы не повернуться и не прикоснуться к ней, не заговорить ласковым голосом. Перед глазами его вставали картинки прошлой ночи. Он от всей души жалел о том, что приходится притворяться. Катя задумчиво поглядывала на него, и Каландриллу даже показалось, что она обо всем догадалась. Видимо, она проницательнее Брахта и других мужчин, сидевших за столом; возможно, женская интуиция позволила ей прочитать на лицах Каландрилла и Ценнайры то, что было скрыто от других. Каландрилл облегчённо вздохнул, когда завтрак закончился и они отправились в путь.

Пока Очен говорил со священником, люди Чазали выстроились в колонну. Рядом стоял отряд котуанджей, вооружённых пиками, — они проводят их до ворот. Пешие солдаты бежали впереди, расчищая путь. Солнце совсем невысоко поднялось над горизонтом, и его ещё не было видно за высокими строениями и стенами города. Ахгра-те казался таким же сумрачным, как и накануне, когда они приехали. Каландрилл не сожалел о том, что они уезжают из замкнутого мрачного города.

Когда они наконец выехали за стены Ахгра-те, он почувствовал облегчение. Яркие лучи поднимающегося солнца заиграли на скалистой поверхности Ахгра-Данджи, нависавшей тёмной массой над городом. На перекрёстке они повернули на северную дорогу, бежавшую вдоль быстрой реки мимо мельниц и небольших разбросанных тут и там полей. Гетту, работавшие на них, почтительно кланялись знатным котузенам. Через пол-лиги они подъехали к подножию утёса, где возвышались две чёрных, высотой с двух всадников стелы. Здесь начиналась широкая дорога.

Сначала она поднималась плавно, а затем забирала все круче и круче, петляя то на запад, то на восток, отступая назад и вновь бросаясь вперёд. Кое-где она была выбита прямо в скале. У Каландрилла появилось ощущение, будто они поднимаются вместе с солнцем, забиравшимся все выше и выше в голубое небо. Лучи ласково освещали им дорогу, переливаясь на скальной породе. Над головой с карканьем кружили клушицы и вороны, с любопытством кося на них глазом. И ветер, дувший с севера, разбивался о скалу; воздух быстро нагревался. По лазурно-голубому небу над головой, как развевающаяся на ветру грива огромной лошади, бежали лёгкие перистые облака. Чазали, возглавлявший колонну, безжалостно гнал лошадь вперёд и вперёд, словно для того, чтобы побыстрее оставить позади опасности лесистой местности и добраться до Памур-тенга.

Каландрилл мог этому только радоваться, ибо, помимо общей цели, им руководила теперь и личная заинтересованность в том, чтобы как можно скорее добраться до укреплённого города рода Макузен. Приподнявшись на стременах, он обернулся и с улыбкой посмотрел на Ценнайру. Сочные яркие губы её расплылись, обнажая белоснежные зубы. Распущенные волосы, блестящие и чёрные, ласкали нежное лицо. Такой красивой он её ещё не видел. Как жаль, что им приходится притворяться. Сегодня ему будет трудно уснуть.

Солнце упорно взбиралось все выше и выше и вдруг замерло у них над головой, а затем покатилось к западу. Чазали вёл их вперёд до тех пор, пока они не добрались до вершины Ахгра-Данджи.

Так же, как и у подножия, на самом плоскогорье дорога была отмечена двумя стелами, возвышавшимися как часовые на самом краю. Чазали, не останавливаясь, проехал мимо, и только когда они приблизились к блестевшему в скале озеру, он поднял руку, объявляя о привале. Котузены быстро спешились, но Каландрилл не торопился, разглядывая окружавшую их местность.

Ничего подобного ему видеть ещё не приходилось. Перед ним, насколько хватал глаз, простиралась монотонная серо-зелёная равнина. Где-то очень далеко поднимались редкие пологие, с вылизанными ветром склонами, серые приземистые холмы. Ветер здесь был холодке и сильнее, чем в низине, с которой они поднялись, трава раскачивалась и рябила, как поверхность озерца от падавшей в неё бурлящей и переливавшейся на солнце радугой реки. Каландрилл соскочил с лошади. Ветер бивший ему в лицо, напоминал о том, что стояла уже поздняя осень и скоро наступит зима. Он подвёл гнедого к водопою, все ещё думая о Джессеринской равнине, простиравшейся далеко на севере. Интересно, как эта серо-зелёная масса выглядит под снегом?

— Ты задумчив.

Каландрилл повернулся. Волосы Ценнайры развевались на ветру на фоне белых облаков и синего неба. Он улыбнулся, с трудом подавив желание прижать её к себе или хотя бы прикоснуться, кивнул, погладил мерина по гриве и сказал:

— Я пытался представить себе равнину зимой.

Ценнайра, больше привыкшая к тёплому климату Кандахара, передёрнула плечами.

— Очень неприветливое место, — кивнула она.

Чазали, услышав их разговор, сказал:

— Да, здесь холодно, но не так уж плохо. Мы по большей части зимуем в городах, за стенами, в тепле.

— Но как в такую погоду воевать? — спросил Каландрилл. — Или на зиму военные действия прекращаются?

Киривашен отрицательно покачал головой.

— Боюсь, война не прекратится. Боюсь, Фарн укрепляет сердца безумцев, возжелавших погреть руки у его костра.

— И им это удастся, если мы не перехватим Рхыфамуна, — поддержал его Каландрилл, — и не отберём у него «Заветную книгу».

— Да поможет нам Хоруль, — серьёзно сказал Чазали и бросил на них бесстрастный взгляд. — Здесь мы можем немного сократить расстояние между нами и им, если, конечно, он не оставил ловушек.

Каландрилл глубоко вздохнул, наслаждаясь чистым воздухом и ослабляя на мгновение оккультную защиту, которую он по привычке возвёл вокруг себя. Но тут же укрылся за ней — столько зла и греха было вокруг, словно ветер донёс до него тошнотворный запах тысяч и тысяч гниющих трупов. Запах зла, не ощутимый физическими чувствами, ударил ему в ноздри и заставил содрогнуться. Ценнайра спросила:

— Тебе холодно? ;

Каландрилл отрицательно мотнул головой, захватил ладонями воду из источника и сполоснул рот, дабы избавиться от горького привкуса эфира на языке.

— Дело не в этом, — сказал он. — Ветер доносит до меня много зла. Ты не чувствуешь?

Девушка нахмурилась и покачала головой.

— Во мне нет той силы, коей обладаешь ты.

— Я бы тоже предпочёл ею не обладать. — Он передёрнул плечами и посмотрел на север, откуда дул ветер. — Пахнет кладбищем.

— Это дыхание Фарна, — пояснил, присоединяясь к ним, Очен. — Не забывай себя защищать, Каландрилл, как я тебя учил.

— Не забуду, — решительно сказал юноша. — От такой вони можно потерять сознание, Дера.

— Истинно, — кивнул Очен, хмурясь. — Более того, ощущение этого зла может вызвать помутнение рассудка, подготовить душу к вступлению во владения Безумного бога.

— Хорошо, что у меня нет твоего таланта, — тихо проговорила Ценнайра. — Он не только благодать, но и проклятие.

— Любая власть такова, — заметил вазирь. — Оккультные силы, умение владеть мечом, богатство — все это может быть и добром, и злом. Все зависит от того, кто ими пользуется.

— Многие философы в Лиссе утверждают, что власть развращает, — произнёс Каландрилл. — Чем большей властью обладает человек, тем более он развращён.

— Вполне возможно, — согласился Очен, — ибо люди, в большинстве своём, много слабее, чем им кажется, и видят они вовсе не так далеко, как полагают. Вазирь-нарумасу, похоже, придерживаются того же мнения. Посему они и отреклись от использования магии в военных целях.

— Они очень мудры, — предположила Ценнайра.

— Я хочу о них поговорить, — сказал Каландрилл, — и о том, что они могут сделать.

— Хорошо, — последовал ответ Очена. Каландриллу показалось, что взгляд старца затуманился. — Но не сейчас. Возможно, сегодня вечером, если будет время.

Каландрилл удовольствовался этим, ибо котузены уже трапезничали, и Брахт позвал присоединиться к ним, дабы не скакать остаток дня на голодный желудок. Каландрилл предпочёл бы разговор с Оченом, но вазирь уже сел рядом с Брахтом и Катей на высохшей траве.

Они быстро перекусили и, вскочив по команде Чазали на лошадей, продолжили путь на север ровным галопом.

Сумерки быстро сгущались. Холмы, кои Каландрилл видел с высоты Ахгра-Данджи, теперь приблизились. Они возвышались посреди равнины, как желтовато-серые толстые короткие пальцы, грозившие выдувавшему их склоны ветру. Солнце было уже почти на уровне горизонта. На востоке появилась серебристая луна; темнеющее небо казалось пятнистым от высыпавших звёзд. На фоне всего этого холмы выглядели подпорками небес.

В следующее мгновение солнце спряталось за горизонт, ненадолго выкрасив небо в красный цвет, и уступило небеса поднимающейся луне и её звёздной гвардии. В их свете трава серебрилась; впечатление было такое, будто они скачут по поверхности огромного мерцающего озера. Тёмные на фоне звёздного неба холмы выглядели таинственными сваями некоего гигантского храма, превратившегося в руины. Ветер усилился, стало прохладно.

Чазали объявил привал с подветренной стороны холма, где источник питал небольшой, украшенный знаками рода Макузен колодец. Трава здесь была сочнее, а из сучьев поваленных ветром деревьев они разожгли костры. По периметру лагеря расставили часовых, Очен произнёс заклятия, и очень скоро в котелках закипела вода. Люди готовились ко сну. К удивлению и радости Каландрилла, Брахт сдержал слово и разговаривал с Ценнайрой как ни в чем не бывало. Каландрилл разложил одеяло рядом с кандийкой по другую сторону костра от кернийца и Кати, сожалея в глубине души, что они не одни.

Но на размышления у него не осталось времени, ибо сразу после ужина Очен отозвал его в сторону для урока магии.

Вазирь увёл его далеко за линию костров и за часовых, туда, где лунный свет серебрил склон холма. Каландрилл понял, что колдун устал после дневного переезда, и спросил, почему тот не воспользуется магией, дабы облегчить тяготы пути или по крайней мере снять с себя усталость.

— Это слишком просто, — ответил Очен, состроив гримасу. — А может, и опасно.

— Опасно? — переспросил Каландрилл.

Очен подоткнул под себя халат, чтобы было мягче.

— Каждый акт колдовства отражается на оккультном фоне, — пояснил он. — Представь себе, что эфир — это пруд, а каждое заклятие — камень. Чем сильнее заклятие, тем больше идёт от него кругов. Рхыфамун сейчас уже знает, что ты умеешь пользоваться талантом, который он сам разглядел в тебе. Он также знает, что с тобой едет маг. Возможно, он наблюдает за эфиром. И я не хочу показывать ему, где мы находимся. Кроме того, для каждого акта колдовства нужна энергия, и хотя то, о чем ты говоришь, очень просто, все же я предпочитаю не тратить её без крайней необходимости.

Каландрилл кивнул, но тут же нахмурился.

— Но если Рхыфамун ощущает твои заговоры, — спросил он, — неужели он не чувствует защиту, которую ты возводишь каждый вечер вокруг лагеря?

— Хорошее замечание, — сказал Очен, — но здесь есть разница, хотя и небольшая. Защита, которую возвожу я вокруг нашего бивака, — это самые общие обереги, не направленные против конкретного человека. — Он удручённо усмехнулся. — Для того же, чтобы облегчить страдания моим бедным ягодицам, мне придётся прибегнуть к более конкретному колдовству, предназначенному только для меня, и это, если враг наш настороже, может указать ему на моё присутствие.

Каландрилл спросил:

— Но когда в Ахгра-те ты сделал нас невидимыми, разве эта магия не была направлена лично на каждого?

— Была, — согласился Очен, — но там я прежде поговорил со священником, а он так же, как и я, вазирь, и вместе мы воздвигли стену.

Каландрилл опять кивнул, но сомнения его ещё не развеялись.

— А сейчас наши уроки не указывают на нас?

— Мы работаем под защитой магии, которую я воздвиг вокруг бивака, — пояснил Очен. — К тому же пока все твои занятия сводятся к запоминанию и совершенствованию заклятий и к ментальным упражнениям. Так что мы в безопасности. Позже, возможно, эти занятия могут нам помешать.

— С приближением к Фарну? — спросил Каландрилл.

— Истинно. Ты чувствовал его сегодня в ветре. Вонь его намного усилилась. Чем дальше на север, тем хуже, тем сильнее чувствуется присутствие Безумного бога.

— А вазирь-нарумасу, — вновь нахмурился Каландрилл, собираясь с мыслями, — разве их воздействие на нас не усиливается с приближением к Анвар-тенгу?

— Это верно, — сказал Очен. — Но не забывай, что основные их помыслы сосредоточены на том, как уберечь город. Все свои силы они прилагают к тому, чтобы не позволить противнику ворваться в город.

С каждым новым пояснением у Каландрилла возникал очередной вопрос.

— Но ведь Фарн спит. Как это возможно?

Вазирь пожал плечами, зашуршав халатом. На мгновение свет от звёзд вспыхнул на его накрашенных ногтях.

— Я думал, ты понимаешь. Боги спят не так, как люди, — тихо проговорил он. — Фарн пребывает в забытьи, он спит, это верно. Но во сне он видит сны и чует кровь, струящуюся в физическом плане. Войны между людьми, их жажда завоеваний — все это укрепляет и питает его. И даже сны его воздействуют на наши дела. Возможно, он тоже пытается расшатать врата Анвар-тенга. Возможно, он предупреждает Рхыфамуна, и посему вазирь-нарумасу вынуждены отдавать все свои силы защите ворот. Ну а теперь достаточно вопросов. Займёмся уроком. Пожалей измученного седлом колдуна.

— Я уже все спросил, — сказал Каландрилл. — Остаётся только вопрос про Ценнайру.

Очен вздохнул. Каландриллу стало не по себе.

Сначала урок, — заявил вазирь. — Затем, если мы ещё будем в состоянии, поговорим о Ценнайре и её сердце.

В голосе его прозвучало что-то такое, отчего Каландриллом овладело дурное предчувствие.