Бегство (Ветка Палестины - 3)

Не возражаете? Перейдем к тому, что я определил, как феномен номер "2"... Он зародился т а м. Евреи начали самоидентифицироваться. Их престиж возрос несопоставимо. После Сталина иудея принижали уже без кровавых наветов и подспудно им завидовали. - Заметив, что Линда отрешенно глазеет по сторонам, он остановился. - Господа, вы понимаете, о чем разговор?.. Может быть, вам легче воспринимать меня по-английски?
      Сэм подтвердил: он изучал русский,но, конечно... Линда, улыбнувшись, сказала: она, как собака, понимает, но ответить не может.
      - 0'кей, господа! Из уважения к даме, - если она не профессиональная феминистка, которых терпеть не могу, - перехожу на высокий английский штиль.
      Сэм и Линда покровительственно улыбнулись, но от рассказа более не отвлекались. - В девятьсот восемьдесят шестом я прибыл в Киев... In 1986 I arrived in Kiev to meet with my friend , - продолжил Шор на своем оксфордском английском. - Соседи поведали шопотом, что мой дружок уехал туда, - и показали куда-то вдаль. А в прошлом году, когда я зашел к родителям друга, те же самые соседи по двору сообщили с гордостью: "Они все в Израиль уехали. - И лишь затем перешли на топот: - Молодцы!" Не слышали русский анекдот? На еврея в подъезде напали бандиты и забрали у него самое ценное, что было - его фамилию... Не смешно? Хотите постичь тайны славянской души, господа? I am terribly sorry, изучайте анекдоты. Ваши социологи исследовать нашу новизну не торопятся. Умница Дороти Фишер, в свое время, писала, еврей - носитель тайного порока. Из иудаизма можно выйти, из еврейства - никогда. Русские евреи к тому же ощущали свое еврейство не тайным пороком, а явным. Называли друг друга "инвалидами пятого пункта". Понимаете? Теперь эта двойственность рухнула. Костыли отброшены. Голос еврея не только окреп, но и усилен русским эхом - таков, господа, феномен под номером "2". Время превратило даже принципиально аполитичного русского еврея в социум, вызывающий тревогу властей.
      - Вы считате, его и здесь побаиваются? - подала голос Линда.
      - Нет сомнения! Дня не проходит, чтобы где-либо не появилась статья, высмеивающая и отвергающая создание "русской партии". Глупость, де, это. И даже расизм. Объединения "русских" в партию или независимое движение истеблишмент боится, как огня. Левая печать особенно. И, кстати, напрасно... Названия газет? - Профессор перечислил несколько. - Все одинаково провинциальны и, за редким исключением, безграмотны. Страх перед непредсказуемой силой осмелевшего русского еврейства заставляет их биться в истерике. Свою больную мысль они пытаются превратить в стереотип сознания новичков, используя для этого любое интервью. Даже интервью с Натаном Щаранским, человеком, слышал, достойным, хотя во многом меня и настораживающим... Они знают, он противник создания "русской партии", и поэтому каждый раз это акцентируют... Осознает ли Щаранский, что его имя стало картой в политической игре банкротов? Пока что не ведаю. По моему, у этого парня своя игра... С вашего разрешения, не будем останавливаться на вашем любимом герое. Это частность... Сегодня мы говорили о "расколдованности". К ней и вернемся, если не возражаете? Итак, следующий феномен обозначим под номером "3" - это твоя страна. О том и речи политиков, и статьи, и шапки газет: это болезненная точка в сознании советского еврея, который давно начал подозревать, что "Союз нерушимый" не совсем его страна. Или вовсе не его страна. А тут, едва он сходит с трапа самолета "Эль Аль", пресса начинает заклинать: "Это твоя страна". Твоя! Твоя! Это - расхожий стереотип. Сила его в том, что он правдоподобен: Израиль - еврейское государство, свой дом. И вот сионистский стереотип возвращается ныне к властям бумерангом: если это МОЙ ДОМ, то все, что происходит в стране, меня касается лично...
      Со всеми феноменами разобрались только к полудню. Аврамий Шор произнес незнакомое гостям слово "авсака" - перерыв. Американцы поняли его без перевода, когда Аврамий загремел кофейником и еще какими-то сосудами для размола и варки кофе.
      - Чашечку по-иерусалимски, - объявил хозяин горделиво. -Даже сабры хвалят. Мое новое хобби. Кстати, немыслимо возвысившее меня в бригаде уборщиков, - добавил он, смягчая ироничный тон улыбкой.
      - Я бы хотел вернуться к теме с другой стороны, доктор Шор,- сказал Сэм, выпив кофе и отодвигая от себя чашечку китайского фарфора с отбитой ручкой. - Но вначале мне хотелось бы узнать ваше мнение, доктор, по вопросу... э-э... капитальному. Правда ли, что образованную русскую алию встречают здесь, по утверждению... м-м.. иных, как холеру, чуму и спид, вместе взятые. Может, дело в языковом барьере. Моя твоя не понимает, как шутят в России. Не в этом ли суть?
      Аврамий Шор усмехнулся. Вспомнил свой первый деловой визит в Израиле. Министерство труда заказало ему и еще двум социологам из России карту профессиональной структуры алии. Под
      писали диговор на сто тысяч шекелей. По америкаиским стандартам, копеечный, но, как говорят в России, солдат и сухарю рад. Оставалось лишь найти организацию, которая взяла бы ученых из России под свое крыло. Без этого, предупредили, невозможно оформить оплату... Профессор и его коллеги отправились в Иерусалимский Университет, в Центр по исследованию европейского еврейства, который долгие годы возглавлял известный профессор-историк Этингер. Знаменитый Этингер, как оказалось, почил в бозе, встретил его преемник маленький тихий еврей профессор Ребиндер, собрал свой ученый народ. Четыре часа обсуждали проект. Охи-ахи! Восторги! Прислали бумагу, что обсудили с величайшим интересом: проект имеет для страны судьбоносное значение, но относится, скорее, к сфере деятельности факультета социологии. Зашагали на факультет социологии, где все повторилось точь-в-точь. Четыре часа обсуждения. Охи-ахи! Судьбоносно! И ответ по почте: все замечательно, но, поскольку речь идет о европейской эмиграции, это, скорее, сфера действия Центра профессора Ребиндера... Тем же приемом их отфутболили еще из шести мест. В конце-концов, они обошли все факультеты и научные организации. И получили однозначный по смыслу ответ: "Нам не нужны ваши сто тысяч шекелей, а еще больше нам не нужны вы!"
      Аврамий стал разливать остаток кофе, Сэм остановил его: - Я пасс, это не для моего сердца!
      Аврамий произнес не без горечи: - Как видите, то, что жизненно необходимо государству Израиль, абсолютно ни к чему и даже враждебно израильскому истеблишменту... Парадокс? Не нахожу. Законы биологии. Истеблишмент живет по законам знаменитой волчицы, которая, поднимая ножку, отмечала территорию вокруг своего логова. Сунься кто со стороны!... Справедливости ради, хотел бы заметить, тема эта не только израильская. Ваш всемирно известный политолог как-то сказал мне в Ленинграде, что горячее дыхание молодых коллег обжигает ему затылок. Самый молодой здесь - ваш покорный слуга... Эмиграция - это всегда унижение, дорогие мои. А какое судите сами: профессор достал из портфеля составленую им статистическую таблицу, показал ее гостям. Из таблицы явствовало: работу по профессии или близко к ней нашли только двадцать процентов "олим ми Руссия"'. Сорок процентов перебиваются "шмирой" (охрана, сторож) и "никайоном" (уборка, мытье полов). Добавил, стараясь скрыть грусть: - Остальным сорока процентам, а это около ста пятидесяти тысяч горемык, не досталось даже метлы. Как они существуют, тайна великая... Уважаемый Сэм, ответил ли я на ваш вопрос? устало закончил Аврамий.
      - Спасибо, доктор Шор. Если я вас еще не измучил окончательно, позвольте продолжить тему "расколдованности"? Расколдованности голодных, уточнил бы я теперь. Тема глобальна, она вышла на первый план и в Европе, и в Азии. Попробуем подойти к ней с другой стороны... Русские евреи жили в России три века. Многие забыли о своем еврействе. Корни переплелись. Взаимосвязь живых душ - ведь она дала результаты, изменившие историю земли?
      Взгляд Шора стал холодным. "Не хочет ли этот парень, -мелькнуло у него, повесить, - вслед за Солженицыным, - на мою еврейскую шею и камушек, именуемый Октябрьская революция?"
      Но нет, этого Сэм не хотел. Более того, считал, что в этом Солженицын вторичен. "Играет в Достоевского"...
      - Но Федора Достоевского еще как-то можно понять, - вырвалось у него досадливое: - Федор Михайлович жил за сто лет до Освенцима..." Сэму не терпелось узнать совсем другое. То, что гораздо интереснее прочесть сегодняшнему американскому читателю: а не свойственны ли те же духовные процессы, которые происходят с русским еврейством, и с этнически русскими? Сейчас в России такое творится!... - Сэм бросил на стул свой белый пиджак, показывая, что он никуда не торопится.
      - Не могу утверждать, сэр, - помолчав, продолжал Аврамий. -Корреляция душ, естественно, существует. Иначе ни к чему поэты и, тем более, мы, социальные психологи. Русское начало активно несут в себе многие русские евреи, и, естественно, нынешние израильские репатрианты, явившиеся из больших, исконно русских городов. Иногда преследуемый еврей ощущает себя более русским, чем коренной русак. Но это сложнее еврейской темы... Нет, я готов вам ответить, даже без подготовки: это часть моей последней работы, за которую я попал в эпоху "зрелого социализма" в Иркутск, в лагерь для вольнодумцев. Вот свежий факт. В Рузаевке - образцовая тюрьма, как считают. Меня сунули в бокс, выбросив оттуда скамейку и посадив раба божьего, как петуха на жердочку, на узкую доску. Я просидел полсуток и говорю надзирателю: "Дайте скамейку". В ответ гогот: "Скамейку захотел!" "Разве вам трудно? - говорю, - вон она стоит, мне в щелку видно". Гогот усилился. Животики надрывают от хохота. "Удобств захотел, ха-ха! Ты, наверное, не русский..." Как определили? По произношению? Нет, я коренной ленинградец. Лектор университета... Так как же? Да очень просто. Какой русский будет искать удобств в тюрьме?! Русский неприхотлив, он ничего не попросит, ибо все равно не дадут. Ищешь какие-то привилегии, удобства - ты явно не русский... Это замечание надзирателя имеет для меня глубочайший смысл. Оно выражает отношение нации к самой себе. Тема русские, как этнос, увы, сказанным не исчерпывается. У человека есть, как известно, инстинкт жизни и смерти. Если перенести это на нацию, на этнос, не трудно обнаружить у русских аспект трагический, берущий начало именно в отношении к самим себе. Вот результаты иследований, которые я провел вместе с труппой академика Струмилина... - Аврамий произнес скороговоркой несколько устрашающих цифр о винопитии в СССР.
      - Русские пили всегда, при любом строе, - меланхолично заметил Сэм.
      - Но никогда не рождалось такое количество дебилов! - с горечью выкрикнул Шор. - Вот трагедия нового времени, которую не хотят замечать. Каждый шестой новорожденный дебил! Двадцать лет назад в Ленинграде не было школы для детей-дебилов, ныне -четыре, в Донбассе было четыре, теперь тридцать восемь... Сотням тысяч работяг зарплату не выдают на руки, выписывают их женам. Это не шутка, Сэм, речь идет о вырождении, о дебилизации общества. Я наблюдал дебильных студентов, дебильных вождей, что, кстати говоря, и составляет предмет моего исследования... Вся история России - цепь военных триумфов, а в социальном смысле цепь катастроф. Можно ли объяснить "первому среди равных", что все его несчастья коренятся в национальном характере, изуродованном многовековыми имперскими химерами?
      - Проблема самоискоренения имперской души - внутренняя проблема России, - заметил Сэм. - Может, пока оставим ее, профессор?
      - Позволю себе заметить, Вы глубоко заблуждаетесь - это беда русская! Проблема же наша и ваша, потому что причины своих бед Россия всегда ищет на стороне. При всех режимах рукоплещет безумству своих диктаторов-параноиков. Параноик видит картину обнаженной женщины и режет ее ножом. Его пуританская мораль не может допустить, что его самого влечет к обнаженной. Внутренний конфликт будет разрушать его, и он берется за нож. Это происходит и с русской интеллигенцией. Как объяснить, что вся русская история - цепь циклов, каждый из которых начисто опровергает содержание предыдущего? Смерч идет-кружит по русской земле... И вот, разрешите напомнить, у Александра Солженицына еврей Богров стреляет уж не только в Столыпина, а в "сердце нации", как вычислил наш пророк-математик. Если сравнивать русских почвенников всех уровней и евреев, бегущих от них, у русских стихийное начало сильнее. И, прежде всего, подчеркну, стихия национального самоуничтожения... Скажите, пожалуйста, могла ли какая-либо нация, кроме имперской, позволить убедить себя в прогрессивности системы искоренения собственного народа? В том, что жизнь - отсечение от нее всего разумного? И, прежде всего, научной интеллигенции. Какой еще народ на земле богат подобными речениями: "Чужая душка -полушка, своя шейка - копейка"? Или: "Судьба индейка, а жизнь -копейка"? Откройте Даля, и у вас, надеюсь, не останется вопросов. И ведь безумие не сошло в могилу вместе со Сталиным. Семью моей коллеги по метле, доктора Эсфирь Ароновны, извели уже при Брежневе... Отсюда вы пойдете к ней? Увы, она вряд ли будет говорить с вами. Впрочем, убедитесь сами.
      Линда поинтересовалась: - В каком номере живет ваша библейская Эсфирь? - Извинилась и вышла. Вернулась, пожимая плечами. Сказала Сэму: Приоткрыла дверь на цепочке, я представилась. А она мне: "Бог подаст!" Вот и весь разговор!
      Американцы перешептывались. Шор терпеливо ждал. Затем продолжил свою тему: - В России, как вы знаете, Сэм, всегда находят успокоительные академические формулы: "Культ личности", "Утечка умов". "Утечка" это где-то в ряду "усушки" и "утруски" - нормальный процесс жизни. Думаете, преувеличиваю? Позволю себе, в таком случае, напомнить: простой народ в массе горделиво одобрил вторжение советских танков в Венгрию, затем в Чехословакию, твердя: "Мы их кормим, а они!", восторгался Никитушкой, из-за которого земля оказалась в минутах от атомной смерти. К чужой судьбе имперский народ бесчувственен по определению. По сути, он и к своей судьбе относится точно так же... Внутреннее ли это дело России?!
      Сэм поблагодарил за беседу, спросил, не оскорбит ли профессора, если статью в "Нью-Йорк Тайме" он озаглавит так: "Интервью с дворниками"? Затем стал надевать белый пиджак, бросив прощальный взгляд на узкий, - видно, все на одно лицо, - номер отеля, в котором они сидели. Номер напоминал спальный вагон. По стенам были сооружены двухэтажные, похоже, самодельные, койки высокие, из белой древесины. К окну, где стоял стол, они протискивались боком. Сэм уважительно заметил: надо быть глубоко идейным сионистом, чтобы тебя не остановила перспектива провести два-три года в таком жилище.
      - Я думаю, вы сионист, профессор?
      - Сэм, дорогой и уважаемый! Я существовал в разных ипостасях. Но сионистом - никогда. Я и сюда ехать не собирался, хотя в последние годы, став активным членом ЕКА, еврейской культурной ассоциации, организовывал в крупных городах России изучение еврейской истории, иврита и идиша. Многие студенты хотели изучать именно идиш, чтобы читать в оригинале Шолом-Алейхема. А потом эта резня! Когда произошел еврейский погром в Андижане, я был послан на расследование и выяснил, что погром не носил антисемитского характера. Били чужаков - армян, русских, евреев, хотя евреям от этого, уверяю вас, конечно, не легче.
      - Что же заставило вас двинуться на вашу историческую родину?
      - Два года назад "Память" возвела меня в ранг русофоба и агента международного сионизма. Затем некто особо идейный плеснул бензин у дверей моей ленинградской квартиры. Мы уходили по пожарной лестнице.
      - О, это причина вполне достаточная!
      Аврамий Шор промолчал. На самом деле, никакой причиной это не являлось. Пожарные его библиотеку, в основном, отстояли, остальное Аврамия волновало мало. Причиной была судьба Юры, единственого сына, талантливого математика тридцати лет от роду, и ... горбачевские новины. Фирма, в которой работал Юра, перестроилась. Перешла на хозрасчет. В первую очередь, выгнали инвалидов, кормящих матерей и прочих, которые не могли "ишачить" полный рабочий день. Сын числился инвалидом, требующим постоянного внимания. Вышибли тут же.
      Рассказывать об этом Аврамий и не собирался. Профессиональный душевед, он в свою душу не допускал никого; потому стал охотно отвечать на вопросы Линды.
      - ... Кто еще ютится в этой комнатке? Здесь, внизу, сплю я. У другой стены, внизу, Рива, моя жена, врач, вот ее персональные скребок и метелка! Надо мной мой сын. Сейчас он в больнице. Ничего опасного! Над женой три месяца спала Софочка... Нет, не дочь. Ее изгнали, вместе с отцом, из съемной квартиры; пришлось взять ее, на время, к себе. Ее отец, на все руки мастер, сколотил для нас эти вагонки. Иначе б не разместились... Кто ее отец? Такой же дворник, как я и Эсфирь Ароновна. Впрочем, вы только что с ним разговаривали... Да-да, Евсей Трубашник, наш жизнерадостный "Елки-моталки"...
      Американцы некоторое время молчали. Линда снова вскинула висевший на шее аппарат и воскликнула с улыбкой: - У вас доброе лицо, профессор! Взгляните на меня, и вы будете знамениты в Штатах почти, как Элвис... Как, кто он? Мой любимый рок-певец! Элвис Пресли! - Все захохотали: похоже, американцам стал ближе, симпатичнее этот костлявый и длинный, как Паганель, ученый, живущий в однокомнатной дыре с семьей из трех душ, и, несмотря на это, приютивший бездомного человека. У Аврамия от смеха заслезились глаза. Стариковские глаза, выцветшие, а взгляд сильный. С вызовом. "Как у непредсказуемого "Елки-моталки", - мелькнуло у Сэма. -Сильный старик. Трогательный.
      - Профессор! - воскликнула Линда, сделав несколько, под разными ракурсами, снимков. - Вы профессор - доктор! Крупный ученый...
      - Давайте уточним, уважаемая Линда. Я не крупный ученый. Всегда был на подхвате. У действительных членов Струмилина, Углова. Я, можно сказать, широко известен... у "олим ми Руссия", которые считают меня "стетилой" с мировым именем. Не улыбайтесь, Сэм. В эмиграции каждая болонка выдает себя за сенбернара. Я не сенбернар. Я не хотел бы при помощи "Нью-Йорк Таймс" прослыть самозванцем. Мое имя мне дорого.
      - Но, надеюсь, с работой у вас будет все в порядке? - с участием спросила Линда.
      - Как раз нет! Меня вызвали на квалификационную комиссию, и некто Варди, местное медицинское светило, глава комиссии, заявил, что я даже не врач, так как мое базовое образование - санитарно-гигиенический факультет. А гигиенисты в Израиле, оказывется, не нужны... Правда, затем я стал терапевтом, а позже, чтобы излечить сына, даже психиатром собственной выпечки. Защитил диссертацию сперва кандидата, а затем и доктора наук. Все дипломы при мне. Оригиналы, к тому же. Но Варди сказал, что это не имеет никакого значения.
      - Можно понять, почему?.. Впрочем, вопрос риторический, -грустно усмехнулся Сэм. - Старая волчица охраняет свою территорию. А тут живой доктор наук...
      Сэм усмехнулся своим мыслям, произнес уважительно: - Судьба Сократа. Во все века.
      - Принимать цикуту? - нервно отозвался Аврамий, и вдруг лицо его стало багровым. Будто его огнем опалило. Старик покачнулся и, схватившись за край стола, присел на стул.
      Линда вскочила на ноги. - Что с вами? Аврамий успокаивающе поднял руку. Произнес через силу: - Не беспокойтесь, господа. Жизнь советского человека сон с дурацкими сновидениями. А у меня хорошая память...
      Глава 10. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС.
      - Сократ, подписали отпуск! Сокра-а-ат, где ты, так тебя и этак! Едешь!
      Впервые старшину Шора, лекпома парашютно-десантной дивизии, "недипломированного эскулапа", как он иронически величал себя, назвала Сократом связистка Ниночка, которая предпочла его всем другим. Завистникам бросила в сердцах: "Да он по сравнению с вами Сократ. С ним интересно".
      С той поры и пошло: Сократ и Сократ. Солдаты же говорили о Сократе "ходок". В Польше выскальзывали по утрам из его санчасти полячки, в Венгрии - мадьярки. Одна краше другой. "Бо-оль-шой ходок - факт!"
      Только что освободили от блокады Ленинград, откуда за всю войну не пробилось к старшине ни одного письма, а он все ждал... Потому так радовались за него и санитары, и дружки из штаба, которые прибежали с новостью: - Едешь, Сократ, одиннадцать суток с дорогой!
      До Москвы добирался четыре дня. Еще ночь и дома. Ночь эту скоротал в воинском эшелоне. Показал солдатам бутылку, втащили в вагон без слов. До Ленинграда и глаз не сомкнул. Вспоминал под грохотание колес своё... Была бы жива бабушка Сара, свернул бы к ней, в городишко Велиж. Нет бабушки Сары. Написал школьный товарищ из Велижа, всех евреев здесь порешили. Сосед-полицай хотел ее спасти. "Выходи, - приказал он Саре, когда евреев подвели к яме. - Ты русская". Бабушка Сара взяла мужа за руку. "Вместе жили, -сказала, - вместе умрем".
      Завтрашней встрече с отцом радовался, ну, заодно и мать увидит, вероятно, изменилась мать. Мать Аврамий не любил, а после тридцать восьмого года возненавидел. В тот год он познакомился с парнишкой из соседнего дома. Тихий такой паренек, согнутый, Робертом звали. Роберт Родомысленский был племянником Зиновьева. Всех мужчин из этой семьи расстреляли. И племянника, когда подрос. У Роберта было много книг и среди них первое издание сочинений Ленина, - Роберт показал Аврамию один том. В нем Ленин ругал Сталина. Аврамия это ошеломило. В школе, в пионерском лагере про их нерушимую дружбу, оказывается, врали. Прибежал домой и радостно возгласил из-за фанерной перегородки: - А я вот что узнал!
      Мать вскочила с кровати, закричала: - Я иду в НКВД! Кто тебе такое рассказал?!
      С того дня разговаривать с матерью перестал. О чем бы она не говорила, глядел мимо. "Бабкин характер, - брюзжал отец. - Вылитая бабка Сара".
      "Бабкин, так бабкин". Как только представилась возможность, ушел в общежитие. Дома не брал ни копейки. Да и не дали б, наверное. Маманя известный скаред. Соседка как-то брякнула, не заметив сына Шора: "Жидовка, из-за копейки удавится!"
      В студенческие годы голодал Аврамий зверски. По ночам грузил в порту уголь, но деньги в кармане не держались. Пытался откладывать на каникулы, бросил. Презирал себя за "маманину" расчетливость, наперекор себе поступал. Иногда рассказывал в общежитии рискованные анекдоты, от которых маманя забилась бы в истерике. Наперекор - это, пожалуй, главное, что его воспитало.
      Доехал Аврамий до дома, а дома - нет. Вместо него огромная воронка от бомбы с желтыми краями.
      "Тут они были, твои, - сказала соседка. - От бомбы смерть легкая".
      Полдня простоял возле воронки, затянутой мутной жижей, всхлипывая и коря себя за то, что не любил мать. Не сложилось. Догнал свою парашютно-десантаую дивизию у озера Балатон, сказал в штабе, что решил остаться в армии: возвращаться некуда и не к кому. Один, как перст.
      В те дни пришла в дивизию разнарядка в офицерское училище, что готовило авиационных техников. Техника эта была ему ни к чему: до войны кончил три курса медвуза - "доктор" парашютистов. Но не отказался: и так чуть не подох с голодухи, хватит, получит погоны со звездочкой - медицина от него не уйдет...
      А учился с жаром, хотя немало времени проводил и в "самоволках", в бараке у "торфушек", половина которых ленинградские студентки - ах, какие девчонки! Но к построениям являлся минута в минуту и училище окончил первым.
      Первому, по давней традиции, дорога в военно-инженерную академию. Первых брали без звука. И вдруг сорвалось. Да только нашла коса на камень. Полковник Чарный, начальник училища, не примирился с отказом. Полюбился ему этот долговязый, с тоненькой шеей, парнишка - и по баллам первый, и безопасную лампу для подогрева авиамоторов соорудил. Может, пройдет все же? Если б не Чарный, не видать технику-лейтенанту Аврамию Шору инженерной академии, как своих ушей.
      Война кончилась, все по домам, а он всё лямку тянет.коэыряет старшему погону. Тяготила Аврамия военная служба, фрунт, шагистика, особенно в предпарадные месяцы, когда гоняли с утра до вечера. Стремился быть независимым, да не тут-то было. Клетка "Золотая клетка", говаривал. В академии, уже на четвертом курсе, когда "лампа Шора", так ее и назвали, была принята на вооружение, его отметил Министр обороны СССР Булганин. Специальным приказом. Никто больше не сомневался, что Аврамия оставят в адъюнктуре. Это примиряло с муштрой: займется наукой, изобретательством.
      Так бы и случилось, да окончил он академию, еврейское счастье! - 1953 год! В газетах истерика о врачах убийцах. Выпихнули инженер-капитана Шора на Сахалин инженером эскадрильи. С характеристикой, завершавшейся фразой: "... к научной работе неспособен".
      На Сахалине кого только не встречал! Знаменитых ученых, военных и штатских, по книгам которых осваивал дело, профессоров столичных медвузов. Не подозревал, что и они тоже "лица еврейской национальности". Еще год-другой, и, наверное, стал бы Сахалин "еврейским островом".
      Там, на Сахалине, женился он на Риве, так же, как и он, вытолканной из Москвы. Загремела Ревекка из отделения реанимации, которым руководила Лина Соломоновна Штерн, академик с мировым именем, арестованная вместе со всем Еврейским Антифашистским комитетом. "Привела в чувство этого зарвавшегося Дон Жуана и женила на себе. В отместку за всех женщин", как сказала со смехом Рива на свадьбе. Родился у них сынок Юрочка.
      Пилоты и техники, загнанные на край света, спивались, убивали время за картишками, дичали. Инженер-капитан Аврамий Шор засел за книги, чтоб не отстать. "Держался за стабилизатор", как говаривал. Рива пела по вечерам незнакомые ему грустные еврейские песни. Однако ему ближе были те, которые горланили в застолье технари: "Бежал бродяга с Сахалина..." - про него песня, про Аврамия. Только вот как бежать? Звериной узкую тропой не уйдешь.
      Очень согревал душу Юрочка, Юрыч. Аврамий вставал к нему по ночам. Иногда вдруг начинал рассказывать какому-нибудь технарю, какой был у сынули желудочек. "Чокнулся инженер, смеялись технари. Обрел смысл жизни".
      Отпуск был большой. "Уже в мае пропихивала в щелку кассы Аэрофлота пачечку в три месячных зарплаты на билет Сахалин-Сухуми, - вспоминала Рива. - К морю, чтоб у Юрастика не было рахита. Как-то пробыла с ним на Черном море полгода, пока не окреп. Три зарплаты туда, три обратно. Офицеры привозили с Сахалина мешки денег, мы - ящики с книгами".
      Аврамий сидел на пляже под грибком, обложившись книгами. Но долго в Сухуми не задерживался, ждал свое семейство в Москве, где спешил с утра в Ленинскую библиотеку - "держаться за стабилизатор",
      Однажды и догнала его тут удача. Спускались навстречу ему по лестнице красные генеральские лампасы. Поднял глаза, увидел огромного, как конь, мужичину. Орденских планок - ниже некуда. Пригляделся - Чарный Иван Спиридонович, бывший начальник офицерского училища. И тот обрадовался встрече: "Здорово, крестник!" Расспросил, где ныне инженер-капитан, что делает?
      Выслушал молча. Ничему не удивился. Бормотнул недоуменно: - Нет кадров, а вы замеряете на Сахалине плотность керосина?! - Приказал с генеральской решительностью: - Первым самолетом отправляйтесь на Сахалин! Скажете, что прошли конкурс и переведены в НИИ номер... Все! - И зашагал дальше.
      Аврамий, признаться, не поверил, что подвернулась и ему "узкая звериная тропка", - не сон ли?
      Вызвал Риву с Юрычем. В самолете сняли с Юрыча трусишки-носочки, завернули в зимнюю шубку. Прикатили всем семейством в кузове полуторки прямо на летное поле, а им кричат: - Зачем приехали? В штабе лежит приказ министра обороны, тебя откомандировали.
      Оказалось, Чарный организовал новый НИИ, который занялся космосом. Советский Союз готовился там воевать. Дел у института, говаривал Чарный, начать и кончить. И у Аврамия, как у всех - начать и кончить. И в НИИ, и в "Звездном городке", куда откомандировали его консультантом. На первых "Востоках" предусматривалось ручное управление, как в самолетах. Для аварийных ситуаций, - если что, посадить корабль, бросить его на землю... А вдруг там, в невесомости, человек будет "психологически неадекватен"? Попросту говоря, не в себе? Не спустится, а, наоборот, поднимется. Или спустится не туда?..
      Аврамий взялся за книги психотерапевтов и психиатров, исследующих "неадекватное поведение". Со многими из космонавтов познакомился лично. Через год почувствовал себя гораздо увереннее.
      Среди других работ, Аврамий предложил поставить в ракете, на пульт управления, особое устройство, похожее на кнопочный телефон. Пока космонавт не наберет кодовый номер - свидетельство того, что он в полном здравии, а земля не убедится в этом - ручка заклинена, не шелохнется. Шор сконструировал и сам поставил "космический телефон".
      Аврамия представили Сергею Павловичу Королеву. Главный всегда участвовал в отборе космонавтов. Неизменно вызывал для консультации и своего инженер-психолога первого ранга, как он шутя величал подполковника Аврамия Шора.
      Прекрасное было время! Раздражало, правда, Аврамия, что их то и дело превращают в рекламное агентство Хрущева, используют для блефа.
      Но работе Аврамия державная показуха не мешала; для него наступила полоса удач. Как и для его сына.
      Однажды Аврамий увидел в НИИ, на доске объявлений, листочек, на котором сообщалось об образовании в Москве второй математической школы. Юрастик увлекался арифметикой. Аврамий отвел сына в школу и был поражен необычностью отбора. Детей пригласили наверх. У них не спросили ни имен, ни фамилий, не поинтересовались, из какой они школы и кто их родители. Каждого посадили за отдельный стол, дали задачки. Затем сидевший поодаль преподаватель подходил, смотрел их листки и объявлял, кто принят. Принятым говорил: "Напиши свою фамилию и иди в канцелярию". Так формировалась математическая школа одаренных детей.
      Аврамию хотелось надеяться, что все изменится в стране, как в этой школе, что талант возьмет свое...
      Увы! Школу одаренных детей разогнали в 1972 году. Среди учеников оказалось слишком много евреев, а преподаватель русской литературы Анатолий Якобсон* изволил высказаться в учительской: "Россия была и осталась рабской страной".
      Такая же участь ждала и отца Юрастика, Аврамия... Изгнали Хрущева. Убрали генерала Чарного, - умницу, энергичного человека, который разругался с представителем ЦК. Едва за ним захлопнулась дверь, в НИИ появился коротенький тихоголосый человечек в безукоризненном клетчатом костюме заграничного покроя, ставленник ЦК, взявшийся искоренить "чарновщину", которую он для доходчивости называл "чертОвщина". Из реферата Шора он впервые узнал, что в природе все стремится к беспорядку. И называется это увеличением энтропии. Конечно, Шор говорил о термодинамике и о чем-то еще, во всяком случае, не о советском обществе, но, тем не менее... "Работа несвоевременна", сказал о реферате представитель ЦК партии. С ним не спорили.