Глава тринадцатая

Одинокая лампа в жёлтом стекле освещала покои; в узкое окно заглядывали звезды, придавая комнате интимный полумрак, усиленный почти полным отсутствием мебели. Здесь были только кровать, на которой сидела Ценнайра, и складной стул. Каландрилл хотел сесть на него, но кандийка ещё держала его за руку, а ему очень не хотелось разрывать эту связь, и он сел рядом на кровать. Каландрилл не мог не заметить, что на ней могут запросто улечься двое. Он вдыхал запах волос и кожи Ценнайры и вдруг неожиданно для себя почувствовал близость её тела. Во рту у него пересохло. Он облизал губы, глядя на её руку в своих ладонях. Рука у неё была маленькая, точёная, а кожа гладкая и тёплая. Не верилось, что эта изящная ручка обладает столь неимоверной силой.

При скудном освещении кожа Ценнайры казалась очень смуглой; красные и серебряные искорки вспыхивали у неё в волосах, вместо глаз плескались огромные озера, губы ярко алели. Каландриллу не хватало воздуха. Мужское основополагающее начало заставляло его приблизиться к ней, обнять и прижать к себе. Он был почти уверен, что она не воспротивится и даже будет этому рада. Но та его часть его, что ещё жила по объективным законам логики, не позволяла ему забыть, кто она на самом деле. Он увидел, как бьётся тонкая жилка под кожей у неё на шее, и представил, какое будет наслаждение прижаться к ней губами, почувствовать вкус её плоти. Но холодный ум безжалостно напомнил ему, что в груди у неё бьётся не обычное сердце. Каландрилл на мгновение закрыл глаза и откашлялся.

— Ты хотела поговорить со мной, — глухо проговорил он.

Ценнайра кивнула, глядя на него из-под длинных ресниц. На мгновенье в глазах её промелькнуло разочарование. Она не желала, чтобы Каландрилл решил, будто она соблазняет его по указке Аномиуса. Он ведь может и забыть о словах бога и посчитать, что именно этого она и добивается. Но, Бураш, как же ей хочется прижаться к нему, оказаться в его объятиях! Ценнайра едва сдержалась, чтобы не прикоснуться к лицу юноши и не прижаться к нему губами, чтобы не увлечь его за собой на кровать. Лишь боязнь того, что он отстранится от неё, что в глазах его она увидит презрение, останавливала её.

— Я опасалась, что Аномиус разоблачит меня, — пробормотала она, не в силах сдержать трепет, объявший её при этой мысли. — Я боялась, что он разгадает меня и уничтожит. И мне все ещё страшно одной. Побудь со мной немного.

— Конечно, — кивнул Каландрилл. — Только тебе нечего бояться, он ничего не заподозрил. Ты прекрасно сыграла свою роль.

Ценнайра слабо улыбнулась и сказала:

— Но все же Аномиус обладает властью надо мной. — Она не захотела говорить «над моим сердцем», чтобы не причинять ему лишнюю боль.

— Ты говоришь о сердце, кое держит он в заколдованной шкатулке? Да, это ужасно, но…

Каландрилл замолчал, нахмурившись. Мысли, впервые посетившие его, когда она рассказывала о тайне своего сотворения, о силе Аномиуса, о зеркале, о своих похождениях, приобрели более чёткие очертания.

Ценнайра смотрела на него с едва скрываемой тоской. Это воистину любовь, если ей доставляет такое удовольствие просто сидеть рядом с ним и наслаждаться игрой света в его выцветших волосах. Желание тоже присутствовало, но оно было совсем иного свойства, чем ранее, оно было одновременно и мягким, и пылким. Ценнайра нуждалась в его одобрении, во взаимности, в таком же желании с его стороны. Она не шевелилась, она просто ждала, довольствуясь тем, что он держит её за руку и не гонит прочь.

Медленно, осторожно Каландрилл проговорил:

— Я думал об этом. Ответ, возможно, в зеркале.

— Не понимаю, — сказала Ценнайра, когда он опять замолчал.

Каландрилл размышлял, вперив взор не в неё, а в пространство, словно разглядывал будущее. Наконец он заговорил:

— Что заставит тебя делать Аномиус, мне ясно. Он потребует, чтобы ты скакала с нами за «Заветной книгой», а затем велит тебе связаться с ним посредством зеркала, чтобы перебраться сюда. Он рассчитывает на неожиданность и на свою колдовскую силу, а возможно, и на твою помощь. Со всем этим он надеется отобрать у нас книгу.

— Истинно. — Ценнайра хмурилась, пытаясь понять, куда он клонит. — Это бесспорно.

— Но, — продолжал Каландрилл, — силы его ограничены расстоянием и колдовскими узами, наложенными магами тирана. Только по этим причинам он и послал тебя вместо себя.

— Я не понимаю, — прошептала Ценнайра, но в ней начала зарождаться надежда.

— Если нам удастся обмануть Аномиуса, — пробормотал он, — и заманить подальше от Нхур-Джабаля, где Очен и вазирь-нарумасу удержат его своим колдовством, то он не сможет причинить вред твоему сердцу. А ты, умея путешествовать при помощи колдовства, вернёшься в цитадель… С Оченом или со мной. В таком случае можно безопасно завладеть шкатулкой и перенести её в Анвар-тенг, где вазирь-нарумасу вернут тебе сердце и ты опять станешь…

Он замолчал, покраснев от смущения, от всей души не желая оскорбить её, причинить ей боль.

Ценнайра сама закончила за него предложение:

— Обыкновенной смертной? Ты думаешь, это получится? Думаешь, вазирь-нарумасу могут вернуть мне сердце?

— Если они столь могущественны, как говорит Очен, — сказал он, кивнув, — то думаю, что да. Но прежде надо поговорить с Оченом.

— Но ты, — спросила она с надеждой в голосе, — ты считаешь, это возможно?

Каландрилл посмотрел на неё и твёрдо произнёс:

— Сердце твоё забрали посредством колдовства. И я не сомневаюсь, что посредством колдовства его нужно и вернуть.

— Да возжелают того боги! — пылко воскликнула Ценнайра, сжимая ему руки, но, смутившись, опустила взор. Впервые она испытала смущение. — И тогда ты сможешь полюбить меня по-настоящему?

— Я люблю тебя и сейчас, — ответил он.

— Но… — она освободила руку и коснулась своей груди; Каландрилл, затаив дыхание, ловил каждое её движение, — но… отсутствие… этого мешает нам?

Необыкновенное волнение вдруг овладело им, щеки его покраснели, он с трудом оторвал взгляд от руки, сжимавшей рубашку на груди, и посмотрел ей в лицо. Неуклюже, но честно он сказал:

— Ценнайра, я не могу ничего обещать. Но Дера знает, как я хочу все забыть. Если такое случится, моя любовь к тебе будет вечной. Но пока…. Я люблю тебя, но забыть не могу.

Ценнайра не сразу поняла, что произошло у неё с глазами, а когда поняла, то была крайне удивлена. Это были слезы, самые настоящие человеческие слезы! Она не могла с ними бороться и только молча и горестно смотрела на юношу.

Каландрилл, повинуясь внезапному чувству, высвободил руку и коснулся щеки Ценнайры. Пальцы сами по себе осторожно, нежно заскользили по её шее, плечам, волосам. Он прижал Ценнайру к себе, уткнувшись лицом в чёрные волосы, чувствуя её объятия, трепет её тела.

— Ценнайра, я люблю тебя, — с надрывом прошептал он. — Я молюсь о том, чтобы к тебе вернулось сердце. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — пробормотала она, — но то, что со мной случилось, мешает нам.

— Я не могу этого отрицать, — сказал он, понимая, что делает больно и ей, и себе. — Прости, но не могу.

— Тебе незачем просить прощения. — Губы её коснулись его шеи у открытого ворота рубашки, и он содрогнулся всем телом. — Это я должна просить у тебя прощения за все, что я сделала, за то, кем была.

— Нет. — Каландрилл слегка отстранился, держа её за плечо и гладя по щеке. — То, что ты делала и кем ты была, все это в прошлом. Сейчас же ты совсем другая. Сам Хоруль простил тебя, а кто я по сравнению с богом? Дера, даже Брахт признал свою ошибку, даже он понимает, что ты теперь с нами.

Каландрилл не стал говорить о ещё оставшихся сомнениях кернийца. Он понимал: со временем и они развеются. Сейчас самое главное — успокоить Ценнайру. Слезы, блестевшие у неё на щеках, причиняли ему боль. Каждая капелька как иголка вонзалась в душу.

— Катя говорила мне о том же, — пробормотала она, всхлипывая. — Я надеялась…

Она не договорила. Плечи её поникли, и вся она затряслась в рыданиях. По щекам потоком лились слезы. Каландрилл смутно помнил, что было потом. Им овладела сила, не подчинявшаяся логике и вытеснившая память и всякие сомнения. Он видел перед собой только прекрасную плачущую женщину, которую любил, а не творение колдуна. Каландрилл не помнил, как поцеловал её, и она ответила ему взаимностью, и губы её были мягкими и тёплыми и слегка солоноватыми от слез. Та же непреодолимая сила понудила их опуститься на подушку; руки и пальцы Каландрилла жили сами по себе. Как он остался без одежды, как без одежды оказалась она — он не помнил. Но уже ничто не стояло у него на пути, и ему стало безразлично, кто она. Сейчас она была просто любимой женщиной, первой женщиной в его жизни, а он — по-настоящему первым любимым мужчиной, несмотря на её бурное прошлое. Она чувствовала себя девочкой, обнимая и направляя его в себя, и когда он взял её, слезы мгновенно высохли.

Ценнайру наполнил один бесконечный восторг. Она словно родилась заново. Все мерзкое, что было раньше, забыто. Рядом лежал её первый и единственный мужчина.

А Каландрилл никогда и не подозревал, что испытает такое счастье, что ему будет так хорошо оттого, что хорошо ей, что на его пробуждающееся желание она ответит таким же и что любовь вознесёт желание до высот неимоверных.

Они лежали обнявшись; ночь почернела и смолкла, и вдруг наступил жемчужный рассвет. Пропел петух, пролаяла собака. Ахгра-те начал пробуждаться. Каландрилл шевельнулся и, открыв глаза, не сразу сообразил, где находится. Он наслаждался согревавшим его мягким теплом и сладким запахом, наполнявшим его ноздри. Солнце ещё не поднялось над горизонтом. В полумраке комнаты он смотрел на Ценнайру. Девушка спала, и лицо её было прекрасно в обрамлении иссиня-чёрных рассыпанных по подушке волос; под смятыми простынями угадывалось прекрасное тело. В Каландрилле вновь шевельнулось желание, и она, словно почувствовав на себе его взгляд, открыла глаза. Каландриллу даже показалось — и он устыдился своих мыслей, — что она почуяла его взгляд своими сверхчеловеческими способностями.

Но вот Ценнайра открыла объятия и пробормотала:

— Я люблю тебя, — и угрызения совести и чувство вины отступили.

— Я тебя тоже, — ответил Каландрилл и вновь взял её.

Когда они, обнявшись, томно отдыхали, он вдруг подумал, что скажут об этом Брахт и Катя, и тут же на него обрушились заботы дня. Он очень осторожно высвободился из её объятий и откинул простыни, смущаясь мысли о своих товарищах. Что они подумают, когда узнают что они любили друг друга?

— Мы отправляемся на рассвете. Пойду к себе.

— Я утомила тебя?

В вопросе сём было немного кокетства, но он, не имея никакого опыта, не распознал его и честно ответил:

— Нет, что ты! Но…

Ценнайра приподнялась на локте, не обращая внимания на то, что простыня оголила ей грудь. Он повернулся, увидел её наготу, и желание вновь захватило его.

— Ты не хочешь, чтобы другие знали про эту ночь? Про то, что мы любили друг друга? — спросила Ценнайра, понимая причину его смущения.

— Мне кажется… — пробормотал он, теребя одежду и боясь обидеть её, — если они…

Ценнайра рассмеялась, встала на колени, подползла к нему, обняла, прижавшись губами к его шее и гладя золотистые волосы.

— Если они нас осудят? А я так готова кричать об этом на весь свет.

— Но… они могут не так… Я сомневаюсь…

Она поцеловала его в губы, заставив замолчать, и тут же с улыбкой отстранилась.

— Я промолчу, если ты считаешь, что так лучше. Хотя мне будет трудно скрыть свою любовь. Но я все сохраню в тайне, если ты этого желаешь.

Каландрилл коснулся её щеки и вновь принялся зашнуровывать рубашку.

— Они могут не понять. — Он неуверенно пожал плечами. — Я не хочу новых разногласий.

— Я тоже. — Ценнайра посерьёзнела, быстро соскользнула с кровати и тоже начала одеваться. — Ради нас обоих. С меня хватает и того, что ты меня понимаешь и любишь.

Каландрилл натянул сапоги и пристегнул пояс с мечом.

— Это будет очень нелегко, — заявил он задумчиво.

— Да, мне тоже будет трудно спать одной по пути, — согласилась Ценнайра.

— Мне тоже, — ответил он. — Дера, как я тебя люблю!

Она с улыбкой посмотрела на него, все ещё удивляясь своим чувствам, но не подошла, Дабы не распалять его вновь.

— Пусть это будет нашей тайной, — предложила Ценнайра. — Мы заявили о своей любви. Но, кроме нас, о ней знать никому не обязательно. — Она махнула рукой в сторону смятой постели. — И по дороге до Памур-тенга, и дальше мы будем спать порознь.

— Тяжкое испытание, — серьёзно проговорил он. — Но я с тобой согласен. Это самое мудрое. Да, пожалуй, до Памур-тенга.

— А что изменится после Памур-тенга? — спросила она.

— В Памур-тенге гиджана-прорицательница подтвердит твою роль, — без тени сомнения заявил он, — и тогда все поймут, что ты с нами. Тогда никто не будет возражать против нашей любви.

— Кроме… — Она коснулась своей груди и тут же перепугалась, что напоминание об этом вновь воздвигнет между ними стену.

— …того, что ты зомби? — с удивительной для себя лёгкостью произнёс Каландрилл. Неужели только из-за этого он столько времени не подходил к ней? Теперь отсутствие у неё живого сердца потеряло для него всякое значение: она та, кто есть. И независимо от того, что заставляло течь кровь по жилам Ценнайры — сердце или колдовство, — щеки её были розовыми, а губы горячими. Между ними не было больше барьера; Каландрилл видел её слезы, и они были солёными и совершенно естественными. Именно эти слезы растворили его сомнения и страхи. Он больше не мог думать о ней как о существе, возрождённом из смерти. Точно так же, как не мог думать о себе как об убийце. Когда она плакала, то была просто Ценнайрой, просто его любовью.

— Станешь ли ты другой, когда мы вернём тебе сердце? Станешь ты лучше или хуже? Я люблю тебя сейчас и буду любить тебя тогда. Если кому-то это не нравится, значит, ему не нравлюсь я, и все свои возражения они должны направлять мне.

В слабом утреннем свете Ценнайра радостно улыбнулась, подошла, положила ему руки на щеки и мягко и нежно поцеловала, а потом на мгновение прижала его голову к груди.

— Ты милый, — с любовью в голосе пробормотала она. — Когда мы были в форте и Очен посоветовал мне связаться с Аномиусом, я сказала ему — Аномиусу, — что ты добрый. Я говорила серьёзно, а сейчас убедилась, что это так. И все же… — Она отступила на шаг, лаская его лицо влюблённым взглядом, и продолжала: — И все же не осудят ли нас Брахт с Катей?

— Не ведаю, — с грустью ответил Каландрилл. — Да мне и все равно. Они должны согласиться с прорицаниями гиджаны.

— Тебе не может быть все равно, — с волнением в голосе заявила Ценнайра, словно они поменялись ролями. — Дабы уничтожить Рхыфамуна, между вами не должно возникать распрей.

Каландрилл с вызовом пожал плечами: он любит эту женщину. Как могут товарищи его возражать против этого? Особенно если гиджана подтвердит её искренность?

Ценнайра поняла, что в подобного рода делах она намного мудрее и опытнее Каландрилла. На мгновение она вспомнила своё прошлое, которое предпочла бы навеки забыть, и тех невинных юношей, кои, как и он, любили её. Они, как и он, не интересовались чужим мнением, они были ослеплены похотью и любовью. И им пришлось дорого заплатить за осознание того, что друзья часто бывают не теми, кем представляются человеку, одурманенному страстью. И она не могла позволить себе, чтобы подобное повторилось сейчас. Она обязана сделать это ради него и ради себя. И ради великой цели.

— Я не хочу стать яблоком раздора между тобой и твоими товарищами, — заявила она и коснулась пальцами его губ, не позволяя ему возразить. — Нет, выслушай меня. Я люблю тебя. Будь на то моя воля, я бы каждую ночь до скончания мира проводила в твоих объятиях. Но сейчас воздержусь от этого, дабы не вызывать ссор. То, что Брахт не называет меня больше врагом, — большое достижение. Не нужно усугублять.

— Я же говорю тебе о том, что случится после Памур-тенга, — возразил Каландрилл. — После того как прорицательница скажет своё слово, Брахту нечего будет возразить.

— Кроме того, что у меня нет сердца, — сказала Ценнайра. — Против этого он может возражать.

— Нет! — яростно воскликнул Каландрилл. — Если я не возражаю, то почему он должен…

— Но ты возражал, — перебила она. — И совсем недавно.

Каландрилл почувствовал, что краснеет, вздохнул и пожал плечами.

— Извини, — глухо пробормотал он, — я был глупцом.

— Нет, глупцом ты не был, — мягко сказала Ценнайра. — Ты был обычным человеком, и, как таковой, ты чувствовал отвращение.

Ценнайра говорила с улыбкой, не желая обижать его, и все же Каландриллу стало стыдно. Почувствовав его смущение, она подвинулась к нему и нежно погладила по волосам и щеке.

— Я тебя ни в чем не виню, — пробормотала она, — не проси у меня прощения, ибо в этом нет необходимости.

Он взял Ценнайру за руки и слово в слово повторил её фразу, и они оба улыбнулись.

— Но Брахт, — продолжала она, — остаётся обыкновенным человеком. Я ему не нравлюсь, и он может не одобрить нашу любовь. Поэтому лучше никому её не показывать.

— Я этого не стыжусь, — возразил Каландрилл…

— Я тоже, — поддержала Ценнайра. — Но мы говорим не о себе, а о тех, кто скачет с нами, о наших союзниках и товарищах, чьё доверие мы обязаны сохранить. Ты не согласен?

Каландрилл с мгновение помолчал, держа её руки в своих и глядя ей в глаза, затем неохотно кивнул.

— Истинно, — согласился он наконец. — Ты права.

— Давай договоримся, что эта ночь будет нашей тайной — предложила она. — По крайней мере до тех пор, пока мы не доберёмся до Памур-тенга и не встретимся с гиджанами. Ежели там Брахт и Катя поверят в меня всем сердцем, мы объявим им о нашей любви.

— Но ты боишься, что даже после этого они будут возражать? — спросил он. — Что тогда?

— Тогда, — сказала она, найдя вдруг в себе ранее неизвестную силу, коя передавалась от него и кою черпала она в своих чувствах к нему, — мы последуем их примеру. Ведь они тоже дали обет.

— Их… их обет, — медленно проговорил Каландрилл, — это совсем другое дело. Катя родом из страны Вану, и подобные обязательства накладывают на неё обычаи Вану. Ты из Кандахара, я из Лиссе. Над нами не довлеют подобные обычаи.

— И все же мне кажется, что так будет лучше, — настаивала Ценнайра.

— Возможно, — согласился он и ухмыльнулся, — но я не из Вану и не из Куан-на'Фора, и я вовсе не уверен, что смогу сдержать такой обет.

— Ты думаешь, мне будет легко? — спросила она, отвечая улыбкой на улыбку. — Для меня это будет очень трудно.

Сейчас Каландрилл походил на ребёнка, у которого отобрали любимую игрушку; Ценнайра не сдержалась и рассмеялась. Обхватив его лицо ладонями, она быстро поцеловала его, но тут же отстранилась, чтобы он не успел прижать её к себе, а то они вновь повалятся на кровать, и тогда им ничего уже не скрыть от товарищей.

— Послушай, — сказала она, держа его на расстоянии вытянутых рук, — давай остановимся на этом, по крайней мере до Памур-тенга. А после поговорим ещё раз, хорошо?

Он несколько мгновений смотрел на неё, потом со вздохом кивнул.

— До Памур-тенга… Там мы остановимся на день или два, на ночь или две…

В глазах его был вопрос; она кивнула и произнесла:

— Если обещаешь сохранить это в тайне, то да, приходи ко мне, я всегда тебе рада.

— А если все же гиджанам удастся убедить Брахта? — спросил Каландрилл.

— Тогда все прекрасно.

— А если все же и они его не убедят? — настаивал он. — Что тогда?

— Тогда мы примем обет, — ответила Ценнайра, — до Анвар-тенга.

Каландрилл нахмурился, потемнел лицом, но в следующее мгновение улыбнулся и сказал:

— Где нас ждут вазирь-нарумасу, кои с благословения богов вернут тебе сердце, и тогда никто не сможет возражать.

Ценнайра томно улыбнулась и едва слышно ответила:

— Если будет на то воля богов. Я молюсь об этом.

— Я тоже, — заявил он густым басом. Потом быстро протянул руки, взял её за ладони, не дав возможности отступить, и, придвинув к себе, с серьёзным лицом произнёс:

— И если будет суждено нам довести до конца наше дело и доставить «Заветную книгу» в Вану, где она будет уничтожена, я прошу тебя, получишь ты назад сердце или нет: будь моей женой.

Бывшая профессия научила Ценнайру краснеть, когда в этом появлялась необходимость, но сейчас она покраснела, даже не успев подумать.

— Ты хочешь на мне жениться? — спросила она. — Несмотря на то, что знаешь про меня?

— Да! — воскликнул Каландрилл с искренностью, звеневшей в его голосе. — Так каков будет твой ответ?

— Для меня это будет честью, — прошептала Ценнайра.

— Нет, — возразил он, — честью это будет для меня.

— Да будет так, я отдаю тебе сердце.

Они едва не рассмеялись, потому что все, что до сих пор их разделяло, осталось позади и казалось теперь мелочным. Они нежно поцеловались, но, почувствовав, как страсть овладевает Каландриллом, Ценнайра взяла себя в руки и отстранилась.

цеТ( не сейчас, не надо, — едва переводя дыхание, казала она. — Мы дали обет до Памур-тенга. Иди, а то мы разоблачим себя.

^не будет нелегко, — заявил он, и она кивнула:

мН е тоже, — и мягко подтолкнула его к двери.

Каландрилл чуть задержался и внимательно посмотрел на неё, словно хотел навеки запомнить её черты. Он коснулся её щеки, и она на мгновение прижала его ладонь, наслаждаясь теплом мозолистой руки, но в следующее мгновение отступила и жестом попросила его идти.

Он вздохнул и послушно кивнул, толкнул дверь и вышел в проход.

Здесь стоял полумрак, потому что лампы не было, а света, проникавшего в коридор через единственное окно в дальнем его конце, не хватало: солнце едва-едва всплыло над восточным горизонтом. Из комнат снизу до его ушей долетали разные звуки, но в коридоре никого не было, и он направился к своей опочивальне. И уже дошёл до двери, когда из противоположной опочивальни вышел Очен.

Вазирь был одет по-походному. В полумраке коридора лицо его белело смутным пятном, но Каландриллу показалось, что колдун улыбается. Когда же Очен подошёл поближе, подняв руку в приветствии или благословении, Каландрилл в этом уже не сомневался.

— Надеюсь, — пробормотал колдун с лёгкой усмешкой в голосе, — ты провёл приятную ночь.

— Истинно, — кивнул Каландрилл и замолчал, не зная, что сказать.

Он был в замешательстве, опасаясь, что Очен начнёт журить его.

— Ценнайра тоже?

— Да.

Очен понимающе улыбнулся.

— То, что происходит между тобой и ею, касается только тебя и её, более никого. Я дам тебе благословение, если ты его ищешь, и совет, если ты его хочешь.

— Мне нужно и то, и другое, — признался Каландрилл.

— Считай, что благословение моё ты уже получил, — сказал Очен, — от всего сердца. Что же до совета, то… я думаю, тебе лучше не рассказывать об этом товарищам.

— Мы так и договорились, — пояснил Каландрилл. — По крайней мере мы сохраним все в тайне до Памур-тенга. Что случится после, будет зависеть от того, что скажут гиджаны, и от того, поверят ли в их слова Брахт и Катя.

— Мудрое решение, — заметил колдун.

Каландрилл благодарно кивнул, помолчал и добавил:

— Мы говорили о том, что нужно вернуть Ценнайре сердце, забрав его в Нхур-Джабале. Возможно ли подобное?

— Она этого желает? — спросил Очен.

— Да, — подтвердил Каландрилл, — спроси её, и она скажет тебе то же.

— Отлично. — Вазирь расплылся в улыбке, но тут же посерьёзнел и сказал: — Подобное возможно, но необходима мощная магия. И это опасно. Один я не в силах этого сделать, однако с помощью вазирь-нарумасу… Да, думаю, они помогут.

— Тогда прошу тебя обратиться к ним с моей просьбой, когда мы доберёмся до Анвар-тенга, — сказал Каландрилл.

Очен помолчал, размышляя.

— Да, конечно, — наконец согласился он, хотя и с некоторой опаской.

Каландрилл нахмурился:

— Ты сомневаешься? Они могут отказать?

— Я не утверждаю, что они откажут, — ответил маг, — но я не могу говорить за них. А то, чего просишь ты, дело трудное и опасное.

Страх вдруг обуял сердце Каландрилла. Слова Очена показались ему двусмысленными.

— Мне это не нравится, — буркнул он. — Скажи проще.

Однако ответ колдуна и вовсе обескуражил его.

— Я не могу предсказывать будущее, как гиджаны, — уклончиво, как показалось Каландриллу, произнёс Очен. — Но и не утверждаю, что это невозможно. Я только говорю, что не знаю.

— Значит, ты все же сомневаешься?

Старец развёл руками, показывая, что ничего не ведает и ни в чем не уверен.

— Я бы предложил тебе забыть об этом, пока мы не добрались до Анвар-тенга, — сказал он.

Каландриллу хотелось расспросить его и дальше, ибо неуверенность и сомнение, прозвучавшие в голосе Очена беспокоили его. Но постоялый двор начал шевелиться' и Очен опередил его, сказав, что лучше вернуться к себе, иначе, если его увидят одетым в коридоре в этот час, тайна его перестанет быть тайной. Каландрилл с большой неохотой согласился, толкнул дверь и, уже уходя, попросил у колдуна разрешения вновь вернуться к этой теме в пути.

— Как пожелаешь, — согласился Очен.

И Каландриллу пришлось удовольствоваться ожиданием.

Юноша вошёл к себе, закрыл дверь и подготовил к отъезду оставшееся снаряжение. Лишь в последний момент он сообразил снять простыни и раскидать подушки так, чтобы создавалось впечатление, будто ночь он провёл у себя, а не у Ценнайры. Воспоминания заставили его томно улыбнуться. «Дера, — вздохнув, пробормотал он, — если ты даруешь Брахту и Кате понимание, я навеки твой должник».

В этот момент в дверь постучали, и керниец спросил:

— Ты ещё спишь?

— Нет, — отозвался Каландрилл, — входи.

Брахт с перекидными мешками через плечо вошёл в комнату, внимательно посмотрел на Каландрилла и ухмыльнулся.

— Ахрд, да ты сегодня спал? У тебя вид ночной птички.

— Почти совсем не спал, — правдиво ответил Каландрилл.

Улыбка кернийца растаяла, лицо его стало задумчивым.

— Когда я ушёл, ты оставался с Ценнайрой… — прошептал он.

Повисший в воздухе вопрос едва не заставил Каландрилла покраснеть. Он отвернулся, делая вид, что занят перемётными сумами, затем как можно более естественно сказал:

— Мы говорили. Она была напугана. — Отчасти это было правдой.

— Напугана? — Тон, которым Брахт произнёс свой вопрос, лишний раз убедил Каландрилла в том, что они приняли правильное решение. — Чего может бояться зомби?

— Аномиуса, — ответил Каландрилл. — Дера, неужели ты думаешь, Брахт, что она не испытывает страха? Аномиус держит её сердце и в любой момент может её уничтожить. Малейшее подозрение, и ей конец.

— Истинно, — без особого энтузиазма согласился керниец, — это правда. Так мне кажется.

— Кажется? — Каландрилл начал сердиться. — Ему надо только вернуться в Нхур-Джабаль, где он держит шкатулку. Неужели ты думаешь, Ценнайра ничего не чувствует? Я утверждаю, что это не так. Она в ужасе от того, что Аномиус может разгадать её предательство, и потому хотела побыть со мной.

— Спокойно, спокойно! — Брахт насмешливо поднял обе руки. — Я же задал самый простой вопрос.