Бегство (Ветка Палестины - 3)

      Саша, который знал в ешиве все ходы и выходы, отправился за кофе. Петра мучило своё, он не мог удержаться от вопроса.
      - Рав Бенцион, судя по спортивной прессе, вы были центральным игроком, "квотербеком". Когда тренер попридержал вас на скамье запасных игроков, весь стадион кричал "Бена на поле!" И откричал. Как же вас, молодого свободного американца, вдруг осенило стать равом? Вас припек антисемитизм?
      - Упаси Бог! Кто в футбольной команде интересуется семит ты или антисемит? Ну, о судье Джо с глазами-щелками догадывались, что он из китайцев. Остальные? Американцы...
      - Значит, запузырили свой знаменитый штрафной удар... прямо в иерусалимскую сшиву?
      Бен засмеялся.
      - Нет, о ешиве я еще не думал. Но... вам интересно? Расскажу. Однажды играли в Торонто. Я выкинул мяч, на него бросились две команды. Стадион встал и взревел. Всё, как всегда... И у меня мелькнуло: "И в этом смысл жизни? Ради этого рёва я родился на свет?"
      ... Футболисту нельзя задумываться. Это плохо кончается, -сказал Бен и захохотал. - Дальше пошло, как под горку...
      Бен путешествовал по Шотландии, когда началась война Судного дня. Смотрел телевизор в холле гостиницы. Вдруг прервали новости, и объявили, что в Израиле евреи напали на арабов. Бен воскликнул в изумлении: "Евреи начали войну в Судный день?! Это невозможно!"
      У телевизора сидели человек десять молодых туристов. Из Штатов, из Франции. Они подняли глаза на своего соседа по отелю и воскликнули хором "А ты что, еврей?!" "Может быть, - ответил Бен в растерянности. - Кажется, да!"
      - Так началось, - завершил Бен свой рассказ. - Вы думаете, что я отправился в ешиву? Ошибаетесь! Двинулся в кибуц! Я, как и все студенты американских шестидесятых, бредил социализмом. В Иерусалим отправился на экскурсию. К Стене не пошел. - Святое место? Расказывайте другим... Заглянул к археологам, на раскопки. Подкатывается ко мне какой-то парень в черной кипе, говорит, есть шанс бросить взгляд на основы иудаизма. Курс для американских туристов. Всего две недели. Я послал его ко всем чертям! Он поежился, спросил, где я ночую? Если негде, вот адрес. Приглашают на шабат... Записал на папиросной коробке, чтоб парень отстал от меня. Вечером обзвонил все отели и общежития. Ни одного места! Делать нечего, иду сам не знаю куда. На шабат. Приветливая религиозная семья. Детей... больше, чем у меня сейчас. Бородатый папаша, узнав, что я футболист, заговорил о последних олимпийских играх, посетовал на безнравственность профессиональных спортсменов, за которыми летают, из города в город, целые команды молоденьких болельщиц. Коснулись наркотиков. Перешли на этику.
      Так весь вечер и проговорили. Этика, самовоспитание, как понять самого себя. Цель в жизни. Родился ли я затем, чтобы всю жизнь гонять мяч? Вопросики, вопросики... Словно читает старик в моей душе. Спрашиваю, вы наверное психолог? Преподаватель? "Верно, говорит, угадали. Преподаватель... иудаизма". Иудаизма? - Я пожимаю плечами. - Это, извините, о чем? "О том самом, отвечает, о чем мы с вами сейчас говорим..." От изумления я подавился рыбной костью. Собрались спать, хозяин поинтересовался, кто в нашей семье был последним религиозным человеком? Я задумался. Вспомнил, мой дедушка из Польши, вроде бы рассказывал, что был из религиозной семьи... Хозяин погладил свою бороду, говорит - "Цепь продолжалась в течение тысячелетий. До твоего дедушки. У тебя есть выбор, продолжать эту цепь или отмежеваться от нее?.. Но ты, увы, не в силах сделать выбора - ты ничего об этом не знаешь. Что может выбрать невежда, в полной темноте?" Я согласился пожертвовать двумя неделями чтобы понять, что такое иудаизм... До сих пор понять не могу! - воскликнул Бен с нарочитой серьезностью и, жизнерадостный человек, не выдержал взятого тона, засмеялся. -Утром узнаю, я ночевал у знаменитого рава Ноя, основателя трех американских ешив, раввина раввинов... Такой цыпленок, как я, ему на один прикус.
      Бен отставил стакан с кофе, спросил, с какими делами пришли. Саша Казак рассказал об "амуте" и воровском банке "Тарот", а, уходя, положил на стол рава Бенциона свой "незрелый опус", как Саша выразился.
      Он был так возбужден, что повел Петра к автобусной остановке... по крышам домов. Оказалось, крыши Старого города - это мир чудес. Над тесниной средневековых проулков и тупичков, над шумом и грязью арабского шука американские евреи воздвигли сказочные виллы из белого иерусалимского камня, разбили вокруг них закрытые от посторонних глаз сады с пальмами, диковинными кактусами, апельсиновыми деревьями. Отсюда был виден весь Старый город минареты с полумесяцами, от которых доносились басовитые радиопризывы к молитве, церковь на Голгофе и белые, устремленные к небесам звонницы, отбивающие, как на кораблях, время. С другой стороны высокие каменные утесы современных, "под средневековье", еврейских ешив у Стены Плача.
      Петро огляделся и вдруг развеселился - повсюду, между звонницами, минаретами, сшивами сушилось белье на длинных веревках. Полоскались на ветру рубахи, простыни, джинсы, детское белье.
      - Ox, Саша, всё чаще я ловлю себя на мысли, что все религиозные походы и войны, все религиозные распри основаны, главным образом, не на вере, а на властолюбии священнослужителей. А подлинная жизнь вот - И Петро показал на развевавшиеся на ветру простыни и рубахи, - "стяги задавленного женского протеста", как он заключил. - Все люди, все человеки!.. - Он взглянул на Сашу, который стоял на ветру с опущенными плечами, лицо в испарине. Встрепенулся - Ты что? Не робей, Казак, атаманом будешь!
      - Как думаешь, Петро, - тихо спросил Саша, - нас еще позовут? Или сегодня последнее прости...
      Их позвали на другой день. Рав Ной еще не приехал. Сашу и Петра снова встретил жизнерадостный Бен, провел в кабинет рава Ноя, оставил одних. Вернувшись, увидел, что они разглядывают большую фотографию на стене, над столом Ноя, рассказал, кто да кто на снимке. Перечислял увлеченно, кто из учеников рава Ноя ныне руководители отделений сшивы в Нью-Йорке, Лос-Анжелесе, Сент-Луисе. - Что за народ? Все, как один, бунтари из американских шестидесятых. Борцы и протестанты. Против Вьетнамской войны, против Никсона, против своих родителей. Все ли критики подались в раввины? Он широко улыбнулся. - Только футболисты и романтики. Вот этот... - Он принялся водить пальцем около снимка, - запускает с мыса Канаверал челноки в космос, этот профессор из Гарварда.
      Рав Ной задерживался, и Бен достал из папки "опус" Саши. - Не будем терять времени. Пощелкаем ваш "тюремный вопросник". Начнем с детей. Самый серьезный вопрос. Что вызубривали в ваших детских садах, вам лучше знать. Что постигают наши дети религиозных школ? Раньше, чем таблицу умножения... Он начал загибать пальцы. - Гиллель, первый век. "Не делай другому то, что не желаешь самому себе". "Не суди никого, пока не окажешься в его ботинках". Бен Зома, тот же век. "Тот мудр, кто учится у каждого". Притчи Соломона... "не обижай слабого." Тора. Далее. Рамбам, двенадцатый век. "В этом мире нет ничего, за что стоило бы мстить". Коцнер, девятнадцатый. "Выспаться и в могиле успеешь". Далее. Хофец Хаим, начало двадцатого. "Не сплетничай, не говори дурно о другом. Заповедь эта для тебя". - Загнув на обеих руках все пальцы, взмахнул своими огромными волосатыми кулаками. - Вот что мы и обрушиваем на голову несчастных детишек. Саша, ты считаешь, именно этому учили в сталинских детских садах?
      Саша зарделся. У него даже макушка вспотела. Спас его шорох за дверью.
      - Ну, вот идет наш последний миснагдин! - воскликнул рав Бенцион.
      Открылась дверь, появился рав Ной, высокий, плотный в черном, несмотря на жару, глухом костюме и черной шляпе, извинился за опоздание - встречал спонсоров сшивы, прилетевших из Штатов.
      Петро впервые видел знаменитого Ноя - американца, как его называли здесь, и нашел, что он очень похож на Господа Бога с рисунка веселого французского художника Эйфеля. Все у приветливого Бога широкое: лицо круглое, без морщин, борода белая, распушенная, светлая улыбка.
      Бог оглядел всех, спросил у Саши участливо, почему в его глазах тоска и растерянность? Саша рассказал о "художествах" банка 'Тарот". Рав Ной будто не услышал этого, задумался о чем-то своем, не ответил.
      Повисло неловкое молчание. Саша, смешавшись, коря себя за бестактность, выпалил:
      - Вас называют последним миснагдином. Много раз слышал. Что это значит?
      Рав Ной родился преподавателем. Спустя несколько минут Саша знал все подробности появления в восемнадцатом веке веселых, танцующих хасидов, а также об их противниках - миснагдинах во главе со знаменитым Виленским Гаоном - мудрецом из мудрецов. Хасиды чтили святость, миснагдины упорствовали в том, что мудрость выше святости. Она всему голова.
      - ... Казалось бы, кому какое дело, забытая старина! Однако российские евреи, к примеру, возвели на престол святость, - так завершил рав Ной свой исторический экскурс. - Возводили в "святые" кого угодно, вплоть до сподвижников Ленина - Троцкого, Зиновьева и прочих "единокровных". Так вот, я за мудрость. Против святых костей... Правда, мой любимый брат со мной не согласен, он хасид.
      Тихо звякнул телефон. Звонили из Штатов, затем из Лондона. Петро спешил, пока их не выпроводили, спросить о главном своем сомнении, давно мучавшем его:
      - Ребе Ной, я многие годы изучал проблемы Голокоста. На мой взгляд, прародительница еврейской беды - национальное упрямство. Немецкий проповедник Лютер предложил евреям отказаться от обособленности, быть, как все. Евреи гордо отринули приглашение. Результат известен... Французские евреи шли другой дорогой. Наполеон предложил на выбор - кто вы? французы или евреи? "Французы!" ответили раввины, и у французских евреев другая судьба... Рав Ной, люди всюду люди. Едят, рожают детей, стирают пеленки...
      Рав взглянул на Петра приязненно, как всегда смотрел на людей, задающих вопросы.
      - Несчастья евреев кроются не в их упрямстве, а, напротив, в стремлении приспособиться, быть, как все... Немецкие евреи считали себя немцами, видели в этом спасение. И антисемитизм религиозный впервые в мире стал национальным... Можно не продолжать? - В густом, чуть рокочущем басе рава зачала грусть. - Офранцузились иудеи Парижа, общий восторг, полувека не прошло и, откуда не возьмимь, как говорят в русских сказках - дело Дрейфуса. А против чего негодует французский Президент сегодня? Возглавил демонстрацию протеста - в стране осквернили еврейские кладбища... - Он помолчал, оглядел собеседников с дубродушным и, вместе с тем, острым вниманием. - Вас заботит "обособленность", Сашу "избранность". Вы - действительно дети тюрьмы?.. Попробуем вернуться к действительности! Не возражаете? В течение веков около семидесяти народов заявляли о своей избранности. И немцы, и японцы, и испанцы, и русские. Существует ли в мире хоть одно движение против русских, как "избранного народа"? Нет и не было! Хотя Достоевского знают все. Многие читали и его "Дневники". Клики об избранности евреев, Саша, никогда не были причиной, а лишь поводом...
      У Петра с английским было намного хуже, чем у Саши. Рав Ной, видно, уловил это - взгляд Петра стал напряженным, растерянным, - взгляд человека, не уловившего смысл фразы. Рав помолчал и сказал по-русски (иногда он так переходил, правда ненадолго, на венгерский, чешский и другие языки):
      - Помнишь свой родной - "Если украл русский, он ганеф, вор, если украл еврей - украл жид..."
      И снова по-английски, это был уже другой английский - замедленный, простой - "бэйсик инглиш": - В чем вся беда? Хотим убежать от самих себя. В Питтсбурге три четверти браков - смешанные. В среднем по Штатам больше половины. Дождались уже и еврейских наркоманов, и еврейских мафиози. Всё, как у людей... А разводы? Половина браков в Штатах распадаются уже в первый год супружеского счастья. В еврейских религиозных семьях разводы - три процента. Так что, будем, как они, или "как мы"?... - Рав Ной поднял глаза на Сашу. Взгляд у рава подобрел. - Не остался ли у вас, Саша, вопрос-бомба?
      "Вопрос-бомба" прозвучало по-русски. Облизнул кончиком языка свои массивные губы, словно пробуя это выражение на вкус. Не понравилось оно раву Ною на русском. Перешел на родной: - Остался у вас, Саша, "бомб-квешен", который вы не решились включить в ваш "тюремный синодик", посчитали это бестактным или несвоевременным? Я люблю "бомб-квешенс"! Слушаю вас!
      Саша вытер шею платком.
      - Боюсь, и тут вы со мной, рав Ной, не согласитесь. Извините, но в Израиле нужно отделить иудаизм от государства, прикрывшееся кипой. Сделать это лучше бы срочно, пока иудаизм не скомпрометирован ворами.
      - Срочно! - повторил рав Ной, пряча в широкой бороде улыбку. - Тут я ваш единомышленник, Саша. Если бы наши раввины были в стороне от правительства, совсем в стороне, и не позорили себя постыдной предвыборной торговлей, религиозной стала бы половина Израиля
      От Саши шел пар. Чего-чего, а этого он не ожидал...-Только на чем тогда будут строить государство,- добавил Ной. - На заповедях Бен Гуриона: "У нас должны быть свои воры и проститутки?" Американцы ищут духовности на Востоке, - в Индии, в Непале. А мы глядим на Америку. Замкнутый круг... Знаете, Саша,- - голос у рава Ноя подобрел, - вам надо учиться. Всерьез. Приходите. Получите стипендию. А потом, если захотите, поедете в Россию. Мы там открываем большую программу - "Дискавери". Открытие иудаизма.
      Саша молчал, затем ответил тоскливо: - Это невозможно, рав Ной. Меня возьмут в аэропорту Шереметьево. Садиться в третий раз?!.
      Петро Шимук привстал.
      - Могу ли я, рав Ной, задать вам и свой "бомба-квешен"? Для меня крайне важный... Если вы не против, мне легче по-русски.
      В эту минуту Сашу вызвали к телефону и он, выходя из кабинета раввина, услышал вопрос, который задал Петро Шимук раббаю:
      - Почему евреи не признают своего самого знаменитого сына?
      Саша постоял ошеломленно, не сразу двинулся дальше. Почувствовал, у него точно камень с души свалился. "Петро склоняется к христианству?" Только теперь ему стало ясно, по какой причине Петро не считал для себя обязательными многие запреты Торы. Отчего заметил ему некогда, у Дова, о кошере: "Забудь! Здесь вологодского крысенка нет".
      А почему бы Петру Шимуку, украинцу, вольному казаку, не склоняться к христианству?! Он, Саша, не знал, что и думать, а все проще..."
      Из кабинета Ноя вышли навстречу ему рав Бенцион и какой-то растерянный Петро. Значит, аудиенция кончилась. Саша поблагодарил рава Бенциона за добрые чувства - без его протекции к главе ешивы, у которого день расписан по минутам, так сразу не попал бы.
      Саша покинул ешиву "Шма Исраэль" со смешанным чувством. Зовут учиться. А вот с деньгами все осталось, как было. Полный провал... Саша был в убеждении, что рав Ной просто забыл о его бестактной просьбе обуздать израильский банк, укравший деньги. "Не раввинское это дело"... И очень удивился, узнав от Петра о предложении рава Ноя заглянуть в банк 'Тарот". Завтра с утра. - "Может быть, они передумают". - Передумают, - с тоской думал Саша. - Держи карман шире...
      Глава 6 (20)
      БЕЙТ-ХОЛИМ "СОРОКА".
      На другое утро, за четверть часа до открытия банка, Саша уже томился возле его дверей. Директор проследовал к себе с опозданием на две минуты. Прошел в конторку, отделенную от главного помещения высокой стеклянной стеной. У входа обернулся, широким жестом предложил Саше войти. "Эйзе байя?" - Что за проблема? -начал он почти удивленно. ("Начал как Шарон когда-то - "Эйзе байя?" - мелькнуло у Саши), он почувствовал холодок: на смуглом лице директора удивления не было, в выпученных глазах его светилась настороженная приветливость:
      - Деньги амуты?.. Где и были - на месте! У нас ничего не пропадает... И усмехнулся. - Надежно, как в банке... Эйзе байя?! Никто их не брал, Сашенька, просто ошибка компьютера... Ну, где же ваша улыбка? Разойдемся по хорошему, недоверчивый Саша. Мы вас авансируем, идет? Вот ваши активы...
      И в самом деле, украденные пять с половиной миллионов шекелей снова были на счету...
      У Саши дрожали губы. Дов говорил вчера, мы в западне, ребята. "Вырвались, Дов! Вырвались!.."
      Директор придвинул к Саше белый телефон: мол, сообщи коллегам, что все в порядке. Саше хотелось выскочить из банка пулей. Однако вышел степенно, и тогда лишь бросился к будочке с надписью "телефон".
      Саша терялся в догадках. Чем их проняло?! Чудеса! Чудес никаких не было. Рав Ной позвонил в Техас знакомому миллиардеру, который имел дело с банком "Тарот". Тот сразу же перезвонил в Израиль. "Что там у вас происходит? - раздраженно спросил он.- Вы и мне предложите обратиться в ваш суд?!"
      - Боже упаси! Это ошибка компьютера! - воскликнул банкир Гидеон Виноград с неподдельной искренностью в голосе.
      Дов воспринял слова Саши "Пронесло!" как-то слишком спокойно, отстраненно. Голос у него был холодный, чужой. Сказал, чтоб мчал к нему пулей: через десять минут уедет. Едва Саша переступил порог офиса Дова, выяснилось: звонила Динка, дочь Наума, сказала что у отца днем опять был приступ, его увезли в Бершевскую больницу. Врачи считают, вряд ли доживет до утра. Динка всполошила влиятельных друзей Наума, зная, что они поднимут на ноги светил израильской медицины, которые, может, спасут отца. Известие, что Наум Гур умирает, облетела Израиль, и в Беэр-шеву стали съезжаться люди, которые работали или дружили с Наумом.
      Август в пустыне Негев - геенна огненная. Даже черноголовые арабчата на ишаках торопятся в тень, поколачивая голыми пятками по бокам животных. В Беэр-шеве на две недели останавливались многие предприятия. Отпуск давали всем всем... Лишь к вечеру люди открывали на окнах жалюзи, поднимали пластиковые "триссы", радуясь мудрости арабской пословицы, которая воздает хвалу раскаленному светилу: "Зашло, наконец, умница..."
      По ночам пустыня холодит, но попробуй-ка днем дотронуться до руля автомашины!
      Все, кто выходили из машин возле Беэр-шевской больницы или бейт-холима "СорОка", как называют больницу пустыни Негев, прежде всего закрывали ветровые стекла автомобилей белыми пластиковыми веерами или картонками. И спешили к стеклянным дверям вдоль ограды из голубых металлических прутьев, мимо пациентов в клетчатых арабских платках, прибывших на прием к врачам на ишаках и верблюдах.
      Протрещал и сел почти на голову вертолет, доставивший больного. Иные и не взглянули в его сторону. Многие торопились к приемному покою по высокому застекленному переходу, придающему фасаду больницы ощущение легкости и света.
      В вестибюле ощущение легкости проходило: стол, стоявший посередине, был громоздкий, бетонный, скамейки вокруг тоже бетонные: легендарный доктор СорОка возводил свое детище капитально.
      В вестибюле третьего этажа рассаживались на этих скамьях люди, которые ни при каких других обстоятельствах не могли бы встретиться. Саша и Аврамий с женой, которых привез Дов. Престарелый костлявый генерал, член Кнессета, которого привезли вместе с известным ученым - министром по делам науки. Министра препроводили в кабинет главного врача, а генерал задержался с простыми смертными. Провели туда же и Ревекку, которая сказала со значением, что она работала с Бутейко!
      Вероятно, в беэр-шевской больнице о знаменитом профессоре Бутейко, успешно лечившим астму, слышали. А, может, и нет. Просто Рива говорила тоном, возражений не терпевшим. Возле престарелого генерала сидел на краю скамьи оборванец в матерчатых тапочках, наполнявший вестибюль сивушным ароматом. Дов не сразу признал в нем старика Никанорыча, в котором Наум души не чаял. Никанорыч, русский человек, волжанин, был послан, в свое время, в Париж возводить на международной авиационной выставке советский павильон, откуда он и сбежал к Науму, с которым работал еще в Москве. Наум представлял Никанорыча не иначе, как известного в России "Левшу", который подковал блоху. Погубила "Левшу" баснословная дешевизна в Израиле спиртных напитков. Рядом с Левшой, отстраняясь от него и хмуро морщась, сидел лысоватый советолог, - один из тех набивших всем оскомину "капуцинов", которые, как острили еще в семидесятые, всегда поют на стороне начальства...
      Позднее других прикатила "пташка". Приткнулась в углу, возле Дова, спросила взглядом о Науме. Огляделась. Багроволицый, изредка громко икающий "Левша" ее не удивил. Удивил знакомый ей генерал, член Кнессета, которому, по ее убеждению, ни один порядочный человек не должен был и руки подать.
      Все вскочили, когда из коридора вышла заплаканная Динка, высокая и худая, в отца. Она поддерживала под руку сгорбленную Нонну, свою мать. Сообщила, отца держат на кислороде.
      - Что стряслось? Почему вдруг ухудшение? - спросил генерал, чуть приглушив свой резкий голос.
      - Москва его добила, - убежденно ответил Дов. - Наглотался там вони.
      - Не-э-знаю, - растерянно протянула Нонна, бессильно опускаясь на бетонную скамью. - Весь вечер злился и ругался по телефону: "Мы жизнь положили, говорил, чтобы двинулся Бирнамский лес. Поехали евреи. А они поставили Израиль на кон. Если уж банк крадет деньги олим - приехали!.. Продают нас не за понюшку табаку. - И все кричал: "Из страны бегут! Бегут! Дождались!"
      Дина хлюпнула носом, призналась, что во всем виновата она. Утром Наум долго расспрашивал ее о школе, где она преподает.
      - ...А я и ляпни, что то и дело слышу от своих мальчишек: "Отслужу, уеду..." Раньше этого не было, сейчас становится традицией - уехать, покинуть страну. Отец кривился болезненно: сам не раз слышал,как дети на улицах Чикаго, Лос-Анжелеса, Филадельфии окликают друга на иврите. И повторял все время: "Это ужасно! Ужасно! Шамиры уткнулись в землю, людей не видят, теперь и банки включились в воровские игры. Разгоняют Израиль, живым похоронят..." А днем случился приступ.
      Дов обнял ее за плечи, сказал тоном приказа: - Выбрось из головы! О бегстве израильтян Наум знал и десять лет назад. А теперь о том весь Израиль говорит.
      Когда Динка с матерью ушли, в вестибюле наступила гнетущая тишина. Слышно было лишь трудное свистящее дыхание Никанорыча. Почти час сидели молча, подавленно, даже шептаться перестали. Вскочили лишь, когда появился старик-врач, произнес успокаивающе:
      - Заснул. Если до утра будет, как сейчас, постараемся вытащить...
      Сразу ослабло напряжение. Кто-то ушел, начертав на листочке, у сестры, телефон, чтоб тут же сообщили, если что... Большинство же осталось до утра. Расселись в нижнем холле, разговорились с соседями. Генерал попросил, чтоб ему принесли кофе и, подкрепившись, оглядел незнакомых.
      Генерал был отставной, в безрукавке и сандалетах на босу ногу. Он недавно стал членом правительтства Шамира, что вызвало истерику социалистов: генерал слыл в Израиле самым правым, правее Шарона, и был энтузиастом "трансфера". Попросту говоря, стоял на том, что арабов, всех до одного, надо посадить в час "икс" на армейские грузовики и выкинуть из страны. Длинный, поджарый, с вытянутым узким лицом, он был похож на борзую, преследующую дичь.
      - Вы, наверное, олим? - спросил он вполголоса у Сашу и Аврамия , сидевших на скамье. - Никогда вас не видал. Давно в стране? А вы? - спросил у Саши... - Больше года?! Всего-то! Ругаете Сохнут или уже всех нас чохом?.. Ну, что вас мучает? Тощая "корзинка абсорбции", мерзавец домовладелец, который рвет с живого и мертвого? Скажите, - я представитель власти. Как говорится, сошлись лицом к лицу.
      Саша не принял миролюбивого тона генерала. Отвечал торопливо-нервно, как всегда, проглатывая в глаголы:
      - Что мучает? Такая мысль, господин генерал. Ноет,как заноза. Свое государство... способны ли евреи-атеисты вообще?.. В Торе сказано, что нельзя долго жить на этой земле, не соблюдая ее нравственных законов. Такова историческая реальность: евреи строят свой Храм и теряют его. И снова плач на реках Вавилонских. Может быть, это... наша постоянно действующая судьба?. И мы, не ведая того... в исторической западне, в которую попалась и Россия с ее идеей социализма в одной стране?.. Бог такой Израиль не потерпит. Нас отсюда выбросят...
      Генерал провел по костистому лицу ладонью и словно стер улыбку. Маленькие глазки смотрели остро, настороженно.
      - Откуда у вас такие мысли, молодой человек?.. В стране полгода-год... вы даже еще не огляделись. Где вы живете?! С кем водитесь?!
      "С Наумом Гуром", - хотел сказать Саша с вызовом, вспомнив последний разговор в своей палатке. Он поведал тогда Науму, что их, бездомных, заваливают едой, подарками, десятки людей приезжают на "кикар ха- Медина, чтобы хоть в чем-то помочь. И Курт Розенберг об этом и говорил на своем дне рождения: евреям свойственно сострадание к ближнему, даже сентиментальность. Однако сиятельной власти, "медине", эти традиционно еврейские качества почему-то не присущи. Выветрились. Как узнал он на "кикаре", иные семьи живут здесь, под окнами мэрии, более полугода. В зимние дожди были тут, в холода. Видны из государственных окон и мерзнущие дети в пластиковых, для мусора, мешках, натянутых на плечи. Бросилась "медина" на помощь бездомным? Как же! Порезала ножами палатки.
      Ничего этого Саша сейчас не сказал, промолчал. Подчеркивать в эти минуты свою близость к Науму посчитал бестактностью. Он ответил тихо, что живет на "кикар ха Медина". С бездомными.
      - Не примазывайтесь к бездомным! - возмутился лысоватый тучный советолог. - Вам был выделен неделю назад "караван" в Димоне!
      "О-ох, не для того ты пришел сюда, ваше капуцинство, - мелькнуло у Дова досадливо. - А не удержался: привычка - вторая натура!"
      - Вам не только дали новый "караван", - не унимался, наступал лысоватый капуцин. - А сегодня утром даже предложили гостиницу здесь, в Беэр-Шеве. Вы не бездомный, вы спекулируете на наших социальных бедах! Почему вы не ушли с площади?!
      У Саши едва не сорвалось с губ запальчиво: "Скважина!" Кинул очки на нос, окинул лысоватого взглядом. "А, вологодский конвой? Похож!"
      - Скажите на милость, господин гуманист. Вас может оставить спокойным судьба женщины, которая... голову в петлю, бросив свое дитя на произвол судьбы?!. Я такого черного ужаса и в тюрьме не видел. А на площади перед городской мэрией... Могу бросить на произвол судьбы таких, как она? Когда смерть становится бытом, ее и смертью не называют. Помните у Волошина: "Брали на мушку", "ставили к стенке", "списывали в расход..." - никого это особенно не волновало. И вот уже здесь, читаю, появились эвфемизмы. Одинокая мать кончает с собой, газеты пишут "не выдержала напряжения". Разве не несет израильский стереотип, подменяющий чувство, ту же самую смысловую функцию, что и "шлепнуть", "списать в расход" эпохи гражданской войны? Несет! Скрывает преступление власти, которую вы выгораживаете. Устроились, вам и горя мало!
      - В Израиле нет дня без войны, - раздраженно начал советолог.
      - ...С одинокими еврейскими матерями?! - перебил его Саша с сарказмом.
      - Вот ты каков! - Генерал глядел на разошедшегося олима со все возрастающим любопытством. - Чуть что, и сразу - преступление власти. Вас научили делать жизнь с Феликса Дзержинского, а делать надо вот с кого! С Наума Гура, вашего друга - вот пример беззаветного сиониста, смелого честного человека... - И он принялся вспоминать, как сражался вместе с Наумом на войне Судного дня. Сказал, лучше Наума не встречал людей... - Но тут же, спохватившись, что его величание смахивает на надгробную речь, добавил торопливо: - ... Жить ему до ста двадцати!
      Заглянула сестра в белой наколке, сказала: все в порядке, спит. Генерал пробурчал о паникерше Динке. "Встревожила всю страну". И задремал. Саша продолжал думать о Науме. Как он относится к нему? Если б Дов не предложил ему сегодня поехать вместе с ним в Беэр-Шеву, вряд ли он был бы здесь. Конечно, Наум - человек редкой честности, кто спорит. Но... - У него промелькнула мысль, которую он отогнал, как неуместную здесь. Ее смысл, тревоживший Сашу, был в том, что искренний сионист Наум и власти предержащие, ненавидевшие друг друга, по сути, два сапога пара. И правительство, и Наум смотрели на землю, как космонавты с орбиты. Земля для них с материками, морями и океанами, но без людей. На евреев забрасывается невод, как на косяк рыб. Кто думает, каково рыбине, которая бьется в сети? Каково ее самочувствие? Слов нет, Наум человек идейный. Воистине последний из могикан сионизма... А предупреждал ли на московском конгрессе этот последний из могикан, что работы в эреце нет и неизвестно когда будет? Что многим предстоит жить в палатках и бараках, собирать на рынке гнилые овощи?.. По сути, жестокая циничная медина, которая ныне не прочь избавиться от излишков улова, и сионист Наум Гур одинаково бесчеловечны..."
      Но сейчас, в больнице, он был далек от этого вывода, не время, подумал.
      Тут встряхнулся впавший в дрему генерал, поглядел на Сашу удивленно, словно увидал впервые, и сказал, стараясь умерить свой голос:
      - На вас черная кипа, молодой человек. Вы ортодокс? Иудаизм всегда был цементом нашей государственности. Давайте выйдем из нашей палатки, которая сужает горизонты, посмотрим на историческую действительность широко, коль вы тяготеете к осмыслению времени...
      В этот момент появилась Ревекка в белом халате, сказала, что в палату ее не пустили, но, как она слышала, пронесло. Следом пришел палатный врач, подтвердил: состояние больного улучшилось... Все зашумели радостно. Многие двинулись к выходу, но генерал предостерег тех, кому надо в Иерусалим. Им лучше дождаться утра. Проезжать ночью по "территории", мимо Хеврона, он не рекомендует Есть сведения... интифада...
      Сам он тоже не спешил. Усевшись поудобнее и косясь на Левшу, который изредка чмокял толстыми губами, генерал принялся, как он полагал, множить ряды своих единомышленников:
      - Кто вспоминает о том, что когда-то был город Кенигсберг? По праву победителя, город стал русским. А мы, завершив шестидневную войну, сами ввели термин "временно оккупированные территории". Дураков не сеют, не жнут, как говорят в вашей России, они сами плодятся. Ныне, считал генерал, ситуация вообще трагическая. Объятия Буша и Горбачева приведут к тому, что Израиль вскоре перестанет быть оплотом Запада на Ближнем Востоке. В него не захотят вкладывать деньги, он окажется с арабским миром один на один. Выход из новой геополитической ловушки таков...
      Генерал обосновывал свою концепцию "трансфера", а Саша думал о том, что пока теоретики витают в эмпиреях, алия-90 уйдет, как вода из решета.