Софочка, вздохнув, сказала себе, что придется прочитать...
      ... Без Софочки дома было пусто, и Дов возвращался на свою виллу как можно позднее. Да и работы было невпроворот. Корпуса подымались. Пришло в Хайфский порт оборудование для завода бетонных изделий, купленное в Москве. У американцев такого не закажешь: не хватило бы "зелененьких". Да и не нашел у них такой машины - зачем американцам прокатывать панели для перегородок?.. Им не к спеху. Это машина для России и для Святой земли. Для аварийных ситуаций, чтоб с пылу, с жару. В России сколько себя помнит, всегда аврал: свистать всех наверх! То Хрущ в панике, то Брежнев в обмороке. И в Израиле не спокойнее.
      Приехав, Дов задержался у русского стана, посмотрел, как ползет, парит горячая бетонная лента, как разрезает ее нож. Советский нож выбросил. Заказал новый во Франции, в городе Лилле, особой закалки. "Гильотинной", смеялись Кальмансоны, французы на ножи мастера.
      Осмотрел нож из Лилля, закручинился. Вспомнил, как привозил Софе французский кухонный комбайн - "Робот". Любое мясо, рыбу - секундное дело в крошево. Настроение мгновенно испортилось, по телефону орал так, что секретарша, усатая Хава, не решилась войти к боссу. Уехал в Иерусалим рано, весь вечер пил, думал о Софочке. Саше, об отце, о России, о том, что еще лет пять и зароют в Святую землю, а ему, без Бога жизнь прожившему, оно без разницы, Святая ли, грешная.
      Калмансоны-старики тут же увидели, хозяин не в себе. Узнали стороной, что стряслось. Как только Саша появился в прорабской, обступили его, попыхивая сигаретами. Двух молодых подсобниц выпроводили, цыкнули на своих безусых олим, чтоб не наломали в таком деликатном деле дров. Угостили Сашу еще теплым домашним пирогом, налили апельсинового сока. Обиделись когда отказался. А затем завели разговор - прямой и грубоватый, как со своим:
      - Ты как, Сашок, взаправду на Софочке женишься? С чужим ребятенком берешь?
      - А что? Не одобряете, старики?
      -Так разве ж она тебе пара?! - воскликнул старик Кальмансон с опилками на комбинезоне.
      - Ты парень мозховитый, с ниверситетом, - добавил его сосед с огромными красными руками каменщика. - А она хто есть? Холосистая лярва!.. На Холой пристани кинешь палкой в собаку, а попанешь как раз в такусеньку.
      Саша сжал губы, чтоб не отвечать. Все увидели, рассердился. Толкнули каменщика, чтоб "сбавил обороты". Тот поправился находчиво:
      - ЗдоровА она для тебя. Вот и усе! Ты тощенький, а она? - И показал руками, какая она есть.
      - Потому и хочу жениться, - ответил Саша. - Я тюремный задохлик, да и отец был болезненным. Хочу, чтоб мои дети были, как один, гренадеры.
      Не поняли, пошутил он, "отбрехался", чтоб последне слово за ним осталось, или всерьез. И бросили на прощанье: - Нужны тебе хренадерши, Сашок, бери наших, кальмансонок. Одна в одну девки. Кровь с молоком!
      Дов несколько дней не выходил на работу. Пил, матерился, скрипел зубами. На телефонный звонок брата ответствовал, что он, Дов, ныне в новом чине. В каком?! "Отставной козы барабанщик!" -И бросил трубку.
      Проснулся на полу. От телефонного дребезга. Снова - Наум. Спросил, видел ли Дов "Нью-Йорк Таймс". От пятого мая.
      - Я, брательник, читаю нынче только поваренную книгу! - Дов бросил трубку на рычажки. И опять звонок Наума.
      - Ты что, в мерехлюндии? Сегодня буду в Иерусалиме, застану?
      Вечером звонок в дверь. Звонок у Дова не обычный, а заказной, немецкий, где-то Софочка наткнулась, купила. Исполняет мелодично без слов "Майи либер Августин" Софочке показалось, что это никакой не "Ангустин, .а переиначенный "Жил был у бабушки серенький козлик", знакомый с детства.
      Вошел Наум со своим потертым портфелем. Дов к этому времени принял ванну, выпил рассолу, который приготовила по русскому рецепту старуха-марокканка, водворенная после ухода Софочки на прежнее место.
      - Ну, что, здоровее стал? - мрачновато осведомился Дов. - Катаешься по Израилю туда-сюда, московский гений, ныне израильский пенсионер?
      Наум молча положил перед ним объемистый номер "Нью-Йорк Таймс". Газета измята, истерхана, видать во многих руках побывала.
      - Есть время, читай с самого начала, - сказал Наум. - А нет, вот отсюда.
      Дов крякнул и, - зря, что ли, Наум специально прикатил, -принялся читать. Добравшись до середины, поднял глаза на Наума, воскликнул в радостном возбуждении.
      - Садись, брательник! В ногах правды нет. С трудом осилив статью (о-ох, слаб в английском!), огласил виллу восторженным матерком. И сразу начал набирать номер телефона.
      - Элиезер Батькович! - вскричал. - Помнишь приезжали американы в гостиницу "Sunton"? Вот, родили наконец... А ты отчаялся? Ну, слушай!
      "Израильское правительство впервые открыто признало..." дальше чуть пропущу. То, что оно признало, мы всегда знали, а кое-кто по сей день в синяках с головы до ног. Далее... "Каждая попытка изменить что-либо встречает в правительственном аппарате такое количество противоречивых и враждующих между собой мнений, что в результате..." В результате мы еще не вылезли из собачьих будок, а ты сидишь в газетке. Все, как есть.
      - Ну? - вяло произнесли на другом конца провода.
      - Что, ну? Неведомый мне ученый по имени Алвин Рабушка из Стаффорд Университи, институт Гувера, предупреждает: "Израильские руководители не делают никаких усилий, чтобы взглянуть в лицо надвигающейся катастрофе... в израильской экономике... Вместе с грязным..." Или черт знает, как точнее перевести, отвратительным, что ли?.. Погоди, что "вместе"?... Эли, я в грамматике запутался, но смысл точный: "Вместе с отвратительным фарсом, в который превращена русская эмиграция..." Чуешь, парень? Вылезло, наконец, шило из шамировского мешка! Прижгут сукам пятки... Ну, дальше ты знаешь. 93 процента земли в руках государства. Дашь в лапу чиновнику, - выделит клочок, не дашь, - гуляй на ветру. Гистадрут держится эа свою мошну зубами, вопя про социализЬм, который он в гробу видел в белых тапочках. Посему американские евреи строят промышленность в Гонконге и на Тайване, а у нас инженеры метлами машут... Далее. Власть выгодными... или, не знаю, как поточнее, блатными, что ли, должностями в промышленности манипулирует, в расчете на будущие политические одолжения. Хорошо копают, Элиезер! А, даже вот что: "Катастрофические экономические условия гонят советских эмигранток на панель..." Автор баба, что ли? Мужику бы это разве представилось в трагическом свете?... И еще: "Эмигранты заливают алкоголем проблемы..." Н-да... Элиезер, ты пойми, до сих пор все, и американские, и израильские газеты, даже самый крошечный осколок правды всегда сопровождали тирадой, выгораживающей наших бездельников... Что? Ты видел хоть раз, чтоб правду об Израиле выпускали на волю? Только с конвойным, который эту правду прикладом между лопаток. Балансируют храбрецы на канате, как родимая "Кол Исраэль", красотка патентованная... Ну, так... Что еще? Предвидит "Нью-Йорк Таймс", что безработица приведет к ужасным демонстрациям... Ну, это шамирам легкий ветерок. Евреи стекла бить не будут. Загонят бунтарей в розовый садик у Кнессета, за оградку из железных прутиков, и пусть поют... И вот еще, в завершение. Член финансовового комитета Кнессета на вопрос газеты заявил, что никакого плана, который бы остановил ужасное увеличение безработицы, и в помине нет. Слушай!
      "Нам срочно нужен план... Но я не верю, что какие-то изменения последуют..."
      - И я не верю, - послышался тихий голос на другом конце провода.
      - Элиезер! Правда вылезла на свет Божий. Ведь эту статью прочтут не только чикагские сионистки, которые от Израиля откупаются, а там хоть трава не расти. Не только наши мафиози, да советские старушенции, - те, что поехали как бы в эрец, а "завернули за угол", в Штаты или Австралию, и потому, из чувства легкой виноватости и, конечно же, "еврейской солидарности", любую критику израильских прохвостов считают "антиизраильской". Прочтут, намотают на ус и все те, кто дают миллионы на Израиль - у них голос есть. Буш прочтет, он тоже не безголос. Впервые выпустили правду без конвоя, безо всяких "Извините, любимые до слез". С другого конца провода донесся вздох: - Правда опоздала на жизнь, Дов1 Это сказал и о себе, и обо мне умный человек, я с ним согласен... Спасибо за красочный перевод. Статью я читал. Три недели назад. Но, все равно, спасибо... - И в телефоне ту-ту-ту. Отбой.
      Дов положил трубку. Не выдержал - выругался:
      - И Элиезера добили, воры! Слышишь, Нема! Как забредет в Израиль талант, хоть в чем талант, так его кулаком под вздох. Под плач Арика Шарона о еврейском гении, который, сука такая, ну, никак не желает жить на Святой земле. Господи, да как тут пустить корень, когда дустом выводят!.. Выпить хочешь? Помянем раба божьего Элиезера добрым словом... Ну, извини... Плеснул в свой бокал коньяку, выпил залпом. Поглядел на брата с хитроватым прищуром:
      - Нет, ты скажи, Нема, нужно нам государство Израиль или нет?
      - А где б ты был сейчас, орел, без еврейского государства? Гнил на тюремном погосте.
      - И то правда, некуда деваться. На этом они, гниды, и жируют. Еще две-три таких статьи, как им отвертеться? Миру очки втереть, Бронфмана успокоить. Гистадрут, все равно, краюхи не отдаст, у любого инвестора большую половину отрежут: отдай - не греши! лопочут, суки, в оправдание: мы еще свой "изЬм" до крыши не довели. Кабланы, тем боле, туману напустят...
      Неделю Дов не отходил от нового стана, вздохнуть некогда. В субботу поднялся рано. Включил радио. Комнату заполонил торжествующий голос диктора: завершена операция "Соломон", участвовало до полусотни самолетов. Более четырнадцати тысяч эфиопских евреев выхвачены прямо из-под носа наступавших повстанцев, которых, ради такого гуманного дела, Буш лично просил задержать наступление на Аддис-Абебу на одни сутки. Радио ликовало, Дов отправился в свой офис в приподнятом настроении. Вечером собрал за "королевским столом" всех знакомых. Даже Зайку с матерью не забыл, вытащил из недавно снятой для них квартиры. А Сашу не пригласил и Софочку тоже. Остальные все тут. И Элиезер, и профессор Аврамий. Пригубили коньячку, расселись полукругом вокруг телевизора. На экране черные мальчишки с белыми номерами на лбу. Их обнимают, поздравляют. Зайка в слезы, у Элиезера глаза горят. Зааплодировали, как в театре. Правда, когда вели плотно сбитую толпу эфиопов, окружив их веревкой, чтоб не разбрелись, Элиезер хмыкнул насмешливо: - Вот это абсорбция! Мечта рава Зальца...
      Хорошо посидели. Пили и за эфиопов, и за израильских летчиков, которые провели блестящую операцию. Зайка играла на рояле "Иерусалим наш золотой", все подпевали с энтузиазмом.
      На другой день, поздно вечером, позвонила Зоя, сказала Дову, что она из автомата и у нее только одна телефонная монетка - асимон..." Если можно перезвоните по телефону номер..." Тут же перезвонил, услышал тоненький голос:
      - Мучает меня вот что, Дов. Почему надо было ждать последней минуты? Рисковать летчиками, выхватывать эфиопов чуть ли не из-под гусениц танков, задержанных Бушем. Я прочла, эту операцию начал еще Менахем Бегин много лет назад... А потом чего ж? Охладели к эфиопам? Выбирали выигрышный момент, мальчишек-эфиопов, подвиг своих летчиков, что б какой-то свой "ляп" провал, вранье царей схоронить поглубже? Прикрыть? Отвести внимание?
      Дов задумался, повел плечами, будто налили ему за шиворот холодной воды.
      - У тебя всё, девочка? - Положил трубку, лег на диван, сказал себе: Усекла, а? Может, и так... Прав Элиезер: статья в "Нью- Йорк Таймс", считай, уже забыта. Мир рукоплещет подвигу .. Царевна Шамаханская! Вот кого на смену шамирам. Господи, какую молодежь теряет несчастная Россия! Ах, какая деваха!
      На столе, под пресс-папье, лежали два билета на концерт в иерусалимский Беньяней Аума. Иетуда Менухин, прощальный концерт. Позвонил Сусанне Исааковне. - Пойдете? Бери свою Зайку, приходи - билеты оставлю на контроле. В конверте для вас, лады?
      Вечером, затосковав в одиночестве, тоже отправился на концерт. Купил еще один билет. Ждал Сусанну Исааковну с Зайкой до третьего звонка. Они не пришли...
      Глава 7 (30)
      "RAPE. НАСИЛИЕ."
      Никогда у Софы не было такого хриплого страшного голоса. Она рыдала в телефонную трубку, повторяла бессвязно:
      - С Зайкой-то... С Заинькой что случилось?! Она заперлась, не хочет никого видеть!
      - Что случилось? Возвращается в Москву? - кричал Дов. -Схватила СПИД у зубного врача? Ну, что ты ни мычишь, ни телишься?! - Мучившая Дова уязвленность ("Отставной козы барабанщик...") вдруг прорвалась, он потом не мог себе этого простить: - Не пошла же она по объявлению "сопровождать" кого-то.
      - Дурак ты старый! - взорвалась Софочка, обретая дар речи. -У тебя что на уме? Изнасиловали Заиньку!.. Что-что? Изнасиловали! Боимся, наложит на себя руки. Может быть, уже... Я минут десять барабанила в дверь обоими кулаками. Мертво! - И заплакала.
      - Так откуда ты взяла?
      - Сусанна Исааковна звонила Эли. Дов выскочил из дома, на ходу натягивая безрукавку и пытаясь застегнуть поясок на зеленых армейских шортах, в которых летом ходил на работу. Так и прыгнул в свой "пикап", не застегнув пояска.
      Шоссе опять забито машинами. "Пробка". Где-то авария, что ли? Шоссе здесь было новым, обочины большие. Как в Штатах. Не раздумывая, Дов свернул на обочину и рванулся вперед, обгоняя ползущий впритык транспорт. И пяти минут не прошло, дорогу ему преградил полицейский автобус, мигавший тревожным синим огнем. Дов выскочил из машины, подбежал к пожилому полицейскому в черном кепи, невозмутимо поджидавшему очередного наглеца, для кого и закон не писан.
      - Куда мчишь, летчик? - Полицейский офицер все оправдательные речи наглецов знал наизусть и не скрывал усмешки. Внимательно глядел на нарушителя, пока тот объяснял свое. Вдруг посерьезнев, сказал: - Если это, летчик, обычная хуцпа, ты сядешь в тюрьму. А пока за мной! - И поднес к губам микрофон.
      Когда пробились сквозь заторы к новому жилому массиву, возникшему в предместьи Хедеры, туда подъехала, без огней и сирены, другая полицейская машина. Из нее вышли два офицера. Один из них - женщина в черной пилотке на голове, почти такая же молоденькая, как Зоя. Она достала из планшета опросный лист, узнала у Дова, кто он и в чем дело, и они поднялись на четвертый этаж, к дверям, пахнувшим свежей масляной краской.
      Позвонили, постучали. Никто не ответил. Дов сказал, что он каблан, выстроил этот дом и что у него есть своя связка ключей от квартир.
      Зоя заперлась изнутри в маленькой комнатке. Ключ остался в замке. Дов рванул дверь раз-другой. Зоя лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку. Услыша голос Дова, подняла голову. Дов рванулся к ней.
      - Ты жива, слава Богу! Где мама?
      - Дов? Это вы, Дов? - И словно коснувшись провода высокого напряжения, задрожала, забилась.
      - Мама где, спрашиваю? Мама?
      - Мама... не знаю.
      Сусанна Исааковна примчалась, запыхавшись. Женщина-полицейский офицер пощупала пульс Зои, взглянула на ее зрачки. Попросила, чтоб их оставили наедине.
      Дов и второй офицер, неразговорчивый мужчина лет сорока со шрамом от виска до подбородка, вышли, вместе с Сусанной Исааковной, в пустую гостиную, в которой стояли лишь стол и две белых табуретки, одолженных у Дова, и тут услышали от матери Зои все, что произошло.
      - Кто-то постучался, я открыла, как обычно в Москве, не спрашивая. Вошел парень лет двадцати пяти, рослый, плечистый, смуглый. Я подумала, марокканец... Нет, объяснил, я - сабра, ваш сосед... Особые приметы? Не знаю... Бровь рассечена, на шее золотая цепочка. На руке золотая печатка... Вспомнила! У него нет двух пальцев на руке, безымянного и мизинца. Сказал, это армейские дела. Огляделся, спросил участливо, давно ли приехали? Не нужно ли помочь, поднять, подвинуть что-нибудь тяжелое? Ничего не требовалось, поскольку у нас мебели еще нет. Поинтересовался, на чем мы спим? "Внизу, в бомбоубежище, - сказал с улыбкой , - пылятся матрасы. Вполне приличные. Бомбоубежище заперто, ключ у балабайта. Хотите, сбегаю?" Тут вышла из спаленки Зоя, поздоровалась. Отправились к балабайту. Не застали. Парень предложил повторить визит утром. Я с утра хожу по канцеляриям, мисрадам этим, Зоя подала голос: - Мне на работу к двенадцати. Могу подождать...
      Он ушел, а на другой день, когда меня не было, принес ключ от бомбоубежища и отправился с Зоей туда. Зоя села на один из матрасов, попробывать, можно ли на них спать? У парня вдруг глаза стали, как у зверя... - Сусанна Исааковна закрыла руками лицо, зарыдала беззвучно. Полицейский офицер принялся ее успокаивать, Дов показал жестом, не надо. Тяжело опускаясь на табуретку, живо представил себе, что чувствует сейчас эта женщина, у которой в России убили сына и она помчамсь, бросив все, в Израиль спасать дочь...
      Полицейский офицер сказал, что они найдут насильника, по особым приметам, и что дело само по себе, не слишком сложное, типовое. Он только полгода, как переведен в это подразделение, и уже какой случай! Насилуют новоприбывших. И вовсе не кровавые маньяки, а нормальные вроде ребята. Просто какое-то наваждение. Раньше этого не было. Зачем открывают двери незнакомым? Израиль такая же страна, как и все.
      -Н-да, - буркнул Дов. - Но женщины из России про сие еще не знают... Он вышел в коридор и, вынув из чехольчика, притороченного к поясу, трубку радиотелефона, позвонил Аврамию Шору, объяснил, в чем дело, просил взять на себя и эту ношу. - Не дай Бог, девчонка наложит на себя руки.
      И как в воду глядел...
      Когда они спустились вниз и Дов, проводив полицейских, ждал Аврамия, Зоя выбросилась из окна.
      Хоронили ее возле Хедеры, города более древнего, чем Иерусалим. Зарыли на холме, рядом с солдатом, недавно убитом в Ливане.
      Едва справились с Софой. Она упала на могильный холмик, закричала: "Зайка, как же я без тебя!" и завыла, как воют только на российских кладбищах. Укусила Дова, который пытался оттащить ее от могилы, отбивалась изо всех сил. А потом рухнула на землю, как подкошенная.
      Из-за Софы не обратили внимание на Сусанну Исааковну. Когда показалась скорая помощь, и Саша с Довом потащили Софу к машине, Елиезер закричал: Сусанна! Что с Сусанной?! Вернитесь! На той же санитарной машине увезли и Софочку, и Сусанну Исааковну, потерявшую сознание. Дов и Саша поехали следом. Софочку забрали домой вечером. О Сусанне сообщили: в критическом состоянии. В реанимации. У нее тяжелейший инсульт. Навещать пока нельзя...
      Дов названивал в полицию ежедневно и, наконец, там подтвердили, что личность насильника установлена. Имя не назвали. Не имеем права, пояснили. Это дело суда.
      Дов выждал еще неделю, позвонил в суд. Оттуда сообщили, что дело не получено. Еще через неделю секретарь суда сообщила, что никаких дел об убийстве вообще не поступало... "Ах, вы об изнасиловании! - воскликнула. - В Хадассу возят и возят женщин-олим. Они стреляются, вешаются, травятся, хотя их никто не насилует. Суд решит, что было причиной смерти.
      Дов выматерился и... установил личность насильника сам. Тут же, у балабайта, к которому приходили за ключом от бомбоубежища. Балабайт, молодой парень в солдатской гимнастерке, покачал головой, ответил - не сразу, правда, поколебавшись, походив взад-вперед, - что знает того шутника, вместе учились: "Такой сонный, добродушный, - и кошки не пнет. Уверен, у него и мысли не было: совершает что-то ужасное. - Добавил сердито: - Это наши газеты, знаете. Внушили, все женщины из России шлюхи: наводнили Хаяркон, по набережной не пройти-не проехать". Вздохнув, показал групповой снимок выпускников израильской школы, где были засняты и он, и сосед, приходивший к Зое...
      Дов попросил у него школьную фотографию на сутки, переснял, увеличив, круглую, добродушную физиономию насильника. Сделал несколько копий. Одну оставил у себя. Остальные раздал Саше, Элиезеру, Аврамию. Софочка потребовала, чтоб сделали копию и для нее.
      Она и увидела насильника - осенью, в Иерусалиме, на улице Бен Иегуда. Он вошел перед ней в банк "Мизрахи", а потом встал в небольшую очередь. Софочка достала фотографию, которая всегда была с ней. Некоторое время раздумывала: он или не он? Рубашка с блестящими пуговками, брюки сиреневые. Тот простачок, а у этого все пижонское. Когда парень брал со стола клерка бумагу, его беспалая рука бросилась в глаза... Софочка испугалась, вскрикнула негромко, - вокруг стояли посетители, за стойкой сидели банковские клерки в черных кипах. Кому сказать? Она кинулась к телефону-автомату, позвонила Саше.
      - Не выпускай его из вида! - наказал Саша. - Еду! Он бы, конечно, легко ушел, этот рослый парень с модной женской гривой на затылке, но, ничем не обеспокоенный, переложил взятые в банке деньги в портмоне, оставив "одну Голду" - так называл Дов купюру в десять шекелей с портретом Голды Меир, небрежно сунул бумажку в карман полосатой рубашки и уселся за столик в кафе. Софочке были хорошо известны и полюбившаяся ей кафе "Атара" с ее воздушными тортиками, и вся эта часть улицы Бен-Иегуда, закрытая для транспорта, где столики расползлись по мостовой, а возле них, сменяя друг друга, постоянно играли музыканты.
      Толпа вокруг уличных музыкантов все росла и росла, в скрипичный футляр летели мелкие монеты.
      Софочка заметила Сашу издалека. Дождавшись его, показала глазами на парня с гривой на затылке, который, допив кофе, тоже бросил сдачу в скрипичный футляр и направился к выходу.
      Саша сделал шаг к нему, но Софа схватила его за рубашку, задержала, инстинктивно предостерегая от столкновения. Саша стал озираться по сторонам, видно, искал полицейского или армейский патруль. Как на грех, поблизости не было. А гривастый уже поднялся вверх до угла, свернул за него. Саша бросился следом.
      - Я побегу вниз, там всегда солдаты! - крикнула Софа, но Саша не оглянулся. Он настиг и остановил парня, сказав, что у него к нему дело.
      У парня сузились глаза. Видно, заподозрив что-то, он рванулся и стал уходить широкими шагами. Саша бросился за ним, схватил за плечо.
      Парень был выше Саши на голову, а в плечах вдвое шире. Он без труда отбросил Сашу, процедив сквозь зубы:
      - Смерти ищешь, русский? - И потянулся к карману сиреневых брюк.
      Саша схватил его за руку, но тот вывернулся и, подставив Саше ногу, швырнул его на тротуар. Саша поднялся с окровавленной щекой и снова бросился на парня, хоть и понял, что подмять его не в силах, а если он вооружен...
      Парень, видно, умел драться, был обучен по науке. Он сгреб Сашу и вывернул ему руку за спину. Саша, преодолев боль, подпрыгнул и ударил его головой в челюсть. Отскочил и, сцепив пальцами кисти рук, - так отбивался в лагерях от уголовников, - ударил изо всех сил по шее. Тот качнулся и, не удержавшись, рухнул спиной на тротуар. Раздался глухой характерный звук разбитой кости. Парень остался лежать, из его затылка текла кровь.
      Саша не отходил от него, дождался полиции, а затем и белой санитарной машины с красными магендовидами по бокам. Он и Софочка рассказали, почему началась драка.
      Полицейский патруль записал их имена и адрес. Прибывший вскоре пожилой офицер забрал у Саши теудат-зеут, внутренний израильский паспорт. Сказал, до завтра... Опросили всех свидетелей драки, их было множество. И умчались на машинах с синими мигалками, приказав Саше явиться на другой день в полицейское управление.
      Утром в управлении Сашу сфотографировали и в анфас, и в профиль ("как на Лубянке", подумал Саша нервно). И объявили, что молодой человек, которому проломили в драке затылок, пока жив, поэтому его, Алекса Казака, и отпускают. Следствие будет продолжено. Решит всё суд.
      Суд назначили в конце лета, в новом "Бейт мишпат мехозит" - районном суде Иерусалима. Где-то, шептались взбудораженные олим, у черта на куличках. Чтоб никто не нашел...
      Третьи сутки дул хамсин. Небо было красноватым от песчаной взвеси, развеянной ветром Аравийской пустыни и закрывшей горизонт. В такие дни израильтяне покидают свои дома с большой неохотой. Однако, в этот день толпа "олим ми Руссия" штурмовала автобус, идущий в восточный Иерусалим...
      Саша Казак приехал с утра, как и было предписано. Договорился с Софой, что встретит ее около Дамасских ворот, на остановке автобуса номер двадцать семь. Софочка эту остановку проехала. Отправилась назад пешком, вдоль белых стен Старого города, которые здесь казались особенно высокими и точно вырубленными из скал. Стены крепостные, обомшелые, в траве и кустах, растущих на камнях.
      После гибели Зои Софа редко выходила на улицу: боялась незнакомых, боялась оставаться одной. Несколько раз к ней приезжал Аврамий, встревоженный звонками Саши. Вначале Софочка шла вдоль стены медленно, пугливо озираясь, потом ускорила шаги и припустила едва ли не бегом: не раз слышала. Дамасские ворота в Иерусалиме самые опасные. У Яффских ворот всегда спокойно, говорил Саша, у Дамасских постоянно что-то происходит. И верно: неделю назад женщину, еврейку из России, пырнули ножом, вчера гранату кинули в израильский патруль.
      Вот, наконец, и знаменитые ворота. Над аркой, в стене, вырублено окно. Или бойница. Темными силуэтами кажутся отсюда солдаты с автоматами, сидящие внутри бойницы. О чем-то беседуют. Софочка почувствовала себя чуть увереннее. И вдруг сердце оборвалось. Из ворот вывалила плотная толпа - одни мужчины, заросшие, бородатые. В белых арабских платках, куфиях, в длинных халатах. Глаза невидящие, поверх голов прохожих. Но вот один, другой, третий остановили взгляды на чужестранке, загородившей свободный проход богомольцев. Во взгляде, показалось Софочке, явная ненависть. Она стояла в толпе, обтекавшей ее, ни жива, ни мертва. Чужие, пряные и какие-то острые запахи от одежды и разгоряченных тел уже миновали ее, а она все еще не могла сделать и шага... Обмерла от страха, вскрикнула, когда Саша, подбежавший к ней, коснулся ее руки.
      Наконец, увидела знакомых олим. Они шли быстро, плотной толпой, почти как арабские богомольцы. Видно, не могли отыскать окружной суд "Бейт мишпат Мехозит". Прохожие то иврита не понимают, то про суд никогда не слыхали. Саша показал, в каком направлении надо двигаться.
      Добрались, наконец-то. Двери, как в арабских лавках, железные. Окна забраны сеткой. Дежурный не хотел пропускать всех, звонил куда-то.
      Стены внутри скучные: верх выбелен, нижняя половина выкрашена в серый казарменный цвет. Адвокаты, как монахи, в черном.
      Присмирели бывшие россияне. Идут по коридорам молча, держась друг за друга.
      Зал небольшой. Деревянные скамьи, как в сельском клубе, от стенки до стенки. Восемь рядов, всего-навсего. Казалось, и половина олим не разместится. Ничего, втиснулись... Судейский стол на возвышении. Над ним герб страны - семисвечник. Сбоку израильский флаг. Торжественно и... тревожно. Вот отгородка для обвиняемого. Войти - войдешь, а вот выйдешь ли? Олим теснятся, иные друг у друга на коленях. Судебный стол на возвышении за баллюстрадкой цвета натурального дерева. И там же почему-то телевизор. Позже разглядели, не телевизор, а экран компьютера.
      В зале народу, яблоку негде упасть. Появились ученики Саши-ешиботники в черных шляпах. Протолкались, встали у стен. За ними показались могучие Кальмансоны. "Вы что? - крикнул им Эли, - хотите утопить корабль?" Не утонул олимовский корабль. Поплыл дальше... Бывшие советские граждане волновались. Слышался шепоток, что судить собираются не насильника вовсе, а Сашу. Ведь он расколотил голову парню на виду у всей улицы, а кто докажет, что насильник именно этот человек, разбивший затылок, да и вообще "был ли мальчик?", как заметил с усмешкой Эли, сидевший в первом ряду напротив кресла судьи.
      Публика зашепталась громче, когда появился сгорбленный еврей в черной кипе на седой голове. Этого еврея с веселой фамилией Капуста продержали, без суда и следствия, в тюрьме Абу-Кабир двадцать девять суток. Только потому, что помешал директору гостиницы - "маона" избивать старика-постояльца. Судья, по просьбе директора, своего приятеля, решила проучить строптивого русского и приказала впихнуть его к уголовникам. А затем отправила жестоко избитого ими Капусту в психбольницу Бат-Яма, откуда старик был немедленно отправлен домой врачами, шутившими на прощанье, что привозить надо было не его, а судью.
      Капуста побывал в тюрьме Абу-Кабир шесть лет назад, и все эти шесть лет старик рассылал по всем израильским адресам, от Премьер-министра до контрольной комиссии, свои жалобы и просьбы разобраться и наказать обидчика - директора отеля, который, - это потрясло Капусту более всего! лгал, положив руку на Библию.
      И сейчас, увидев знакомых олим, старик раскрыл чемоданчик, наполненный "слезницами", и воскликнул горестно, потрясенно:
      - За все годы мне не пришло ни одного ответа! Ни одного!
      Сильно подорвал несчастный Капуста веру русских олим в юстицию Святой земли, и потому начала суда ждали в полной тишине, готовой в любой момент взорваться, как перегретый котел.
      Выглянула из дверей за судейским столом женщина в черной накидке, обвела настороженным взглядом зал, скрылась. И тогда лишь показались судьи. Впереди шествовал старик в обычном одеянии судейских - в черной паре и белейшей рубашке с черным галстуком, в черной, хорошо отглаженной судейской накидке. Один из молодых Кальмансонов одеяние это не одобрил:
      - Это суд или крематорий? - громким шепотом спросил он соседей. На него зашикали..
      У судьи было узкое тонкогубое интеллигентное лицо, усталое, известково-белое, словно он никогда не выходил на жгучее израильское солнце. Старые очки в проволочной оправе были приспущены к кончику удлиненного, с горбинкой носа, что придавало старику добродушный и почти домашний вид. Так приспускают очки, когда вяжут или штопают носки. Да и глаза у судьи были не злые, а, скорее, печальные. Печальные еврейские глаза, которых никогда не оставляет тревога. Это обнадеживало...
      За судьей поспешили в зал две женщины в таких же черных накидках. Вбежала, на ходу раскрывая папки, маленькая толстушка, уселась за компьютер, расставив локти под накидкой и съежившись, точно ворона под дождем.
      Приказа на иврите "Встать, суд идет!" многие не поняли, но вскочили все: об этой процедуре советские люди были осведомлены хорошо.