Бегство (Ветка Палестины - 3)

      Дов еще в самом начале послал записку, что хочет выступить, А сейчас понял, к трибуне не подпустят. Конгресс расписан, как военный парад на Красной площади. Фанфары - "Слушайте все!", затем общие слова, зачитанные по бумажке, ну, и, как водится, Семен Михайлович Буденный на буланом жеребце.
      В этот момент и объявили: Шауль бен Ами. Дов решил, что ослышался. Думал, Шауль давно помер. Когда встречал его, Дова, в Вене, вроде немолод был... Говорил Науму, когда нагрянули русские евреи, как туча: "Не помри Шауль вовремя, сейчас бы точно дал дуба".
      А вот он - тут, вечный член ЦК рабочей партии, жизнь положивший на то, чтобы заткнуть рот алие семидесятых. Ярко встало перед глазами Дова забытое, точно молния осветила все белым огнем.
      Вена. Первый шаг на свободе. "Долгожданного первенца" -Дова - чествуют на квартире израильского посла, как героя. Шауль горячо поздравляет с приездом, называет "первой ласточкой". Дов достает зашитые в подкладку письма отца и Геулы, сеструхи. Геула днем раньше отказалась от советского гражданства, отослав в Кремль свой серпасто-молоткастый и прочие бумаги
      Оказалось, отдавать такие письми-мольбы полномочному представителю Голды Меир все равно, что бросить и колодец. Отчаяние охватило Дова, когда он понял это. Тогда-то шкурой постиг, отчего московские активисты окрестили социалиста Шауля бен Ами Могилой. Увы, не единственный он тут - могила, ох, не единственный!
      Трудно было привыкнуть к мысли, что их, первых отказников, не замечали сознательно, отмахивались от них, как от комаров, - предали, не задумываясь, в убеждении: израильская политика и судьбы простых евреев никак не пересекаются. Если и грезилась им алия, то без олим. Не удалось бы в те дни передать письма-мольбы английскому корреспонденту в Израиле, который опубликовал их в Лондоне, в газете "Обзервер", хана бы Гульке, нашей "деве Лубянской"...
      Гулька была совестью Гуров, в жизни никого не обидела, не оскорбила, а, прилетев в Лод, не смогла удержаться, - высказала Могиле то, что думала: мы, Гуры, спасены не вами, а вопреки вам. "Не будь западной прессы, что осталось бы от еврейского движения в России - новый Бабий Яр?"
      И все - святая правда. Старая полуслепая интеллигентка, в очках, как бинокли, Дора Подольская*, бывшая правозащитница, отправила в те годы серию статей о бесправии евреев в СССР. Статьи легли на дно министерского "сундука" Шауля, а Дора - в Сибирь. Сколько таких историй знал Дов? Сотни!.. Если кто-либо из стихийных сионистов публиковал на Западе материалы, Шаулем не завизированные, или, того хуже, был связан с сахаровским комитетом, Хельсинской труппой или с кем-либо из диссидентов, Могила тут же отбивал депеши по консулатам: ни слова о "сомнительных"! В сомнительных тогда ходили, благодаря ему, и Ида Нудель, и Володя Слепак, и Натан Щаранский.
      Ни от кого не скрывал Дов своих горестных открытий, да только никому до них не было дела. Так прямо и ответила Дову известная американская благодетельница-сионистка, принимавшая его в Чикаго в шестьдесят девятом, одна из тех дам-организаторш, которые любят Израиль рыцарски, без страха и упрека, и... издалека: -"Шауль губит алию - это правда. Но что мы будем делать с этой правдой?!"
      А Шауль - вот он! Улыбается, как ни в чем не бывало. Постарел, но все такой же, гренадерского роста, лобастый, выправка армейская. А что он несет, вечный борец с алией из России? Дов не поверил, если б не услышал своими ушами, как знакомым низким басом вещал Шayль бен Ами, Что именно он всегда был главным радетелем русской алии, стоял у самих ее истоков. "Может, подняться и перебить? - мелькнуло у Дова. Пока Дов размышлял об этом, слово предоставили писателю Эли Визелю*, бывшему узнику Освенцима, лауреату Нобелевской премии. Эли Визель - худой, с впалыми щеками, говорил негромко. Затих зал. И в тишину упали слова, которые в Израиле произносили редко. А на подобных форумах - впервые. Эли Визель напомнил, что некогда он назвал еврейство СССР "евреями молчания". Это было, как он теперь понимает, не вполне справедливым. Подлинными "евреями молчания" были американские и израильские евреи, которые упорно замалчивали усилия советских отказников, крушивших железный занавес.
      Долго зал не отпускал легендарного человека, посмевшего высказать на Всемирном Конгрессе нежеланную политикам правду.
      Не успел успокоиться зал, как "королевский герольд" сопроводил на сцену пожилого мужчину с густой рыжеватой шевелюрой. Оказалось, герольд привел самого Бронфмана, всевластного главу Всемирного Еврейского Конгресса, и тот торжественно наградил Эли Визеля почетной медалью "за самоотверженную работу для алии".
      Таких медалей и орденов раньше не было. Но, коль освятили именем Эли Визеля медаль номер один, значит, появятся. И точно. Почетную медаль "за самоотверженную работу для алии" номер два вручили... Дов вскочил: "Не может быть!"
      Взял Шауль медаль, не поморщился. С неподвижной улыбкой оглядел сверху вниз лица зрителей.
      Ложь происходящего была настолько велика, что зал вдруг затих, как на похоронах. Никто не вскрикнул, не запротестовал: на глазах повторялась сцена в духе реляций нацистов: ложь должна быть гигантской, сшибающей с ног, тогда никто не усомнится.
      Пока Дов размышлял о происшедшем в смятении, Бронфман за герольдом проследовал в зал.
      Дов не мог придти в себя. Сейчас должны подняться из могил ребята, застрявшие из-за шаулей навечно в сибирских лагерях. Кто-то обязан был туг, без задержки, прокричать, что многолетняя политика Шауля бен Ами "социалистический Израиль - всё, человек - ничто" - это кровавая химера! Сейчас прозойдет что-то невероятное: "У гроба встали мародеры".
      Но... ничего не произошло. На сцену вызывали по одному бывших отказников, борцов за алию и советских зеков, которые обрели, в свое время, мировую славу. Вот поднялся по ступенькам Володя Слепак.
      Эдуард Кузнецов не отозвался. Сказали, не пришел. Натан Щаранский тоже. Объявили, не появился по болезни. Список больных рос. "Вчера только Эдика видел, и вдруг занемог. Что-то не так".
      Дов, пошедший к выходу, задержался у дверей. "Неужто никто ничего не предпримет?! Такие фигуры, как Вронфман, имеют право лично не знать тех, кого они награждают." - Дов огляделся, понял, в зале почти нет "первых", тех, кто знал доподлинно, кто такой Могила.
      И действительно, москвичей-шестидесятников, самыми первыми прорвавшимися из российских городов в Израиль, на сцене не было. Никого. Вымерли, как мамонты. Ни бесстрашно-дерзкого Давида Хавкина, ни зека-юриста Авраама Шифрина, ни заводилы-гитариста Виля Свечинского, ни по детски совестливуюТину Бродецкую, ни других старых друзей Дова - ни одного из бывших зеков не назвали, которые, уже с израильской визой в кармане, рисковали свободой, провозя в подкладке одежды письма замученных сионистов, московские адреса для первых вызовов.
      Вызванные на сцену отказники стали спускаться вниз. Дов окликнул Владимира Слепака.
      - Что стряслось, Володя? Почему нет никого из "самых"?
      -Меня тоже не было в списках, - отозвался Слепак. - Один из корешей спросил, а где Слепак? Тогда вписали...
      О медали Шауля он сказал стыдливо: - Решили все залакировать. Что уж тут?
      Дов взглянул на быстро удалявшегося Бронфмана, перед которым "королевским герольдом" ступал, открывая двери, уже сам Симха Диниц, усмехнулся. "На президентских высотах, наверное, как на Эльбрусе, кислорода мало. Вольно дышать не приходится..."
      В ту ночь Дов не ложился долго. Захватил у "пташки" по дороге несколько папок с документами. Перебирал, откладывая для Эли старые, пропахшие пылью бумаги. Вряд ли они есть только у него. Нет, не верилось, что все смолчат. "Протухают бывшие герои, повязанные по рукам и ногам, купленные кто чем, но ведь каждому на роток не накинешь платок..."
      И точно. В газете "Хадашот", на русском языке, от 21 мая 1991 года появилось письмо Узника Сиона Авраама Шифрина под недвусмысленным названием "Издевательство над историей". Не смолчали зеки. То ли еще будет?!
      Потока писем не было, но через неделю прислали ему с оказией газету из американского города Денвер. Дов обрадовался, газета на английском, шила в мешке не утаишь! По пути в офис заехал к Эли в еженедельник.
      - Вот! - воскликнул победно. - И сочинять не надо, - газета из Штатов. Целая страница, все по правде, как есть... Называется "Hush, hush", по-русски "Тш-ш..." О Могиле... Дай Зайке, она переведет, и в печать!
      Эли взял газету. На его востроносом лице особой радости Дов не заметил. Но глаза сверкнули. "Оценит, - подумал Дов. - Сам говорил, такие статьи для нового издания как воздух". - Изучи, изучи, голубь. Вечером созвонимся, бросил уходя. Эли отложил гранки номера, взял в руки карандаш и принялся за чтение:
      "Как оказалось, предательство вознаграждается публично. Это нестерпимо, - начал он вслух. Лицо его стало серьезным и встревоженным. Различные лидеры, профессионалы и волонтеры американских еврейских организаций, а также министерства в Израиле не сделали ничего, чтобы помочь таким отказникам, как Ида Нудель, Слепак, Менделевич и, конечно, Щаранский. - Тут он оглянулся на дверь и дальше уже читал про себя. - И во главе этого перечня идет, конечно, Шауль бен Ами (В статье Шауль назван Нехемией Леваноном - именем подлинного помощника Голды Меир, одного из прототипов " Могилы" - Г.С.). Он возглавляет этот перечень.
      Он, Шауль бен Ами, не только ничего не сделал (как и Всемирный Еврейский Конгресс и другие подобные ему организации), но и как ведомая им корпорация в Штатах, Национальная Конференция для советских евреев, он сделал все что мог, чтобы предотвратить помощь определенным русско-еврейским отказникам.
      Документы легко собрать. Мы, те, кто еще помнят о тех тошнотворных, бесивших всех нас, выброшенных кошке под хвост встречах с Шаулем и его различными агентами в Штатах и в Израиле.
      Почему никто не помог?.. Потому, что длинные руки Шауля дотягивались до каждого угла. Он, как и многие его коллеги по рабочей партии, были убеждены, что Щаранский "политически подозрителен" по нескольким причинам, - не последняя из них та, что он имел связи с "Амнести Интернейшнл", организацией, которую советская власть терпеть не могла.
      Именно публичные заявления Щаранского сделали его "плохим евреем", который не способствовал налаживанию связей с Советским Союзом и которого, следовательно, надо было "задвинуть" или даже дискредитировать.
      Надо сказать, что усилия дискредитировать Щаранского были предприняты еще до его ареста... Каждая деталь этой истории, включая документ, обвиняющий брата Авиталь Щаранской в том, что он является агентом КГБ, отвратительна и шокирующа.
      Конечно, маловероятно и даже невозможно, что история предательства советских евреев когда-либо будет написана, а если такое и произойдет, то, я убеждена, эти писатели будут проигнорированы или дискредитированы...
      Действительные герои современной истории еврейства те, кто не жалея своих жизней за свободу, продолжают бороться за нее, несмотря на таких бюрократов, как Шауль бен Ами, и всяческие трюки его министерства и "управляемых" еврейских организаций во всем мире.
      С годами мы, спасавшие советских "отказников", узнаем все больше и больше, - распознаем бессилие и неспособность тех, на кого уповали.
      Что касается честных наград, они будут раздаваться (если вообще это произойдет) авторитетом, от которого даже Шауль бен Ами не сумеет скрыть своих намерений.
      Анита Штиглец*,
      Денвер, США."
      Эли взглянул на незнакомое название - "UN. Intermountain Jewish News, Denver, 24 May 1991". Отложил в сторону газету, снял очки. Как всегда, когда был взволнован, он долго протирал их носовым платком. Сейчас Эли был очень взволнован, - более всего, искренностью неведомой ему Аниты. Наверное, так же молода, как Саша. И верит во Всевышнего, как он. - Эли тер и тер очки. И усмехался своей почти юношеской взволнованности и радостному возбуждению. Да и как не радоваться! Вот он "гвоздь", без которого и начинать нельзя. По такому гвоздику раз в две недели, даже раз в месяц, и газета пошла бы - ее б ждали, рвали бы из рук, как говорится. И тогда не страшен никакой шантаж, никакое интриганство спонсоров-кабланов, уверенных, что купили "рыжего" с потрохами.
      Эли огляделся. Обшарпанная, душная комнатушка, которую сняли для еженедельника, не показалась ему такой уж страшненькой, как всегда. Он встал, приоткрыл дверь в коридор и позвал Зою, которая сидела в такой же комнатушке, напротив него. Взял в руки американскую газету. Пускай переведет и готовит к печати...
      Когда Зоя появилась, он вдруг задохнулся, будто ему дали кулаком в живот, и, промакнув лоб платком и кинув газету в ящик стола, сказал негромко:
      - ... Зоинька, надо как-то оживить наш газетный "творятник"! На побелку денег пока нет, на цветочки - тоже, развесьте, пожалуйста, сатирические странички со стихами, карикатурами, фотографиями Израиля из американских журналов, какие приглянутся. Словом, украсьте нашу обитель
      Дов позвонил в конце дня. Эли отозвался о статье американки с энтузиазмом, редким у него за последние месяцы:
      - Скрыть такой материал - преступление. Глупо, более того, непрофессионально. Да-да, Дов. Но, признаюсь, что с другой стороны...
      - Поротая спина чешется? - Дов хмыкнул понимающе. - Боишься, что Анитино письмо для наших камнеголовых, что слону дробина? Давай тогда по-крупному. Есть встречное предложение. Я расскажу тебе, как встречали алию все годы. И марокканскую, которую завозили в Пустыню Негев или на север, куда подальше, бросая ей рваные армейские палатки. И - нашу, российскую. Нас начали дискредитировать с первого дня. Все, Эли, открою. И про царей, и про нас. Расколюсь аж до ж... Ставь магнитофон, час в день твой. Выпустим труд. И чтоб они сдохли, паразиты!.. Ну, а американку, Анитку эту, на твою совесть: хочешь печатай, хочешь нет. Не буду на тебя давить... Ну, что ты не мычишь, не телишься?
      - Дов, разговор серьезный. Дай время. Через неделю отвечу.
      На другое утро Эли прямо от Центральной автобусной станции Иерусалима свернул в Сионистский Форум. Слух прошел, что Щаранский на этот раз привез из Штатов полтора миллиона долларов. Для олимовских бизнесов. Тысяч бы пять-десять дали, - и на компьютер хватило б, и на ремонт. Наверх, к Щаранскому, конечно, ни ногой. Остался внизу, заполнил нужные для просьбы о деньгах бумажки. Почувствовал, кто-то дышит в щеку. Поднял глаза. "Ворон" сутулится рядом, руку тянет. Заглянул в бумаги Эли, посоветовал, где что писать, как лучше мотивировать.
      Потеплел Эли к "Ворону." Неожиданно потеплел, когда столкнулись на концерте, а потом поехали в кафе. Давненько не удавалось поразмышлять о высоких материях. А тут обоим захотелось подняться на интеллектуальные высоты, душу отвести. К тому же Эли не одобрял Дова, который без брани и имени "Ворона" не произносил.
      Впервые собеседники общались почти по дружески: - Социальной базой Октября, - утверждал Эли, получая удовольствие от своих, в прошлом рисковых и независимых мыслей, - движителями пролетарской революции были вовсе не пролетариат и крестьянство, как дурили нас, а люди типа Рокка из булгаковской повести "Роковые яйца" или Невзорова, полулюмпена-полуинтеллигента, из повести "Ибикус или похождение Невзорова" Алексея Толстого.
      - Знаете, так - слово в слово - говорит Федотов. Он называет это "Новая демократия", -.ответствовал "Ворон".
      Что ни выскажет Эли, ну, самое выстраданное, "Ворон" повторяет, как заведенный: - Знаете, и этот тезис - почти дословно Федотов...
      В "петушиных боях эрудитов", как называла Галия в Москве подобные споры гостей Эли, "Ворону", видимо, не находилось равных. Эли был уязвлен: Бердяевым он зачитывался, а до Федотова руки не доходили. На другой день отправился в библиотеку, открыл для себя русского философа Федотова, который всё предвидел.
      Физик "Ворон", и в самом деле, оказался недюжинным эрудитом: пытался категориями точных наук проверять категории гуманитарные. Настороженность к нему не исчезла, "Ворон" оставался "Вороном", но говорить с ним было интересно. И сейчас, когда Эли заполнил все бумаги, как советовал "Ворон", протянул ему, неожиданно для себя, перетянутую резинкой папку со своим редакторским "загоном". Сверху лежали два главных "гвоздя", которые готовил к печати, хотя и протестовала "поротая спина," как ехидничал Дов.
      "Ворон" с готовностью согласился потолковать, и они ушли в пустую комнату, где Эли раскрыл папку.
      Первая работа не вызвала у "Ворона" возражений. В ней Саша Казак возмущался тем, что ночью в Иерусалиме разрушили памятник жертвам Гитлера и Сталина, сооруженный на средства канадского украинца по имени Юрко. Ломами и кувалдами работали, - разнесли в куски.
      -Дельная статья, - сказал "Ворон". - Хорошо бы чуть больше обобщений. Быдло всюду быдло. В России крошили памятники на еврейском кладбище, здесь украинец не пришелся ко двору нашим местечковым суперменам.
      Статью в американской газете пробежал глазами. Затем вернулся к началу,
      перечитал еще раз внимательно. Бросил на Эли острый взгляд.
      - Что вы сами об это думаете, Элиезер?
      Эли усмехнулся: - Думаю, после этой публикации наш еженедельник пойдет нарасхват... По сути? Хуцпа, обман всего мира. Дело ведь не столько в Его превосходительстве по имени Шауль бен Ами. Когда власти берут на вооружение тотальное надувательство...
      "Ворон" кивнул: правильно понимаете, Элиезер.
      - Мы это уже проходили, - добавил Эли. - Штудировали годами. Тогда это называлось "Краткий курс истории партии" Если ложь измерять, как морские волны, то сегодняшняя ложь - на двенадцать баллов.
      "Ворон" снова кивнул: никаких возражений. Затем взглянул куда-го поверх головы Эли, сказал тихо и доверительно, что ему будет очень недоставать приятного собеседника, когда того потащат на Голгофу...
      - Элиезер, поверьте, я не робкий человек, я издавал в Москве самиздатский журнал. Но если боксер "в весе пера" выскакивает на ринг, где стоит чемпион мира в тяжелом весе... через минуту "пух и перо" будет лежать пластом на досках, хорошо, если не окровавленных.
      - Сравнение некорректно Наше "пух и перо" разлетится по миру, обретет сторонников,
      - Знакомая картина еврейсхого погрома, - сказал "Ворон", и они засмеялись.
      Помолчали, приглядываясь друг к другу. - Значит, - врать, врать и врать? - вырвалось у Эли.
      - Ну-у, зачем же, - отозвался благодушно " Ворон". - Есть иные пути. Не мне учить ветерана "Литературки"! Кто лучше вас знает, что на любое событие можно взглянуть с противоположных углов: "Зал наполовину полон" и "зал наполовину пуст".
      - Тут другой, я бы даже сказал, уголовный случай, - произнес Эли твердо. - Можно не ограничиваться выкриком искренней американки, а подготовить книгу документов, воссоздающую всю полноту картины за двадцать лет. Появилась у меня такая возможность...
      "Ворон" откинул голову, как птица, готовая клюнуть. - Не пугайте меня, Элиезер! Ну напишете, и что? В Израиле уж чего только не было. Взаимные проклятия, скандалы с судами, с тюремными приговорами, и что? Система изменилась? Олим пошумят два дня. Тем более. Могила - прошлогодний снег. Его партия в оппозиции... Да зачем тебе это?.. Дали Могиле орден? Оправдали свое собственное злодейство, тупость? Так и есть, никаких возражений... Только что из этого? Горе воителю Хаиму Барлеву тоже дали орден за песчаный навал "линию Барлева" на Суэцком канале, которую арабы размыли в единый миг. Кому сегодня до этого дело?.. И потом, пожалей родных олим. На мой взгляд, мы должны помогать людям выжить, вдохнуть в них веру, а ты посыплешь соль на раны. Спасайся, ребята! Все идет прахом! Это укрепит веру людей в Израиль? Мало у нас самоубийств? - Заметив в глазах Эли смятение, чуть дожал: Впрочем, скорее всего, найдется хитроумный прилипала с докторской степенью, который - абсолютно в духе вашей "Литературки" - шепнет нашим сановным троглодитам, чтоб не выпасть из их тележки: "Не замечать, не рецензировать! Нет на свете такой книги!"
      - А если книгу все же заметят? Газеты днем с огнем ищут читателя...
      - Ну, Эли, тут имеется большой набор. Скажем, можно обронить с ученым видом знатока: "Каждый эпизод сам по себе верен, но общая картина искажена".
      - Обычное жульничество?
      - Элиезер, умоляю вас, не стройте из себя курсистку. Просто обычный, знакомый вам до слез социалистический реализм, который жуликоват по определению. Другими мы уже не будем, Элиезер! Наше время ушло...
      Глава 4 (27)
      ПЕРСИДСКИЙ КОВЕР ДЛЯ ЁНЧИКА .
      Дов измучился, сдавая на окраине Хедеры первые два дома. Амутяне требовали, чтоб вручал ключи от квартир не так, как в России ("деревья и дорожки потом"), а так, как в Израиле - чтоб была посажена на клумбе последняя роза.
      С дорог он начинал. Без них тут, как в пустыне, песком забьет. Дов заменил кое-где побитый бутовый камень, и новоселы успокоились, хотя до кустов руки не доходили: надеялся, признаться, и так съедят. Все же из России люди, беженцы к тому ж.
      "Палаточники" не выкамаривались. Сперва взяли ключи, потом отправились поглядеть на покупку. Заупрямились одни Кальмансоны, точно знавшие, что и где недоделано. Приехали гамузом в офис, высказались обидно: - Дов, русскую халтурку не покупаем... Пришлось подчиниться. Кальмансоны выложились на постройке как никто, имеют право и на обидные слова. Только они обратили внимание и на гигантские трубы электростанции Хедеры. Электростанция на угле - дым стелется по небу, угольная пыль по земле - экология не идеальная. А что делать? Спасибо, землицу дали. Дареному коню в зубы не смотрят.
      Сдав дома в Хедере, Дов принялся за коттеджи в городе Кирьят Каде, у самого моря. Возвел первый, подороже: два этажа из белого камня, шесть комнат, огромные окна. "Почти дворец!" - ахнули амутяне. Позвонил к Эли: Говорят, ты всё начал? Бери!
      Но не спешил почему-то Эли в новый дом. Может, горько ему было въезжать без жены, ради которой он и впрягался в эту увязшую по ступицу кооперативную телегу. В тот день, когда Эли сдал, наконец, свой номер в замызганной гостинице "Sunton", Дов сказал себе, что напрасно его торопил...
      Ночью позвонили из Кирьят Када, сообщили, что Курта Розенберга увезли в больницу. Курт был в Польше, в составе израильской делегации. Интервью с ним печатались в польских газетах, фотографии рассылались по всему миру: Курт кладет венок на могилы своих друзей. Курта принимает Лех Валенса, Курт, Курт... Когда Курт Розенберг вернулся домой, нашел в своем письменном ящике предписание Сохнута: немедленное выселение, на сборы дается три часа... Прочитав бумажку, Курт стал тяжело оседать на пол...
      Дов вспомнил горькую фразу Курта.' "Как человек я израильским властям ни к чему, я им нужен только, как музей..." И зубами скрипнул с досады: "Добьют его наши гуманисты".
      Целый день об этом думал: на этот раз выселяли одного Курта, остальных пока оставили в покое. "Что так? Выбрасывали заводилу, чтоб потом расправиться с остальными стариками? Или убедились, что знаменит и на улице не останется?" И тут пришла Дову хорошая идея: Курт - единственный оставшийся в живых питомец Корчака. Собрать по всему миру деньги для Курта, на дом. И сообщить ему в больницу, что первый дом "амуты" - его! Это лучшее лекарство. Оно быстро подымет Курта, вернет к жизни.
      Но как посмотрит на это Эли? Эли не Сашка, тот бы сразу согласился. Настаивать Дов права не имеет: только "рыжий" поднял "амуту", здоровье свое оставил в проклятых мисрадах. Вся "амута" проголосовала за него. Нет, давить нельзя. Можно... дать понять осторожненько, да и то не сразу.
      Дов позвонил Эли. Предложил, коль ему не к спеху, повременить с переездом месяц-другой. Распродажа будущих коттеджей идет вяло, не хотят олим лезть в кабалу. Дов задумал первый красавец-коттедж превратить в модель. Открыть для посетителей. Пусть ходят и щупают.
      - Потом отремонтирую, перекрашу, - не сомневайся! Эли не возражал, и Дов приехал за его вещами, чтоб перевести их на время в свой гараж. Осторожно погрузили побитый шведский гарнитур, кожаные кресла, вытащенные из кладовки картины Галии. Книги в ящиках - более двух тысяч томов - с ума сойти! В израильских домах редко увидишь такое богатство.
      - Знатная библиотека! - произнес Дов восхищенно. Эли прищурился болезненно, словно Дов дотронулся до его раны. Не сказал, выдохнул:
      - Это руины библиотеки. Советская власть не может выпустить человека, не ограбив...
      На другой день отправились в Кирьят Кад. Дов окинул профессиональным взглядом побелку, просохшие рамы, каменный пол, книжный шкаф из красного дерева на временных белых ножках местного производства. Заглянул в небольшую "детскую", которую, как слышал, Эли отвел для Ёнчика. Эли подтвердил: мальчик переберется сюда через год, как только ему исполнится шестнадцать.
      Дов удивился: - А почему Ёнчику страдать до шестнадцати? У евреев бармицва в тринадцать... Раньше не разрешают?.. Ёнчик видел подарок?
      - Заглядывал, спит и видит, когда уйдет к деду.
      В углу детской стоял свернутый рулоном ковер, привезенный прямо из магазина. Большой ковер - во всю комнату. Дов отвернул край, попробовал ворс.
      -Мать честная!- воскликнул.- Персидский! Мальчишке?! Он что, турецкий султан, шах персидский... Елиезер, зачем ты его балуешь?
      - Ах, Дов, кто у меня еще остался?' - И нахмурился: зятек его, отец Енчика, Гади, по-прежнему Енчика поколачивал, хотя тому все можно было объяснить: он - логик! "Шалун, неслух, - оправдывается Гади, -сестренок смешит, отца передразнивает..." Эли помолчал, сообщил деловито, что Ёнчик неделю назад завоевал на школьной математической олимпиаде первое место. - И улыбнулся горделиво, словно это он сам вышел победителем.
      Дов еще раз пощупал персидский ковер. - Первое место, говоришь, занял? Ох, затопчут мальчишки ворс, выльют на него чернила... Ну, и тяжел! Бери за край, положу пока у себя, где посуше. Дов поставил на середину гостиной табурет, влез на него, принялся ввинчивать в потолок свой подарок Эли французскую люстру с хрустальными подвесками. Такая же висела в его доме, и нравилась Эли. "Не люстра, а стеклянный водопад", помнится, восклицал Эли удовлетворенно.
      - Коттедж от твоей люстры не ухудшится.
      - Не украдут?;
      - Не бывало такого.
      Прямо с табуретки, щурясь от солнца и бетонной крошки, сыпавшейся от дрели, Дов начал задуманный им "генеральный" разговор, которому тут никто не мог помешать. Где-то заодно и о Курте Розенберге сможет упомянуть, когда придется к слову...
      - Знаешь, Эли, если б не Наум, у меня, наверное, голова раскололась. Ходил после еврейского конгресса сам не свой. - Дов спрыгнул на каменный пол, грохнув своими рабочими ботинками, сказал, садясь: - Тянут Могилу в друзья русской алии, в герои Сиона.
      - Зачем?..
      - То есть как это, зачем? - Ты же знаешь, что он за птица! Хотя ты зелененький, из другой эпохи... Могила давно на пенсии, из своего кибуца носа не высовывал. Спрашивается, почему вдруг тащат за уши? Даже медальку повесили... И я понять не мог. Только Наум открыл мне глаза.
      Наум, и в самом деле, открыл Дову глаза... В Израиле небольшим тиражом вышла книга документов под названием "Теперь или никогда", протоколы рабочей партии Мапай за 1946-1948 годы. Два автора, журналист и историк, провели скрупулезное расследование. Картина предстала впечатляющая.
      Когда Сталин намеревался превратить Израиль в свою вотчину, палестинская компартия внедрила в Мапай свою агентуру, - взорвать ненавистных Сталину социал-демократов изнутри. Тщательно разработанная операция называлась "Троянский конь". Внедрили университетских ученых и... профессиональных убийц. Один из них, как выяснилось, убил Арлозорова, любимца партии Мапай, коммунисты же от науки охотно занялись своим прямым делом - фальсификацией истории.
      Дов нисколько не удивился, что агентом компартии, а тем самым, агентом КГБ, поскольку палестинскую компартию Москва всегда держала на короткой сворке, оказался знаменитый профессор-историк Шмуэль Этингер?. Встречался он с Этингером - "маститый историк" сумел внедриться в Мапай, как никто другой: был главным консультантом Министерства иностранных дел по проблемам европейского еврейства. И, конечно же, главнейшим - по России у всевластного Шауля бен Ами, полномочного представителя Голды Меир.
      -... Я в Шереметьеве от КГБ оторвался, а в Лоде к ним и попал, в те же самые руки. Меня Могила в Вене встречал, а потом каждый шаг контролировал. Дов прошелся по гостинной, не заметив, что оставляет грязными, в засохшей глине, ботинками следы на полу. Развел вдруг руками, так бывало всегда, когда он а волнении начинал разговаривать сам с собой. Снова повернулся к Эли:
      - Теперь дошлые газетчики вычисляют, кто еще вылез из "Троянского коня"? Намекают и на Шауля бен Ами.
      - Может быть, не без оснований?
      -Н-нет, не верю! Тут любопытно другое: спелась власть с агентом. Душа в душу работали. Почему, думаешь? Голда Меир приказывала: не злить Россию! А этингеры ради того и внедрялись. Как тут не понять?!
      Когда мы стали подымать еврейство Штатов в защиту советских евреев, Голда тут же высказалась: "Поставить алию на место!" Шауль кричал на израильтян, требовавших начать алию русского еврейства: "Зубы выбью!" Опять этингерам по шерсти. Дать по зубам для них первое дело... Это, как понимаю, и роднило Могилу с лазутчиками-коммунистами: общая безнравственность. Бесцеремонность. И для сионистов, и для коммунистов человек - ноль без палочки, строительный материал, мусор... А теперь "отмазывают" Могилу от шпионов-лазутчиков, спасают товарища по партии... Как тут, повторю, не понять, отчего вытянули Могилу на трибуну Международного конгресса, придумали ему "медальку имени Визеля" - чист он! Чист! Как и все мы... - Дов щелкнул по пачке "Мальборо", вытянул сигарету, закурил, искоса взглянул на Эли. - Самое время появиться и нашей книге, Эли. Все скажу. Как месили нашу алию, почему приближали к себе просоветских холуев. Как стравливали нас друг с другом, - до сих пор в Кнессете от русских евреев ни одного депутата, а по закону быть им не меньше десяти. Начнем работать? Что теперь-то мешает?